Глава 06

Я часто удивлялся иронии моей жизни. Как так вышло, что своими руками я создавал красоту и при этом все остальное становилось лишь грязью и разрушением. Поэтому последнее, что я сделаю в этой жизни, — уничтожу свои картины. Чтобы в моей жизни появилась логика и последовательность. Оставить после себя лишь дерьмо, чтобы не казаться более сложным человеком. Я этого не заслужил.

На самом деле я очень простой. Единственное, чего я желал, — это избавиться от нескольких месяцев и событий в моей жизни. И мне думается, хотел не так уж и много. Но может быть, я заслужил то, что получил. Наверное, я сделал что-то ужасное в прежней жизни и мне пришлось расплачиваться в этой. Хотя, наверное, это не играет особой роли. Но все же было бы интересно узнать, за что в таком случае я заплатил.

Вы, может быть, хотите спросить, почему я выбрал именно этот момент, чтобы оставить жизнь, которая так долго была лишена смысла? А почему, вообще говоря, чтобы сделать что-то, люди выбирают какое-то определенное время? Любил ли я Александру настолько сильно, что жизнь потеряла смысл? Это одна из причин, которые можно принять. Честно говоря, я и сам толком не знаю. Я давно думаю о смерти как о старом друге, но в первый раз почувствовал, что готов. Смерть Алекс предоставила мне возможность освободиться. Она всегда оставалась недосягаемой, и сквозь ее скорлупу было просто невозможно пробиться. Ее смерть неожиданно широко открыла передо мной ту же самую дверь. Я все давно упаковал и давно готов, просто надо шагнуть.

Прости меня, мама.

Андерс

* * *

Он никак не мог избавиться от привычки вставать рано или, как некоторые сказали бы, среди ночи. Но на этот раз эта его привычка сулила кое-что новое. Свеа не прореагировала, когда он поднялся в четыре часа, но для большей надежности он тихонько спустился вниз по лестнице с одеждой в руках, а не стал одеваться в спальне. Эйлерт оделся в тишине гостиной, а потом достал дорожную сумку, тщательно запрятанную в самой глубине шкафа. Он планировал это месяцами и ничего не хотел оставлять на волю случая. Сегодня первый день его новой жизни.

Машина завелась с первой попытки, несмотря на холод. И в двадцать минут пятого он отъезжал от дома, в котором жил, оставляя у себя за спиной пятьдесят лет. Он неторопливо ехал через спящую Фьельбаку и не прибавил газу до тех пор, пока не проехал старую ветряную мельницу и не повернул в направлении Дингле. До Гётеборга было примерно двадцать миль, значит, примерно столько же до аэропорта Ландветтер, и он мог позволить себе не торопиться. Самолет в Испанию вылетал в восемь часов.

Наконец он мог зажить такой жизнью, какой хотел.

Он долго это планировал — несколько лет. Возрастные болячки беспокоили все больше с каждым годом, но еще сильнее росло раздражение от жизни со Свеа. Эйлерт считал, что заслуживал лучшего. По Интернету он нашел маленький пансионат в крошечной деревушке на побережье Испании, чуть дальше от пляжей и привычных туристских маршрутов, чем остальные, с приемлемой поэтому ценой. Он послал имейл и получил ответ, что он может жить там круглый год, если захочет, и в этом случае владелица пансионата сделает ему еще скидку. Много времени ушло на то, чтобы собрать деньги под неусыпным оком Свеа, которая следила за всеми его делами и поступками. Он подсчитал, что денег ему хватит примерно года на два, если жить экономно, а потом он, наверное, что-нибудь придумает. Сейчас ничто не могло повлиять на его решение.

В первый раз за пятьдесят лет он чувствовал себя свободным и от радости немного прибавил газу. Он собирался оставить машину на долговременной стоянке, потом Свеа узнает, где машина, хотя не то чтобы это играло какую-то роль. У нее никогда не было водительских прав, и она использовала Эйлерта как бесплатного шофера, если ей приходилось ехать куда-нибудь. Единственное, что немного тяготило его совесть, — так это мысль о детях. Но с другой стороны, они всегда были больше детьми Свеа, чем его детьми, и, к огорчению Эйлерта, выросли такими же мелочными и ограниченными, как их мать, в чем, безусловно, он видел и свою вину. Эйлерт работал целыми днями и находил для себя всевозможные предлоги, чтобы как можно реже бывать дома. Но он решил для себя все же послать им открытку из Ландветтера и написать, что уехал по собственной воле и что им не стоит беспокоиться. Он совсем не хотел, чтобы полиция объявила его в международный розыск. На дороге было темно и пусто. Эйлерт ехал в темноте, не включая радио, — он наслаждался тишиной. Жизнь начиналась.

* * *

— Мне трудно это понять — Вера убила Александру за то, что та хотела рассказать, как ее и Андерса изнасиловали двадцать пять лет назад. — Эрика задумчиво крутила бокал с вином.

— Не надо недооценивать то, что в маленьких местечках нельзя высовываться. Если бы эта история вышла наружу, то у людей появилась бы новая причина тыкать пальцем. Поэтому я не верю, что она сделала это ради Андерса. Может быть, она и права насчет того, что он совсем не хотел предавать огласке случившееся с ними, но я считаю, что в первую очередь она это сделала для себя. Она не могла смириться с мыслью, что люди будут шептаться у нее за спиной, когда узнают не только о том, что Андерс был изнасилован в детстве, но и о том, что она ничего не сделала и, вместо того чтобы помочь ему, умолчала обо всем. Это был ее мгновенный порыв — убить Александру, поняв, что та не изменит своего решения. Она поддалась этому импульсу, а потом действовала методично и хладнокровно.

— А как она это приняла? То, что ее осудят, хочу я сказать.

— Она удивительно спокойна. Думаю, она почувствовала огромное облегчение, когда мы рассказали ей, что Андерс не был отцом ребенка, и, следовательно, она не убивала своего неродившегося внука. А после этого ей, похоже, стало совершенно безразлично, что с ней происходит. Да и почему должно быть иначе? Ее сын мертв, у нее нет никаких друзей, нет личной жизни — все закончено, и ей нечего больше терять, разве что свою свободу. А насколько я понимаю, сейчас свобода мало что значит для нее.

Они сидели в доме Патрика и пили вино после того, как поужинали вместе. Эрика наслаждалась тишиной и покоем. Ей очень нравилось, что у нее дома Анна и дети, но иногда дом превращался в настоящий бедлам, как, например, сегодня. Патрик целый день был занят допросом; закончив, он заехал за Эрикой. Она взяла кое-какие вещи, и теперь они сидели, обнявшись, на диване, как давние супруги, прожившие вместе много лет.

Эрика закрыла глаза. Эта минута была чудесной и одновременно пугающей. Все складывалось замечательно, но в то же время она не могла не думать, что, может быть, это скоро кончится. Что, если ей придется возвращаться домой в Стокгольм? Она не хотела об этом думать. Они с Анной избегали говорить о доме уже несколько дней, как бы по молчаливому согласию отложив обсуждение этого вопроса. Эрика считала, что сейчас Анна совершенно не способна принимать решения, и поэтому оставила все на потом.

Сегодня вечером она не хотела думать о будущем. Лучше не ломать голову над тем, что будет завтра, а наслаждаться минутой и получать как можно больше удовольствия от того, что есть. Она заставила себя выкинуть из головы грустные мысли.

— Я разговаривала сегодня с издательством насчет книги об Алекс.

— Не может быть! Что они сказали?

Эрике стало приятно, когда увидела искренний интерес в глазах Патрика.

— Они считают, что мысль просто блестящая, и хотят, чтобы я прислала им рукопись как можно скорее. Но я по-прежнему должна дописать книгу о Сельме: мне дали отсрочку на месяц, так что я обещала закончить к сентябрю. Я думаю, что справлюсь и параллельно напишу обе книги — по крайней мере, до сих пор у меня это получалось.

— А что думают в издательстве насчет юридической стороны вопроса? Наверное, это рискованно: ведь семья Алекс может предъявить тебе иск?

— Закон о свободе печати вполне ясен. У меня есть право об этом писать, даже без их согласия, но я, понятное дело, надеюсь, что они согласятся, если я только им все объясню и расскажу, как у меня появилась мысль об этой книге. Я совершенно не пытаюсь выдать что-нибудь сенсационное, а пишу о том, что случилось на самом деле, и о том, какой в действительности была Алекс.

— А книжный рынок? Как они считают, будет ли интерес к книге такого плана?

Глаза Патрика светились, и Эрика радовалась его энтузиазму в отношении ее дел. Он знал, как много для нее значила эта книга и все, что с ней связано.

— Мы все уверены, что интерес будет. В США романы true crime^[29] идут нарасхват. Самая известная писательница этого жанра — Анн Руле, ее книги продаются миллионными тиражами. А для Швеции это все довольно ново. Есть несколько книг подобного направления: например, та, что вышла пару лет назад, помнишь, где рассказывалось о враче и вскрытии, — но именно такой, как моя, еще не было. Как и Анн Руле, я хочу уделить большое внимание расследованию — голые факты, беседы со всеми участниками — и написать книгу о том, что случилось, настолько правдивую, насколько только можно.

— Ты считаешь, что семья Алекс согласится?

— Я не знаю. — Эрика накрутила прядь волос на палец. — Я действительно не знаю, но в любом случае спрошу, и если они не согласятся, то попробую как-нибудь это обойти. Мне очень помогло то, что они мне так много рассказали; сейчас я, конечно, немного побаиваюсь разговора с ними, но так или иначе я должна это сделать. Если книга будет хорошо продаваться, то, возможно, я продолжу писать об интересных расследованиях, так что мне к этому надо привыкать. И еще одна вещь: я думаю, что у людей есть потребность быть выслушанными, потребность рассказать кому-то свою историю — и у тех, и у других, и у жертв, и у преступников.

— Другими словами, ты хочешь сказать, что собираешься поговорить с Верой?

— Да, конечно. Я не имею ни малейшего понятия, согласится она или нет, но в любом случае попробую. Может быть, она захочет рассказать, может быть, нет. Но я не буду ее принуждать.

Эрика пожала плечами с деланным безразличием, но она знала, что книга очень много потеряет, если Вера не согласится. То, что она до сих пор написала, представляло собой скорее скелет, основу книги, а дальше ей надо было упорно работать и наращивать плоть на этих костях.

— А ты как?

Она немного развернулась на диване и положила ноги на колени Патрику, который понял намек и послушно начал массировать ее ступни.

— Как у тебя прошел день? Ты теперь герой в участке?

Судя по тяжелому вздоху Патрика, дело обстояло несколько иначе.

— Мелльберг не был бы Мелльбергом, если бы не присвоил всю славу себе. Он летал, как бумеранг, между комнатой для допросов и журналистами. Общаясь с прессой, каждую фразу Мелльберг начинал с местоимения, и ты, наверное, не очень удивишься, если я скажу, что это было местоимение «я». И для меня стало бы большим сюрпризом, если бы он хоть раз упомянул мое имя. Но какая разница, чье имя появится в газете? Я вчера арестовал убийцу, и мне этого вполне достаточно.

— Просто поразительно. Какое благородство. — Эрика игриво стукнула Патрика по плечу. — Признайся, ты бы, наверное, хотел стоять перед микрофоном на большой пресс-конференции, выпятив грудь колесом, и рассказывать, как гениально ухитрился вычислить убийцу.

— Не-а, с меня было бы достаточно небольшого упоминания обо мне в местной газете. Но сейчас все так, как оно есть. Мелльберг собирается присвоить себе всю честь и славу, и с этим, хоть на уши встань, ничего не поделаешь.

— А как ты думаешь, он получит свой перевод, о котором мечтает?

— Если бы только так. Нет, я подозреваю, начальство в Гётеборге очень устраивает то, что он сидит здесь. Так что, боюсь, нам придется с ним мыкаться, пока он не уйдет на пенсию, а до этого радостного дня еще очень и очень далеко.

— Бедный Патрик.

Она погладила его по волосам. Он воспринял это как сигнал к активным действиям, набросился на Эрику и подмял ее под себя на диване.

От вина ее тело отяжелело, она чувствовала, какой он теплый. Дыхание Патрика участилось, но у Эрики все еще имелось к нему несколько вопросов. Она заставила себя опять сесть и отпихнула Патрика обратно в его угол дивана.

— Но ты сейчас всем доволен? Тебя все устраивает? А исчезновение Нильса? Тебе не удалось больше ничего разузнать у Веры?

— Нет, она утверждает, что ничего об этом не знает. Увы, но я ей не верю. Я считаю, что у нее более серьезные причины защищать Андерса, чем боязнь публичной огласки того факта, что Нильс его изнасиловал. Думаю, она точно знает, что случилось с Нильсом, и старается сохранить эту тайну любой ценой. Но должен признаться: меня раздражает, что это лишь предположение. Люди не растворяются в воздухе, он где-то есть, и кто-то знает, где именно. Ну во всяком случае, у меня есть одна теория.

Он шаг за шагом воспроизвел для нее возможное развитие событий, еще раз припомнив обстоятельства, на которых базировалась его идея. Эрика почувствовала, как ее охватил холод, хотя в комнате было тепло. Это казалось невероятным и в то же время логичным. Она также понимала, что Патрик никогда не сможет доказать ничего из того, о чем ей рассказывал, и что, возможно, это не будет иметь никакого значения. Столько лет прошло, столько жизней уже исковеркано, и, думается, никому не пойдет на пользу, если будет разрушена еще одна.

— Я знаю, что это никогда ни к чему не приведет. Но я хочу знать правду. Я жил этим делом несколько недель, и мне нужна концовка.

— Но что ты будешь делать? Что ты вообще можешь в этом случае сделать?

Патрик вздохнул:

— Я просто-напросто немножко попрошу, чтобы мне ответили. Ведь обычно, когда человек хочет что-то узнать, он спрашивает, не так ли?

Эрика внимательно посмотрела на него:

— Я не знаю, насколько это блестящая идея, но ты, наверное, знаешь лучше.

— Да, я надеюсь. А можем мы оставить в покое смерть и трагедии на этот вечер и заняться наконец друг другом?

— Мне кажется, это блестящая мысль.

Он опять навалился на нее, и на этот раз Патрика уже никто не отпихивал.

 

Когда он вышел из дома, Эрика еще спала. У него не хватило духу будить ее, и он просто тихо поднялся, оделся и ушел. Он испытывал не только закономерный интерес, но и некоторую настороженность, договариваясь об этой встрече. Согласно выдвинутому ему условию, они должны встретиться в уединенном месте, и Патрик без труда решил эту проблему. Поэтому сейчас, ранним утром понедельника, он был уже на ногах и ехал в темноте в направлении Фьельбаки по почти пустынному шоссе. Он свернул возле таблички, на которой было написано «Ведде», и остановился на парковке чуть в стороне от дороги. Семь часов. Он приехал первым. Патрик ждал. Спустя десять минут еще одна машина свернула на парковку и остановилась рядом, водитель вышел, открыл пассажирскую дверь машины Патрика и сел в салон. Двигатель был на холостом ходу, чтобы работала печка, иначе бы они скоро замерзли.

— Довольно захватывающее ощущение — встречаться в безлюдном месте под покровом темноты. Вопрос только в том — зачем? — Ян выглядел совершенно спокойным, но слегка заинтересованным. — Я считал, что расследование уже закончено. У вас ведь теперь есть убийца Алекс, не правда ли?

— Да, совершенно верно. Но по-прежнему недостает нескольких кусочков, и это меня раздражает.

— Ах так? И что же это такое?

Лицо Яна оставалось абсолютно бесстрастным. Патрик подумал: а вдруг окажется, что он совершенно напрасно так зверски рано вылез из кровати? Но он был здесь, и стоило довести начатое до конца.

— Как ты, наверное, слышал, твой сводный брат Нильс изнасиловал Александру и Андерса.

— Да, я слышал об этом. Жуткая история. Особенно когда подумаешь о маме.

— Вообще-то для нее это не стало новостью. Она уже была в курсе.

— Конечно, она была в курсе и разрешила ситуацию единственным способом, который знала, со всей возможной тщательностью. Она защищала доброе имя семьи. Все остальное перед этим отступало.

— А что ты чувствуешь по этому поводу? Ведь твой брат был педофилом, а твоя мать об этом знала и покрывала его.

Ян не позволил вывести себя из равновесия. Он стряхнул несколько невидимых пылинок с пальто и лишь немного приподнял бровь, ответив Патрику несколько секунд спустя.

— Я, ясное дело, понимаю маму. Она поступала как могла и умела, и зло ведь уже было совершено, не правда ли?

— Да, это очевидно, но вопрос в том, куда Нильс направился потом? Никто из вас ничего о нем не слышал?

— В этом случае мы бы, безусловно, информировали полицию, как честные, законопослушные граждане. — В голосе Яна прозвучала легкая, едва заметная ирония. — Но я понимаю, почему он предпочел исчезнуть. Что ему оставалось? Мать узнала, кто он на самом деле и какой он, и Нильс больше не мог продолжать работать в школе. Я думаю, что это она, по крайней мере, понимала. Он и подался отсюда. По всей вероятности, он теперь живет в какой-нибудь стране с теплым климатом, где можно легко заполучить маленьких девочек и маленьких мальчиков.

— Я так не думаю.

— Ах так? И почему же? Ты нашел в каком-нибудь гардеробе еще один скелет?

Патрик проигнорировал его насмешливый тон:

— Да нет, не получилось. Но понимаешь, у меня есть одна теория.

— Интересно, очень интересно.

— Я не думаю, что Нильс ограничился только Александрой и Андерсом. Я думаю, что его наипервейшей жертвой стал тот, кто был у него под рукой, до кого было проще всего добраться. Я думаю, что этой жертвой был ты.

На долю секунды Патрик заметил перемену в Яне, но тот моментально снова взял себя в руки.

— Интересная теория. И на чем она у тебя базируется?

— Должен признаться, оснований мало. Но я нашел определенную связь между вами троими в вашем детстве. Я видел маленький кожаный ярлычок в твоем кабинете, когда приходил к тебе. По-видимому, он для тебя довольно много значит, он что-то символизирует: союз, общность, кровную связь. Ты хранил его двадцать три года, и так же поступили со своими Андерс и Александра. На задней стороне каждого — отпечаток вымазанного кровью пальца. Я полагаю, что, будучи детьми, вы для большей драматичности таким образом символизировали кровную связь. Есть еще три буквы, выжженные на коже, — «Д.Т.М». Это мне истолковать не удалось. Может быть, ты мне поможешь в этом пункте?

Патрик буквально видел, как Ян борется с искушением: с одной стороны, благоразумие приказывало ему молчать, не выдавая своей тайны, а с другой стороны, в нем жило свойственное всем людям непреодолимое желание рассказать, выговориться перед кем-то. Патрик возлагал свои надежды на эго Яна и готов был поставить все свои деньга на то, что Ян не сможет преодолеть искушение облегчить свое сердце перед кем-то, кто слушает с интересом. Патрик попытался помочь Яну поскорее принять решение.

— Все, о чем здесь сейчас говорится, останется между нами. У меня нет ни желания, ни возможности затевать расследование того, что случилось двадцать три года назад. Я думаю, что едва ли смог бы найти какие-нибудь доказательства, даже если бы и попытался. Это нужно лично мне. Я должен узнать.

Искушение оказалось слишком велико для Яна.

— Три мушкетера. Поэтому там написано «Д.Т.М.».^[30] Идиотизм и дурацкая романтика, но так мы себя видели. Мы были одни против всего мира. Вместе мы забывали, что с нами случилось. Мы никогда не говорили об этом друг с другом, нам это было совсем не нужно, но мы все же понимали. Мы поклялись, что всегда будем верны друг другу. Мы нашли кусок стекла, каждый порезал свой палец, мы смешали кровь, и это стало нашей эмблемой. Мне было хуже всех. Мне пришлось стать самым несчастным. Они, по крайней мере, могли чувствовать себя в безопасности дома, а я всегда оглядывался через плечо. А по вечерам лежал в кровати, натянув на себя одеяло, и прислушивался, не раздастся ли звук шагов — сначала из прихожей, а потом все ближе и ближе.

Слова лились, словно прорвало плотину. Ян говорил лихорадочно быстро, Патрик не произнес ни звука, боясь прервать этот поток слов. Ян зажег сигарету, немного приспустил окно, чтобы дым шел наружу, и продолжал:

— Мы жили в нашем собственном мире. Мы встречались, когда нас никто не видел, и искали друг у друга утешения и безопасности. Интересно, что, хотя мы на самом деле никогда не могли избавиться от воспоминаний о зле, которое с нами случилось, мы забывали о нем, только когда были вместе. Я не знаю, как мы увидели друг друга, как так получилось, что мы друг друга нашли, но мы почему-то все знали. И то, что мы сошлись, было неизбежно. И это у меня появилась идея, что мы должны решить все по-своему. Алекс и Андерс сначала думали, что это игра, но я знал, что все серьезно. Другого исхода не могло быть. Однажды в холодный и ясный зимний день мы вышли на лед — мой сводный брат и я. Мне не стоило большого труда обмануть его, он страшно обрадовался, когда я проявил инициативу, и с нетерпением ждал нашей прогулки. Той зимой я много часов провел на льду и знал точно, куда мне его отвести. Андерс и Алекс ждали нас там. Нильс удивился, когда их заметил, но он был настолько самоуверен, что не видел в нас никакой угрозы — ведь мы всего лишь дети. Остальное просто: прорубь, толчок — и его не стало. После этого мы сначала почувствовали облегчение, первые дни были просто чудесны. Нелли сходила с ума, переживая, куда пропал Нильс, а я лежал по вечерам в своей кровати и улыбался, потому что больше не слышал приближающихся шагов. А потом начался ад. Родители Алекс что-то узнали, непонятно как, и пошли к Нелли. Алекс не смогла выдержать напора вопросов и все рассказала, в том числе и про меня, и про Андерса. Но она умолчала о том, что мы сделали с Нильсом. Я думал, что встречу хоть какое-то сочувствие со стороны своей приемной матери, но вместо этого получил урок. Нелли больше никогда не смотрела мне в глаза, и она никогда не спрашивала меня о том, где Нильс. Иногда я задаю себе вопрос: а что она знает?

— Вере тоже все стало известно о насилии.

— Да, но мама действовала очень умело. Она играла на желании Веры защитить Андерса и не поднимать всю эту историю; она не раз ей платила или подкупала ее тем, что давала хорошую работу, лишь бы Вера продолжала молчать.

— Как ты считаешь — рано или поздно, но Вера, наверное, узнала о том, что случилось с Нильсом?

— Я в этом совершенно уверен. Я не думаю, что Андерс за все эти годы смог это от нее утаить.

Патрик подумал вслух:

— Таким образом, по всей вероятности, Вера убила Алекс не только, чтобы сохранить в тайне факт насилия, — она, кроме того, боялась, что Андерса могут обвинить в убийстве.

На лице Яна появилась откровенно довольная улыбка.

— Что почти комично, если подумать о том, что за давностью лет никто бы не стал заниматься этим убийством. Да и кто бы предъявил сейчас нам обвинение, учитывая все обстоятельства и то, что мы были тогда малолетними детьми?

Против своей воли Патрик был вынужден признать, что Ян прав. Если бы Алекс пришла в полицию и рассказала обо всем, что случилось, то ее рассказ не возымел бы никаких последствий. Но, по-видимому, Вера этого никогда не понимала и считала, что Андерс рискует оказаться в тюрьме за убийство.

— Вы поддерживали потом контакт: ты, Алекс и Андерс?

— Нет, Алекс уехала почти сразу же, а Андерс ушел в свой мирок. Конечно, мы иногда видели друг друга, но двадцать три года не разговаривали — до тех пор, пока Андерс не позвонил мне после смерти Алекс. Он визжал, орал и утверждал, что это я ее убил. Я, конечно, все отрицал, я не имел никакого отношения к ее смерти, но он мне не верил.

— А ты не знаешь, не собирался ли он пойти в полицию и рассказать о смерти Нильса?

— До ее смерти — нет. Но Андерс говорил об этом после того, как Александра умерла.

Ян невозмутимо выпускал дым колечками.

— А как так получилось, что ты об этом знаешь?

— Это, наверное, останется тайной.

Он повернулся к Патрику и посмотрел на него своими холодными голубыми глазами. Патрик вздрогнул. Да, это останется тайной.

— Но, как было сказано, никто не станет заводить дело и в чем-нибудь нас обвинять. Правда, должен признать, это несколько осложнило мои отношения с матерью. — И потом Ян внезапно резко поменял тему: — Насколько я слышал, ходит очень много разговоров про Андерса и Алекс, болтают о красавице и чудовище. Наверное, как я решил для себя, это можно отнести на счет старой дружбы…

Патрик не испытывал ничего похожего на сочувствие к человеку, сидящему рядом. Конечно, в детстве ему пришлось пережить ад, но было в Яне что-то еще — зло и жестокость, которые так и сочились из него.

Совершенно неожиданно Патрик спросил:

— Твои родители умерли при трагических обстоятельствах. Ты больше не знаешь ничего, помимо того, что выяснилось при расследовании?

В уголках рта Яна заиграла улыбка. Он приспустил окно еще ниже и щелчком выбросил окурок.

— Несчастные случаи происходят так легко, не правда ли? Упала лампа, загорелась штора — случайные обстоятельства, которые вместе становятся происшествием. И только один Бог знает, почему иногда несчастья случаются с людьми, которые этого заслужили.

— А почему ты приехал на встречу со мной? Почему ты мне это рассказываешь?

— Я вообще-то сам удивляюсь. На самом деле я не думал приезжать, но, видимо, любопытство оказалось сильнее меня. Мне стало очень интересно: что ты знаешь и о чем догадываешься. И потом — у нас у всех есть потребность рассказывать кому-нибудь о наших подвигах и деяниях. Особенно когда этот кто-нибудь после того, как выслушает, ничего ни с этими подвигами, ни с этими деяниями сделать не сможет. Смерть Нильса осталась далеко в прошлом. Мое слово против твоего слова — и боюсь, тебе в любом случае никто не поверит.

Ян вышел из машины, но повернулся и наклонился к окну.

— Я считаю, что преступление иногда оплачивается. Однажды наступит день, когда я унаследую очень приличное состояние. Будь Нильс жив, то сильно сомневаюсь, что я оказался бы в такой ситуации.

Он отдал Патрику насмешливый салют, подняв два пальца ко лбу, захлопнул дверцу и пошел к своей машине. Патрик почувствовал, как по его лицу расплывается довольная улыбка. Ян определенно ничего не знал ни об отношениях Джулии и Нелли, ни о роли, которую Джулия сыграет в тот день, когда огласят завещание. Человек бессилен остановить мельницу богов.

* * *

Теплый ветерок гладил его морщинистые щеки, когда он сидел на своем маленьком балконе. Солнце согревало и лечило его натруженные руки. И каждый новый день приносил ему все больше радости. Он каждое утро ходил на рыбный рынок и помогал продавать улов, который рано утром выгружали на берег с катеров.

Здесь никто даже не пытался лишить пожилого человека его права приносить пользу. Напротив, никогда раньше в своей жизни он не чувствовал себя таким нужным и уважаемым. И медленно, но верно он начал находить в этой маленькой деревушке друзей. Конечно, поначалу были небольшие проблемы с языком, но жестами и добрым отношением удавалось неплохо изъясняться, а со временем это стало легче делать. Стаканчик-другой после рабочего дня тоже помогал преодолеть смущение, и, к его удивлению, все так сложилось, что он начал даже разговаривать.

Когда Эйлерт сидел на балконе и смотрел поверх цветущей зелени на самое голубое, которое он когда-либо видел, море, он чувствовал себя почти в раю.

Некоторую остроту придавал его жизни ежедневный флирт с пышнотелой хозяйкой пансионата Розой, и он позволял себе иногда потешиться мыслью, что, может быть, со временем это перерастет в нечто большее. Его это привлекало, что уж тут говорить: человек не создан для того, чтобы жить один.

На секунду он подумал о Свеа, оставшейся там, дома. Потом выбросил из головы неприятную мысль, закрыл глаза и продолжил наслаждаться заслуженной сиестой.