Глава III М. С. ЩЕПКИН НА МОСКОВСКОЙ СЦЕНЕ

Щепкин прожил в Москве последние сорок лет своей жизни. История московской сцены за этот период, а вместе с тем и история русского театра неразрывно связаны с его именем. И в жизни русского общества 20-50-х годов Щепкин является крупным лицом по своим тесным связям с выдающимися и обра­зованнейшими людьми того времени и по месту, которое он занимал в их среде.

В настоящем очерке нельзя подробно пересказать историю этого периода и проследить шаг за шагом жизнь и деятельность Щепкина Мы сделаем это лишь в общих чертах и останавливаясь на самых важных фактах. Но сначала скажем несколько слов о московском театре дощепкинского периода.

История театра в Москве начинается с XVII столетия, когда при царе Алексее Михайловиче была сделана попытка устроить сценические представления. Во второй период истории русской сцены, когда официально был учрежден театр в Петербурге, почти одновременно возник театр в Москве. Но здесь он долго не носил характера официального и придворного учреждения. Первый «вольный» театр в Москве устроили любители-студенты только что открывшегося университета. Вскоре после открытия театра в Петербурге основатель русского театра Ф. Г. Волков был послан в Москву, чтобы устроить и здесь театр, но чем кончилась его поездка — неизвестно (1759 год). Затем следовали несколько лет иностранной антрепризы и иностранных представлений и появ­ление в 60-х годах прошлого века русского антрепренера пол­ковника Титова, неудачно кончившего свое дело. С конца 70-х годов выступает на антрепренерском поприще предприимчивый иностранец Медокс, державший в Москве театр больше двадцати пяти лет. Под его антрепризою подвизались многие знаменитые русские актеры, например Плавильщиков, Померанцев, Шушерин, Синявская, Сандуновы и другие. Разорившись, Медокс бросил театральное дело. Неудачи его зависели отчасти и от того, что конец прошлого века был порой особенно широкого развития в Москве домашних барских театров, которых здесь насчитывалось тогда до двадцати. С 1806 года московский театр взяла в свое заведование дирекция Императорских театров.

Из последующего периода лучшая пора настала для москов­ского театра, когда им в 20-х годах управлял Ф. Ф. Кокошкин, большой любитель и знаток сценического искусства и драматург. Его старания были направлены на то, чтобы привлечь на мос­ковскую сцену лучших артистов и сформировать для нее образ­цовый состав труппы.

В это-то время и был приглашен в Москву М. С. Щепкин. Прослышав о появившемся в провинции талантливом артисте, Кокошкин отправил туда М. Н. Загоскина, своего помощника по управлению театров, автора «Юрия Милославского» и извест­ного в свое время драматурга, которому поручил пригласить Щеп­кина на каких бы то ни было условиях, лишь бы не упустить артиста, если он окажется действительно талантом.

Щепкин дебютировал на московском театре 23 ноября 1822 года в комедии Загоскина «Господин Богатонов или провинциал в сто­лице» и в водевиле «Лакейская война». За дебютом последовало окончательное приглашение Щепкина на Императорскую сцену, но он был еще связан контрактом с тульским театром и отправился туда дослуживать сезон. Служба же на московской сцене началась по возвращении из Тулы, то есть с 6 марта 1823 года.

Поступление на Императорский театр Щепкин мог считать завершением всех своих стремлений и надежд, наградой за свою неизменную любовь к искусству. Теперь все и очень резко из­менялось в его судьбе. Провинциальные скитания прекращались и вместе с тем материальное положение становилось обеспечен­ным. Приехав в Полтаву года через два после переезда в Москву, Щепкин на пожелания успехов на новой широкой дороге отвечал: «Я так уже счастлив, что совестно мне и желать более. Я теперь в таком положении, что могу уже две тысячи рублей употреблять на воспитание моих детей».

Среда, в которую вступил Щепкин, совершенно не походила на тот мирок, где он вращался в провинции. Между товарищами по сцене находились люди талантливые и развитые. Публика была и строже, и просвещеннее; критика, которой в провинции и совсем не было, отличалась серьезностью. Круг знакомств в Москве мог быть как угодно широк и как угодно разнообразен. Но самое главное — сценическая деятельность выходила здесь из провинциальных рамок. Провинция в этом отношении всегда шла за столицами и давала лишь часть того, чем располагали в своем репертуаре столичные сцены.

По счастливой случайности, Щепкин поступал под непосред­ственное начальство людей, чуждых чиновничьего формализма и смотревших на театральное дело, как подобало просвещенным людям. Это были Кокошкин и Загоскин, о которых мы упомя­нули выше, затем А. И. Писарев, талантливый водевилист, и А. Н. Верстовский, композитор, впоследствии автор «Аскольдовой могилы». Своим человеком в московской дирекции был и князь А. А. Шаховской, прежде заведовавший петербургским театром, а теперь проживавший в Москве. Все они своими со­ветами могли сильно повлиять на артистическое развитие про­винциального актера и, по любви своей к театру, с особенной охотой должны были это делать для такого таланта, как Щепкин. Через них Щепкин мог приобретать знакомства и среда общества, стоявшего далеко от театра.

Не менее счастливая случайность ввела Щепкина и в круг уни­верситетских профессоров. Здесь у него отыскался родственник — профессор математики П. С. Щепкин. Он происходил от того же священника, который был родоначальником артиста. Но судьба этой ветви Щепкиных была иная: они не попали в крепостные.

Пути в общество передовых людей того времени были открыты для Щепкина, и он не замедлил пойти по ним, поддерживая всю свою жизнь связи с этим обществом. Чтобы судить, как обширны и значительны были эти связи, достаточно привести имена лиц, выделившихся в летописях нашего прошлого, с ко­торыми был знаком Щепкин во время своей московской дея­тельности. В этот далеко не полный список ученых, профессоров, литераторов, художников входят Пушкин, Грибоедов, Лермонтов, Гоголь, Белинский, Аксаковы, Грановский, Кудрявцев, Киреев­ский, Станкевич, Герцен, Огарев, Катков, Погодин, Шевырев, графиня Ростопчина, Шевченко, граф Соллогуб, Боткины, Тур­генев, Смирнова и другие. Большинство из этих лиц было не только знакомо со Щепкиным, но питало к нему самые сердечные, самые дружеские чувства.

Особенно теплая приязнь влекла Щепкина к Аксаковым, Го­голю, Белинскому, Шевченко и Грановскому. Последний был одним из представителей того кружка «людей сороковых годов», к которому тесно примыкал Щепкин. В общем характеристика этого кружка сводится к таким чертам, которыми рисуют то время биографы Белинского и Грановского. Жизнь общества текла тогда не слышно и не видно. Зато отсутствие общественных интересов сильнее сосредоточивало внимание образованного мень­шинства на интересах умственных, литературных и эстетических. Тесный кружок друзей, в котором частым гостем бывал Щепкин, собирался часто, и в горячих спорах и беседах обменивался мыслями, мнениями, обобщающими понятиями, наконец шутками и остротами.

Щепкин был одинаково дорогим гостем и в кружке Герцена, и в кружке Станкевича. Первый кружок в своих спорах и рас­суждениях проводил общественно-политические теории, второй — занимался философскими решениями вечных вопросов челове­ческой жизни и духа. Между этими кружками не было взаимной симпатии: убеждения одних казались другим ложными и мелкими. Но Щепкин находил сочувственный прием и личный для себя интерес и тут, и там. Кружок философов, отличавшийся арти­стическим идеализмом, восторженно относился к искусству и ли­тературе и их гениальным представителям. Здесь была обильная пища для восприимчивого ума Щепкина. Но и кружок Герцена не меньше интересовал Щепкина, прошедшего тяжелую житейскую школу, видевшего много людской неправды и несовершенств об­щественного строя.

Щепкин жадно черпал из этой сокровищницы знаний, так счастливо открывшейся ему в лице его ученых друзей. Не было области знаний, которая не интересовала бы Щепкина. С оди­наковым вниманием выслушивал он и философские споры в кружке Станкевича, и астрономические сведения, которые ему сообщал профессор астрономии Перевощиков, его близкий друг.

Щепкин вступил на московскую сцену во времена владычества в русской драматургии мелодрамы и водевиля. Ему, как комику, пришлось начинать свою карьеру в Москве легкими комедиями и водевилями, перенесенными по большей части на русскую сцену с французской почвы. Комедии и водевили Скриба и других французских драматургов заполоняли, в переводах и переделках, русский репертуар. Самым плодовитым и остроумным водевили­стом был Писарев. Он скоро сделался другом Щепкина, но ненадолго. Лет через пять Щепкину пришлось горевать о смерти Писарева, как о «великой потере для театра», еще более чувст­вительной лично для него. Щепкин имел огромный успех в во­девилях. Многие из них были обязаны ему своей жизнью на сцене. В первые два года службы Щепкина в Москве были изданы три водевиля с его портретами в ролях из этих водевилей. Отсюда ясно, что водевили эти жили им.

Кроме водевилей, в репертуар Щепкина входили комедии За­госкина, Шаховского и др., более или менее легкие, более или менее бессодержательные, а все — далекие от действительной жиз­ни. В 1827 году Щепкин выступил в одной из лучших комедий Загоскина «Благородный театр», в роли Любского.

Пустой репертуар тяготил жаждавшего работы артиста, и не­которое удовлетворение он получал, лишь играя в комедиях Моль­ера, которого он читал и изучал еще в провинции. На московской сцене ему пришлось переиграть больше десяти мольеровских ролей, начиная почти с самого приезда из провинции. Он играл Оронта, или в тогдашней переделке Кокошкина графа Знатова, в «Мизантропе», Журденя или Дурмана в «Мешанине во дво­рянстве» и Сганареля в «Школе мужей». Щепкин, по выражению С. Т. Аксакова, часто «тосковал по Мольеру» и вообще по ролям, требующим работы, и для него Аксаков перевел и отчасти переложил на русские нравы «Школу женщин» и «Скупого». Обе пьесы были даны в бенефисы Щепкина: первая в 1825, а вто­рая—в 1830 году. В первой комедии он играл Арнольда, во второй — Гарпагона. Последней мольеровской ролью Щепкина был Жорж Данден в пьесе того же заглавия, сыгранной им в свой бенефис 18 января 1851 года.

Но если Щепкин и отдыхал, изучая Мольера и работая над его созданиями, то все же в этом он не находил полного удо­влетворения своим артистическим требованиям и идеалам. Мольеровские образы передавались им художественно, с глубиной за­мысла и тонкостью отделки, но они были чужды и ему, и публике. Хотелось переносить на сцену свое, родное, вопло­щать русские типы, так хорошо знакомые Щепкину. Комедии наших драматургов не давали для этого полного простора, потому что в них русская жизнь рисовалась бледными, а часто и фаль­шивыми чертами, и общественные интересы никогда не затра­гивались.

Щепкин сильно скучал. Это состояние наводило на него со­временное положение театра. В одном из писем к своему другу, петербургскому артисту И. И. Сосницкому, от 26 июля 1831 года, Щепкин писал, что в положении театра мало хорошего, и хотя ему лично было хорошо, но он с радостью бы перешел на петербургскую сцену. Если его и удерживало что в Москве, так это девять проведенных здесь лет и прекрасные бенефисные сборы, которые в Петербурге можно было вознаградить лишь жалованьем. Семья заставляла его не забывать материальных рас­четов. К этому он прибавлял: «Жаль, очень жаль, что русский театр не может улучшиться от одних желаний, собственного стара­ния и душевной любви, ибо, признаюсь, театр у меня берет преимущество над семейными делами, и, при всем том, видеть оный слабеющий день от дня, клянусь, это для меня хуже холеры» (которая тогда свирепствовала).

Но в том же году Щепкин воспрял духом: во-первых, появилась на сцене комедия, в которой ему можно было во всю ширь развернуть свои силы; а во-вторых, по контракту ему была про­должена служба. В 1831 году была поставлена в Москве комедия Грибоедова «Горе от ума» сначала в отрывках, а затем и в целом виде. Роль Фамусова играл Щепкин и, как говорят современники, первое время играл не вполне удачно. От сильного ли влияния легкого водевильного творчества, или оттого что Щепкин не сразу овладел этой трудной ролью, но сначала она не удавалась ему. Зато впоследствии роль Фамусова стала лучшей ролью в об­ширном репертуаре Щепкина, и такого Фамусова после него уже не видала русская сцена.

В том же году Щепкин подал Загоскину, вступившему в управ­ление театром после Кокошкина, доношение о том, что срок его контракта кончается 6 марта 1832 года По театральным правилам каждый артист должен был подавать подобное доно­шение за шесть месяцев до истечения срока контракта. Щепкин спрашивал: «Благоугодна ли будет его служба при дирекции на дальнейшее время и при каких условиях?» Ответ последовал, конечно, положительный. За девять лет Щепкин уже упрочил за собой репутацию первоклассного артиста И в Москве, и в Пе­тербурге, где он в первый раз выступил 2 июля 1825 года, публика высоко ценила талант его. На «доношении» Загоскин написал: «На сто лет, только бы прожил», а официально ответил: «В уважение его таланта приятностью поставляет иметь его на службе при Императорских театрах на тех же самых кондициях, какие были прежде».

Щепкин пустил уже крепкие корни в Москве и потому со­гласился на резолюцию директора, хотя «прежние кондиции» не соответствовали теперь расходам на содержание его семьи, разрос­шейся до двадцати четырех человек. В это число входили, кроме собственной семьи, старики и старухи, воспитанники и воспи­танницы, которыми был всегда полон дом Щепкина. Но неожи­данно явилось подспорье. Загоскин предложил Щепкину препо­давать драматическое искусство в театральном училище. Тот, по своей скромности, сначала было отказывался, находя себя не­способным для такого важного дела, к тому же считая себя плохим декламатором. Но Загоскин настаивал и соблазнял его прибавкой в две тысячи рублей ассигнациями, не лишних для Щепкина, обремененного семьей. Доводы были убедительны, пришлось согласиться. Директор попросил у высшего начальства разрешения учредить в театральной школе постоянное место учи­теля декламации и определить на это место актера Щепкина, «как человека, совершенно знающего это искусство и способного образовать полезных для сцены артистов». 9 августа 1832 года Щепкин вступил в отправление новых обязанностей. Определенных часов ему не было назначено для занятий, но он по своей добросовестности усердно приступил к делу и редкий день не бывал в школе. Ему приходилось ставить ученические спектакли в школе или разучивать роли с воспитанниками, которым слу­чалось играть на большой сцене. Дети скоро полюбили доброго и справедливого учителя, ученье пошло понемногу, но с толком.

К тому же времени относится начало знакомства Щепкина с другим великим художником — Н. В. Гоголем. Автор «Вечеров на хуторе близ Диканьки» начинал уже тогда входить в славу и возбуждать общее внимание. Проезжая в 1832 году через Москву, Гоголь познакомился с Аксаковыми, Загоскиным, Погодиным и Щепкиным. Последнего он, вероятно, видел уже в том же году на петербургской сцене и убедился, какого артиста имеет в лице его русская сцена.

Познакомились они довольно оригинально. Гоголь незваный пришел к Щепкину и застал всех за обедом. Остановившись на пороге зала, он быстро проговорил слова малороссийской песни:

Ходит гарбуз по городу, Пытаеться свого роду: Ой, чи живы, чи здоровы Вси родичи гарбузовы?

Оригинального незнакомца скоро узнали, и земляки позна­комились. Радость Щепкина была беспредельна, но она должна была скоро перейти в блаженство сладостной надежды, когда он узнал, что Гоголь подумывает о создании русской комедии.

Для Гоголя Щепкин был своего рода кладом. Неистощимые рассказы много испытавшего артиста рисовали действительность яркими и художественными красками. Впечатлительный и на­блюдательный, Щепкин обладал богатейшим запасом материалов из жизни и нравов недавнего прошлого. Он, в своих живых рассказах, опускался в самую глубину того житейского моря, в которую мечтал проникнуть духовными очами писатель, извлечь оттуда и показать миру смех сквозь невидимые слезы. И Гоголь пользовался рассказами Щепкина не только для общего понимания русской жизни, но прямо переносил их в свои произведения, например эпизод появления кошки в «Старосветских помещиках» или «полюби нас черненькими» в «Мертвых душах» и другие.

Мысль написать комедию крепко засела в голове Гоголя. Когда ему не удалась начатая комедия «Владимир 3-й степени», он принялся (около 1833 года) за «Женитьбу». Но этой комедии суждено было появиться на московской сцене лишь через десять лет (в бенефис Щепкина, 5 февраля 1843 года). За эти десять лет «Женитьба» переделывалась несколько раз. Щепкину она была известна в самой первой своей редакции, и он принимал некоторое участие в ее переделке своими советами относительно тех или иных подробностей, которыми интересовался Гоголь.

Гораздо раньше, чем появилась «Женитьба», поставлена была другая комедия Гоголя, начатая после «Женитьбы»,— «Ревизор», составившая эпоху в истории русской драматургии и имевшая первенствующее значение в сценической деятельности Щепкина. Городничий Сквозник-Дмухановский, наряду с Фамусовым, стал во главе всех художественных созданий Щепкина. Этих двух ролей, как играл их он, было бы достаточно, чтобы увековечить имя артиста.

После появления на сцене «Горя от ума» прошло около пяти лет. Репертуар по-прежнему не давал Щепкину серьезной работы. В конце апреля 1836 года он писал Сосницкому:

«Благодарю тебя, дружище, за письмо; оно меня оживило. Благодаря театру, я приходил уже в какое-то не спящее, но дремлющее состояние; бездействие совершенно меня убивает. Я сделался здесь на сцене какою-то ходячею машиною или вечным дядей; я давно уже забыл, что такое комическая роль, и вдруг письмо дало новые надежды, и я живу новою жизнью».

Эти надежды вдохнуло в Щепкина известие о постановке на петербургской сцене «Ревизора». В то же время Гоголь послал ему из Петербурга «Ревизора» и разрешил ему ставить пьесу когда и как угодно. Через полторы недели Гоголь снова просил Щепкина «непременно из дружбы к нему взять на себя все дело постановки "Ревизора"», и при этом делал указания, как разыграть комедию. Городничего он поручал играть Щепкину, а остальные роли отдавал тоже на его распределение. В Москву ехать Гоголь отказывался, находя, что Щепкин поставит пьесу даже лучше, чем он сам.

Щепкин понимал, какое великое произведение представляет собой «Ревизор», был обрадован его появлением и настойчиво звал Гоголя в Москву.

«Благодарю вас от души за "Ревизора",— писал он Гоголю,— не как за книгу, а как за комедию, которая, так сказать, осуществила все мои надежды, и я совершенно ожил. Давно уже я не чувствован такой радости; ибо, к несчастью, мои все радости сосредоточены в одной сцене. Знаю, что это почти сумасшествие, но что же делать? Я, право, не виноват. Порядочные люди смеются надо мной и почитают глупостью, но я за усовершенствование этой глупости отдал бы остаток моей жизни».

Но никакие убеждения не подействовали на Гоголя. Он не приехал. «Ревизор» в отсутствии автора шел в первый раз на московской сцене 25 мая 1836 года. Постановка комедии должна была значительно ободрить скучавшего бездействием артиста. «Ре­визор» знаменовал собой зарю нового направления русской дра­матургии, а именно того направления художественной жизненной правды, которому служил сам Щепкин. Это было тем более кстати, что Щепкина стали смущать признаки упадка физических сил. В письмах к Сосницкому, в 1836 году, Щепкин жалуется, что его «силы по театру уже изменяются, орган начинает слабеть». Тогда ему было уже под пятьдесят лет, и жизнь, полная волнений, начинала оказывать свое влияние на его крепкую и неутомимую натуру. Особенно его беспокоила болезнь горла. В начале 1837 года Щепкин собирался на юг России и так объяснял Сосницкому эту поездку. «Голос мой,— писал он,— до того ослабел от бес­престанного усилия, которое необходимо в нашем театре (большой театр отличался тогда дурными акустическими условиями — А. Я.), что нет роли, в которой бы не утомил горла и не охрип; дошло до того, что уже и в комнате, и говоря без усилий, начинаю чувствовать то же». И вот, «дабы не лишиться средств к про­кормлению семейства», Щепкин решился просить отпуск.

В официальном прошении Щепкин так изъяснял мотивы своей поездки.

«В продолжение 14-летней службы моей на императорском театре в звании артиста, от частой игры многотрудных ролей и от огромности московской сцены голос мой до такой степени ослабел, что теряю всякую надежду на продолжение службы без необходимого излечения. Медики, у которых я про­сил совета, в таком случае предлагают, как весьма полезное средство для отвращения такого рода болезни, отправиться в один из южных приморских городов, утверждая, что морская вода может укрепить мое ослабевшее горло и голос».

Но на поездку были нужны средства, а где их было взять Щепкину, на плечах которого лежала забота об огромной семье? Щепкин получал тогда девять тысяч рублей ассигнациями, которые распределялись так: четыре тысячи жалованья, как актеру, две тысячи — за обучение декламации в театральной школе, одну ты­сячу—на гардероб и две тысячи рублей — квартирных. И все, что получалось, то и проживалось. Поэтому Щепкин просил дать ему на лечение пособие и сохранить на время поездки жалованье. Дирекция театров присоединилась к просьбе Щепкина не только «из уважения к его таланту, но и по его примерной службе, усердию и отличному поведению». Дело об отпуске было пред­ставлено на воззрение императора Николая Павловича, который разрешил отпустить Щепкину на лечение пособие в четыре тысячи рублей, то есть полугодовой оклад жалованья, но без сохранения содержания во все время отсутствия в Москве.

По возвращении из отпуска для Щепкина наступил период, когда он особенно близко сошелся с «людьми сороковых годов». Отдельные члены кружка горячо любили и уважали Щепкина за его талант и честный труд. К числу задушевных друзей его принадлежал Белинский. С ним Щепкину суждено было путе­шествовать по России. Это было тогда, когда силы критика угасали и здоровье требовало продолжительного отдыха на юге. Туда же ехал и Щепкин, тоже отдохнуть и совершить артисти­ческое путешествие. Мысль ехать со своим старинным другом, добродушным и неистощимо веселым собеседником, приводила Белинского в восторг.

16 мая 1846 года, после шумных и веселых проводов, они отправились в путь, побывали в Калуге, Воронеже, Курске, Харь­кове и приехали в Одессу. Здесь Щепкин заключил условие с антрепренером, обязавшись переезжать в Николаев, Херсон, Севастополь, Симферополь и другие города. Щепкин успевал делать и то, и другое: играть во всех городах и ухаживать за больным Белинским. «М. С. смотрит за мной, как дядька за недорослем»,—писал он.—Что это за человек!..» И Белинский всюду переезжал за своим добрым и ласковым «дядькой».

Поездки в провинцию Щепкин делал в течение всей своей московской деятельности. Он не раз бывал в Одессе, Казани, Воронеже, Харькове, Нижнем Новгороде, Орле и других городах. Помимо чисто артистического желания путешествовать и играть перед новой публикой, Щепкина влекла в провинцию почти что необходимость заработать что-нибудь лишнее сверх казенного жа­лованья. Отправляясь в отпуска, обусловленные контрактом или по болезни, Щепкин всегда играл в больших городах, через которые проезжал. К этому добавочному подспорью прибегали многие из столичных актеров, а Щепкину с его семьей это было нужнее, чем кому-либо. Прослужив двадцать лет на московской сцене, Щепкин не только ничего не скопил себе на черный день, но также проживал все, что получал.

Материальные итоги его службы в то время были таковы. В марте 1843 года ему была назначена пенсия высшего окла­да— 1142 руб. 82 коп. За эту пенсию он должен был прослужить по закону еще «два года благодарности»; получал он по-прежнему, так как жалованье было обращено в пенсион. В этом году он снова ездил на 5 месяцев на юг для поправления здоровья, и жалованья от дирекции за это время ему не выдавалось. Про­служив «два года благодарности», Щепкин получил от дирек­ции предложение продолжать службу еще три года с окладом в 1142 руб. 82 коп. и с разовыми за каждый спектакль по 35 руб. 70 коп. с полным зимним бенефисом и с ежегодным отпуском на месяц. Щепкин не соглашался на три года по расстроенному здоровью. Контракт заключили на год, но с тем, что если ему позволит здоровье, то будет служить и еще два года. Так оно и вышло. Он прослужил три года, и в 1848 году дирекция предложила ему те же условия. Щепкин просил прибавки к жалованью еще 1000 руб., но ему дали 40 руб. поспектакльной платы, и контракт заключили опять на три года. Когда кончился срок, дирекция опять предложила те же условия, но Щепкин просил определить количество спектаклей в течение года. Веро­ятно, это было для него важно потому, что сумма разовых изменялась в зависимости от количества спектаклей, и он не мог рассчитывать на совершенно определенный заработок. Так, он участвовал в спектаклях в 1845 году — 72 раза, а в следующих годах — 43, 76, 51 и 47 раз. На его просьбу в дирекции ответили, что сумма разовых не определяется, ибо «поспектакльная плата есть не жалованье, а только мера поощрения и, следственно, должна быть определяема не иным чем, как числом действи­тельных, а не предположенных представлений». Поэтому контракт был заключен до 17 марта 1854 года на прежних условиях. Во всех этих переговорах с дирекцией, как и в провинциальных поездках, сказывалась, если не нужда, то во всяком случае не­обходимость свести концы с концами.

Проживать Щепкину нужно было по меньшей мере тысячу рублей ассигнациями в месяц. Он сам представляет такой расчет в одном из писем к Гоголю, который приглашал его, в 1847 году, приехать за границу. Сначала Щепкин увлекся и совсем было собрался ехать, но, обдумав все обстоятельства, нашел план свой не выполнимым.

«Мне двинуться нельзя без верных пяти тысяч пятисот рублей,— писал он Гоголю.— У меня останется дома, кроме прислуги, 17 человек; им прожить нужно тысячу рублей ассигнациями в месяц; а как поездка моя никак не может быть меньше 3 месяцев, следовательно, им надо 3 тысячи, а мне на вояж 2500 рублей. Эта сумма необходима: нет ее, и я должен лишить себя всегдашней моей мечты. Я продал дом, расплатился с долгами и у меня остается, за уплатою за годовую квартиру, 1500 руб.; вот все¹ мое состояние. Да ежели бы его и осталось столько, сколько нужно для вояжа, то я и тогда не мог бы им пожертвовать; это было бы мною поступлено бессовестно в отношении семейства. У меня в жизни было два владыки: сцена и семейство. Первому я отдал все, отдал добросовестно, безукоризненно... В отношении же последнего, я, положа руку на сердце, не могу этого сказать; стало быть, я должен сколько-нибудь стараться поправить то, что так долго было упускаемо».

«Всегдашняя мечта» на этот раз не осуществилась. А Щепкину очень хотелось побывать в чужих краях.

«Мне нужно видеть заграничные театры,— пишет он Гоголю в том же письме,— очень нужно; незнание языка меня не пугает, главное я пойму, и оно необходимо мне для моих записок, в конце которых хочу изложить свой взгляд на искусство драматическое вообще и в чем состоит особенность каждого театра в Европе в настоящее время. Это будет окончательным делом моей практической деятельности... Это мне нужно для будущего. В настоящем же оно мне, кроме удовольствия, не принесет никакой пользы; ибо после сорокалетних трудов я уже не могу переделать себя, у меня не хватит сил: все сценические недостатки вросли в меня глубоко, их не вырвешь уже, не повредив целого».

Письмо, из которого приведены эти выдержки, интересно и в другом отношении: оно содержит отзыв Щепкина об известной «Развязке "Ревизора"». Но прежде чем сказать об этом отзыве, вернемся немного назад и проследим период между появлением в свете «Ревизора» и посылкой к Щепкину Гоголем «Развязки "Ревизора"».

После первой постановки «Ревизора» отношения между Гоголем и Щепкиным сделались вполне дружескими, а со стороны вос­торженного артиста они переходили чуть не в обожание. В Москве друзья встречались у Аксаковых, у Погодина, наконец, Гоголь часто навещал и дом своего земляка. И Щепкин, бывая в Пе­тербурге, останавливался у Гоголя. Переписка между ними носит характер полной искренности и понимания друг друга. Само собой понятно, что Щепкин после «Ревизора» ждал от Гоголя новых созданий, где и он сам мог применить свои силы. Репертуар по-прежнему не удовлетворял Щепкина. В одном из писем своих к Гоголю, в конце 1842 года, он снова жаловался на отсутствие работы, на пустоту репертуара.

«Поприще мое,— пишет он,— и при новом управлении (театром — А. Я.) без действия, а душа требует деятельности, потому что репертуар нисколько не изменился, а все то же, мерзость и мерзость, и вот чем на старости я должен упитывать мою драматическую жажду. Знаете, это такое страдание, на которое нет слов. Нам дали все, то есть артистам русским,—деньги, права, пенсионы — и только не дали свободы действовать, и из артистов мы сделались поденщиками. Нет хуже: поденщик свободен выбирать себе работу, а артист — играй, играй все, что повелит мудрое начальство».

И Гоголь не оправдывал надежд своего друга и не давал ничего нового для сцены, как ни побуждал его к тому Щепкин. «Женитьба» оставалась у автора и много раз переделывалась в те­чение десяти лет, с 1833 по 1843 год. Наконец Щепкин получил «Женитьбу» раньше появления комедии в печати, в нарочно переписанной для него рукописи. А когда сочинения Гоголя вышли отдельным изданием, то 28 ноября 1842 года Гоголь прислал Щепкину формальное заявление, которым отдавал в рас­поряжение артиста все драматические отрывки и сцены, напе­чатанные в четвертом томе его сочинений, с правом ставить их когда угодно и где угодно в свои бенефисы. «Женитьба» и «Игро­ки» шли в первый раз в бенефис Щепкина 5 февраля 1843 года В первой пьесе бенефициант играл роль Подколесина, во вто­рой — Утешительного. Обе эти роли не удались Щепкину. Скоро он отказался от роли Подколесина и стал играть в «Женитьбе» Кочкарева, и на этот раз с обычным успехом.

Отдавая Щепкину все свои драматические произведения и вы­ражая этим свою любовь и уважение к нему, Гоголь советовал пользоваться этими отрывками уверенно, уверяя, что больше пи­сать комедий уже не будет. А на продолжавшиеся сетования Щепкина об отсутствии работы Гоголь отвечал:

«Это стыдно вам говорить. Разве вы забыли, что есть старые заигранные, заброшенные пьесы? Разве вы забыли, что для актера нет старой роли, что он нов вечно. Теперь-то именно, в минуту, когда горько душе, теперь-то вы и должны показать в лице свету, что такое актер. Переберите-ка в памяти вашей старый репертуар, да взгляните свежими и нынешними очами, собравши в душу всю силу оскорбленного достоинства».

Далее Гоголь продолжает:

«Вы напрасно говорите в письме, что стараетесь. Ваш талант не такого рода, чтобы стараться. Напротив, зрелые лета ваши только что отняли часть того жару, которого у вас было слишком много, который ослеплял ваши очи и мешал взглянуть вам ясно на вашу роль. Теперь вы стали в несколько раз выше того Щепкина, которого я видел прежде. У вас теперь есть то высокое спокойствие, которого прежде не было. Вы теперь можете царствовать в вашей роли, тогда как прежде вы все еще как-то метались... Благодарите Бога за всякие препятствия... Они необыкновенному человеку необходимы... Увидите, что для вас настанет еще время, когда будут ездить в театр для того, чтобы не проронить ни одного слова, произнесенного вами, и когда будут взвешивать это слово».

В этом же письме Гоголь увещевает Щепкина хорошенько разучить и разыграть «Ревизора», первой постановкой которого автор был недоволен, а через четыре года, в 1846 году, он желает, чтобы «Ревизор» был непременно поставлен вместе с «Раз­вязкой "Ревизора"». Но Щепкина «Развязка» привела в негодо­вание. Он ясно понимал, какое натянутое объяснение смысла «Ревизора» хочет дать Гоголь своей «Развязкой».

«Прочтя ваше окончание "Ревизора",— пишет Щепкин Гоголю,— я бесился на самого себя, на свой близорукий взгляд, потому что до сих пор я изучал всех героев "Ревизора", как живых людей... Отнять их у меня и всех вооб­ще — это было бы действие бессовестное. Я их люблю, люблю со всеми слабостями, как и вообще всех людей. Вы из целого мира собрали несколько человек в одно сборное место, в одну группу; с этими в десять лет я со­вершенно сроднился, и вы хотите их отнять у меня. Нет, я их вам не дам, не дам, пока существую. После меня переделывайте хоть в козлов, а до тех пор я не уступлю вам Держиморды, потому что и он мне дорог».

Через несколько лет (в 1852 году) Щепкину пришлось испытать тяжкое горе: закрыть гробовую крышку над прахом горячо лю­бимого им Гоголя. В то время всходило уже новое светило русской драматургии — появились первые произведения А. Н. Ост­ровского. Щепкин критически отнесся к новому направлению. Трудно определить истинную причину его нерасположения к про­изведениям драматурга, талант которого он уважал. Может статься, по мнению современника, он мало знал тот общественный слой, к которому принадлежат действующие лица в этих произведениях, или не находил в этих лицах истинного комизма, или изображение этого комизма казалось ему слишком реальным. В пьесах Ост­ровского Щепкин почти не выступал. Из главных типов Остров­ского он изобразил Большова («Свои люди — сочтемся») и Любима Торцова («Бедность не порок»).

Последнюю роль он играл лишь во время своего приезда в Нижний Новгород, в 1857 году. Об этой поездке Щепкина надо сказать несколько слов. На этот раз не гастроли потянули в самой середине зимы семидесятилетнего старика в Нижний Новгород. Он поехал туда, чтобы навестить проживавшего там, по возвращении из ссылки, своего друга и земляка, поэта Т. Г. Шевченко. Дружба между ними была давнишняя, и Щепкин имел большое влияние на Шевченко. Чтобы судить о том, как дорог был поэту его «единый друг», «великий чудотворец», как называет он артиста в посвященных ему стихотворениях, приведем несколько выдержек из дневника Шевченко, относящихся именно к 1857 году.

«Праздникам праздник и торжество из торжеств,— пишет 24 де­кабря Шевченко,— приехал М. С. Щепкин». А через шесть дней после отъезда Щепкина в Москву находим в дневнике Шевченко такую горячую, вылившуюся из души исповедь: «Шесть дней, шесть дней полной радостно-торжественной жизни! И чем заплачу я тебе, мой старый, мой единый друже? Чем заплачу я тебе за это счастье? За эти радостные, сладкие слезы? Любовью! Но я люблю тебя давно, да и кто, зная тебя, не любит? Чем же? Кроме молитвы о тебе, самой искренней молитвы, я ничего не имею». На следующий день Шевченко не успокаивается и отмечает в дневнике: «Я все еще не могу прийти в нормальное состояние от волшебного очаровательного видения. У меня все еще стоит перед глазами городничий, Матрос, Михайло Чупрун и Любим Торцов. Но ярче и лучезарнее великого артиста стоит великий человек, кротко улыбающийся, друг мой единый, искренний мой, незабвенный Михайло Семенович Щепкин». Когда Шевченко разрешено было жить в столице, он приехал в Москву и поселился у Щепкина На Шевченко, измученного житейскими невзгодами, Щепкин имел благодетельное, умиротворяющее влияние.

Из событий последних десяти лет жизни Щепкина замечательно общественное чествование его заслуг и таланта. В лице своих избранных представителей русское общество два раза почтило артиста торжественным признанием его заслуг. Особенно выде­лились эти чествования в то время, вообще небогатое выраже­ниями общественного мнения.

В апреле 1853 года Щепкин был уволен в отпуск на пять месяцев за границу, в Южную Францию и Италию, для излечения болезни своего сына. Перед отъездом друзья артиста устроили в честь него прощальный обед. 10 мая в саду при доме Погодина собрались почитатели Щепкина, чтобы напутствовать его добрыми пожеланиями. Тут были литераторы, профессора, артисты; го­ворили речи, читали стихи, посвященные заслугам и таланту отъезжавшего. Погодин говорил о влиянии Щепкина на произ­ведения Гоголя; Грановский восхвалял то терпение и тот труд, с которыми Щепкин неуклонно шел по пути личного развития и своего служения русскому искусству. В ответ на теплые при­ветствия Щепкин указывал на то, что не себе он обязан своей славой, но тому кругу, в котором вращался.

Еще большей торжественностью отличалось празднование пятидесятилетнего юбилея сценической деятельности Щепкина, 26 но­ября 1855 года. В честь юбиляра дан был торжественный обед в залах художественного класса. За обедом не было конца речам и приветствиям, в которых характеризовался Щепкин как артист и человек, и определялось его место среди знаменитых наших деятелей. Речи говорили М. П. Погодин, К. П. Барсов, С. П. Шевырев, Н. А. Рамазанов, С. М. Соловьев и другие. Письменные приветствия были прочитаны от М. Н. Каткова, П. Н. Кудрявцева, А. Д. Галахова, от московских и петербургских артистов и от петербургских литераторов: Гончарова, Тургенева, графов А. и Л. Толстых, Некрасова, Писемского, Майкова, князей Вяземского, Панаева, Дружинина и других.

Щепкинский праздник был первым юбилейным чествованием русского актера и до нашего времени единственным — и по своей форме, и по своему значению. Это было не личное торжество Щепкина, но торжество труда и таланта, воплощенных в артис­те-юбиляре.

На склоне дней своих Щепкин получил полную оценку своих заслуг, но и не думал почить на лаврах, хотя год от году силы его слабели, особенно стала изменять память. Случалось, что он забывал слова в середине роли или не знал, как начать ее. Это заставляло его еще больше работать, чтобы взять верх над ста­ростью. До известной степени сила воли и труд побеждали немощь. Даже за полгода до смерти у семидесятилетнего Щепкина, по отзывам критики, бывали такие чудные моменты игры, что зрители дивились бодрости артиста и классической художественности его исполнения, и лишь слабый голос обличал в нем упадок сил.

Щепкин не раз подавал в отставку, но дирекция не отпускала его. Это радовало артиста; он говорил: «Спасибо им, для меня расстаться со сценой значило бы расстаться с жизнью. Я могу быть полезен хоть своей бранью: меня, как старика, простят, а иной раз и послушают». В 1860 году Щепкин изъявил желание получать вместо поспектакльной платы по две тысячи рублей в год. Ему, может быть, уже казалось, что, благодаря большой поспектакльной плате и старости, его начинают обходить в ре­пертуаре. Желание Щепкина, «не в пример другим», было удовле­творено. В это время особенно трудно давались ему новые роли. В 1862 году он взял для своего бенефиса роль Кузовкина в «На­хлебнике» Тургенева. Он страшно волновался, не зная, хватит ли у него сил сыграть эту роль. Перед спектаклем он едва стоял на ногах, но, лишь вышел на сцену, почувствовал в себе прежнюю силу. Он одушевлялся и вырастал с каждой минутой, пока со­вершенно не овладел публикой.

В последние годы жизни Щепкин не переставал ездить в про­винцию, несмотря на дряхлость. Поездки эти уже не были так удачны, как в былое время. Ослабевшее здоровье Щепкина еще больше расстраивалось длинными переездами. Упадок сил когда-то любимого провинцией артиста отражался и на материальном, и на артистическом успехе.

В апреле 1863 года, с разрешения государя, Щепкин был уволен на лето в отпуск, в Крым, с сохранением содержания и с пособием в пятьсот рублей. Его радовало, что он еще не забыт, что его еще ценят. Путешествием в страну благодатного юга престарелый артист надеялся укрепить свои силы. Грустно было больному старику ехать в такую дальнюю дорогу одному, без привета, без призора. При встречах со знакомыми он жа­ловался на болезнь и скуку, но не ждал еще смерти и оживляйся под благодетельным влиянием южной природы. К болезни при­соединялась и нравственная тягота, которую он терпеливо должен был выносить.

Щепкин пробовал выступать на сцене, но публика не узнавала в дряхлом старике прежнего Щепкина и даже давала очень больно ему это чувствовать: был случай, что приходилось за отсутствием зрителей отменять даже такой спектакль, как «Горе от ума».

В Ялту Щепкин приехал совсем больной, страдая ужасной одышкой. Сначала он было поселился у своих знакомых, но вскоре безнадежно больного старика перевезли в гостиницу. По­следние часы жизни умиравшего были тяжелы для него. Кругом не было никого близких, и чужая рука закрыла очи великому артисту и человеку, весь свой долгий век жившему среди людей и для людей. Скончался Щепкин 11 августа 1863 года..

Похоронили его в Москве, на Пятницком кладбище, 20 сен­тября. Массы публики провожали похоронную процессию. Гроб с прахом Щепкина опустили в землю вблизи могилы друга и учи­теля покойного артиста, Грановского, как он сам завещал. На могильном памятнике Щепкина, представляющем большую ци­линдрическую глыбу, написано: «Михаилу Семеновичу Щепкину. Артисту-человеку». Эти слова содержат в себе глубокий смысл: они яснее и полнее пышных надгробий характеризуют жизненный путь Щепкина.