Методические указания 15 страница

Драконова полка.

Воины сидели за едой: жевали вяленое мясо и хлеб. А носили им кувшины

с едой, взвалив себе на спины, пленные хетты.

Трубачи поприветствовали Каш Бихуни. Тут были и женщины. Они что-то

напевали, наговаривали, видно, колдуньи и прельстительницы. Каш Бихуни не

любил таких и потому прибавил шаг, чтобы скорее уйти подальше. Будь его

воля, ни одной бабы не подпустил бы и близко к войску. Сколько раз говорил

про то царевичу, но он только посмеивался в ответ...

В этот вечер Каранни ужинал с воинами и лишь к ночи вернулся в свой

шатер.

Звуки, извлекаемые тонкими пальцами Нуар из струн лютни, уносили к

давно минувшим светлым дням.

Разостланная постель ждала царевича. Он опустился на деревянный стул

и сказал:

— Застели постель, сейчас не время спать! Этот стервец сидит сиднем,

и в бой не вступает, и назад, восвояси, не убирается!

— Это ты о Мурсилисе? — спросила Нуар.

— О ком же еще?

Нуар сложила обе ладони на лбу и испуганно прошептала:

— Не стоит пренебрегать великой силой Мурсилиса. Он опасен...

Каранни вопросительно вскинул брови.

— Ты сомневаешься?..

— Войне покровительствует богиня-прелюбодейка, она меняет на дню

десяток мужчин. У меня один бог, Каранни — имя ему!.. В каждой победе

заложено зерно гибели!..

— А что бы ты сказала, если Мурсилис запросил бы у меня мира?

— Это было бы угодно и богам. Всякое примирение есть обретение

друзей. Достойное перемирие равнозначно победе, одержанной в честном бою.

Если такое разумно и полезно, боги благословят тебя! Вот что сказала бы я.

— Но неужели Мурсилис способен забыть весь причиненный ему урон? Я же

разрушил его Верхнюю провинцию, многие крупные города и поселения! А люди,

а скот? И полей сколько мы истоптали, сколько посевов сгубили!.. Неужели

он все это проглотит?..

— Может, попытаться?!.

Каранни обнял Нуар:

— Ты ангел мира, я это знаю! У тебя одна забота: безопасность твоей

царицы. И это радует меня. Но есть и другие обстоятельства, моя Нуар, свет

души моей!.. Однако не лучше ли хоть на миг забыть про все и отдаться друг

другу? Я хочу, чтоб ты спела мне, а?

— Сейчас? — удивилась Нуар. — В такую позднюю пору?

— А ты тихонько. Чтоб мне одному только было слышно. Не то бог

зависти проснется и выкрадет у меня мою дорогую! Ну, пой!..

Нуар коснулась струн и тихо запела. Она пела о доброй богине Энлил и

ее супруге Зиусудре, о том, как богиня предрекла потоп и погибель людскую,

как велела супругу, чтоб строил ковчег и спасался, пока не все на земле

затоплено, как Зиусудра построил ковчег, забрался в него и проплавал ровно

двадцать дней, пока достиг наконец вершины горы Масис и тем спасся, а от

него уж потом повелось человечество...

От звуков лютни, от голоса Нуар в шатре воцарился необычайный покой,

словно сон и дурман одолели Каранни. В жертвенной чаше курился ладан.

— Ты источаешь куда более приятный аромат, — сказал царевич, нежно

гладя волосы Нуар, — чем богоданный ладан. Радость моя ненаглядная!

Нуар испуганно вздрогнула.

— Не произноси таких речей, мое божество. Не гневи всевышних. Они

грозны и мстительны. Это особенно опасно сейчас, когда ты на войне!..

Было уже за полночь. Каранни вышел из шатра и направился в

расположение войска. Никто из воинов не спал. Заняв свои позиции, ждали

сигнала к выступлению.

 

 

* * *

 

Арбок Перч потянул за полу своего рыжего земляка.

— Что, пора? — встрепенулся рыжий.

— Пора.

— Да помогут нам боги!..

Войско поднялось и сомкнутым строем двинулось вперед.

Итак, в ночной бой!..

Костры остались пылать, чтобы враг не насторожился...

Шли в строго указанном направлении. Вскоре сотня Арбок Перча уже была

у расположения врага. И тут ему вдруг почудилось, что он слышит знакомую

мелодию, ту самую, что часто струилась из-под пальцев Нуар, наигрывающей

на своей лютне... О память! Зачем она так часто и некстати напоминает о

той, которая давно уже в такой дали от него?

Арбок Перч снял с себя тяжелый щит, ухватил его левой рукой, а правой

вырвал меч из ножен.

Армянское воинство зажало в полукольцо лагерь противника.

— Бей! — разнеслось окрест.

— Бей!..

Армянские полки внезапным ударом атаковали тьму-тьмущую хеттского

войска.

Объятое ночной истомой поле вдруг ожило и загремело.

Войско Мурсилиса не сразу сумело опомниться и дать ответный бой.

Только к рассвету хетты пришли в себя и смогли дать отпор.

Большою кровью залито начало дня...

 

 

— Тебе не кажется, божественный, что Каранни идет к своей погибели? —

спросила Мари-Луйс у Мурсилиса.

— Кажется, так, — ответил царь. — Думаю, что еще до полудня все его

надежды и притязания рухнут. Я владею твоим телом, а это значит, что и

жизнь твоего супруга тоже в моих руках. Скоро его отцу придется оплакивать

сына.

— Будь тверд, будь уверен в себе, о солнце мое, о царь мой!

— Я очень тверд, очень уверен в себе и уверен в покровительстве моих

богов, в моем войске, которое куда многочисленнее и мощнее, чем у

молокососа Каранни!..

Мурсилис поцеловал руку Мари-Луйс и добавил:

— Мне надо идти. А ты, дорогая, молись, чтобы мне сопутствовала

удача.

— Непременно, царь-солнце! Я верю, что недалек час моей радости!

Удачи тебе!..

Мурсилис вышел.

Мари-Луйс тут же смыла след его поцелуя со своей руки и внутренне

позлорадствовала над чванливой самоуверенностью хеттского царя...

 

 

Армянское войско тем временем готовилось к новому удару по врагу.

Рабы на плечах перенесли шатер Каранни, хотели поставить его там, где

сейчас стоял царевич, на невысоком холме, но Каранни стеганул плетью

впереди идущего и крикнул:

— Кто велел тебе перенести сюда шатер?

Тот, взвыв от боли, с трудом произнес:

— Каш Бихуни, государь мой, Каш Бихуни велел.

— Убрать немедленно! Я здесь для того, чтобы воевать, а не

отсиживаться в шатре!

Приказ был исполнен в мгновение.

Расположенные на виду друг у друга армянское и хеттское войска,

словно сговорившись, одновременно опустились на колени, вознося молитвы

каждое своим божествам.

— А что, если сейчас ударить по врагу, пока там все забылись в

молитве? — спросил родоначальник Татана, почти постоянно находящийся рядом

с престолонаследником.

— Это невозможно. Наши воины тоже молятся.

— Но мы очень многое выиграли бы от внезапности удара? А?..

— Не могу прервать молитву. Она обращена к богам!..

Завершив молитву, воины вновь изготовились в ожидании приказа к

выступлению...

 

 

* * *

 

Мурсилису доложили, что слоны подыхают один за другим. Он страшно

побледнел и в гневе даже пронзил копьем принесшего эту черную весть.

— Не каркай, злой ворон!..

А слоны и впрямь испускали дух.

Не вдаваясь в расспросы, Мурсилис приказал обезглавить всех, кто был

приставлен к слонам. Но это не помогло, царь был на грани потери

рассудка — ведь такую надежду возлагал на слонов!..

Однако он старался не обнаруживать своего отчаяния. Может, все еще

сладится, войска-то у него видимо-невидимо! Три воина против одного

армянского и четыре колесницы против одной у армян.

И еще Мурсилис втайне надеялся, что, если боги ему не помогут и

звезду его закроет туча, он вышлет на поле боя, в авангард своих войск,

Мари-Луйс и таким образом вынудит Каранни просить о примирении...

В тревоге пребывал и Каранни. Он тоже никому и вида не подавал, что

считает количественный перевес войск Мурсилиса представляющим большую

опасность. Особенно пугали его специальные отряды хеттских ловцов. Они

точно пауки хватали людей в свои сети. Им это привычно, такая тактика у

них отработана издревле...

Мурсилис вскинул правую руку с обнаженным мечом.

То же самое сделал и Каранни. Несведущему могло показаться, что они

приветствуют друг друга.

С обеих сторон одновременно протрубили боевой сигнал.

Противники ринулись в атаку...

Арбок Перч видел перед собой идущего навстречу хетта с навостренным

копьем. Ударом палицы он переломил вражье копье.

— Э-эй, хетт, чего это ты прямо на меня идешь?..

Тяжело вооруженное пешее войско армян медленно продвигалось вперед

сомкнутым строем. Воины были с ног до головы закованы в броню. Впереди,

возглавляя колонну, шел Каш Бихуни. По правую руку от него следовал полк

щитоносцев, который надежно прикрывал лучников, когда те, метнув свои

стрелы, отходили назад.

Красный плащ Каш Бихуни был весь в дырах от стрел.

Благо, что под плащом у него была надежная броня.

Время от времени Каш Бихуни подзадоривал идущих в непосредственной от

него близости трубачей:

— Громче трубите! Громче! Поддерживайте отвагу и победный дух наших

воинов!..

И колонны под звон литавр и трубный глас врезались всей своей мощью в

строй врага.

В рядах музыкантов шли и женщины. Они громко пели, подыгрывая себе на

семиструнных лютнях.

Но вот в бой ринулись армянские конники. Однако хеттским щитоносцам

удавалось отбивать часть ударов конницы...

Противники бились в течение всего дня.

Перед закатом жрецы обеих сторон затрубили сигнал о временном

прекращении кровопролития. Надо было захоронить павших, оказать помощь

раненым.

Войска оттянулись к своим позициям.

Каранни был доволен тем, как развивались в этот день события на поле

битвы. Их потери не очень велики, а страха на хеттов они нагнали порядком.

Арбок Перч неотступно следовал за девицей, одетой во все черное и с

закутанным до глаз лицом.

— Эй-эй, красотка! Косы у тебя слишком длинные, пообрезать бы, а? Не

то ведь, если хетты нас одолеют, они тебя этими косами свяжут!..

— А у тебя язык слишком длинный, — огрызнулась она в ответ. — Его

тоже неплохо бы укоротить, чтобы лишнего не болтал. Ты лучше возноси хвалу

небесам, а они за это войску нашему победу ниспошлют.

— Хвала тебе, моя красавица! — крикнул, как в лесу, Арбок Перч.

Девушка засмеялась.

— Глупый ты, воин! Знай, что всякий кобель к сучке тянется. Играть на

лютне да на флейте и отдаваться жаждущему я могу и у хеттов. Они девиц не

убивают.

— А если мы победим, кому станешь отдаваться?

— Если боги помогут нам и мы победим, тогда ты отдашь мне свою долю

добычи, а я за это угрею тебя на своей груди! Ха-ха!..

У Арбок Перча вдруг вся кровь отлила от сердца: о боги, да это же

Нуар, а он ей такого наговорил!.. Обиделась, наверно?! Но нет, она

остановилась, повернулась к нему, сорвала с лица покрывало и... поцеловала

его.

— Вот и тебе от меня перепало, Арбок Перч. Бедный парень!.. Однако

знай, что и впредь ты останешься для меня чужим.

Арбок Перч словно ума лишился...

...Подбирая убитых, один из хеттских жрецов спросил у армянского

жреца:

— У вас потери меньше наших?

— Просто броня у наших воинов крепче...

— Подбирай и наших убитых, — сказал хетт, — хоть мертвецов поровну

поделим.

— Не могу. Наши боги не примут ваших...

Хетт горько усмехнулся.

— И зачем это смертоубийство?

— Спроси у своего царя. От него ведь все пошло.

Армяне похоронили своих погибших воинов в тех самых рвах, которые

были отрыты для слонов как ловушка.

Жрецы совершили подобающий обряд.

— О солнцеликая Эпит-Анаит! — воздев руки к небу, воскликнул

Каранни. — Прими души павших за тебя и даруй им бессмертие!

И он велел жрецам обозначить надмогильные холмы знаками их родины и

всю ночь молиться за убиенных. По его же приказу тут собрались все

военачальники и старейшины родов и племен и снова загорелись костры.

Царевич был очень доволен тем, как он потрепал хеттов минувшим днем.

Вернувшись наконец в шатер, Каранни приказал сыновьям Багарата Дола и

родоначальнику Татану разбить конницу на небольшие отряды, обойти войска

Мурсилиса и непрерывными атаками удерживать их в напряжении.

Ночь была страшная. Истошно выли и лаяли кишмя кишащие вокруг лагеря

собаки, с криками и карканьем роились грифы.

Мари-Луйс не спала. Через полуоткрытый входной проем шатра она

всматривалась в пламенеющие костры армянских воинов, и сердце ее сжималось

болью. Все казалось ей безвозвратно загубленным, сгинувшим: и муж, и сын,

да и сама она для себя.

У нее роскошный шатер. Мурсилис приставил ей в услужение множество

рабов, прислужниц-наперсниц, даже темнокожую египтянку, что ухаживала за

его волосами.

В глубине шатра высилось ложе царицы, пышное, устланное яркоузорчатым

покрывалом, напоминающим павлиний хвост. Полог над постелью тоже был

расписной. На туалетном столике все сплошь из серебра. Были тут

всевозможные масла и благовония, палочки эбенового дерева. Специальные

служанки следили за нарядами царицы...

Ничто, однако, не радовало Мари-Луйс. И даже, напротив, раздражало,

что здесь, на поле битвы, и сам Мурсилис продолжает служить ей как раб.

Это вызывало в ней омерзение...

Мари-Луйс так и не сомкнула глаз до самой зари, когда противники

снова ринулись в схватку. Она взошла на колесницу и тоже отправилась туда,

где мерились силой противоборствующие войска.

Не отрываясь, Мари-Луйс искала взглядом среди армян Каранни.

Вот он, нашла!

Супруг ее стоял перед своей колесницей. В полном вооружении,

прекрасный и величественный. Он метал стрелы в ряды врага.

Но что это?.. Наназити направляет своих лучников прямо на Каранни.

Мари-Луйс ужаснулась.

Противники бились не на жизнь, а на смерть. И по одну, и по другую

сторону во множестве падали сраженными воины. А Наназити уже совсем

приблизился к Каранни. Рука у этого хеттского царевича сильная и верная.

Царица очнулась от страха и растерянности и погнала во весь опор

коней своей колесницы.

Подъехав к сражающимся, она сорвала с себя мужской плащ и шлем, под

которыми скрывалась, и предстала во всей своей женской красе.

— Каранни, супруг мой! — вскричала она.

Голос ее потонул в грохоте побоища, только она себя и слышала.

Людские массы, накатывая громада на громаду, безжалостно терзали,

давили себе подобных. И каждый видел и слышал только себя.

Наназити натянул тетиву, целясь прямо в Каранни.

Мари-Луйс с трудом задавила в себе крик ужаса, не мешкая, прицелилась

и метнула в Наназити из своего лука стрелу с сапфировым наконечником.

Царевич закрывался щитом спереди, а стрела полетела ему в спину...

Никто не заметил того, что сделала Мари-Луйс. Никто!.. Вокруг все

смешалось. Шел бой...

Если стрела хотя бы царапнет царевича, ему конец. Ведь Мари-Луйс

обмакнула наконечник в яд...

Армянская конница с трех сторон атаковала врага.

Мари-Луйс видела, как конница, ведомая ее братом родоначальником

Татаном, прорвала вражью цепь и стала крушить всех налево и направо. Это

явно испугало Мурсилиса. Он подал свою колесницу назад. И тут кто-то из

свиты прокричал у него над ухом:

— Наназити убит!..

Поначалу казалось, что царь ничего не услышал. Наназити?.. Его сын?..

Нет, нет! Такого быть не может!.. Армянская конница бьет по хеттам? Однако

и те спуску не дают, хоть и пешие противостоят врагу. Вон как ринулись!..

Но кто это на лошади?.. Что он кричит?

— Сдавайся, царь Мурсилис! Не то тебе конец!..

Родоначальник Татан, занеся меч, высился над Мурсилисом. Рядом с

Татаном был жрец, тоже в седле.

— Прислушайся к голосу разума, сдавайся! — крикнул и жрец.

Мурсилис рванулся было вперед, но что он мог сделать, как устоять

перед этой невиданной силищей, перед конницей, все сметающей на пути?..

Его воины выставили свои копья навстречу конникам, да вмиг все были

повалены.

Ряды хеттов были раздроблены и обессилены. Армянская конница упорно

теснила их, вгоняя в панический ужас.

Телохранители Мурсилиса падали сраженными один за другим. Царь

понимал, что еще немного — и конники схватят его. От ужаса дрожь пробежала

по телу. Наназити пал, теперь, выходит, его очередь?!

Мурсилис позвал Мари-Луйс и велел дать знать армянам, что он сдается,

но только лично в руки Каранни.

Условие он ставил, да слушать его было некому: вокруг все смешалось в

битве. Каранни совсем близко. Мурсилис хотел сам кинуться ему навстречу,

но колесница не двинулась с места — тела убитых преграждали ей путь. А

через мгновение пали кони, что были запряжены в колесницу. И тут Мурсилис

почувствовал, как кто-то рванул его с колесницы...

 

 

Он лежал вниз лицом и видел только ноги. С трудом чуть приподнял

голову: над ним стояла Мари-Луйс. Они неслись в колеснице. Слава богам,

значит, спасены?! И вдруг услышал, как Мари-Луйс сказала:

— Дорогу, армяне! Дайте дорогу вашей царице!..

Голова у нее была непокрыта. Волосы развевались на ветру. В руках она

держала знамя армянского царя.

— Дорогу, армяне!..

Родоначальник Татан рванулся к ней:

— Кто там у тебя в ногах, сестра?

— Здравствуй, брат мой! Это царь Мурсилис!..

Не останавливаясь, Мари-Луйс промчалась дальше. За ней еще в трех

колесницах ехали хетты. В одной они везли тело Наназити.

Родоначальник Татан отдал приказ взять под охрану всех приближенных

царя Мурсилиса...

Небо потемнело. Повалил крупными хлопьями снег.

Началась зима тысяча триста тридцать первого года*.

_______________

* До нашей эры.

 

 

* * *

 

Сисаканские конники оцепили и зорко охраняли пристанище жен хеттских

военачальников, чтобы армянские воины, чего доброго, не посягнули на

женщин, не полезли к ним в шатры.

Но Татану удалось уберечь только старшую жену Мурсилиса. Остальные

шатры разграбили, а женщин воины разобрали и, чтоб они никуда не

подевались, привязали к своим поясам.

— Я царица Тагухепа, супруга солнцеликого Мурсилиса! — сказала

старшая жена царя хеттов. — Требую доставить меня невредимой к Мари-Луйс.

Родоначальник Татан склонил голову в знак согласия.

— Твоя жизнь в полной безопасности, великая царица. Я провожу тебя...

— Мы победили! Слава!..

— Слава, слава!..

Ликовало армянское воинство. Ликовал престолонаследник. Победа

поистине была славной.

Каранни поискал взглядом свою супругу. Нуар молча указала ему на

шатер: там, мол, твоя царица.

И в нем вдруг все смешалось — и боль, и радость...

— А Мурсилис где? — спросил он.

— Тоже здесь. Только в другом шатре.

— Содержите его с подобающими царскому достоинству почестями! —

строго приказал Каранни своим военачальникам и быстро пошел к шатру.

— О царица моя, супруга! Благодарение богам, что помогли мне силой

оружия спасти тебя от бесчестия и плена, что ты снова со мною, любимая! Я

восславлю тебя превыше египетских правительниц всех времен!..

Мари-Луйс стояла в центре шатра во всем своем величии. У ног ее,

горько всхлипывая, распростерлась Нуар.

— Встань, дочь моя! — тихо и ласково уговаривала ее царица. — Ты и

впредь будешь делить ложе с моим царственным супругом!..

— О нет! — взмолилась Нуар. — Ты святая! Ты божество! О великая и

милосердная царица! Принеси меня в жертву богам во имя твоего спасения!

Сжалься!..

Мари-Луйс подняла ее, утерла слезы.

— Поди приготовь воды для омовения нашему властелину. Он очень устал.

Нуар безмолвно покорилась. Не сводя глаз с жены, Каранни снял

доспехи. Давно они не видались. Мари-Луйс стала еще прекраснее. Все в ней

дышало каким-то весенним обновлением и мягкостью.

— Жена моя, любимая! Боги пожалели нас!..

Мари-Луйс вскинула ресницы, и два моря печально излились в душу

Каранни.

— Поздравляю тебя с победой, государь мой!

Он потянулся к ней, хотел обнять, но Мари-Луйс отпрянула.

— Не подходи ко мне! — взмолилась она. Но в голосе ее не было ни тени

раскаяния или тревоги. — Не касайся греховной и неправедной женщины. Не

оскверняй себя!..

 

 

* * *

 

Итак, сражение окончилось.

Те из хеттов, кто выжил, ждали расправы. Но армянские военачальники

строго приказали никого больше не убивать и не истязать пленников...

Верхом на арцахском скакуне Каранни объехал все поле битвы. Его

сопровождали, тоже на конях, Каш Бихуни, властитель Ангеха Баз Артит и

Таги-Усак. Они увидели тяжелораненого Урси Айрука. Тот попытался

подняться, но не смог и, совсем обессиленный, с трудом проговорил:

— Мы победим, божественный. Слава...

Царевич с сожалением подумал о юноше и вопросительно глянул на

жреца-врачевателя. Тот покачал головой, давая понять, что состояние

раненого безнадежно.

— Ты будешь жить! Обязательно...

И с этим он поспешно удалился. Тяжело видеть смерть ближних.

Лошадь царевича не раз перескакивала через раненых, через убитых.

Какой-то хетт, неожиданно приподнявшись прямо перед самыми копытами,

схватился за узду и прохрипел:

— Будь прокляты ваши кони, армяне. Они нас сгубили!..

Пленных было видимо-невидимо. Армяне сгоняли их к своему лагерю.

Каранни промчался мимо них. На Мурсилисовых жен даже не взглянул. На

миг попридержал скакуна возле корчащегося в муках хеттского военачальника.

— Э-эй, богами проклятый, помираешь?..

— Мог бы еще и пожить по милосердию божьему и... — видно, хотел

сказать «и твоему», но не договорил.

Каранни усмехнулся.

— Что ж, живи, благословляя меня!..

И он приказал своим лекарям лечить этого хетта...

Вернувшись к себе в шатер, царевич велел подать вина и попросил

подбежавшую к нему Нуар расстегнуть его плащ: было тяжело дышать, не

хватало воздуха.

Каранни воздел руки к образу Мажан-Арамазда и взмолился:

— О моя Мари-Луйс!..

— Нет, Каранни! Ни в коем случае!..

Он, вздрогнув, онемел. Мари-Луйс стояла рядом.

— Что ты говоришь, богиня моя? Как так?..

— Да, да, — голос ее прозвучал еще тверже. — Я, которая всегда

принадлежала лишь тебе, осквернена и отныне не могу быть твоею женой.

Только сподвижницей, если желаешь, и царицею. Не смею, повинная пред

тобою, вновь слить свое дыхание с твоим. Кончим этот разговор, Каранни.

Царевич поник в отчаянии. Перед ним словно пропасть разверзлась. Он

сел, а Мари-Луйс осталась стоять, бледная, с глазами, полными слез. Думы

ее были не здесь и отнюдь не о земном.

Каранни даже испугался: перед ним была богиня, а не женщина.

Он так ждал встречи с ней! Был уверен, что она явится к нему с

распростертыми объятиями, покорная и вожделеющая. И что же? Даже

прикоснуться к себе не разрешает!..

— Но ты же была пленницей, жена моя?.. Над тобою вершилось насилие?..

Пленник свят. Обидеть его — это значит обидеть богов! Не терзай свою душу!

Приди в мои объятья!..

— Никогда! — решительно настаивала Мари-Луйс — Слышишь, никогда!..

— Если ты даже и грешна, я все тебе прощаю! Будь со мной!

— Никогда!

Они надолго замолкли. И вдруг, как с неба, до него донеслось:

— Какие у тебя вести о нашем сыне?..

— Он жив и здоров. А вот я мертв, жена моя... Неужели ты потеряна для

меня?!

— Как жена — да, а как царица — нет. Не теряй мужества, наследник

армянского престола. Ты победил, я снова с тобою и вечно буду тебе

поддержкой. Всю жизнь, все силы свои отныне посвящу умножению твоей славы

и процветанию нашей страны!..

Мари-Луйс опустилась перед ним на колени и поцеловала ему руку.

— Увы, канули в Лету счастливые дни нашей близости, и я жалею об

этом, Каранни, поверь мне. Но впредь я только царица, твоя царица. Царица

страны армянской!..

Она страдала ужасно, но никого не кляла и себя не корила.

— Царь Мурсилис, тело его убитого сына, его жены — твои пленники,

Каранни. Реши их участь...

Каранни, думая только о своем, вскочил с места.

— Неужели ты навсегда отринула меня, свет очей моих?..

Мари-Луйс, не ответив ему, сказала:

— Не ходи к старшей жене Мурсилиса, к его царице, прошу тебя. Не

надо, чтобы ты видел ее лицо, прельстился ею! — Она перевела дыхание и

добавила: — И не будь жесток по отношению к своему пленнику, не позволяй

глумиться над ним. Своей победой ты обязан его глупости, сластолюбию и...

Но я должна была так поступить во имя своей родины, своего супруга и

своего сына...

Мари-Луйс умолкла, казалось, навечно.

Каранни был подавлен и безутешен. Он еще и еще раз пытался сломить

упорство своей жены, даже пугал ее гневом богов, но тщетно. Она была

непреклонна.

Мир разверзся. И возродить разрушенное, увы, невозможно.

Чуть поодаль от входа в шатер престолонаследника в молчаливом

ожидании стояли Каш Бихуни, Таги-Усак и военачальники.

 

 

* * *

 

Каранни торопился со всем здесь покончить и как можно скорее

двинуться в путь на родину. Надо спешить, холодное дыхание зимы крепчало с

каждым днем.

Урси Айрук умер от ран. Всех павших воинов хоронили. Но его и тела

еще нескольких военачальников Каранни не хотел предавать земле здесь. Ведь

едва они уйдут отсюда, хетты надругаются над их могилами.

После недолгого раздумья царевич счел необходимым сжечь на костре

тела своих приближенных. Но прежде он решил держать совет с войском.

— Я не хочу оставлять на поругание врагу останки наших

военачальников! — сказал царевич, обращаясь к воинам. — Волею богов

предадим их здесь огню и двинемся в путь. Только тело Урси Айрука повезем

с собой. Как вы на это смотрите?..

— Ты правильно решил, божественный. Мы согласны с тобой! — ответили

воины своему царевичу.

Жрецы совершили все, что следовало по ритуалу, и развеяли прах

сожженных.

Тело Урси Айрука набальзамировали и водрузили на колесницу...

Каранни собирался повидать Мурсилиса, но передумал.

Пленных было очень много. А прокормить они — Каранни это четко

представлял — едва ли смогут и половину. На вопрос, что делать, Каш

Бихуни, пожимая плечами, сказал:

— Ты любишь создавать себе все новые заботы, божественный. Чего проще

поступить так же, как это делают хетты. Всех лишних пленников они, недолго

думая, уничтожают.

— Я на такое не пойду! — отрезал царевич. — У меня до сих пор душа

болит, что в Нерике пришлось расправиться с пленными!.. Грех это...

Каш Бихуни кинул в рот горсть бобов, свою спасительную жвачку.

— Если люди стали бы всякий грех считать грехом, мир уже давно рухнул

бы. Но тебе виднее, божественный. Поступай, как считаешь нужным, а я, ты

ведь знаешь, никогда тебе не возражаю...

Мари-Луйс тоже настаивала на том, что уничтожать пленных не следует.

Беседуя с Каш Бихуни, она даже высказала мнение, что с Мурсилисом надо

обходиться как с царственным, а не простым пленником, достойно его звания,

без глумления и издевки. «Уж нет ли у нее намерения отпустить царя-хетта

на свободу? — подумал Каш Бихуни. — Зря. Змея после зимней спячки

по-прежнему опасна». Подумав такое, вслух он сказал:

— Делай как знаешь, божественная царица. Я человек подчиненный, что

прикажешь, то исполню...

Наконец ничто их больше не задерживало, и Каранни приказал трогаться

в дорогу домой. Наступление на Хаттушаш он решил отложить до весны. А

сейчас надо спешить до зимы добраться домой.

Войско построено, богатая добыча навьючена. В путь!..

И холод подгоняет.

 

 

Десять дней добирались до Нерика.

Мари-Луйс, Таги-Усак и Арбок Перч во главе войска первыми въехали в

город. На вершине полуразрушенного храма закаркала ворона. В нее стали

кидать камнями, чтоб улетела, но Мари-Луйс велела не трогать птицу.

— В ее образе сам бог Мажан-Арамазд нам явился. Не спугивайте.

Войско вошло в Нерик, погоняя впереди себя пленных хеттов и у них же