ДРЯННАЯ ДЕВЧОНКА

Автобус медленно продвигался в потоке машин, окутанный углекислым газом, который поднимался от асфальта к верхним этажам домов и отравлял зеленые растения, выставленные на балконы. Лиз прижалась лбом к холодному окну. Очень уж она устала, да и ноги отяжелели, точно налились свинцом.

Полчаса понадобилось, чтобы выехать из торгового квартала. Девушка отдалась во власть ритма пробок. Усталость мешала ей выйти и продолжить путь пешком. Наконец автобус приблизился к бульварному кольцу, и она позвонила, чтобы остановили вблизи автострадного моста, там, где возвышалось бывшее здание Зиглера, переделанное в жилые номера после банкротства занимавшей его финансовой компании. Подняв воротник плаща, Лиз старательно обходила грязные лужи пустыря. Вступив на улицу, ведущую к зданию, она заметила трех типов из службы городской безопасности: они шли патрулем вдоль дороги. Лиз сжала зубы, спрашивая себя, что делают антитеррористы в этом секторе? Она не любила их, потому что, воспользовавшись катастрофой, они присвоили себе большие полномочия. Из обычной полицейской службы они превратились в некий «черный эскадрон» с задачами туманными и беспокоящими. Лиз быстро направилась к зданию.

За несколько лет башня стала заповедником, где плодились молодые правонарушители.

Тут же в холле она поймала за воротник куртки бледного пацана с лицом, покрытым коростой, и сразу спросила:

— Девушка по имени Гудрун… Я ищу ее. На каком этаже? Живо!

Мальчишка дал смутные сведения и заключил:

— Она, наверное, уже откинула копыта… Вчера вернулась раненая. Из нее капала кровь и найти ее легко: идите по следу пятен.

 

Лиз отпустила его, и он повалился, как мешок с тряпьем. Не удостоив его взглядом, она пересекла холл и, пренебрегая лифтами, устремилась к лестнице.

Едва поставив ногу на первую лестничную площадку, Лиз заметила пятнышки крови, разбрызганные по полу. Они походили на маленькие коричневые капельки, высохшие и ставшие черными. Лиз шла, забыв об осторожности. Ее каблуки звонко постукивали по плиточному полу. Пятна крови, напоминавшие пунктир, будто указывали: «Следуйте по стрелке». Чем дальше, тем они становились обильнее. Лиз схватилась за перила и подтянулась на следующий этаж. На досках пола замусоренной комнаты она углядела куртку с заклепками и мокрые тряпки, которыми пользовались для перевязки. На матрасе, брошенном на пол, лежало бледное обнаженное тело. Оно принадлежало подростку с бритой головой и узкими бедрами. Испачканное кровью банное полотенце было обмотано вокруг левого плеча.

— Гудрун! — тихо позвала Лиз, узнав наконец девушку. Та открыла глаза. Черты ее вытянулись, неаккуратный макияж, покрывавший лицо, усиливал его болезненную бледность. Вблизи она выглядела гораздо старше. Лиз приблизилась на шаг, тронула пальцами липкое полотенце.

— Антитеррористы? — спросила она, удивленно подняв брови. — Они там, внизу… тебя, наверное, ищут?

— Нет, — пробормотала девушка-подросток, — просто плохой конец супружеского спора. Ничего серьезного, но здорово кровоточит. Ты могла бы перевязать меня? — Гудрун прищурилась, всматриваясь в посетительницу, которая склонилась над ней и осматривала рану. — О! — удивилась она. — Да я тебя знаю. Ты Лиззи, старшая сестра Наша. Черт возьми! Я приняла тебя за тетку из отдела социального обеспечения, они вечно толкутся здесь, пытаясь наставить нас на путь истинный. Что тебе от меня надо? Мы не виделись, должно быть, года три. Лиз… так? Лиз Унке.

«Маленькая шлюха, — подумала Лиз, — будто ты и не знала».

— Я… мне хотелось с кем-нибудь поговорить о ней.

— Поговорить о Наша?

Гудрун прыснула, сморщилась от боли и откинула голову на подушку.

Лиз проигнорировала вызов, села на край матраса и осторожно размотала полотенце. Неглубокая резаная рана на ключице открылась ее глазам. Кровь, стекавшая под предплечье, сгустками прилипла к волосам под мышкой. Действительно, ничего серьезного.

— Ты продезинфицировала рану? — спросила она.

Гудрун поморщила нос.

— Нет, боюсь, будет щипать. Не хочу промывать ни водкой, ни чем-либо другим. Можно сделать иначе: я приму хорошую дозу, и пока буду в отключке, ты зашьешь рану мелкими стежками. Идет?

Лиз смотрела на девушку. Ее худое тело вызывало в памяти борзую с выпирающими ребрами и впалым животом. Кожа была грязной, грязь въелась в морщинки и шрамики, расчертившие тонкие ляжки. Лиз вспомнила, что еще пять лет назад ненавидела Гудрун всеми фибрами души, поскольку та сбила с пути и развратила Наша, сделав из нее маргиналку. А сегодня она не знала, что и думать.

— Этой ночью она еще снилась мне. Я видела ее в метро. Слышала, как она поет какое-то подобие идиотской ритурнели, которую вы сочинили вдвоем. Боже! До чего же глупы были ваши песни…

— Я хочу пить, — странно по-детски захныкала Гудрун.

Лиз пощупала ее лоб. Он был горячий. Пот стекал по грязным щекам, оставлял на подушке и простыне темные пятна. Девушка взяла графин, непрочно стоящий на ящике с ночником и книгой индийской поэзии.

— Не это, — забрюзжала девчонка, — пива! «Грубер» стоит в холодильнике, вон там. Или стакан узо с лимонным соком. — Протянув ей графин с водой, Лиз подошла к окну. На противоположной стороне площади, нерешительно озираясь, прохаживались антитеррористы. Искали они кого-нибудь? Она открыла свою сумочку, достала оттуда тюбик с таблетками, вернулась и села на край матраса. — Правду говорят, — пришепетывая, спросила Гудрун, — что ты работаешь в затопленном метро? Работенка эта больше подходит похоронному бюро, верно? Вы вылавливаете утопленников сетью или насаживаете их на гарпун?

Лиз откупорила тюбик, высыпала три таблетки на ладонь и сунула их в рот Гудрун. Та закашлялась.

— На эту работенку полиция мэра не согласилась бы ни за что на свете, — заметила Лиз.

— А что точно произошло с метро? — вяло пробормотала Гудрун. — Какова причина несчастного случая? Теперь-то ты должна знать побольше об этом. Сплетничали, будто это террористический акт. А на самом деле?

— Ты не следила за ходом расследования? А я-то думала, что после исчезновения Наша…

— Нет, я принципиально не прислушиваюсь к словам стариков. Знаю только, что погибло много народу и все станции закрыты. В большинстве кварталов зацементировали все входы, а сверху еще положили плиты, похожие на надгробные. В других соорудили что-то вроде бункеров… Чем вы там занимаетесь?

Лиз неопределенно махнула рукой.

— Бункеры защищают еще открытые редкие входы, — равнодушно произнесла она, — те, через которые можно добраться до воздушных карманов. Их стыдливо называют «оазисами, годными для дыхания».

— И там есть люди? Или это опять грубая шутка?

Лиз смущенно потупилась.

— Одни утверждают, что есть, другие кричат о выдумках горожан, о мифе. Вообще-то я полагаю, что мэр хочет приостановить поиски, поскольку они дорого обходятся. Статистики называют цифру в 25 000 погибших. Специалисты полагают, что количество уцелевших составляет примерно 500… Да еще нужно найти их.

«И убедить выйти на поверхность», — с горечью подумала она.

— Пять сотен типов, которые загнивают в своих газовых шарах, дышат вонью! — гоготнула Гудрун. — Ничего себе, а!

Лиз подавила раздражение, спросив себя, чего ради отвечает на вопросы Гудрун.

— Меня удивляет, что по-настоящему их никогда не пытались вытащить оттуда, — язвительно заметила та.

Лиз поджала губы. Это — вечный коварный вопрос, годами смакуемый журналистами оппозиции.

— Когда не выдержала стена, изолирующая русло реки от подземных коммуникаций, — стала рассказывать она, — вода за несколько минут ворвалась в туннель. Все было затоплено. Потоки грязи закупорили галереи, коридоры. Железная дорога превратилась в аквариум, под водой оказались вагоны с пассажирами. Все, находившиеся на платформах или в вагонах, утонули или задохнулись раньше, чем прибыли спасательные службы. Очень долго никто не знал о воздушных карманах, «оазисах, годных для дыхания». Некоторые организации требовали осушить туннели, чтобы извлечь мертвых, но работа эта титаническая. Такое предприятие разорило бы государство. Более того, это повергло бы население в ужасающий психологический шок. Опросы показали, что очень немногие рискнули бы в будущем пользоваться этим видом транспорта. Из-за катастрофы образ метро Алзенберга ушел в небытие…

— Ты не ответила на мой вопрос о выживших, — сказала Гудрун. — Почему вы оставили их в воздушных карманах?

Лиз вздрогнула. Лицо ее собеседницы вдруг утратило детскую наивность. «Каменная куница, — подумалось ей. — Мерзкая маленькая ласка, только что разорившая курятник. Я и забыла, что в ней скрывается комедийная актриса».

Лиз выпрямилась.

— Что ты хочешь этим сказать? — выдохнула она. — О существовании воздушных полостей узнали случайно, когда подсчитывали трупы. Спускались туда и члены правительства, и психологи, и врачи… Все поставили одинаковый диагноз. Воздух карманов вреден; дыша им годы, выжившие претерпели значительные мозговые изменения. Из-за разреженного кислорода их мозг работает в замедленном темпе. Одни стали дебилами, другие сошли с ума. Большинство опустилось до уровня животных. Ученые считали, что невозможно реакклиматизировать их на поверхности. А политики не хотели нового скандала накануне выборов. Они решили «содержать на месте нетранспортабельных больных». Неплохая терминология, не правда ли? На самом же деле устроили что-то вроде… подводной резервации, дома подводных умалишенных!

И тут Лиз осознала, что больше не в силах молчать. Слишком долго хранила она эту правду в глубине своего сознания.

«Не надо было бы рассказывать это Гудрун, — подумала она. — Я выкладываю ей приемлемую, „классифицированную“ версию, знать которую общественность имеет право. Эту версию принимают на веру люди вроде Эстер Крауц».

— Их и в самом деле нельзя поднять? — настаивала Гудрун.

Лиз вздохнула. Руки ее дрожали.

— Не знаю, — призналась она. — Я не принадлежу к ученому миру. Медики говорят, что не уверены, удастся ли им воссоздать специфическую атмосферу различных карманов. Более того, следовало бы построить психиатрическую больницу, в которой каждая камера представляла бы собой герметичный кессон, и подавать туда специальную смесь. Все это требует огромных расходов.

Лиз умолкла, во рту у нее пересохло. Неподвижно лежа на матрасе и сейчас еще больше напоминая бледную куклу, Гудрун злорадно посматривала на нее. Лиз догадалась: та позволила ей говорить, надеясь получить удовольствие, когда она запутается. Теперь бандерилья может вонзиться в любую секунду. И Лиз не ошиблась…

— Это — «приемлемая» официальная версия, если можно так выразиться, — тихо произнесла перепачканная девушка, — а я полагала услышать от тебя правду… настоящую, не ту, что распространяют мэр и кретины из Интернета.

— Какую правду? Другой я не знаю!

— Ты читала отчет комиссии. Вендель-Бомански о катастрофе?

— Как и все.

Гудрун наморщила носик, сделав свою любимую гримасу.

«Эту мимику она переняла у Наша, — поняла вдруг Лиз, и сердце у нее сжалось. — Боже мой! А я сначала и не сообразила, что каждый из ее жестов скопирован у Наша. Сознательно?»

— Отчет… — презрительно бросила Гудрун, — это чистая фальсификация. Так же считает и один журналист, которого я встретила два года назад. Он прятался в канализации, ему было страшно. Похоже, он разгадал трюки, крайне стеснительные для городских властей. Не понимаешь?

— Нет…

— Худшее в тебе, Лиз, милая, это искренность. Хочется спросить: как это ты, такая наивная, стала полицейским?!

— Ну и что?

Гудрун осторожно приподнялась на локте.

— Метро служило прикрытием для чего-то. — Она отчеканивала каждое слово. — За подземкой, знакомой всем, скрывалась вторая. Военная база, быть может. Пусковые шахты. В ходе неудачных маневров секретный лабиринт взорвался, отчего река проникла в галереи. Не гнилой воздух помутил разум уцелевших. Только радиация… Если поднять их на поверхность, всегда найдется умная голова, которая заметит, что на самом деле они подверглись мутации! Да, ты хорошо расслышала, Лиззи: это мутанты, а не люди, отравленные гнилым воздухом!

Лиз пожала плечами. Она наизусть знала эти мистификационные штучки баснописцев из Интернета.

— Радиация, — вздохнула Лиз, — это бред! Ее давно бы уже обнаружили. Хочешь, чтобы тебе поверили, говори лучше о боевых отравляющих веществах…

Когда она произносила эти слова, в голове зазвенел тревожный сигнал. Гудрун щелкнула пальцами, глаза ее заблестели.

— Верно! — торжествующе воскликнула она. — Нервно-паралитические газы, складированные под городом. Достаточно малейшей ошибки, и бу-ум! Утечка скопилась в знаменитых карманах, годных для дыхания, изменив психологию выживших. А ты не плохо рассуждаешь, когда постараешься!

Лиз встала. Она зря теряла время. Гудрун совсем не изменилась. Она навсегда останется инфантильной, с умом, испорченным маргинальной философией, которую впитывала в себя с четырнадцати лет. Чего ради тратить время на измышления этой маленькой камеи? И все же, застегивая плащ, Лиз констатировала у себя резкое учащение пульса.

— Уже уходишь? — огорчилась Гудрун. — Жаль, у нас есть, что сказать друг другу. Хочешь, чтобы я поговорила с тобой о Наша? Я знаю о ней такое, что тебе и в голову не приходило. Я преподала бы тебе несколько уроков по вечерам, чтобы пополнить твое образование. Это было бы проще сделать, если бы я поселилась у тебя. Здесь мне все осточертело.

— Согласна, — импульсивно бросила Лиз. — Ты знаешь, где я живу?

— Да.

— Приходи завтра вечером.

Лиз повернулась с неприятным ощущением, что ее обвели вокруг пальца. Но очень уж соблазняла ее наживка. Гудрун прожила с Наша три последние года ее жизни. Три необычных года «черной дыры», во время которых Лиз видела сестру лишь издалека… очень, очень издалека.

— Приходи завтра вечером, — повторила она, подходя к двери и осознавая, что потерпела поражение.

— Насчет жратвы не беспокойся! — крикнула вдогонку Гудрун. — Мои запросы невелики. Наша и я любили одно и то же.

 

Лиз проделала обратный путь в состоянии сомнамбулизма. Постоянно вспоминались мимика Гудрун, ее жесты, манера склонять голову на левое плечо, прищуривая глаза.

«Ею будто овладел фантом Наша, — сказала она себе, подавляя дрожь. — Они словно наложились друг на друга…»

Лиз заметила, что пассажиры автобуса исподтишка поглядывают на нее, и поняла: должно быть, у нее вконец потерянный вид.

«Опомнись! — приказала она себе. — Гудрун всего лишь маленькая потаскуха. Не исключено, что она постарается соблазнить тебя. Гудрун знает, что, став двойником Наша, будет иметь перед тобой преимущества… и извлечет из этого выгоду».

Повесив нос, провожаемая взглядами пассажиров, Лиз вышла из автобуса.

Придя к себе, она поспешила на кухню и попыталась овладеть собой, выпив чашку растворимого кофе. Уже наступила темная ночь, ранняя осенняя ночь, и мокрые отблески плясали на каркасах рухнувших с моста машин. Чтобы рассеять мрак на кухне, Лиз открыла холодильник. Желтый свет из угла, пахнувший холодным мясом, растекался на кафельном полу. Почему бы не включить неоновую трубку, укрепленную над мойкой? Лиз вдруг почувствовала себя виноватой. Виноватой в чем? В том, что спрячет Гудрун, предоставит жилье фантазерке? Нет, чувство это было другого рода, более смутное. Необъяснимое ощущение того, что она коснулась чего-то опасного: истины или серьезной, ужасно заразной болезни…

«Я утомилась или схожу с ума», — подумала Лиз, всматриваясь в нутро холодильника. Она встряхнулась, положила на тарелку кусочек швейцарского сыра и покусывала его, не жуя. Дом казался ей мрачным в этот вечер, наполненный невидимым, но тяжким грузом. Даже ночь не так угнетала. Она включила плафон. Брызнувший свет проник во все углы, заблестели краны.

Перекусив, Лиз налила себе кофе. Ей нужно выиграть время. При мысли, что она останется наедине с Гудрун, у нее заколотилось сердце. Лиз села, положив руки плашмя на столик. Посидев минут пять, она встала и пошла покопаться в стенном шкафу, в холле. Вернулась она, держа в руках объемистый том с загнутыми уголками. На белой обложке значилось:

«Комиссия Вендель-Бомански.

Стихийное бедствие 18 апреля 2015 года.

Заслушивание свидетелей и выводы».

Кто же дал ей это? Тропфман, быть может. Она представила себе лицо бывшего полицейского, когда она найдет его в лавочке с зубной пастой для пуделей и отдаст ему увесистую пачку плохо напечатанных листков. Лиз вздохнула. Несмотря на отяжелевшие веки, она чувствовала, что к ней возвращается бессонница. Сев на ступеньку, девушка наугад раскрыла книгу.

Прочитала: «Г-н Анджей Волански (45 лет, служащий муниципалитета). Я был на платформе, когда грязевой поток хлынул из туннеля. Казалось, будто из гигантского тюбика выдавливали крем для обуви. Все пространство между платформами было затоплено. Стены страшно вибрировали, шум был такой, как в изношенной канализации ванной комнаты. Мощный ветер дул в некоторых пролетах, опрокидывая мужчин и женщин, пытавшихся выйти в двери. Можно было подумать, что лопнула газовая труба. Запах стоял невыносимый. Удушливый. Я бросился назад, к выходу. Едва я взбежал наверх по лестнице, как коридор покрылся водой. Она пенилась, словно вырвалась из стиральной машины. Все находившиеся на эскалаторе были поражены электрическим током. Я видел снопы искр и слышал треск, это было ужасно. Я рухнул на тротуар, а вода продолжала хлестать из входа в метро. Меня накрыло волной, потом волна ушла. Дотащившись до телефонной будки, я позвонил жене…»

Лиз закрыла досье и опустила голову. 25 000 жертв. Километры коридоров, пролетов и туннелей закупорены навсегда. Официально говорили о просадке грунта. «Официально» — вот она и заговорила, как Гудрун! Тропфман собирал показания очевидцев, она вспомнила об этом.

Тропфман и кто еще?

Присвистнув, Лиз рывком встала, открыла шкаф и бросила туда отчет.

 

СНОВА О МЫШИ…

Сначала появляется трещина на потолке станции.

«Крик-крак-криик-криик…» За грохотом поезда метро никто, конечно, не слышит этого звука, похожего на писк мыши, которой наступили на хвостик. К тому же свод расположен очень высоко. Кому в метро придет в голову посмотреть, что происходит наверху? Кому, если не бродяге, растянувшемуся на платформе? Да и кто услышит его, издай он вдруг тревожный крик?

Трещина расширяется из-за вибрации стен туннеля. Каждый новый поезд ее увеличивает. «Крииик-криик».

На платформе Лиз хорошо видит Наша. Та прислонилась к бетонной опоре и пощипывает струны своей гитары. Наша худенькая, с белокурыми волосами норвежского типа, заплетенными в косички, с молочно белой кожей. Лиз захотелось закричать ей: «Беги! Это произойдет с минуты на минуту!» Увы, она не может. Во сне никогда не удается осмысленно крикнуть.