Студопедия — Зимняя ночь
Студопедия Главная Случайная страница Обратная связь

Разделы: Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

Зимняя ночь

Ну, расстались с тобой

и сидели бы, кажется, молча.

Понимали бы трезво,

что жизнь еще вся впереди.

Отчего же пишу я

с такой нескрываемой желчью,

Словно я не забыл,

словно крикнуть хочу: погоди!

 

Погоди уходить!

Что я, проклятый, что ль, в одиночку

Наши беды считать!

В сотый раз повторять: "Почему?"

Приезжай, посидим,

погрустим еще целую ночку.

Раз уж надо грустить,

мне обидно грустить одному.

 

Если любишь, готовься

удар принимать за ударом,

После долгого счастья

остаться на месте пустом;

Все романы обычно

на свадьбах кончают недаром,

Потому что не знают,

что делать с героем потом.

 

Отчего мне так грустно?

Да разве мне жизнь надоела?

Разве птицы не щелкают,

не зеленеет трава?

Разве, взявшись сейчас

за свое непочатое дело,

Я всего не забуду,

опять засучив рукава?

 

Да и ты ведь такая,

ты тоже ведь плакать не будешь,

Только старый будильник

приучишься ставить на семь.

Станешь вдвое работать...

Решивши забыть - позабудешь,

Позабывши - не вспомнишь,

не вспомнив - забудешь совсем.

 

Все последнее время

мне вдоволь тоски приносило,

Но за многие годы

не помню ни часа, ни дня,

Чтобы слышал в руках

я такую тяжелую силу,

Чтобы жадность такая

гнала по дорогам меня.

 

Отчего ж мне так грустно?

Зачем я пишу без помарок

Все подряд о своих

то веселых, то грустных часах,

Так письмо тяжело,

что еще не придумано марок,

Чтоб его оплатить,

если вешать начнут на весах.

 

Я письмо перечту,

я на пальцах еще погадаю

Отправлять или нет?

И скорее всего не пошлю.

Я на этих листках

подозрительно сильно страдаю

Для такого спокойного слова,

как "я не люблю".

 

Разве я не люблю?

Если я не люблю, то откуда

Эта страсть вспоминать

и бессонная ночь без огня,

Будто я и забыл,

и не скоро еще позабуду,

И уехать хочу,

и прошу, чтоб держали меня?

 

Телефон под рукой.

Стоит трубку поднять с аппарата,

Дозвониться до станции,

к проводу вызвать Москву...

По рублю за минуту -

какая ничтожная плата

За слова, без которых

я, кажется, не проживу.

 

Только б слышать твой голос!

А там догадаемся оба,

Что еще не конец,

что мы сами повинны кругом.

Что мы просто обязаны

сделать последнюю пробу,

Сразу выехать оба

и встретиться хоть в Бологом.

 

Только ехать - так ехать.

До завтра терпенья не хватит.

Это кончится тем,

что я правда тебе позвоню...

Я лежу в своем номере

на деревянной кровати.

Жду экспресса на Север

и мысли пустые гоню.

 

Ты мне смотришь в глаза:

может, знаю я средство такое,

Чтобы вечно любить,

чтобы право такое добыть,-

Взять за ворот любовь

и держать ее сильной рукою.

Ишь чего захотела!

Да если бы знал я, как быть!

 

Разве я бы уехал?

Да я бы держал тебя цепко.

Разве б мы разошлись?

Нам тут жить бы с тобою да жить.

Если б знать мне! Но жаль -

я не знаю такого рецепта,

По которому можно,

как вещи, любовь сторожить.

 

Нет, мой добрый товарищ,

звонить не хочу и не буду.

Все решали вдвоем,

и решали, казалось, легко.

Чур, не плакать теперь.

Скоро поезд уходит отсюда.

Даже лучше, что ты

в этот день от меня далеко.

 

Да, мне трудно уехать.

Душою кривить не годится.

Но работа опять

выручает меня, как всегда.

Человек выживает,

когда он умеет трудиться.

Так умелых пловцов

на поверхности держит вода.

Почему ж мне так грустно...

 

..............................

 

 

Кадыр-заде Салам

Зимняя ночь

 

Салам Кадыр-заде

Зимняя ночь

ПАРЕНЬ-ТАРИСТ

Эту историю я начну с описания глаз Джейран. Карие глаза девушки, о которой я собираюсь рассказать, большие и глубокие, как горное озеро, сразу обращают на себя внимание. На моем месте вы поступили вы точно так же: прежде всего заговорили о глазах Джейран.

Да, когда я впервые увидел эти глаза, игриво поблескивающие под тонкими сросшимися бровями, сердце мое заволновалось. Я даже обернулся, чтобы посмотреть на них еще раз.

Ах, эти удивительные глаза, обрамленные длинными пушистыми ресницами! Я взглянул и был покорен. Казалось, это о глазах Джейран написал Лермонтов вдохновенные строки: "Там видел я пару божественных глаз..."

В то время Джейран еще не минуло восемнадцати. Это была стройная девушка. С нежных губ, напоминающих лепестки только что распустившейся розы, никогда не сходила легкая улыбка. Казалось, Джейран всегда о чем-то мечтала. Копна каштановых волос падала на плечи, волнистые пряди ласково обнимали тонкую девичью шею. Руки нежные, белые. Округлые изящные запястья. Одевалась просто, без всяких украшений. Джейран в них не нуждалась. Она была красива.

О красоте Джейран я мог бы писать бесконечно. Но боюсь, у юноши, который ее любит, появится много соперников. А ведь и без того у этого парня, прозванного в университете таристом, много переживаний он столько о ней думает!

Они познакомились три года назад. Это было в среду под вечер. Благоухала весна...

Потом они виделись еще два раза. Джейран была свободна по вечерам в среду. Когда же до третьего свидания оставалось несколько часов, парень оставил все, даже Джейран, которую полюбил, сел в поезд и уехал а Москву. Это случилось так неожиданно! Но в Баку он оставаться уже не мог. Надо было непременно уехать. Не в Москву, так в Ленинград или еще куда-нибудь. Он и по сей день не знает, как Джейран ждала его в тот вечер, что думала, что пережила.

Парень-тарист не переставал мечтать о карих глазах Джейран. Письма посланные им из Москвы спустя несколько месяцев, вернулись назад. Но он не мог забыть девушку.

Будь у него какая-нибудь память о Джейран, пусть даже самая пустячная: клочок бумажки с двумя-тремя словами написанные ее рукой, или засохший цветок, аромат которого она вдыхала, он берег бы дорогие сувениры и всякий раз, глядя на них, находил бы хоть каплю утешения. Воспоминания были единственной памятью о его любви. Разлука легла мостом между двумя пламенными сердцами...

После занятий дружеские беседы в общежитии затягивались до полуночи. Ребята поверяли друг другу мечты, делились сердечными тайнами, доставали из чемоданов карточки любимых девушек, рассказывали истории знакомства.

Но никто, даже самые близкие друзья, не знали, как страдал в это время парень-тарист. Они и не могли знать. Ведь он не сказал никому ни слова о Джейран. Да и что он мог рассказать?!

"Мы с ней виделись дважды, в среду по вечерам. Она жила на берегу моря. После свидания я провожал ее домой. Стуча каблучками по ступенькам каменной лестницы, она взбегала наверх и исчезала в темноте. А я стоял внизу и смотрел вслед, ругая себя за то, что так рано расстался с ней. Вот и все. Я уехал в Москву, она осталась в Баку. На третье свидание мне пойти не пришлось. Считал дни, часы, которые оставались до этой встречи, и не пошел!" Уж не это ли должен был рассказать своим друзьям парень-тарист? Но тогда они назвали бы его ветрогоном. И были бы по-своему правы.

Друзья могли упрекать парня-тариста, называть его неверным, непостоянным, а ведь он не был ни в чем виноват.

Да, он был абсолютно невиновен! Однако поговорим об этом после.

Сегодня у третьекурсников Московского университета большая радость. Закончились экзамены. Студенты возбуждены. У всех приподнятое настроение.

В комнате, где жил парен-тарист, накрыли на стол. В студенческой жизни подобных вечеринок не так уж много, и они надолго запоминаются.

Друзья пария-тариста пришли со своими девушками. Наполняются бокалы, произносятся тосты. Бессонные ночи, волнения, переживания остались позади. Все забыто.

Парень-тарист шутит, смеется вместе со всеми. Потом берет тару, отделанную перламутром, и начинает петь. Друзья не понимают слов, но слушают восторженно. Кажется, приятный голос и мелодия, слетающие со струн, проникают в самое сердце.

Нет письма, жду напрасно я,

О горе моем не знает Джейран,

В сердце живет лишь она, прекрасная.

Может быть, мною играет Джейран?

Девушек много на улицах шумных.

Но среди самых красивых и умных

Выбрал ее я в мученьях безумных.

А обо мне так скучает Джейран?

Тара, родная, пой громче, звучнее,

Песня, к любимой лети поскорее.

Все мои думы и помыслы с нею,

Разве об этом узнает Джейран?

Карие очи мне в душу запали.

Ранили сердце, кровь взволновали,

Знаю, не сыщешь любви без печали.

А обо мне так страдает Джейран?

Смех, шутки, звуки песни вырываются из окна на улицу.

Опишу портрет своего героя. Это широкоплечий, ладно сложенный юноша с черными, немного грустными глазами. Как многие азербайджанские юноши, он носит коротко подстриженные усики, которые очень ему идут. Непокорные каштановые волосы падают на высокий, без единой морщинки, лоб. Слева на груди комсомольский значок. Воротник белой рубахи расстегнут и выпущен поверх пиджака. Ему двадцать три года.

Наконец, парень-тарист положил тару на кровать и встал с бокалом; в руке, забыв спросить разрешение у тамады. Он обвел взглядом друзей, откинул рукой волосы, которые тут же опять рассыпались над широкими густыми бровями.

- Тише, товарищи! Предлагаю тост за нашего старого профессора!

Красное вино искрится в стакане.

- Да, да, за здоровье профессора! - подхватил Борис, закадычный друг парня-тариста. - Как это мы его не пригласили!

- Скажи спасибо, что не пригласили. Тогда бы тебе не пришлось так удобно сидеть со своей Наташенькой, - пошутил кто-то.

- Чем же мы виноваты, что нас двое, а стул один? Выпили.

- Эй, эй, а ты чего ждешь? Анют! - парень-тарист притворно сердито глянул на тамаду. - Или профессор не поставил тебе пятерку? Что так неохотно пьешь за его здоровье?

Время летело незаметно.

Вот встал Борис, положил руку на плечо Наташи и негромко, задумчиво заговорил:

- Ребята, мы должны выпить... Обязательно... За наших матерей. Их с нами нет. Они далеко. И в то же время близко - здесь, в сердце. За здоровье твоей мамы, Наташа. И твоей, Ашот. За мать нашего бакинца-тариста! За здоровье всех матерей на свете! Мать - это самое дорогое...

Борису не дали договорить. Все поднялись. Зазвенели стаканы.

Парень-тарист вел себя как-то странно: нахмурился, потупил голову, задумался. Впрочем на это никто не обратил внимания.

По радио заиграли что-то веселое. Закружились пары. Одни напевали любимую песню. Другие подошли к окцу полюбоваться лунной московской ночью. Борис и Наташа шептались у двери.

Немного погодя все опять собрались за столом.

- Ребята, а где наш тарист? - спросила Наташа, оглядываясь по сторониам. - Смотрите, он и вино не выпил...

- Всегда так бывает, - буркнул Ашот, - а еще смеялся, что я не пью.

Борис выглянул в коридор.

- Он где-нибудь здесь, недалеко. Сейчас придет.

Но друзьям пришлось ждать очень долго. Парень-тарист так и не пришел.

Было далеко за полночь, когда ребята наткнулись на него во дворе общежития. Беглец сидел в темном углу на камне, обхватив руками колени и уткнувшись в них лицом.

Никто, даже Борис, не узнал причину его печали.

В ДОМЕ С КРАСНОЙ ЧЕРЕПИЧНОЙ КРЫШЕЙ

В воротах пронзительно зазвенел звонок. Рахман вздрогнул и чуть не пролил чай на скатерть.

Сейчас! Иду! - крикнул он, поставил чайник на стол и кинулся вниз по лестнице, прыгая сразу через несколько ступенек.

Во двор вошла высокая полная женщина, расточая вокруг аромат духов. Это была жена Рахмана - Дилефруз. Не взглянув на мужа, тяжело дыша, она начала подниматься по лестнице.

На Дилефруз было темно-зеленое шелковое платье и того же цвета шляпа, украшенная яркими павлиньими перьями. Сбоку на шляпе торчало несколько кусочков красного фетра, напоминающих заячьи уши. Издали этот головной убор можно было принять за половинку вьпотрошенного арбуза, на котором борются в обнимку два рака.

Рахман часто привозил из Москвы красивые шляпы, но угодить Дилефруз было трудно. То она говорила, что шляпа не подходит к цвету платья, то находила устаревшим фасон, то заявляла, будто велик размер.

В поисках темно-зеленой шляпы Рахман исколесил всю Москву и начал уже проклинать день, когда родился на свет. Но неожиданно ему повезло: в одном из магазинов на окраине он нашел то, что искал. Прежде, чем купить шляпу, Рахман, как наказывала жена, сам несколько раз примерил ее у зеркала, желая убедиться, что именно этот размер ему нужен.

Дилефруз вошла в комнату. Щелкнул выключатель у двери. Ослепительно загорелась большая красивая люстра, спускающаяся с потолка на желтой массивной цепи.

Стены просторной комнаты были увешаны пестрыми туркменскими коврами. На окнах - тюлевые занавески. Под люстрой - круглый стол, застланный бархатной скатертью с длинной, до самого пола, бахромой. Два окна смотрели на улицу, днем из них хорошо была видна панорама Баку, зеленые деревья, голубые воды Каспия. Четыре окна выходили на застекленную галерею, - их подоконники были уставлены фикусами, широкие листья которых скрючились и пожелтели оттого, что цветы почти никогда не поливались. Тут же стоял большой аквариум с несколькими рыбками. Над тахтой - портрет в позолоченной рамке: Дилефруз в молодости.

Задержавшись на минуту у порога, чтобы перевести дыхание, Дилефруз швырнула на тахту зеленую сумочку, за ней шелковый зонтик с ручкой из слоновой кости, подошла к трюмо и принялась вертеться, прихорашиваясь. Расправила перья на шляпе, подняла руки, любуясь золотыми часами, бриллиантовым кольцом, запрокинула голову, тряхнула массивными, похожими на подсвечники, серьгами, потом достала из-за корсажа шелковый платок и вытерла потную шею.

В дверях показался Рахман. Дилефруз кокетливо повернула голову и бросила на мужа томный взгляд:

- Спасибо, милый, вот теперь я вижу, что у тебя есть вкус. Чуть-чуть, но есть...

Польщенный Рахман вскинул вверх брови:

- Да?... Из чего ты это заключила, Дилефруз? Улыбка тотчас же слетела с лица женщины. Глаза

засветились злобой.

- Дилефруз?! - закричала она. - Будь ты неладен! Какая я тебе Дилефруз?! Олух! Тысячу раз говорила: зови меня как положено!.. Моим настоящим именем... У меня прекрасное имя. Или язык отсохнет?...

"Ах, голова садовая! - выругал себя в душе Рахман; - Опять забыл прибавить "ханум"* и поспешил исправить ошибку:

______________ * Ханум - буквально "госпожа", принятое обращение к женщине.

- Извиняюсь, Дилефруз-ханум... Так ты говоришь, у меня тоже есть вкус? Разумеется. Не будь его, как бы я выбрал тебя среди стольких женщин?,

Настроение у Дилефруз испортилось, и теперь не так-то было просто его исправить. Она подняла ногу и что было силы тряхнула ею. Черная лакированная туфля описала дугу и шлепнулась в аквариум. Перепуганные рыбки юркнули на дно.

Дилефруз тяжело опустилась на тахту и повернулась, спиной к мужу.

"Вот так влип... - подумал Рахман. - Что же теперь делать? Ах, язык мой враг!".

Он посмотрел на туфлю, которая, как лодка, раскачивалась на поверхности воды, и покачал головой: "Если б Аллах дал верблюду крылья, тот разрушил бы все дома! Ну что я такого сказал? Чего она взбесилась?"

Рахман вынул туфлю из аквариума, вытер платком и поставил в угол. Затем достал из буфета голубую с узором чашку жены и налил чаю.

- Садись к столу... Только что заварил.

Дилефруз засопела, но ничего не ответила. Часы на стене пробили шесть.

Рахман поставил на скатерть хрустальную вазочку с вишневым вареньем, достал из нее позолоченной ложкой ягоды и положил в чашку жены.

- На, выпей, усталость как рукой снимет, - он перенес чашку и сахарницу на тумбочку у тахты. - Выпей. Дилефруз-хагаум, сразу перестанешь сердиться.

Дилефруз капризно передернула плечами.

- Дай сюда этот проклятый термометр. Ты опять поднял мне температуру! плаксиво сказала она.

Термометр Рахман всегда держал наготове. Он подошел к жене, и хотел расстегнуть ворот платья. Но Дилефруз так крикнула, что Рахман в испуге отпрянул.

- Пошел вон! На что ты мне нужен?! Выхватив термометр из рук Рахмана, Дилефруз сунула его под мышку.

Рахман, чувствуя, что атмосфера все больше и больше накаляется, шмыгнул в соседнюю комнату. Минут через пять Дилефруз глубоко вздохнула и завертела головой. Затем обернулась к двери и повелительно крикнула:

- Рахман!

Казалось, муж стоял за дверью в ожидании приказа - он тотчас появился на пороге.

- Слушаю.

Дилефруз сердито посмотрела на Рахмана, прищурилась.

- На, посмотри, сколько...

Рахман с термометром подошел к окну.

- Пока нормальная, Дилефруз-ханум.

- Какая, к черту, нормальная? Сколько?

- Тридцать шесть и семь.

- Что?! - голос женщины прозвучал глухо, как из бочки. - Сейчас у меня по меньшей мере сорок. Hаверно, этот проклятый термометр испортился!

- Возможно, возможно, Дилефруз-хамум, не спорю, - Рахман попятился назад. - Похоже, у тебя действительно высокая температура. Глаза красные, щеки горят... И чего ты нервничаешь из-за ерунды?

Слова эти, казалось, немного успокоили Дилефруз.

- А где наш мамуля? - тихо спросила она.

- На улице. Не появлялся с тех пор, как ты ушла. Играет... Хорошо, Дилефруз-ханум, скажи, удалось тебе что-нибудь купить?

- Ах, будь он неладен, этот город! - Дилефруз взяла из сахарницы конфету и стала разворачивать, шурша бумажкой. - В магазинах, в комиссионных - всюду только бакинские и московские товары. Даже посмотреть негде на заграничное! - осторожно, чтобы не стереть помаду с губ, захватила конфету зубами, отправила в рот, взяла чашку, отпила глоток. - Хоть ты испортил мне настроение, но уж ладно, скажу: такой шляпы ни у кого нет, клянусь жизнью. Иду по улице - все оборачиваются и с завистью смотрят на меня. Я специально для этого вышла в город. Ни на одной женщине, ни на одной девушке не было такой шляпы. Есть, конечно... но из такого материала, такой красивой не видела.

- Не может быть, Дилефруз-ханум! - Рахман сделал попытку примоститься рядом с женой.

Дилефруз поморщилась и толкнула его в грудь.

- Уйди, платье помнешь...

- Не обижайся, Дилефруз-ханум, но ты напрасно изорвала тот эпонж, который я привез. Клянусь твоим счастьем, неплохой был отрезик!

- Рахман, ты опять хочешь меня разозлить? Сказала барахло - и точка. Не забывай: кольцо примечают по камню. Есть пословица: "Бурдюк хранит сыр, а жену - муж". Прежде, чем курить что-нибудь, сядь и подумай, для кого покупаешь. Вещь должна быть достойна меня, моего имени. Тот эпонж пусть носят другие... Понял?

- Понял, но...

- Никаких "но", Рахман, - Дилефруз топнула ногой и закричала: - Что бы ты ни покупал - все должно быть достойно меня!

- Слушаюсь! Рахман умолк.

У ворот позвонили. Рахман вышел в галерею.

- Кто там?

За воротами послышался мужской голос:

- Откройте, это я...

- Кто там, Рахман? - спросила из комнаты Дилефруз.- Неужели опять учитель Салех?

- Кажется... Голос его.

Рахман нехотя спустился по лестнице и открыл калитку.

Во двор шмыгнул чумазый мальчуган лет пяти, волоча за собой старую автомобильную покрышку. Трудно было угадать первоначальный цвет грязной разодранной до самого живота рубашки. Одна из бретелек болталась между ног, левая штанина свисала до колен, наполовину прикрывая кровоточащую ссадину. На шее висел замызганный шнурок с крупной бусинкой, которая должна была предохранять мальчугана от сглаза. Это был Мамед.

Не обращая ни на кого внимания, он подкатил покрышку к бассейну, нагнулся, поднял с земли небольшой осколок кирпича и, воровато поглядывая на калитку, попятился к лестнице.

Дилефруз не ошиблась: в калитке показался их сосед, учитель Салех, маленький седоволосый старичок в полосатой пижаме. Его седые усы топорщились, как у моржа.

- Ах, дорогие мои! - начал учитель, обращаясь к Рахману. - Ведь за ребенком должен кто-то присматривать. Я уже устал говорить, а ваш сынок все еще не устал выбивать у нас стекла.

Дилефруз по пояс высунулась из окна.

- В чем дело? Эй, учитель, что еще случилось? Ты что разоряешься, как Мешадга Ибад?* Не убивать же нам его?! Ведь это ребенок!

______________ * Мешади Ибад - персонаж одноименной музыкальной комедии Узеира Гаджибекова.

Учитель Салех мягко и спокойно возразил:

- Дорогая сестрица, можно ли такого малыша выпускать одного на улицу? Мало ли что может случиться...

- Хорошо, хорошо! - оборвала Дилефруз учителя. - Пожилой человек, а говоришь такие вещи. "Мало ли что может случиться"... - передразнила она. Подумаешь! Ребенок выбил одно стекло - и на здоровье! Пошли Аллах счастья его родителям. Дадим тебе три рубля, вставишь новое. Нечего меня учить! Мой ребенок - сама знаю, как его воспитывать.

Мамед с кирпичом в руке стоял на лестнице и внимательно слушал.

Дилефруз на минуту умолкла, потом, вспомнив что-то, опять воспламенилась:

- Вы посмотрите! Ему неприятно, что ребенок разбил окно! А мне, думаешь, приятно столько лет платить деньги за свет, которым ты пользуешься? А?

- Какой свет, какие деньги? - учитель поднял на лоб очки и удивленно посмотрел на женщину. - Не понимаю, о чем вы говорите.

- Конечно, еще бы! Ты и не поймешь. Тебе не выгодно. Двухсотсвечевая лампочка горит у меня во дворе, а почти весь свет падает в ваш двор. Деньги же за свет идут из моего кармана. Хоть бы раз предложил: "Дайте этот месяц я заплачу!"

В течение всего разговора Рахман чувствовал себя весьма неловко, однако рта раскрыть не смел, боясь гнева Дилефруз. Только несправедливое обвинение учителя в краже света придало ему немного смелости и он буркнул себе под нос:

- Какая ерунда... При чем здесь свет? Хорошо что Дилефруз не услышала! Учитель так же спокойно продолжал:

- Послушайте, разве я виноват, если ваш свет падает к нам во двор? Я вас об этом не просил. У нас своя лампочка, нам вполне достаточно...

- Ах, вот как! Ну, погоди, погоди, увидишь...

Учитель хотел еще что-то сказать, но Дилефруз с силой захлопнула окно. Зазвенели стекла. Старик недовольно посмотрел на Рахмана, потом на захлопнувшееся окно, и, покачивая головой, двинулся к воротам. Мамед швырнул ему вслед осколок кирпича и кинулся в дом.

Замешкайся старик на мгновение, кирпич угодил бы ему прямо в затылок.

"Геройский поступок" сына вызвал у Дилефруз прилив нежности.

- Ах, ты, мой мамуля! - она прижала Мамеда к груди.

Напившись чаю, Дилефруз поручила мужу убрать со стола, а сама начала переодеваться.

Пусть Дилефруз-ханум занимается собой. Отвернемся, не будем ей мешать и продолжим наше повествование.

По метрике и паспорту Дилефруз было cотрок три года. Но женщине хотелось оставаться всегда молодой, соперничать с юными девушками, невестами. Вот уже четыре года она всем и везде говорила, что ей тридцать восемь. В прошлом месяце родственники, знакомые и подруги поздравляли Дилефруа со вступлением в тридцать девятый год жизни и преподнесли дорогие подарки.

Стремясь выглядеть красивой, Дилефруз одевалась ярко и пестро. Ей с большим трудом удалось перекрасить волосы в соломенный цвет. Брови, очень широкие от природы, она ухитрилась сделать тонкими, как ниточки. Реденькие короткие ресницы были покрыты таким слоем туши, что и в самом деле казались длиннее. Свои мясистые щеки Дилефруз густо румянила. Остальная же часть лица могла навести на мысль, что женщина только что побывала, на мельнице. Одни глаза имели свой естественный цвет. Будь возможность, она бы и их перекрасила, сделала голубыми - это был ее любимый цвет.

Простите, если повествование в этом месте затянется. Но я хочу рассказать обо всех событиях, происшедших в доме с красной черепичной крышей, и даже о том, что до сих пор было скрыто от очень многих.

Этот двухэтажный особняк, обнесенный высоким кирпичным забором, стоит на окраине города, в тихом, спокойном районе. Многие его называют "домом с красной черепичной крышей". Два окна, выходящие на улицу, всегда закрыты плотными тюлевыми занавесями. Сюда часто приходят и уходят какие-то люди. И никто не знает, кто они и зачем приходят.

Когда-то отец Рахмана Азиз посадил у порога виноградную лозу сорта черный шааны. Прошли годы, маленький куст разросся, достиг второго этажа и образовал навес, закрывающий большую часть двора. Летом по утрам, едва открыв глаза, Дилефруз протягивала руку из окна галереи, срывала спелую гроздь и ела.

В бассейне посреди заасфальтированного двора плавало десятка два золотых рыбок, разведенных Рахманом. Бассейн был побелен изнутри, и рыбки казались особенно красочными. Вечнозеленый плющ карабкался по кирпичному забору, сплетаясь кое-где с ветвями виноградного куста.

Даже в самые жаркие дни лета по двору гулял свежий ветерок, а в комнатах стояла приятная прохлада.

Вы спросите, как и на какие средства приобрел все это Рахман? Эти дорогие ковры, покрывающие стены, дорогую мебель, мягкие кресла, обтянутые бархатными чехлами, изящное трюмо, сверкающую, как алмаз, люстру? Откуда у Дилефруз эти модные платья, золотые часы, бриллиантовые кольца, серьги? Приобрел ли Рахман все эти ценности честным трудом?

Вас, наверно, интересует, где же он работает? Рахман - проводник пассажирского поезда Баку-Москва. Все свое богатство он сколотил в служебных поездках по этой дороге.

Чтобы друзья, знакомые и особенно завистливые соседи ничего не заподозрили, Рахман придумал хитрую уловку...

Это связано с тайной, которая пока что многим неизвестна.

ЛЮБОВЬ И СЛЕЗЫ

Первая жена Рахмана Наргиз умерла через год после начала войны от воспаления легких. Адиль остался без матери. Как он убивался, как плакал! Но всю горечь этой утраты мальчик познал гораздо позже.

Адилю было четырнадцать лет. Он учился в шестом классе. Часто на уроках перед его взором вставал образ матери. Она долго смотрела на него, потом тихо отступала и исчезала. В такие минуты Адиль сидел, уставясь глазами в одну точку. Взор его затуманивался. На глаза набегали слезы, катились по щекам, падали на книги, тетради, лежащие перед ним.

Ребята, заметив, что Адиль плачет, шептались:

- Опять вспомнил маму...

Эти слова жгли душу Адиля, причиняли нестерпимую боль. Иногда тайком он доставал из кармана маленькую карточку матери и долго смотрел на дорогое лицо. Затем дрожащими руками прижимал к губам...

Но это не приносило облегчения. Успокоить мальчика могла только седая старенькая бабушка. После смерти матери всю любовь Адиль перенес на нее.

Зимними, снежными вечерами у печки, в жаркие летние месяцы - в тени виноградных лоз она клала на колени голову внука, гладила трясущимися пальцами его курчавые волосы, рассказывала интересные сказки, легенды. В бабушкином дыхании мальчик чувствовал что-то материнское, в ее голосе ему слышался голос матери.

По вечерам в пятницу тайком от Адиля старушка ходила на могилу Наргиз. Горе бедной матери было беспредельно. От слез опухали глаза. По ее печальному лицу Адиль догадывался, где она была, и сердце ребенка начинало ныть, как расстревоженная рана.

По просьбе сына Рахман увеличил фотографию Наргиз и повесил над его кроватью. Каждый вечер, лежа в постели, мальчик часами смотрел на портрет матери, разговаривал с нею. Ему казалось, что лицо оживает, губы подрагивают, мать что-то шепчет, улыбается.

А Рахмана в это время волновало совсем другое. Он день и ночь выискивал способы, как бы избежать отправки на фронт, и вскоре устроился работать проводником.

Отец часто уезжал в рейсы. Адиль оставался дома с бабушкой. Но так продолжалось недолго. Весной старушка заболела, слегла в постель, а спустя две недели скончалась, завещая Рахману беречь внука.

Дела Рахмана шли неплохо. Он не знал ни ужасов войны, ни фронтовых лишений, не слышал грохота пушек. Ему не приходилось думать о куске хлеба, о завтрашнем дне. Он даже умудрился влюбиться. Выбрал, как говорят, из тысячи сердец одно.

Раза два он заводил об этом разговор с сыном: - Эх, Адиль! Нам надо найти женщину, которая бы вела хозяйство, стирала белье, готовила обед, заваривала чай...

Эти разговоры казались Адилю немного странными, но он не возражал. Действительно, нужна была хозяйка, которая занималась бы домашними делами. Адиль не задумывался, кто будет эта женщина, какие у него сложатся с ней отношения. Спроси он об этом отца, тот рассказал бы, что женщина, которую он собирается привести, в дом, - чистоплотная, работящая, воплощение доброты.

Любопытна история знакомства Рахмана с Дилефруз.

Дилефруз работала продавщицей в зеленой будке на вокзале. Она торговала газированной водой, иногда папиросами и спичками. После того, как муж уехал на фронт, ее жизнь протекала однообразно. Уже несколько месяцев она не была ни в кино, ни в театре, куда так любила ходить раньте. Каждое утро, слегка принарядившись, она шла в свою зеленую будку, облачалась в халат, засучивала рукава и принималась за работу. Она кокетливо болтала с покушателйми, заставляла их подолгу задерживаться у прилавка. Пожалуй, речи ее были слаще, чем сироп, которым она торговала.

Выпив воды или купив папиросы, покупатель спрашивал:

- Сколько с меня?

Дилефруз игриво улыбалась, строила глазки и отвечала:

- Можешь вовсе не платить. Чего там! Мир от этого не разрушится...

Дилефруз прикидывалась щедрой. Это производило впечатление. И покупатель раскошеливался.

Некоторые постоянные клиенты, решив, что продавщица обладает мягким, податливым характером, делали ей недвусмысленные предложения. Но Дилефруз давала понять, что желание может быть осуществимо только в том случае, если они поженятся.

В один из жарких летних дней Рахман подошел к зеленой будке.

- Сейчас, братец, подожди минутку, - Дилефруз оправила волосы перед маленьким зеркальцем на гвозде и приятно улыбнулась:

- Что прикажете?

- Стакан холодной воды.

- С сиропом?

- Как вашей душе угодно

Дилефруз не полезла за словом в карман.

- А вдруг моей душе угодно наполнить ваш стакан одним сиропом?

- Согласен. Из ваших рук - хоть сироп, хоть яд.

После смерти Наргиз, Рахман впервые шутил подобным образом, впервые так пристально смотрел в глаза незнакомой женщине. Ему и прежде случалось пить воду у зеленой будки на вокзале, однако тогда он не обращал внимания на приветливую продавщицу. Возможно, она и раньше улыбалась ему, говорила сладким голосом: "братец". При жизни Наргиз, Рахман пропускал мимо ушей слова этой женщины, не разглядывал ее лица, не присматривался к оголенным рукам.

Но сегодня он не остался бесчувственным.

Осушая стакан, Рахман продолжал разглядывать эту полную, пышногрудую, круглолицую женщину с игривыми глазами.

"Что тебе горевать, Рахман? - подумал он про себя. - Мечтал о любимой, и вот творец послал..."

Стакан прохладной воды утолил жажду, но зато в сердце Рахмана начался пожар.

Дилефруз тоже оглядела Рахмана с головы до тог. Глаза мужчины хитро поблескивали. Казалось, он хочет ей что-то оказать. Ноздри хищного, похожего на клюв орла, носа раздувалисы. Рахман стянул с головы фуражку. Лысая голова блестела от пота и, как зеркало, отражала окружающие предметы. Виски серебрились сединой. К широкому ремню поверх выцветшей железнодорожной рубахи был пришит конец другого ремня - Рахман порядком растолстел за последнее время.

- Налить еще? - спросила Дилефруз, принимая стакан.

Рахман на минуту замешкался.

- Так налить? - повторила с улыбкой продавщица.

У Рахмана бешено заколотилось сердце.

- Да налей... налей еще... - многозначительный взгляд выдавал все, что творилось у него на душе.

Вот так, после второго стакана воды, началась любовная история Рахмана и Дилефруз.

В тот день Рахман до самого вечера, как мотылек вокруг лампы, кружил вокруг зеленой будки Дилефруз. Казалось, второй стакан, который он принял из рук продавщицы, был наполнен не прохладной водой, а волшебным любовным напитком.

Всю ночь до рассвета он ворочался с боку на бок, вздыхал. Когда его взгляд падал на спящего Адиля, на портрет Наргиз, сердце сжималось, в душу закрадывалось сомнение. Но стоило Рахману закрыть глава, как ему опять виделась Дилефруз в белом халате. Она протягивала стакан воды, улыбалась и спрашивала: "Налить еще?" Рахман отходил от зеленой будки и сталкивался лицом к лицу с Адилем и Наргиз. Они хмуро смотрели на него и молчали. Их острые взгляды, как иглы, вонзались в сердце Рахмана. На душе становилось беспокойно и тревожно. Но в ушах продолжал звучать голос Дилефруз: "Налить еще?"

Прошло два месяца. Первое время Рахмана мучили сомнения, он как бы находился между двух огней. Но скоро всем колебаниям пришел конец: Рахман прогнал из сердца образ Наргиз.

Дилефруз стала для Рахмана Дилефруз-ханум. Каждый раз, перед поездкой или вернувшись из рейса, он шел к зеленой будке и часами болтал с Дилефруз, перекидываясь двусмысленными словечками. Дилефруз, догадавшись о намерениях Рахмана, давала волю своему кокетству, из всех сил стараясь понравиться. Время от времени она заливалась громким смехом, который можно было услышать на другом конце вокзала.

Продавщице нравилась профессия Рахмана. Она слышала: проводники привозят из Москвы какие-то вещи. От сослуживцев Рахмана ей стало известно, что он холост.

От первого брака у Дилефруз детей не было. По ее словам, врачи винили в этом мужа. Она рассказала Рахману, что вышла замуж по настоянию матери, мужа не любила, поэтому особенно не горевала, получив с фронта известие о его гибели.

Дилефруз утаила от Рахмана, что была женой другого девять лет. Этот срок, как и свой возраст, она немного сократила. Для достижения цели она готова была все скрывать, все отрицать.

НА БЕРЕГУ МОРЯ

В июне приехала сестра Рахмана. Отмечали сорок дней со дня кончины бабушки. Тетушка Сона, видя, что Адиль дома тоскует, решила взять его с собой в деревню.

Рано утром Рахман проводил сестру и сына на вокзал.

Ехать пришлось довольно долго. К вечеру они сошли на маленькой станции и зашагали по песчаной дороге меж фруктовых садов. Ноги вязли в песке.

- Сними ботинки, сынок. Будет легче, - посоветовала тетка.

Они разулись и пошли дальше. Сумерки сгущались. Повеяло прохладой. Приземистые деревенские домики, прятавшиеся за деревьями, стояли на большом расстоянии друг от друга. Кругом царила тишина. Домики казались необитаемыми.

Адиль и раньше приезжал в деревянно с матерью, шагал по этой песчаной дороге. Но тогда он был совсем маленький, и сейчас места казались ему незнакомыми.

Свежий ветерок развевал курчавые волосы Адиля, играл легким теткиным платком. Концы его то и дело задевали лицо мальчика. Он чувствовал приятный аромат, исходивший от платка, и вспоминал мать.

Они все шли и шли, а дорога не кончалась.

- Потерпи, сынок, скоро придем, - подбадривала тетка, - видишь, вон на скале чинара... Там наш дом.

Когда они подошли к высокой развесистой чинаре, ночь уже распростерла над деревней свои крылья. Взошла луна, и Адиль увидел бескрайную гладь моря, залитую серебряным светом. Ему показалось, что море совсем близко, рядом, стоит прыгнуть - и сразу очутишься в воде.

Во дворе, окруженном низеньким каменным заборчиком, их встретила маленькая девочка, двоюродная сестра Адиля - Мансура.

- Адиль? - радостно воскликнула она и кинулась брату на шею.

Адиль почувствовал, как ног его коснулось что-то мягкое и пушистое. Он испуганно отступил.

- Прочь, Топлан! На место! - закричала девочка картавя. - Это же мой двоюродный брат... - и толкнула собаку ногой.

Топлан, виляя белым хвостом, исчез в темноте. С трудом освободившись из цепких объятий Мансу-ры, Адиль спросил:

- Как живешь, сестренка?

Мансура затрещала, точно сорока:

- Мы хорошо, а ты? Вчера с девочками играли в прятки. Я спряталась за дерево, и меня укусила пчела. Прямо в нос. Он так опух! На грушу стал похож. Я стеснялась во двор выходить. И сейчас еще опухоль не прошла. Вот потрогай...

Адиль попробовал нащупать в темноте нос Мансуры.

- Сильно не дави, больно... - Мансура взяла руку брата и поднесла к носу.

- Ого, распух! И не ухватишься.

Тетушка Сона позвала ребят в дом. Переступив порог, Адиль зажмурился от яркого света. Действительно, укус пчелы сильно обезобразил лицо Мансуры. Распухший нос отливал лиловым цветом.

Адилю понравилось простое убранство дома. Пол был устлан старенькими паласами, стены аккуратно побелены. В углу маленький столик, на нем - стопки книг, тетради, чернильница, ручки, карандаши. Над, столом расписание, разрисованное по краям пестрыми цветами, и календарь. Посреди комнаты круглый стол, покрытый зеленой скатертью, два новеньких стула, недавно купленные. Слева у двери - кованный сундук, на нем - постелыные принадлежности: тюфяки, одеяла, подушки.

Адиль с любопытством разглядывал комнату. Подошла Мансура.

- Ну, как, нравится тебе у нас? - и, не дождавшись ответа, быстро-быстро затараторила:

- Мама, может, Адиль проголодался? Я сварила яйца. Половинку съела, а другая осталась. Пусть Адиль поужинает. Если мало, я еще сварю. А ты сама будешь, мамочка?

- Помолчи, болтушка! - мать нахмурилась. - Я все сама приготовлю.

Мансура умолкла, но не надолго. Через минуту она опять трещала, как кузнечик.

- Мамочка, зарежь для Адиля ту желтую курицу. Ну что тебе стоит? Зарежь желтушку. Мы так давно не видели Адиля! Мама, а мамочка! Так зарежешь? Пойти, поймать ее?

Казалось, девочка может говорить до бесконечности.

Мансуре недавно исполнилось восемь лет. Это была худенькая девочка, круглолицая, большеглазая, с тоненькими косичками, похожими на крысиные хвостики. Выгоревшая на солнце мальчиковая майка было порвана в нескольких местах, из чего Адиль заключил, что сестра большая шалунья.

После ужина Мансура сказала:

- Отдаю тебе свою кроватку, сама лягу на полу.

Адиль попытался возразить, но молодая хозяйка настаивала:

- Нет, нет, все будет, как я сказала. Спи на моей кровати.

Стоило девочке лечь, как она тотчас заснула мертвым сном. Адиль подумал, что сестра не проснется и к полудню следующего дня. Но он ошибся, уже на рассвете комната огласилась щебетаньем Мансуры.

- Адиль, проснись! Сейчас мама будет резать желтую курицу. Вставай, посмотрим, есть ли у нее в животе яйцо?

Адилю очень хотелось спать, но он пересилил себя и сел в кровати, облокотившись на подушку.

Из окна открывался чудесный вид на море. Только что взошло солнце. Бескрайний водяной простор сверкал, как огромное зеркало. Песчаный берег, казалось, был выложен серебряной бумагой. Белогривые волны, напоминающие издали чаек, в исступлении рвались вперед. Адилю даже показалось, что еще немного, и они затопят огород под окном, в котором зрели арбузы, дыни, помидоры, ворвутся в дом. На горизонте вытянулась цепочкой стая перелетных птиц.

В комнату с криком вбежала Мансура.

- Посмотрите на этого лентяя! Адиль! Я ушла, оставила тебя в покое, думала, оденешься, а ты спишь, не хочешь вставать. Неужели не догадываешься, что сестра скучает по тебе? Ну, вставай, вставай, пойдем завтракать. А потом я тебе покажу столько интересного!

Мансура потянула Адиля за ногу.

- Ну, ты слезешь?

Во дворе под деревом была разостлана небольшая скатерть. На цветном подносе стояли стаканы, сахарница, лежали сыр и хлеб. Тут же пыхтел маленький самоварчик.

Мансура подскочила к подносу, схватила два куска сахару, один, как пилюлю, кинула себе в рот, а другой протянула брату.

- Спасибо, не хочу, - отказался Адиль.

- Бери, брат, бери.

- Придет тетя, тогда...

Адиль не успел договорить. Кусок сахара, пущенный меткой рукой Мансуры, угодил ему прямо в рот.

Девочка захохотала так громко, что Топлан, дремавший под деревом, испуганно вскочил.

После утреннего завтрака Мансура повела брата гулять. Адиль, увидев в руке сестры кусок хлеба, удивился:

- Ты ведь только что завтракала, неужели не наелась?

- Наелась. Это не для себя...

- Для кого же?

- Не скажу, - Мансура лукаво улыбнулась. - Сейчас сам узнаешь.

Они то пускались наперегонки, через кусты, не разбирая дороги, то замедляли шаг, останавливались у каждого дерева, срывая пестрые цветы. От росы оба промокли до пояса.

Мансура резвилась и без конца напевала:

Ласточки поют,

Хлебушек клюют...

Наконец, они подошли к ветхому домику, стоящему на отшибе.

- Тише! - сказала Мансура, приложив палец к губам, и осторожно двинулась к полуразрушенному флигелю.

Адиль ничего не понял, но был вынужден повиноваться. У большого куста Мансура присела, обернулась, снова сделала брату знак молчать и, переждав несколько минут, на цыпочках пошла вперед.

Адиль недоумевал. "Куда она крадется? Ступает так, словно боится помять траву".

Мальчик замер на месте, боясь шевельнуться, прислушиваясь к стуку своего сердца.

Мансура была уже у самого флигеля, и вдруг с террасы вспорхнула ласточка, сделала несколько кругов над головой девочки и села на электрический провод,

Адиль, вытянув шею, с любопытством наблюдал за действиями сестры.

"Наверно, хочет поймать..." - мелькнуло у него в голове.

Однако Мансура не обратила внимания на птицу. Ласточка продолжала сидеть на проводе, и, казалось, совсем не боялась.

"Видимо, это она нарочно, - строил догадки Адиль. - Подкрадется ближе и схватит".

Но Мансура не делала никаких попыток "схватить" ласточку. Адиль уже собрался двинуться на помощь сестре, однако не успел: Мансура, пригибаясь к земле, бежала назад.

- Зачем ты вернулась?

Ответ был весьма неожиданный:

- Как зачем? Неужели ты не понял, для кого я приносила хлеб?

Адиль растерянно заморгал глазами.

Две-три недели назад, играя с девочками в прятки, Мансура забежала на террасу заброшенного флигеля и наткнулась на гнездо ласточки. Оно было слеплено из мягких трав и покрыто тонкой корочкой земли. В гнезде лежали четыре маленьких, величиной с лесной орешек, яйца. Почуяв опасность, ласточка-мать выпорхнула из гнезда и села на электрический провод, ожидая, когда девочка уйдет.

С того дня Мансура каждое утро наведывалась к флигелю, проверяла, не вылупились ли птенцы. Для нее был настоящий праздник, когда она, наконец, увидела в гнезде четыре тоненьких голых шейки.

Мансура ежедневно приходила к флигелю и крошила в гнездо хлеб. Ласточка-мать, увидев, что девочка не причиняет ее семейству зла, почти перестала бояться.

- Теперь понял, зачем я взяла хлеб? - закончила рассказ Мансура.

Адиль ничего не ответил, только как-то по-особенному глянул на сестру, словно увидел ее впервые.

Через минуту Мансура уже бежала вприпрыжку к морю, хлопая в ладоши и весело напевая:

Ласточки поют,

Хлебушек клюют...

На берегу Мансура стащила с себя майку, бросилась на песок и начала кататься с боку на бок.

- Адиль, раздевайся! Чего стоишь?

Девочка вскочила с места и бросилась в воду. Видя, что брат медлит, она повернула назад, подплыла к берегу и начала плескать в Адиля водой.

До самого полудня Адиль и Мансура не уходили с моря, купались, жарились на песке и снова купались. Если бы тетушка Сона не позвала их обедать, они плескались бы до самого вечера, забыв о еде.

Ночью дети спали как убитые.

Прошло недели две. Однажды утром Адиля опять разбудил голос Мансуры. На этот раз девочка не смеялась, не радовалась, а горько плакала: кто-то разорил ласточкино гнездо. Мансура всхлипывала и причитала:

- Мои бедные ласточки, мои бедные птички...

Адиль вспомнил мать. Защемило сердце. По щеке покатилась слеза.

Вернувшись в Баку, Адиль долго скучал по своей сестренке Мансуре.

ХАЧМАССКИЕ ЯБЛОКИ

На город опустилась ночь. Уличные фонари не зажигались. Окна домов, заклеенные бумажными полосками, были плотно завешаны изнутри. Мужчины на вокзале, чтобы, не нарушать светомаскировки, прикуривала друг у друга, избегая зажигать спички, пряча папиросу в кулак.

Зеленую будку Дилефруз нельзя было различить уже в пяти шагах. Обычно с наступлением темноты продавщица снимала халат, запирала будку и шла домой. Но сегодня она не торопилась, ждала прихода "московского".

Дилефруз села на табуретку, подперла рукой подбородок и задумалась. До прибытия поезда оставались считанные минуты.

Вдали раздался пронзительный гудок. Сердце Дилефруз учащенно забилось. В конце высокой платформы зажегся зеленый светофор. Еще через минуту послышалось пыхтение паровоза, скрежет и стук колес. На рельсы упала слабая полоска света.

Когда поезд остановился, Дилефруз в нетерпении вскочила и начала высматривать Рахмана в толпе пассажиров.

- Добрый вечер, Дилефруз-ханум, - услышала вдруг продавщица.

У прилавка, с корзиной в руках, стоял Рахман. Он появился с той стороны, откуда Дилефруз его вовсе не ожидала.

- Здравствуй, здравствуй, - улыбнулась Дилефруз, поправила волосы и, смущенно потупив взор, начала перебирать мелочь на блюдечке. - Наконец-то появился! Я уже думала, ты стал невидимкой. Совсем не показываешься... - И многозначительно посмотрела на своего поклонника.

Сегодня Рахман выглядел как-то по-особенному: щеки были гладко выбриты, усы аккуратно подстрижены. Новая куртка из синего сатина прикрывала толстый живот. Фуражка была надета немного набекрень. Казалось, он помолодел лет на десять.

Дилефруз тоже сильно изменилась за последнее время: расцвела, похорошела. И с покупателями она теперь обращалась совсем иначе: не шутила, не улыбалась, не предлагала, игриво поводя глазами, выпить "с двойным сиропом". Разумеется, это отрицательно оказывалось на дневной выручке, зато Рахман ликовал: "Какая скромная, порядочная женщина!".

- Вот, Дилефруз-ханум. - Рахман поставил на прилавок корзинку. Хачмасские яблоки... Специально для тебя.

Дилефруз изобразила на лице смущение, прикусила нижнюю губу, склонила голову набок.

- Ну зачем? К чему такое беспокойство? - она не спеша протянула руку и приняла корзину. - Спасибо за подарок.

Вокзал опустел.

- Чего ты стоишь? Проходи в будку, посиди, - предложила женщина.

Рахман вошел. Дилефруз закрыла окно, опустила черные шторы.

Болтали они довольно долго. Наконец, вышли, заперли будку и начали спускаться вниз по ступенькам вокзала. Рахман переложил корзинку в левую руку, а правую взял Дилефруз за голый мясистый локоть. Женщина не протестовала, напротив, она теснее прижалась к Рахману плечом. Тихо беседуя, они шли по темным улицам города.

Прохожих становилось все меньше и меньше. Изредка тьму пронзали огни автомобильных фар, напоминающие издали волчьи глаза. Из-под трамвайных дуг порой вырывались снопы зеленоватых искр. На мгновенье улица, озарялась ярким светом, затем опять наступала непроглядная тьма. По небу шарили лучи прожекторов. Они то скрещивались, то снова разбегались в разные стороны. Слышался мерный рокот летящего самолета.

Дилефруз жила в крепости*. Рахман несколько раз провожал продавщицу с работы, но побывать у нее в гостях ему пока не удалось. Она прекрасно понимала его намерения и не пускала дальше порога.

______________ * Старинный район Баку, расположенный внутри города и обнесенный крепостной стеной.

Видя, что большая часть пути пройдена, Рахман замедлил шаг:

- Что ж, Дилефруз-ханум, раз от Аллаха не секрет, зачем от людей скрывать? Все будет хорошо, вот увидишь. Дом у нас неплохой. Правда, порядка в нем недостает, но ты придешь - все наладится.

Дилефруз от радости чувствовала себя на седьмом небе, однако вида старалась не подавать.

- Клянусь твоей жизнью, - продолжал Рахман, - мой сын Адиль - славный, послушный мальчик. Он не причинит тебе беспокойства. Как-то на днях говорит мне: "Папа, кого бы ты в дом ни привел, буду любить, как родную мать".

Дилефруз глубоко вздохнула и повернулась лицом к Рахману. Глаза ее светились радостью.

- Сколько лет мальчику?

- Бог даст, к этому Новруз-байраму* исполнится четырнадцать.

______________ * Новруз-байрам - праздник Нового года у мусульман, отмечается 22 марта.

- Пусть растет большим и здоровым.

- Спасибо, спасибо! - Рахман помолчал и добавил: - Да и притом, кто посмеет в моем доме сказать тебе наперекор хоть слово? Не посмотрю, что сын...

Пальцы Рахмана затекли от тяжести корзины, но он не хотел менять руку, боясь расстаться с локтем Дилефруз, Ему не терпелось услышать ответ на свое предложение.

- Скажи теперь ты что-нибудь, Дилефруз-ханум, а то все я да я. Согласна или нет?

Дилефруз мечтала ответить на подобный вопрос с тех пор, как поступила работать продавщицей в зеленую будку.

- Что же мне сказать? - голос Дилефруз дрогнул, - От судьбы не уйдешь. Если это благое дело v нас получится, ты увидишь сам, какая я хозяйка. Будешь у меня как сыр в масле кататься.

Это была самая счастливая минута в жизни Рахмана.

- Спасибо, Дилефруз-xанум. Ты согрела мое сердце. Да вознаградит тебя Аллах!

В узких темных улочках крепости Рахман осмелел еще больше и обнял Дилефруз за талию.

- Не надо... Стыдно... - Дилефруз хотела вырваться, но Рахман не отпускал.

Наконец, они остановились у дома Дилефруз. Рахман поставил на землю корзинку с яблоками. Дилефруз прислонилась к воротам и, склонив набок голову, томно глянула на Рахмана. Казалось, ноги ее вот-вот подогнутся и она упадет к нему в объятия. У Рахмана забилось сердце.

- Дилефруз-хамум, - забормотал он нерешительно. - Сегодня пригласишь меня к себе?

Женщина кокетливо улыбнулась и покачала головой. Осмелев, Рахман схватил ее за плечи и притянул к себе.

- Нельзя так мучить человека, Дилефруз-ханум. Согласись... Пойдем к вам, посидим... Мне столько надо тебе сказать! До утра буду говорить - и то всего не выскажу.

Кажется, хачмазские яблоки смягчили сердце Дилефруз. Она не вырывалась из объятий Рахмата, а наоборот, прижималась к нему все ближе и ближе. Запах ее волос пьянил Рахмана.

Так пойдем же к тебе, Дилефруз-ханум. - шептал он. - Посидим немного... Пойдем, пойдем...

- Хорошо, только ночью ты обязательно уйдешь... - голос Дилефруз прозвучал глухо.

Женщина высвободилась из объятий Рахмана, оправила платье, пригладила волосы.

- Я пойду первая... А то соседей неудобно. Ты пережди полчаса, потом позвонишь три раза. Я сама выйду и открою калитку.

- Слушаюсь, душа моя, слушаюсь, жизнь моя. Сделаю, как прикажешь...

Дилефруз взяла корзинку и исчезла в темноте.

У Дилефруз была небольшая комната с двумя окнами на улицу. У двери стояла старая никелированная кровать, застланная шелковым покрывалом. Над кроватью коврик: два оленя на фоне живописного пейзажа. Выше - портрет Дилефруз, сделанный несколько лет назад: игривая улыбка, полуобнаженные плечи, глубокий вырез на груди. На шкафу сидела большая, с новорожденного ребенка, спящая кукла.

В комнате царил беспорядок. Подоконники были завалены грязными тарелками, стаканами, банками из-под простокваши, склянки от лекарств, картофельной и луковой шелухой.

Дилефруз схватила веник и наскоро подмела пол. Подоконник накрыла газетой. Скатерть вытряхнула во дворе и опять постелила на стол. Сменила в графине воду.

На туалетном столике в рамке под стеклом стояла фотографии покойного мужа. Дилефруз сунула ее под тюфяк, заново перестелила кровать.

Она не привыкла так много работать, быстро двигаться. Ее даже пот прошиб.

Рахман должен был вот-вот прийти. Дилефруз переоделась, привела себя в порядок у зеркала и вышла в галерею. Теперь она готова была встречать гостя...

Бежали минуты, но Рахман не звонил. Дилефруз не выдержала, открыла окно, выглянула на улицу. Никого! Тогда она выбежала за ворота. Рахмана и там не оказалось.

"Куда он исчез?" - подумала женщина. Настроение было испорчено.

Дилефруз вернулась в комнату, взяла из корзины яблоко, но откусить не успела: у ворот трижды позвонили. Казалось, электрический провод от звонка проходил через сердце Дилефруз. Она вся задрожала. Затем подбежала к зеркалу, оглядела себя с головы до ног и бросилась к воротам.

Рахман вошел во двор, прижимая к груди большой газетный сверток, и, как вор, озираясь по сторонам, на цыпочках двинулся к галерее.

Дилефруз закрыла дверь на щеколду и пригласила гостя в комнату.

- Проходи, пожалуйста.

На пороге Рахман внимательно огляделся, затем протянул хозяйке сверток.

- Только не сердись на меня, Дилефруз-ханум. Я без твоего разрешения купил бутылку коньяка. Пять

звездочек. - Рахман подсел к столу. - Клянусь дорогой жизнью, я не из тех, кто обожает выпивку. Купил просто так, чтобы мы не скучали, да беседа была приятней.

Горлышко бутылки, прорезав бумагу, выглядывало из пакета. Дилефруз выложила на стол хлеб, консервы, колбасу, сыр.

- Что ж, купил, так купил... Только напрасно, я ведь не пью.

Через минуту стол был накрыт.

Рахман снял шапку и повесил на блестящую никелированную шишку кровати. Пиджак набросил на спинку стула. Повертел в руках бутылку.

- Может, налить все-таки?

- Что ты, что ты! Не буду. - Дилефруз откусила яблоко. - Ах, какое сладкое!

- Ешь на здоровье, - Рахман поднял рюмку. - За твое счастье, Дилефруз-ханум - Выпил и чмокнул губами, покачал головой: - Напрасно не пьешь, Дилефруз-ханум. Это настоящий нектар.

Рюмка коньяку натощак развязала язык Рахману, сделала его болтливым, как попугай.

- Я; Дилефруз-ханум, - начал он, - не из породы каких-нибудь слабоумных неудачников. Мне еще никогда не приходилось нуждаться в еде или деньгах. Ты ведь знаешь, сейчас война. Людям живется несладко. Мне же, слава Аллаху, жаловаться не на что. Я - обыкновенный проводник, но живу куда лучше многих своих начальников. Да благословит Аллах память того, кто придумал вагонные колеса. Пока они вертятся, я буду как сыр в масле кататься. Если б только не вот эта проклятая штука. Рахман с силой хлопнул себя по выпяченному животу, - стал бы миллионером.

Рахман вторично наполнил рюмку, выпил и продолжал:

- Клянусь твоей дорогой жизнью, Дилефруз-ханум, одна только у меня забота: нет в доме женского глаза. Ну, скажи, куда это годится? Прислугу держать не могу. Боюсь соседей. Мало ли что подумают и скажут... А будет в доме законная жена, кто меня упрекнет? Не так ли, душа моя?

Дйлефруз кивнула головой. Рахман все больше распалялся.

- Не думай, что я хвастаюсь. Я - дальновидный предусмотрительный человек. Клянусь твоей драгоценной жизнью, не лгу. Да не пойдет мне впрок этот хлеб, который мы едим... Да, да, я очень, дальновидный человек.

Дилефруз слушала, и маленький, невзрачный мужчина вырастал в ее глазах, превращался в самого умного и сильного человека в мире.

Рахман поднял бутылку и с мольбой посмотрел на Дйлефруз.

- Послушай... Может, выпьешь немного?

Дйлефруз кокетливо поджала губы и опустила ресницы.

- Ну, ради меня, Дилефруз-ханум.

Хозяйка улыбнулась:

- Хорошо, раз ты так просишь, выпью немного... Только ради тебя... Но боюсь, утром просплю и опоздаю на работу.

Дйлефруз принесла для себя рюмку. Рахман наполнил ее.

- Опоздаешь на работу? Не бойся. А я на что? Думаешь, у меня нет своих людей? Клянусь твоей драгоценной жизнью, один мой дружок, доктор, может дать тебе больничный лист на целый год. О чем беспокоишься?

Стоит мне попросить этого друга, он живого человека представит в справке мертвецом.

Рахман говорил с большим жаром и даже вспотел. Он достал платок, вытер лоб, шею. Затем поднял рюмку.

- Выпьем, Дилефруз-ханум, за наше будущее! За наше общее счастье.

- Будь здоров.

- Будь здорова, душа моя.

Чокнулись. Выпили. Дйлефруз сморщилась. Рахман быстро отрезал кусочек яблока и протянул ей.

Воспользовавшись паузой, Дйлефруз встала из-за стола, подошла к окну и открыла крышку старого патефона.

- А как ты относишься к музыке?

- К. музыке, говоришь? Очень люблю наши старинные песни. И еще мне нравится мугамат*.

______________ * Мугамат - восточные мелодии (часто импровизации).

Дилефруз смахнула с пластинки пыль, завела патефон. Комната огласилась песней.

Из-за черной занавески на окне в комнату врывался свежий ночной ветерок. Абажур медленно раскачивался из стороны в сторону. По стенам плыли причудливые тени.

Рахман чувствовал себя непринужденно, как дома. Кажется и песня пришлась ему по душе. Расхаживая по комнате, он потряхивал плечами в такт музыке и мурлыкал себе под нос.

Вино - это только причина. Чтоб с нею часочек побыть.

Рахман подошел к окну, раскинул в стороны рута, потянулся.

- Дилефруз-ханум.

Женщина подумала, что Рахман хочет обнять ее и отпрянула назад.

- Рахман!...

Она посмотрела на него осоловелыми глазами и как-то странно засмеялась.

В один миг хмелъ вылетел из roловы Рахмана. Он сел на край кровати.

- Дилефруз-ханум, подойди.

- Не-е-т... - Но глаза ее хитро смеялись.

Рахман встал, схватил женщину за талию и притянул к себе...

Под тюфяком что-то хрустнуло. Это была фотография покойного мужа Дилефруз.

В ДОМЕ ПОЯВЛЯЕТСЯ МАЧЕХА

Дилефруз переехала к Рахману. Приходилось торопиться: женщина была беременна.

В первое время мачеха обращалась с Адилем ласково, готовила ему вкусные блюда, стирала его рубашки - словом, ухаживала, как за родным сыном. В доме то и дело слышалось: "Адиль-джан, ты устал? Я постелю ляг, отдохни", "Обед стынет, поешь, Адиль-джан", "Не задерживайся в школе. Адиль-джан. Я волнуюсь..."

С самого начала Адиль уловил в отношении мачехи к себе какую-то фальшь, неискренность. Он видел в ней чужую женщину, стремящуюся сыграть роль его матери - Наргиз.

Рахман все понимал и, как мог, старался отвлечь сына от этих мыслей. Он часто вмешивался в разговор Дилефруз с Адилем, пытаясь придать беседе искренность и задушевность.

После школы Адиль уходил куда-нибудь с товарищами и возвращался домой только к вечеру, вынуждаемый голодом. Плов с шафраном, мастерски приготовленный Дилефруз, жирный бозбаш, пельмени с чесноком и уксусом потеряли для него первоначальную прелесть. За столом он чувствовал себя неловко, как в гостях.

"Эх, была бы жива мама! - часто думал Адиль. - С ней хоть до конца жизни ел бы черствый хлеб!"

Все в этом доме стало казаться мальчику чужим. Но, боясь обидеть отца, он не говорил ему ни слова, ничем не выражал своего недовольства.

Еще в тот день, когда Дилефруз впервые появилась в доме с красной черепичной крышей, Рахман сказал сыну:

- Очень прошу тебя, Адиль. Ради меня. Слушайся Дилефруз-ханум. Не груби ей. Как говорится, попала вода в стакан - стала питьевой. Без женщины наш дом пропадет.

Мачеха с самого начала не понравилась Адилю. Мальчик смотрел, как она непринужденно, по-хозяйски расхаживает по дому, слушал ее грубый голос, и у него начинало щемить сердце.

Адиль не верил этой женщине. Какое-то внутреннее чувство подсказывало мальчику, что пройдет немного времени, Дилефруз обоснуется на новом месте, заберет весь дом в свои руки, и для него наступят черные дни. Он старался заставить себя думать иначе.

"Про мачех всегда говорят плохо. В человеке легко ошибиться. Возможно, у Дилефруз-ханум доброе сердце. Что бы там ни было, ради отца я должен ладить с этой женщиной".

Расставшись с зеленой будкой, Дилефруз стала настоящей домашней барынькой. Она неделями не показывалась на улицу, с утра до вечера прибирала комнаты, галерею, переставляла мебель - словом, все делала по своему вкусу. Адиль с грустью наблюдал, как в доме меняется порядок, установленный покойной матерью. Он пытался возражать, но это ни к чему не привело.

"Так красивей, Адиль-джан. Комната более нарядная - говорила мачеха. Да и зачем ты вмешиваешься, детка? В домашних делах женщины лучше разбираются".

В каждом деле Рахман искал выгоду, наживу. Женитьба не переделала его. Вскоре после свадьбы он продал комнату Дилефруз в крепости.

Сначала жена не соглашалась: "Комната досталась нам с сестрой по наследству от отца. Если мы продадим ее, половину выручки придется отослать сестре, а то обидится".

Дилефруз хитрила. Просто она хотела прочнее обосноваться на новом месте.

На деньги от реализации "наследства" Дилефруз купила демисезонное пальто, замшевые туфли и несколько шелковых платьев. Две тысячи она припрятала, заявив: "Хоть это пошлю сестре".

Рахман тоже не терялся: купил себе новую каракулевую шайку, добился у Дилефруз разрешения заказать Адилю темно-синий костюм. "Парень-то совсем взрослый, в седьмом классе учится. Чтоб не стыдился товарищей..." объяснил он жене. А сына обманул:

- Это я на свою зарплату... Носи, сынок, на здоровье.

Жену тоже попросил не говорить мальчику, на чьи деньги приобретен костюм.

Доброты мачехи хватило ненадолго. Родился Мамед. Дилефруз постепенно выходила из роли Наргиз и показывала свое подлинное лицо. Сначала от имени Адиля было отнято ласкательное "джан". Затем...

Затем... Летели дни, Дилефруз становилась все злее и сварливее. От ее зычного голоса дрожали стекла галереи. Она скандалила и с Адилем и с Рахманом. Во время первой же ссоры мальчик узнал, что его темно-синий костюм был куплен на деньги Дилефруз.

- Он тебе боком выйдет; мой костюм! - кричала мачеха. - И это благодарность за добро, которое я делаю! Купила твоему отцу шапку, справила тебе костюм, а ты на каждом шагу перечишь мне!

После этой ссоры Адиль ни разу не надел костюма.

Дилефруз стала полновластной хозяйкой в доме с красной черепичной крышей. Рахман был обязан отчитываться перед женой за каждый свой шаг. Если он задерживался где-нибудь, дома учинялся допрос: "Где был?", "У кого?", "Что делал?" Дилефруз ничего не стоило накричать на мужа и даже оскорбить.

Первое время Рахман все сносил молча, терпел. Но скандалы повторялись чаще и чаще. Д




<== предыдущая лекция | следующая лекция ==>
Первая страница | Мотолодка "Казанка-5".

Дата добавления: 2015-10-12; просмотров: 353. Нарушение авторских прав; Мы поможем в написании вашей работы!



Расчетные и графические задания Равновесный объем - это объем, определяемый равенством спроса и предложения...

Кардиналистский и ординалистский подходы Кардиналистский (количественный подход) к анализу полезности основан на представлении о возможности измерения различных благ в условных единицах полезности...

Обзор компонентов Multisim Компоненты – это основа любой схемы, это все элементы, из которых она состоит. Multisim оперирует с двумя категориями...

Композиция из абстрактных геометрических фигур Данная композиция состоит из линий, штриховки, абстрактных геометрических форм...

ОЧАГОВЫЕ ТЕНИ В ЛЕГКОМ Очаговыми легочными инфильтратами проявляют себя различные по этиологии заболевания, в основе которых лежит бронхо-нодулярный процесс, который при рентгенологическом исследовании дает очагового характера тень, размерами не более 1 см в диаметре...

Примеры решения типовых задач. Пример 1.Степень диссоциации уксусной кислоты в 0,1 М растворе равна 1,32∙10-2   Пример 1.Степень диссоциации уксусной кислоты в 0,1 М растворе равна 1,32∙10-2. Найдите константу диссоциации кислоты и значение рК. Решение. Подставим данные задачи в уравнение закона разбавления К = a2См/(1 –a) =...

Экспертная оценка как метод психологического исследования Экспертная оценка – диагностический метод измерения, с помощью которого качественные особенности психических явлений получают свое числовое выражение в форме количественных оценок...

Принципы, критерии и методы оценки и аттестации персонала   Аттестация персонала является одной их важнейших функций управления персоналом...

Пункты решения командира взвода на организацию боя. уяснение полученной задачи; оценка обстановки; принятие решения; проведение рекогносцировки; отдача боевого приказа; организация взаимодействия...

Что такое пропорции? Это соотношение частей целого между собой. Что может являться частями в образе или в луке...

Studopedia.info - Студопедия - 2014-2024 год . (0.014 сек.) русская версия | украинская версия