Глава 05 12 страница

Патрик сильно засомневался насчет дороговизны сервиза, но мудро воздержался от комментариев.

— Да, и я, конечно, тоже бы уехала в Америку, если бы не мое слабое здоровье. Если бы не это, я бы наверняка тоже вышла замуж за богача и сейчас бы как сыр в масле каталась, а не ютилась в этой лачуге пятьдесят лет. — И Свеа бросила на Эйлерта обвиняющий взгляд.

Он на ее комментарии никак не отреагировал. Наверняка Эйлерт уже слышал это много-много раз.

— У меня подагра, констебль понимает. Руки и ноги совсем отваливаются, и это чистая мука — с утра до ночи. К счастью, я не из тех, кто жалуется, а что касается моей ужасной мигрени, то вообще непонятно, как можно переносить такие муки. Но это не про меня, констебль понимает, что я не жалуюсь. Нет, свои болячки человек должен переносить мужественно. Я уж даже не упомню, сколько раз слышала: какая ты сильная, Свеа, как ты можешь оставаться на ногах круглые сутки с такими болезнями. Но такая уж я родилась.

Она застенчиво потупила глаза и продемонстрировала Патрику свои руки, которые, на его неискушенный взгляд, были совершенно здоровыми, без малейших следов подагры. «Что за чертова шарманка», — подумал он. Свеа не пожалела макияжа и так обвешалась дешевыми украшениями, что трудно было сказать, чего на ней больше: побрякушек или косметики. Как вышло, что такие совершенно не подходящие друг другу люди, как Эйлерт и Свеа, прожили вместе пятьдесят лет? Патрик понимал, что такова была проблема поколения. Их поколение считало, что лучше мыкаться с совершенно не подходящим тебе человеком, чем развестись. Очень печально. Эйлерт, наверное, видел в жизни маловато радостей.

Патрик кашлянул, чтобы утихомирить разыгравшийся не на шутку словесный шторм Свеа. Она послушно замолчала и впилась жаждущим взглядом в его лицо, сгорая от нетерпения, что же за увлекательную новость он собирается ей сейчас рассказать. Можно не сомневаться, что не успеет Патрик выйти за дверь, как сарафанное радио заработает во всю мощь.

— Так, я бы хотел задать тебе несколько вопросов, касающихся времени до того момента, когда ты нашел Александру Вийкнер. Когда ты был там и осматривал дом.

Патрик замолчал и посмотрел на Эйлерта, ожидая, что тот ответит. Но Свеа успела раньше:

— Я вот тоже говорю. Как такое только могло случиться. Кто бы мог подумать, что мой Эйлерт ее найдет? Все только об этом и говорят последние несколько недель.

Ее щеки задрожали от возбуждения, и Патрик с трудом удержался от резкого замечания. Вместо этого он вежливо улыбнулся и сказал:

— Я, конечно, прошу меня извинить, но не могли бы вы нас некоторое время не беспокоить? Это стандартная практика в полиции, опрашивать свидетеля с глазу на глаз.

Патрик, конечно, кривил душой, вранье чистой воды, но с удовольствием наблюдал, как Свеа, которая не могла не считаться с его авторитетом, очень неохотно, потому что ее отторгали от центра событий, встает из-за стола. Патрик был тут же вознагражден понимающим веселым взглядом Эйлерта, который не мог скрыть откровенной радости по поводу того, что Свеа так безжалостно лишили конфетки. Когда она медленно, еле-еле, нога за ногу убыла на кухню, Патрик продолжил:

— Так о чем мы говорили? Ну да, не мог бы ты мне рассказать о предыдущей неделе, когда ты осматривал дом Александры Вийкнер.

— А какое это имеет значение?

— Пожалуй, сейчас я и сам точно не знаю, но это может оказаться важным. Так что постарайся вспомнить все детально подробно, насколько можно.

Эйлерт некоторое время молча думал, воспользовавшись минуткой тишины, чтобы беспрепятственно набить свою трубку табаком из кисета с вышитыми на нем тремя якорями. Он зажег трубку, пару раз затянулся и сказал:

— Значит, так, давай подумаем. Я ее нашел в пятницу. Я всегда приходил туда по пятницам, чтобы посмотреть, все ли в порядке к ее приезду вечером. Значит, до того я там был в предыдущую пятницу. Нет, не так. Мы должны были ехать на сорокалетие к младшему сыну, поэтому я зашел туда еще накануне, в четверг.

— И как там все выглядело? Ты ничего особенного не заметил? — Патрик пытался скрыть свое нетерпение.

— Особенного? — Эйлерт неторопливо попыхивал трубкой и думал. — Нет, все было как обычно. Я обошел дом, заглянул в подвал, но все выглядело нормально. Потом я запер за собой дверь, когда уходил. Александра дала мне запасной ключ.

Патрик понял, что ему надо прямо задать вопрос, который его мучил.

— А котел? Котел работал? В доме было тепло?

— Да-да, конечно. Тогда с отоплением все было в полном порядке. Котел, наверное, полетел в какой-то день позже. Но я, по правде говоря, не возьму в толк, какое имеет значение, когда именно накрылось отопление? — Эйлерт случайно промахнулся трубкой мимо рта.

— Честно говоря, я не знаю, имеет это значение или нет. Но это может оказаться важным. Спасибо за помощь.

— Только из чистого любопытства: а почему ты мне просто не позвонил по телефону, чтобы спросить?

Патрик улыбнулся:

— Как мне кажется, я немного старомоден. Я думаю, что когда сам встречаюсь и разговариваю с людьми с глазу на глаз, то узнаю намного больше, чем когда говорю по телефону. Может быть, мне вообще стоило бы родиться лет на сто раньше, а не в наше время, со всевозможной техникой.

— Ерунда, паря. Не верь в эту чушь, что, дескать, раньше все было лучше. Холод, бедность и работа с рассвета и дотемна — об этом мечтать не стоит. А я вот с удовольствием пользуюсь всеми новшествами, какими только могу. У меня даже есть компьютер, подключенный к Интернету. Ты небось не ожидал такого от старого пня вроде меня? — И Эйлерт выразительно ткнул в сторону Патрика мундштуком трубки.

— Не могу сказать, что я так уж сильно удивился. Но мне уже пора, я должен идти.

— Надеюсь, в этом была хоть какая-то польза и ты не ехал сюда зря.

— Нет, конечно. Я разузнал как раз то, что и хотел. Да и потом, мне довелось попробовать замечательные пироги твоей жены.

Эйлерт непроизвольно фыркнул:

— Да, печь она умеет, должен сказать.

И он затем опять погрузился в молчание, которым были заполнены пятьдесят лет лишений. Свеа, которая наверняка стояла, прижав ухо к двери, наконец не вытерпела и вошла к ним в гостиную.

— Вам удалось узнать то, что вы хотели?

— Да, спасибо. Ваш муж очень любезен. Я благодарю вас за кофе и очень вкусные пироги.

— Это такие пустяки. Мне очень приятно, что вам понравилось. Так, Эйлерт, начинай убирать со стола, а я провожу констебля до двери.

Эйлерт послушно начал собирать чашки и блюдца, в то время как Свеа вела Патрика к двери, безостановочно треща.

— Двери надо всегда закрывать очень тщательно, а то я совершенно не переношу сквозняков. Вы, надеюсь, понимаете.

Патрик вздохнул с облегчением, когда наконец дверь за ним закрылась. Что за жуткая баба. Но он получил подтверждение того, что искал. Сейчас Патрик был уже вполне уверен в том, что нашел убийцу Александры Вийкнер.

 

Погода на похоронах Андерса совершенно не походила на прекрасный зимний день во время погребения Александры. Ветер набрасывался и кусал кожу, оставляя на щеках морозные розы. Патрик утеплился изо всех сил, но одежда плохо спасала от неимоверного холода, и он дрожал, стоя у открытой могилы, пока гроб медленно опускали вниз. Сама церемония похорон была короткой и немноголюдной. В церкви присутствовало всего лишь несколько человек, и Патрик уединенно сидел на скамье в дальнем ряду. Впереди он видел Веру.

Он колебался, приходить ли ему на похороны, но в последнюю секунду решил, что по меньшей мере это то немногое, что он мог сделать для Андерса. Ни одна черточка не дрогнула на лице Веры за все время, пока Патрик смотрел на нее, но он не считал, что она не испытывала боли. Просто такие люди, как она, не любят выставлять свои чувства напоказ.

Патрик мог это понять, и ему нравилось это в людях. В некотором отношении он даже восхищался Верой. Она была сильная женщина.

Похороны закончились, и те немногие, кто пришел, разбрелись в разные стороны. Вера шла, низко опустив голову, по дорожке в сторону церкви. Холодный ветер пронизывал насквозь, и она повязала голову шарфом.

Долю секунды Патрик колебался. Ему пришлось преодолеть внутреннее сопротивление, прежде чем он решился догнать ее.

— Красивая церемония.

Вера горько улыбнулась:

— Ты знаешь не хуже меня, что похороны Андерса были такими же жалкими, как большая часть его жизни, но все же спасибо, спасибо за добрые слова. — В голосе Веры прозвучала усталость, накопившаяся за долгие годы. — Я, наверное, на самом деле должна быть благодарна. В прежние времена его бы ни за что не стали хоронить на освященной земле вместе со всеми, его бы похоронили где-нибудь за церковной оградой, в специально отведенном для самоубийц месте. Многие из тех, кто постарше, по-прежнему верят в то, что самоубийцы не попадают в рай.

Она немного помолчала. Патрик ждал, что она скажет дальше.

— Я буду как-нибудь отвечать перед законом за то, что я сделала с самоубийством Андерса?

— Нет, я практически могу гарантировать, что ничего не будет. Конечно, не стоило этого делать, но у тебя были определенные причины, так что не думаю, что могут быть какие-нибудь последствия.

Они прошли мимо Дома собраний, медленно продвигаясь в направлении дома Веры, который стоял всего лишь в паре сотен метров от церкви. Патрик размышлял всю ночь, как ему подступиться к делу, и в итоге придумал довольно обещающий, по его мнению, ход.

Он небрежно сказал:

— Самое трагическое во всей этой истории с Андерсом и Александрой — это смерть ребенка.

Вера резко повернулась к Патрику. Она остановилась и вцепилась в рукав его пальто.

— Какой ребенок? О чем вы говорите?

Патрик был очень благодарен тому, что эта информация оставалась под замком и стала известна немногим.

— Ребенок Александры. Она была беременна, когда ее убили, на третьем месяце.

— Ее муж…

Вера запнулась, и Патрик спокойно продолжил, не выдавая своих чувств:

— Ее муж не имеет к этому никакого отношения. У них с Александрой не было близких отношений по крайней мере несколько лет. Нет, отец ребенка определенно тот, с кем она встречалась здесь, во Фьельбаке.

Вера еще крепче сжала рукав пальто Патрика:

— Боже ты мой, боже, боже мой.

— Да, это страшно, ребенку пришлось умереть. Убить неродившегося младенца. Согласно протоколу вскрытия, это был мальчик.

Патрика внутренне коробило, но он заставил себя не выдавать Вере всю правду, а дождаться реакции, которая, как он вычислил, должна последовать.

Они стояли под большим каштановым деревом метрах в пятидесяти от дома Веры. Когда она внезапно побежала, это застало Патрика врасплох. Для своего возраста она двигалась неожиданно быстро, и Патрику потребовалось несколько секунд для того, чтобы сообразить, что происходит, и побежать за ней следом. Добравшись до ее дома, он увидел, что дверь распахнута настежь, и медленно вошел внутрь. Стоя в прихожей, он слышал кашляющие звуки, доносившиеся из ванной. А потом, судя по всему, Веру начало рвать.

Патрик чувствовал себя неловко, стоя в прихожей с шапкой в руке и слушая при этом, как Веру выворачивает. Поэтому он снял свои промокшие ботинки, повесил пальто и прошел на кухню. Когда Вера появилась несколько минут спустя, в кофеварке уже булькал готовый кофе, а на кухонном столе стояли две чашки. Она была бледной, и в первый раз Патрик увидел слезы, скорее даже следы слез, намек на капельки на ресницах, но этого хватило. Вера молча села на кухонный стул.

Всего лишь за несколько минут она состарилась на много лет и двигалась медленно, как очень-очень старая женщина. Патрик решил дать ей несколько минут передышки, неторопливо налил им обоим кофе, потом сел напротив и вопросительно посмотрел Вере в глаза, надеясь, что она поймет его правильно. Пришло время для правды. Вера понимала, что Патрик все знает и что обратной дороги нет.

— Я, значит, убила своего внука?

Вопрос был риторическим, и Патрик ничего не ответил, а если бы ответил, то ему пришлось бы солгать. Но тем не менее, раз уж он зашел так далеко, отступать поздно. Со временем Вера узнает всю правду, но сейчас подошла очередь Патрика задать вопрос.

— Я понял, что это ты убила Александру, когда ты солгала мне, что была у нее дома за неделю до ее смерти. Ты сказала, что сидела в холодном доме и мерзла, но за неделю до ее смерти отопление работало. Котел сломался перед самым ее приездом.

Вера смотрела в воздух ничего не выражающими глазами; казалось, она не слышала ничего из того, что ей сказал Патрик.

— Странно, я только сейчас поняла, что отняла у другого человека жизнь. Смерть Александры я как-то по-настоящему и не воспринимала, но ребенок Андерса… Я почти что вижу его перед собой.

— Почему Александре пришлось умереть?

Вера подняла руку, прерывая его. Она расскажет, но расскажет сама.

— Разразился бы скандал, и все бы тыкали в него пальцем и говорили о нем. Я сделала то, что считала правильным. Я не знала, что он станет мишенью для насмешек и что мое молчание будет разъедать его изнутри и заберет у него все самое дорогое. Все было очень просто. Карл-Эрик пришел ко мне и рассказал, что случилось. Он уже поговорил с Нелли, и они заключили соглашение. Они решили, что ничего хорошего не выйдет, если вся деревня узнает, — это должно было остаться нашей тайной. Он сказал, что я, наверное, понимаю, что для Андерса лучше, если я буду молчать. И я молчала, молчала все эти годы. И каждый год опустошал Андерса больше, чем предыдущий. С каждым годом он проваливался в свой ад все глубже, а я предпочитала не замечать в этом своей вины. Я прибирала за ним и опекала его, как могла, но единственное, чего я не могла сделать, — поступить так, как должна была поступить.

Она выпила свой кофе несколькими жадными глотками и протянула пустую чашку Патрику. Он поднялся и налил ей еще. Казалось, что привычная процедура питья кофе помогает Вере удерживаться в реальности.

— Иногда я думаю, что молчание оказалось хуже, чем насилие. Мы никогда об этом не говорили, в этих стенах мы не сказали об этом ни единого слова, и, кажется, я только сейчас в первый раз поняла, чем это могло для него быть. Он мог истолковать мое молчание как упрек. Именно это меня сейчас гложет. Он мог подумать, что я обвиняю его в том, что с ним произошло. Мне это раньше никогда не приходило в голову, ни разу, ни на секунду. А сейчас я уже никогда не узнаю, что он думал.

Вера на секунду приоткрылась, и Патрик увидел ее без привычной сдержанной маски, но потом Вера пересилила себя и продолжила. Патрик мог только представить себе, сколько сил ей на это потребовалось.

— С годами у нас выработалось что-то вроде равновесия. Хотя жизнь была жестокой к нам обоим, мы всегда знали, что мы есть друг у друга. Мне стало известно, что он встречается с Алекс и что у них какая-то особая тяга друг к другу, но я все же считала, что мы сможем продолжать жить так, как жили всегда. А потом Андерс начал говорить, что Алекс собирается рассказать о случившемся тогда с ними, что она хочет вычистить шкафы и вытащить оттуда все старые скелеты. Он, по-моему, так и сказал. Глядя на него, можно было подумать, что ему все это безразлично, но меня словно током ударило. Все бы переменилось. Ничего бы не остаюсь прежним и по-прежнему, если бы Алекс раскрыла старые тайны после стольких лет. Что бы тогда произошло? И что бы люди сказали? И потом, хотя Андерс и сделал вид, что его это не трогает, я его слишком хорошо знача и поэтому сразу поняла, что он так же, как и я, не хочет, чтобы Александра все это рассказывала. Я знаю, точнее, знала своего сына.

— И ты решила пойти к ней.

— Да, вечером в ту пятницу я пришла к ней: я надеялась, что смогу ее убедить, заставлю понять, что она одна не может принимать окончательное решение, которое касается нас всех, но она не поняла. — Вера горько улыбнулась. — Нет, она не поняла.

Вера уже выпила вторую чашку кофе, в то время как Патрик справился только с половиной первой. Вера просто отставила свою чашку в сторону и сложила руки на столе.

— Я попробовала ее убедить. Я объяснила ей, как трудно будет Андерсу, если она обнародует то, что случилось. Она посмотрела мне прямо в глаза и заявила, что я думаю о себе, а не об Андерсе. Она еще сказала, что Андерс поймет, как это хорошо и правильно, когда все это наконец выйдет наружу, и что он никогда не просил нас молчать. И потом еще добавила, что я, Нелли, Карл-Эрик и Биргит совсем не думали о них, когда решили сохранить это в секрете, и что мы просто хотели и были заинтересованы в том, чтобы, как она сказала, это не замарало нас. Ты можешь себе представить такую наглость?

Ярость, которая на долю секунды зажглась в глазах Веры, пропала так же быстро, как и появилась. Ее глаза опять стали остекленевшими и безразличными. Вера монотонно продолжала:

— Во мне прямо что-то взорвалось, когда она мне сказала такую неслыханную вещь, что я не имела права делать то, что сделала для моей единственной радости — Андерса. Я почти слышала, как у меня внутри что-то щелкнуло, и потом я просто действовала. Без единой мысли. У меня в сумке лежало мое снотворное, и, когда она пошла на кухню, я положила таблетки в ее бокал с сидром. Алекс налила мне бокал вина, когда я пришла, и, когда она снова вернулась из кухни, я притворилась, что все поняла и приняла, и предложила в знак дружбы поднять наши бокалы, прежде чем я уйду. Она, видимо, была мне за это благодарна и составила компанию. Через некоторое время она заснула на диване, но я еще не знала, что буду делать дальше. Снотворное было временным решением, но у меня появилась мысль представить это как самоубийство. У меня при себе оказалось слишком мало таблеток, чтобы доза была смертельной, и единственное, что мне пришло в голову, — перерезать ей вены. Я знала, что многие делают это в ванне, и мне показалось, что это хорошая и вполне осуществимая идея.

Голос Веры звучал монотонно, словно она рассказывала о каком-то незатейливом будничном событии, а не об убийстве.

— Я сняла с нее всю одежду. Мне казалось, что я смогу ее донести, потому что у меня сильные руки после стольких лет уборки, но обнаружила, что это невозможно. Вместо этого я перетащила ее в ванную комнату и перевалила в ванну. Потом я порезала ей обе руки там, где пульс, бритвой из шкафчика в ванной. Я убирала в этом доме раз в неделю много лет, поэтому все знала и хорошо ориентировалась. Я вымыла стакан, из которого пила, вышла, заперла за собой дверь и положила запасной ключ на место.

Патрик был потрясен, но заставил себя говорить спокойно.

— Ты понимаешь, что сейчас должна пойти со мной. Надеюсь, мне не надо звонить и вызывать подмогу, или как?

— Нет, тебе это не понадобится. Могу я только собрать кое-что из вещей, чтобы взять с собой?

Он кивнул:

— Да, бери то, что надо.

Она поднялась, стоя в дверях, повернулась и посмотрела на него.

— Откуда я могла знать, что она беременна. Конечно, я видела, что она не пьет вино. Я об этом подумала, но понятия не имела из-за чего. Может, у нее была повышенная чувствительность к алкоголю или она собиралась выходить из дома и куда-нибудь ехать на машине. Откуда мне знать. Это просто невозможно, верно?

Голос был умоляющим, и Патрик молча кивнул. Со временем он, конечно, расскажет ей, что это не был ребенок Андерса, но сейчас не осмеливался нарушить баланс в том признании, которое она ему сделала. Есть еще другие, которым она должна рассказать свою историю до того, как они смогут закрыть полностью дело Александры Вийкнер. Но Патрика что-то беспокоило, его интуиция говорила ему, что Вера по-прежнему рассказывает не все.

Сев в машину, он достал свою копию письма, оставленного Андерсом как последнее послание миру. Он медленно прочитал написанные Андерсом строчки и еще раз почувствовал, насколько сильна боль, которая выплеснулась на него с бумаги.