Борттехник и отстой

Эскадрильский доктор, старший лейтенант Чапов — ленноновские очки, тонкое печальное лицо — любил шахматы. Он всегда летал на ПСО с маленькой магнитной доской и толстым сборником партий межзонального турнира в Гетеборге 1955 года. Тем самым он вызывал симпатию борттехника Ф., который по этому сборнику учился играть в шахматы много лет назад. Иногда пересекаясь на стоянке, они с доктором даже играли партию-другую.

Кроме шахмат доктор занимался тем, что собирал материал для диссертации на тему влияния экстремальной ситуации на организм летчика. Борттехник Ф. тему одобрял и по мере сил помогал доктору, рассказывая, к примеру, что на войне совсем не тянет писать, лень даже дневник вести, — а вот рисует он с удовольствием, но, в основном, обнаженную женскую натуру. Доктор записывал, бормоча что-то про акцентуацию правого полушария.

Однажды на утреннем построении командир эскадрильи дал слово доктору.

— Товарищи офицеры и прапорщики летно-подъемного состава! — сказал старший лейтенант медслужбы, поправляя очки. — В рамках государственной военно-медицинской программы проводится исследование жизнедеятельности организма человека в экстремальных условиях. Хочу попросить вас оказать содействие. Оно заключается в следующем. Утром я буду разносить по бортам по шесть баночек из-под сметаны или майонеза — по две на члена… — он поправил очки, — экипажа. Вот... На одной будет наклеена бумажка с надписью “до”, на другой — “после”. Соответственно, до и после боевого вылета каждый член экипажа сдает анализ мочи, то есть, простите, банально мочится в обозначенные баночки, которые я вечером собираю для исследований. Вот и все, собственно…

Строй загудел возмущенно и насмешливо.

— А как же кал? — крикнул кто-то. — Разве тебе не важен его диаметр до и после? Главное в нашем деле, как ни крути, жим очка!

Строй грохнул и зашатался.

— Молчать, поручики и прочие чины! — возвысил голос комэска. — Считайте сказанное доктором моим приказом! Вольно, разойдись!

— За гигиену не беспокойтесь, — крикнул доктор в распадающийся строй, — баночки будут именными!

Этого не вынес даже комэска, пытавшийся сохранять серьезность, — его согнуло, он оперся рукой о большую звезду на бетонной стеле и трясся беззвучно.

На следующее утро те, кто уже был на стоянке, — а были, в основном, борттехники, — увидели доктора, который шел, неся на двух плечах проволочные куканы, унизанные стеклянными баночками. Отныне их мелодичный перезвон предупреждал борттехников, что к борту приближается сборщик мочи. Раньше присказка “борттехник, стой, ты слил отстой?” относилась именно к борттехнику, в обязанность которого входило сливать каждое утро пол-литра керосина в банку из сливного краника левого подвесного бака и, взболтав круговыми движениями, исследовать на свет — не содержит ли топливо неположенные примеси. Теперь летчики шутили, что следует заменить борттехников на хорошеньких борттехнесс, которые по утрам и вечерам сливали бы отстой у экипажа. Но пока эти грязные мечты не сбылись, летчики наполняли баночки тут же, у левого колеса, и ставили их в контейнер. Правда, не все и не всегда, что расстраивало доктора. Он жаловался командиру, и тот пенял личному составу на построениях.

Борттехнику Ф. очень не понравилась затея доктора. Было в этом стоянии — выгнувшись вперед и слушая журчание, чтобы вовремя прерваться, — нечто постыдное, подопытное.

— Ты, вероятно, задумал это, — сказал борттехник доктору, — когда на ВЛК мой анализ мочи улучшился с Союза? Так я там не свою сдавал, перестраховался, а у меня чище оказалась.

— И совсем не поэтому, — покраснел доктор. — Связь психики и соматики, одна только мочевая кислота… Да ты все равно не понимаешь!

Борттехник обиделся.

— И в самом деле, — сказал он, — по мне — что моча, что божья роса…

На следующее утро он взял чистую баночку для анализа, слил в нее отстой вертолета, проверил на примеси — керосин был чист, как моча ребенка, — и поставил баночку в контейнер (куда всегда отстой и ставится, чтобы в случае катастрофы комиссия могла проверить топливо). Послеполетный анализ он снова взял у вертолета.

На утреннем построении борттехник подмигнул доктору:

— Как моя ласточка, док, не беременна? Я так мечтаю о маленьком вертолетыше!

Доктор, играя желваками, отвернулся. В конце построения он опять попросил слова. Но командир предупредил его:

— Если вы снова хотите жаловаться, товарищ старший лейтенант, — вздохнул он, — то давайте договоримся так: ищите среди личного состава добровольцев, вдруг кому нравится. Или стимулируйте как-то этот процесс. Но от меня отстаньте, а то я себя нянечкой чувствую уже, а не командиром боевой эскадрильи. Скоро построения на горшках проводить начну...

Но доктор стимулов не нашел, и стоянка больше не слышала звона склянок. Только один капитан продолжал участвовать в эксперименте.

— Мне этого добра не жалко, — говорил он, — а науке польза...