Проверка гипотезы о том, что вероятность наступленияПростите, тысячу раз простите, десять тысяч раз простите, сто тысяч раз простите, миллион раз простите! Кей, забудем все, что было, забудем наши ссоры, наши попытки друг друга уязвить, нашу обидчивость и задиристость. Предлагаю сложить оружие. Вы упрекаете меня в высокомерии, но я не просто отношусь к Вам как к равной, я преклоняюсь перед Вами, я сдаюсь, отбрасываю чрезмерную гордость и дурацкую спесь. Признание уже готово сорваться с губ, но я медлю, Кей, я все еще боюсь. Боюсь Вашей реакции, боюсь вожделенной встречи, которую столько раз представлял себе в деталях. И не решался назначить Для меня это будет встреча с самим собой, без фальши и притворства, без искусных масок и лживых речей. Тысячу раз я мысленно задавал вопросы и сам же на них отвечал. Тысячу раз я не смел задать их Вам. Молчание — главная беда рода человеческого. Я хочу излить Вам душу — и не могу... Поговорим лучше о книге! Спасибо за этот страшный подарок. Вы не можете представить, как глубоко он меня задел. Это было так сильно, так стильно, так больно! Как удар молнии, как пуля в висок! Любовь, скрытая от людских глаз. Тайна/Влечение плоти. Запретная страсть. А надо всем этим — жизнь, безразличная, безличная, — и человеческая природа, ненасытная, первобытная, распутная... Желающая все позабыть, покрыть пеленой беспамятства. И если время способно вылечить любую рану, то чего эти раны стоят, при чем здесь вообще любовь? Эта комната над отцовской лавкой.. «Там мы росли и были неразлучны. Там мы были свободны, понимаете, свободны. Там, на третьем этаже, мы были предоставлены самим себе и всегда соблюдали меру. С годами разница в возрасте сглаживалась. Мы понимали друг друга с полуслова, и это было кстати, мы одинаково страдали от вспышек отцовского гнева, которые весь день громовыми раскатами доносились из лавки». Эту историю я мог бы рассказать по памяти. Я мог бы сам написать эту книгу (хотя вряд ли / меня вышло бы так же талантливо, будем оценивать себя трезво...). «Подобные вещи случаются как бы сами по себе, совершенно естественно. Задним числом, восстанавливая последовательность событий, понимаешь, что иначе и быть не могло. Это продолжалось четыре года. Чуть больше четырех лет. И я нисколько этого не стыжусь. То были самые прекрасные годы моей жизни. Только тогда я, собственно, жил по-настоящему!» Кей, мое сердце готово вырваться из груди, но по-прежнему требует. «Еще... Самую малость». «Двое любящих, прожив много лет бок о бок и попритершись друг к другу, постепенно приходят к полнейшему, глубочайшему взаимопониманию, возникающему органически, неосознанно. Именно так и складываются счастливые тары... Мы были такой парой с самого начала, мы ладили так, будто у нас за плечами долгая совместная жизнь. Так оно, впрочем, и было...» Я цитирую по памяти, воспроизвожу то, за что моя память зацепилась. Она более не отличает правду от вымысла... Она ничего не понимает. Вы приложили раскаленное железо к моей кровоточащей ране, Вы взломали замок на моем измученном сердце, и я онемел, обессилел. Я все запустил: книжку, путешествия. Живу в четырех стенах с видом на горы, прекраснейшие горы в мире, а перед глазами — тонюсенькая книжечка, которую доставил мне в желтой сумке французский почтальон, не подозревавший, что подкладывает бомбу... Если Вы хотели мне отомстить, заставить меня сознаться в тщетности и бессмысленности прожитых лет, всех моих стремлений и свершений, сровнять меня с землей, растоптать ногами, то Вы достигли цели, Кей... Признаю себя побежденным... Джонатан КейБартольди «Дикие пальмы» Фекамп 26 апреля 1998 Джонатан! Я долго раздумывала над ответом. Я не знаю, что Вам сказать, просто не представляю. Я только что закончила работать, лежу на постели. День прибывает. Солнце забирается все выше и заливает скалы. Монастырские колокола23 сверкают все ярче. Постепенно распускаются листья, маленькие зеленые сигаретки. Деревянный мол, разделивший море пополам, сияет и скрипит, с двух сторон атакуемый волнами. Чайки следят за кораблями и, обнаружив в кильватерной струе рыбу, мигом кидаются в воду и снова вздымают вверх с окровавленной добычей в клюве... Слышно, как Жозефа расставляет на набережной столики, а Лоран кричит ей, что еще не время, слишком свежо, слишком ветрено. Такая погода в Нормандии не редкость. Натали отправилась к Рике и детям, у младшего ветрянка. Рике по вечерам куда-то уходит, ничего не говорит, возвращается поздно. За окном гигантский синий подъемный кран крутится, как флюгер, нагружая длинное красно-серое карго под названием «Вагенборг». Он напоминает аиста, стоящего на одной ноге. Мы похожи. Я тоже как будто стою на одной ноге... Я живу как флюгер, на ветру. Это продолжается не первый год. Эта книга перевернула мою жизнь, совсем как Вашу, Джонатан. Я уже давно ее не перечитывала: стоит перевернуть страницу, и я теряю всякое чувство реальности и сижу на отшибе, ослепленная, обездвиженная, обессиленная, лишенная последней надежды. Я хочу вновь пробудиться к жизни! Во что бы то ни стало!
Джонатан Шилдс Отель «Терраса» Сетм 1 мая 1998 Отвечу Вам строками Эмили Дикинсон, которую Вы, похоже, любите: «Почему?* — вопрошает любовь, Это все что любви остается. ^Почему?* —об эти три слога Разбиваются насмерть сердца. Так почему же, Кей, почему? Джонатан
Кей Бартольди «Дикие пальмы» Фекамп 5 мая 1998 Потому что однажды мне разбили сердце, Джонатан... И я не уверена, что обломки склеились. Потому что мне сделали больно, так больно, что я едва не умерла... Потому что я видела, как умирает некто удивительно на меня похожий: моя кровь, мое дыхание, мои легкие, кожа, волосы, зубы и даже улыбка, — а я осталась жить. Потому что я хочу любить жизнь вопреки всему. Вопреки всему. Весеннее солнце ударяет мне прямо в ноги, заставляя встать с постели... Море ласкает меня на рассвете, когда город еще только отряхивается ото сна. Гладкие камни на пляже привыкли к моим шагам. Волны, отступая, сообщают свой ритм камням. Соль на моей коже — лакомство для языка. И сыры мадам Мари. И пирожки месье Ленэ. И мидии с жареным картофелем в ресторане у Лорана и Жозефы. И нежное грубоватое сердце Натали. И белый свет маяка, мой единственный спутник в ночи. Всех прочих я гоню прочь. Вожделею, призываю, обнимаю, заманиваю... и обрубаю все связи. Одним ударом. Стремглав. Все прочие существуют до тех пор, пока длится физическое наслаждение, желание кожей почувствовать иную кожу, спрятаться в крепкие мужские объятия, отдаться в обработку, вспашку, просевку. На этот случай и пригодится трактор... Или очки, запотевшие от нетерпения, если вдруг захочется нежности. Впрочем, я ненавижу нежность, страстность, влюбленность, исходящие не от Него... От того, кто однажды утром отбыл прочь на своем корабле. Я смотрела, как он отплывает, сжимая в руке руку близкого человека, который тоже больше всего на свете любил мужчину, покинувшего нас в ту ночь. Чего ради? Кого ради? Ну почему, Джонатан? Почему он уехал? Я так и не смогла этого понять. И с тех пор предпочитаю одиночество. В маленькой комнатке с видом на море. С книгами, с чайками, которые смеются, с ветром и бурей. Это самые надежные спутники жизни. Они ничего не спрашивают, ничего не требуют. Любовь возникает, когда двое начинают делиться сокровенными мыслями, запретными тайнами. Все прочее — не любовь, а простое трение кожи о кожу, мимолетное наслаждение, после которого чувствуешь себя опустошенным, будто в твоем доме побывали грабители. Оставьте свою тайну при себе, а я приберегу свою. Вспомните старую женщину и священника из «Чужого дома». Огкреты созданы не для того, чтобы делиться ими с посторонними. Героиня книги забыла об этом и умерла. Что я о Вас знаю? И Вы хотите рассказать мне всю свою жизнь! Ну уж нет, Джонатан! Ограничимся беседами на книжные темы. В мире столько чудесных книг, чтобы сгорать от сострадания, тешиться иллюзиями и испытывать чужую едва тлеющую боль. В мире столько чудесных книг, позволяющих взлететь высоко-высоко и отбросить все вопросы. Желание возможности не ровня, Граница между ними так тонка, Что слово, сует готовое сорваться, В последний миг замрет на полпути. Эмили Дикинсон Такова жизнь. Кей Джонатан Шилдс Отель «Терраса» Сет 8 мая 1998 Так говорите же, Кей. Говорите! Я Вас умоляю, заклинаю, я все сделаю, чтобы заставить Вас заговорить... Если держать свои тайны под замком, они будут медленно разъедать Вас изнутри, нанесут Вам непоправимый ущерб. А Вы еще утверждаете, что любите жизнь. Чтобы «пробудиться», Вам просто необходимо избавиться от тяжкого бремени тайн, изгнать этих злых духов... Если Вы и дальше будете молчать, упрямиться и дичиться, Вы рискуете повторить судьбу героини «Чужого дома»: умереть в одиночестве, всеми покинутой. Мне кажется, наша встреча не случайна. Возможно, в моем лице судьба послала Вам незнакомца, рядом с которым Вам легче будет выговориться, освободиться от гнета страшных тайн, которые не дают Вам жить в мире с собой и другими... Разве это нормально — в тридцать два года оказаться в полной изоляции, не видеть ничего, кроме книг и покупателей, которые в отличие от Вас живут полноценной человеческой жизнью? Задайте себе этот вопрос и попытайтесь честно на него ответить... Джонатан Кей Бартольди «Дикие пальмы» Фекамп 15 мая 1998 Разумеется, ненормально! Но что прикажете считать нормой? Нормально ли появиться на свет у двух родителей, которые настолько не похожи друг на друга, что постоянно пребывают в замешательстве, в ужасе от того, какую жизнь они себе устроили? Нормально ли расти, затыкая уши руками, постоянно слушая стоны, жалобы, возгласы протеста, крики боли и невольно участвуя в бесконечных скандалах? Вешаться на шею первому встречному в надежде вдохнуть глоток свежего воздуха, вкусить немного любви? Жить в ожидании чуда? В жизни так мало нормального, Джонатан, особенно в жизни тех, кто потерял любовь... Любовь — великая обманщица, великая притворщица. Она забирает у тебя все, а потом* пресытившись, стосковавшись по свежим ощущением, улетает прочь, опустошать все новые сердца. Вот и пытаешься зацепиться за остатки плота. Привязываешься к городу и постепенно начинаешь его любить. Втягиваешься в чужую жизнь, и незнакомые люди день за днем становятся все ближе, и от мелких радостей твои раны рубцуются сами собой... Вот Жозефа с горечью и гневом рассуждает об арабо-израильском конфликте. Вот они с Лораном возятся на кухне, и на столе появляется золотистый морской язык и аппетитные устрицы. А ближе к ночи начинаются разговоры «за жизнь», и хозяева испытующе меня разглядывают. (Ей уже лучше? Она в порядке? Позабыла, наконец, своего беглеца?) А еще Натали и Рике; и славная мадам Мари, которая не очень-то понимает, в чем дело, но, когда я вхожу, достает из-под прилавка свои лучшие сыры; и месье Ленэ, который всегда готов порадовать одинокую девушку свежайшими плюшками и потихоньку подкладывает в пакет с выпечкой бесплатную шоколадку! Все они знают мою историю. Развязка случилась здесь, в Фекампе, у них на глазах. Они спасали меня общими усилиями, каждый по-своему. Говорят, нормандцы холодные и расчетливые, а я каждый день ощущаю, как за показной неприступностью бьются их горячие сердца. Они подобрали меня и отогрели. И на этой земле я построила себе убежище, другого слова не подберу. Так прячешься в спасательную скорлупу, так хватаешься за соломинку и заново учишься дышать. Потихоньку, шаг за шагом. Мелкие радости заполняют собой пустоту и тем самым возвращают тебя к жизни, когда настоящее счастье, огромное, пугающее, необыкновенное, навеки тебя покинуло. Я познала сполна это пугающее счастье и больше к нему не стремлюсь. Я не желаю ничего огромного, ничего выдающегося. Я хочу счастья простого и осязаемого, чтобы повиснуть на шее у того, кто это счастье принесет, обхватить его за плечи, войти в его сны и уже никогда с ним не расставаться... Не пытайтесь меня понять. Не заставляйте меня вспоминать. Продолжим лучше переписку просвещенных книгоманов... Так я чувствую себя в своей тарелке, болтливой и шаловливой, способной Вас рассмешить! Только прошу Вас, Джонатан, не требуйте от меня большего. Please, please...25 Кей
Джонатан Шилдс Отель «Юлий Цезарь» Арль26 19 мая 1998 Тогда я вернусь-Вернусь в Фекамп. Остановлюсь в гостинице и буду ждать. Буду ждать, пока Вы сами не расскажете мне свою историю. К черту путеводитель, к черту мой заказчик с его «правдой жизни». Наблюдений у меня и так уже порядком, а Гарибальди подождет! Я напишу роман, и продаваться он будет ничуть не хуже. Недаром же Сименон избрал Фекамп для одного из своих страшных детективов. Точного названия не помню, потому что читал давно, «Уцелевшие с Телемаха», если не ошибаюсь. Правда, ваш портовый город там обрисован так мрачно, что возникает желание держаться от него подальше. Мне уже приходилось писать: книги, сценарии. Я много всего продюсировал. Вы наверняка смотрели мои фильмы, они трогали Вас до слез и, может быть, заставляли смеяться. Среди них есть вполне приличные. У меня, что называется, «имя», я сделал неплохую карьеру. И, повторяю Вам, я не такой уж старик! Я согласился написать путеводитель, потому что за него предложили хорошие деньги, а я как раз «поиздержался». Издатель надеется, что книга с моим именем на обложке будет хорошо продаваться! В Фекампе в разное время жило столько писателей, что здесь, вероятно, в самом воздухе присутствует нечто, побуждающее людей браться за перо. Так почему бы и мне не рискнуть? Я вернусь, Кей, и буду ждать. Постараюсь быть терпеливым. Буду учиться. Джонатан Кей Бартольди «Дикие пальмы» Фекамп 23 мая 1998 И не вздумайте, Джонатан! И не вздумайте! Если эта угроза реальна, если Вы и вправду собрались возвращаться в Фекамп, я немедленно выйду за Жана-Бернара! Вчера вечером он сделал мне предложение. Солнце садилось в море, и зрелище это было таким захватывающим, что он наконец набрался смелости... Он принес бутылку шампанского. Мы распили ее на двоих прямо на скамейке, глядя на море, и он признался мне в любви... Я выйду за него замуж, и тогда Вы уж точно не вытянете из меня ни слова. Я буду принадлежать Хругому и свою тайну унесу в могилу. Буду безмолвной верной женой и попытаюсь сделать супруга счастливым, попытаюсь изо всех сил. Вы правы, Джонатан, Вы выбрали нужное слово, я действительно дичусь, страшно дичусь. Еще я страшно упряма. Ничто не заставит меня заговорить. Ни Ваш хитроумный план, ни Ваши приказы, ни Ваши угрозы. Мне не нравится, что Вы пытаетесь говорить со мной с позиции силы. Мне вообще не нравятся мужчины, которые воображают себя всемогущими и заставляют других страдать, убивают их в упор, не останавливаются ни перед чем, чтобы добиться своего. Ненавижу вельмож! Так и знайте! Кей Бартольди Р.5. В моих жилах течет кровь отца, человека грубого, свирепого и даже жестокого. Я не слишком горжусь своими генами, но если Вы будете мне угрожать, постоять за себя сумею.
Джонатан Шилдс Отель «Юлий Цезарь» 27 мая 1998 Ну, это уж слишком! Вздумали шантажировать меня скоропостижным замужеством? Скажите, Вы хоть капельку любите этого своего Жана-Бернара, такого славного, нежного и внимательного? Или он для Вас исключительно орудие мести? В таком случае я сдаюсь. Вы опять победили, Кей. Оставляю Вас в покое. Продолжу свое путешествие и не буду больше Вам досаждать.) С уважением, Джонатан Р.5. Последний вопрос дозволяется ли мне упомянуть в книге Вас, Ваш магазин, сыры мадам Мари, выпечку месье Ленэ, золотистый язык и аппетитные мидии Жозефы и Лорана? Такая, понимаете, «правда жизни».»
Кей Бартольди «Дикие пальмы» 1 июня 1998 Джонатан! Вы можете писать в своем путеводителе все, что Вам вздумается, давать все адреса и приводить все пикантные подробности. Если хотите, я даже пришлю Вам интересующие Вас сведения в письменном виде... При единственном условии — не возвращаться в Фекамп. Я могу также по-прежнему снабжать Вас книгами. Это единственное, что может нас связывать. С профессиональным приветом, Кей Бартольди Джонатан Шилдс Отель «Голубятня» Экс-ан-Прованс27 15 июня 1998 Дорогая Кей! Ваше письмо я получил позже, чем предполагалось. Я решил не заезжать в Марсель и Старый порт, оставлю их на другой раз... Теперь я остановился в Экс-ан-Провансе, в отеле «Голубятня», и думаю прожить здесь некоторое время. Прованс — излюбленное место отдыха американцев, и мне придется изъездить эти края вдоль и поперек в поисках «достопримечательностей». Боже, как я ненавижу это слово! Так и хочется весь день разглядывать собственные ноги, а затем описывать их в мельчайших подробностях! Но что делать, придется мне здесь торчать! Особого выбора у меня нет! Буду снова строить из себя паломника, одеваться по-походному, cтарательно любопытствовать и с чудовищным акцентом задавать дурацкие вопросы. В этих местах детские воспоминания преследуют меня неотступно. Ницца недалеко, к тому же мой отец любил далекие прогулки! С дружеским приветом, Джонатан Кей Бартольди «Дикие пальмы» Фекамп 28 июня 1998 Дорогой Джонатан! Вы что, специально выбрали этот отель? Дело в том, что я прекрасно его помню. Я однажды там останавливалась. Мне было примерно двадцать лет. Нас было трое. Я помню столики под платанами, большие зеленые ставни, фонтаны в виде дельфинов, глицинии, надоедливое стрекотание кузнечиков, камни, по которым я шлепала босыми ногами и все переживала, что мои следы мгновенно исчезают. Я спрашивала: «Ну почему они испаряются?» А Дэвид со смехом отвечал: «Какое же ты дитя!» — и это меня обижало. Его звали Дэвид. Это было двенадцать лет назад. Время летит так быстро, но воспоминания живучи. Неужели Вы не могли остановиться в другой гостинице? В Эксе полно гостиниц для американских туристов, а Вы почему-то выбрали именно эту? Я получила «Неизданные хроники» Ги де Мопассана, уникальную в своем роде книгу с предисловием Паскаля Пиа. Она выпущена парижским издательством «Пьяцца», но распространяется только в Нормандии. Хотите заказать? В одном увесистом томе собраны журнальные статьи Мопассана, которые до сих пор нигде не публиковались. Первая статья называется «Вечер у Флобера». Замечательная вещь. Портрет Гюстава Флобера за работой. «Он сидит в глубоком дубовом кресле с высокой спинкой, втянув голову в плечи. Маленькая шапочка из черного шелка, наподобие скуфьи, едва прикрывает его затылок, и длинные седые пряди, с завитками на концах, ниспадают на спину. На нем необъятный коричневый халат. Его лицо, с пышными белыми усами посередине, склонилось над бумагой, и кончики усов тоже устремлены вниз. Глядя на исписанный лист, он то и дело пробегает его вдоль и поперек пронзительным черным зрачком, который крошечной точкой сияет на фоне больших голубых глаз, обрамленных длинными темными ресницами. Он работает с упрямым остервенением, пишет, зачеркивает, исправляет, втискивает между строк, залезает на поля, выводит слова поперек страницы, и от сильнейшего умственного напряжения стонет, как дровосек». Вы знали, что у Флобера глаза были голубые, а ресницы — темные? И что волосы у него «падали на спину»? «Время от времени... он берет листок в руки, подносит к глазам и, опершись на локоть, высоким пронзительным голосом декламирует написанное. Он прислушивается к ритму собственной прозы, на мгновение замолкает, будто пытаясь уловить ускользающий звук, играет интонациями, умело расставляет запятые, будто планирует остановки посреди длинного маршрута: ибо фонетический контур фразы должен в точности повторять движение мысли и, следовательно, пауза есть передышка для ума. Он работает с нечеловеческим напряжением. Четыре страницы титаническим усилием превращаются в десять блистательных строк. Щеки раздулись, лоб покраснел, мускулы дрожат, как у боксера на ринге. Он отчаянно сражается с собственными идеями: хватает, укрощает, приручает, загоняет в железную клетку текста, так что они постепенно обретают кристально чистую форму. Он подобен сказочным богатырям, его творения бессмертны, будь то «Мадам Бовари», «Саламбо», «Воспитание чувств», «Искушение святого Антония», «Три повести» или «Бувар и Пекюше», с которыми мы познакомимся уже очень скоро». И вот уже мне кажется, будто кто-то звонит в дверь! Другой титан явился, чтобы затмить собой гения французской словесности. Имя его Иван Тургенев. А за ним следуют Альфонс Доде, и Золя, и Эдмонд де Гонкур, и многие другие, и мы как будто присутствуем при их разговоре! Надеюсь, Джонатан, Вам уже не терпится испытать то же самое! Я с таким упоением погрузилась в мир этой книги. С Вашей стороны было бы непростительной глупостью отвергать мое предложение... И все-таки, черт побери... Отель «Голубятня»... Это наводит на раздумья. Не кажется ли Вам, что наша встреча, вернее, наша переписка, по сути своей не случайна? Что она несет некий тайный смысл, о котором мы не подозреваем? Вы меня озадачили, и не в первый раз... Впрочем, мне пора, меня ждет Мопассан... Почти пятьсот страниц: подумайте хорошенько, прежде чем делать заказ! Не забывайте также, что я по-прежнему Ваш должник, то есть, я хотела сказать, сумма Вашего кредита все еще велика... Кей Бартольди Джонатан Шилдс Отель «Голубятня» Экс-ан-Прованс 3 июля 1998 Кей! Разумеется, я мечтаю получить эту редкую книгу! Причем немедленно! Я «фанатею» от Флобера! Специально так говорю, чтобы Вас побесить. Не дразнить Вас совсем — выше моих сил, но обещаю блюсти меру. Не хочу расставаться с книготорговицей, которая потчует меня столь изысканными редкими блюдами! Знаете, какую истину часто повторял Флобер? «Почести портят! Титулы отупляют! Чины позорят!» И добавлял: «Это следует писать на стенах». Надо было мне прислушаться к его совету и не читать ничего, кроме надписей на стенах. А вот еще одна глубокая мысль, почерпнутая в блистательных флоберовских письмах. «Вы жалуетесь, что женщины скучны, так смените пластинку!» Это была еще одна попытка Вас подразнить, милая Кей. С нетерпением жду посылки. А пока что я наслаждаюсь стрекотанием кузнечиков, возлежу на глициниях и поглаживаю кору платанов Джонатан, пастушок
Кей Бартольди «Дикие пальмы» Фекамп 10 июля 1998 Дорогой Джонатан! Книжка отправилась к Вам еще вчера, упакованная в плотную бумагу и перевязанная ленточками. В магазине полно народу. В летнюю пору особым спросом пользуются карты, путеводители, атласы, открытки, кулинарные книги, пособия «сделай сам» и все такое. Юная Дженифер (девочка, которую я «спасла», пристрастив к чтению) вчера отбыла на каникулы в детский лагерь. Перед отъездом она попросила приготовить побольше книжек (собирается читать прямо в палатке), взяла почти все, что я ей предложила. В карманном варианте. Она читает так старательно, с таким пиететом... если книга ей не понравилась, я бесплатно меняю на другую. (Например, «Молчание моря» Веркора показалась ей слишком скучной!) Зато полюбившиеся книги она оставляет, чтобы потом перечитывать: «Это было здорово, Кей, так здорово!» Ее мать бесконечно мне благодарна: Дженифер переходит в девятый класс с гордо поднятой головой. Я специально рассказываю эту историю, чтобы предупредить Ваш вечный цинизм («Живите счастливо средь Ваших книг!»), Ваше скрытое ерничанье в общении с «провинциалкой»... видите, я все лучше предсказываю Ваше поведение. Молодой человек, которому я присоветовала книгу для признания в любви, вчера женился, и я была приглашена на торжества. Свадебные пиры в этих краях продолжаются двое суток, причем есть приходится непрерывно. В каждую смену непременно подаются рыба и мясо, и все это запивается изрядным количеством местного вина! Я вышла оттуда покачиваясь, домой брела, как в тумане! Прямо как в романе «Мадам Бовари»! Кажется, ничего с тех пор не изменилось, то есть обычаи и традиции остались прежними, только женщины теперь другие. Они уже не такие мечтательные, не такие доверчивые и, главное, не позволяют себя увлечь в пучину безумной призрачной любви. Вчера, сидя на веранде в ресторане у Жозефы, я подслушала разговор двух барышень и не жалею об этом. Они беседовали о мужчинах. Уж кого-кого, а этих подружек Флобер не стал бы обзывать «скучными». Одна из них, порвав в три часа пополудни с приятелем, в семь вечера переспала с другом сестры! Она чувствовала себя обманутой после неудачного трехлетнего романа и решила таким образом отыграться! Лямки легкого платья, падая с плеч, открывали загорелый округлый бюст, обладательнице которого так хотелось отведать новых мужчин и свежей плоти, вкусить мгновенного экстаза. Все это было столь вопиюще откровенным, что мне стало за нее стыдно! Я сидела как в воду опущенная и в то же время припоминала, что когда-то вела себя так же, говорила то же самое и с той же легкостью прыгала в чужие, еще не остывшие постели. Какое страшное зло причинили нам мужчины? Почему мы рвемся ранить, мстить, поступать так же, как они? Каждая из нас, по сути, маркиза де Мертей28... Печально... И перестаньте, пожалуйста, рассказывать мне про свой отель, а то я сразу делаюсь слабой и мечтательной! Когда-то я была здесь так счастлива... Кей
Джонатан Шилдс Отель «Голубятня» Экс-ан-Прованс 13 июля 1998 Посылку пока не получил, но, думаю, ждать осталось недолго. У меня еще остался кредит? Боюсь, как бы Жан-Бернар не занес меня в черный список Кстати, когда же Ваша свадьба? Ну вот, опять я задаю нескромные вопросы, Вы меня скоро возненавидите. Даю задний ход, отныне я буду соблюдать дистанцию. Я познакомился с местной девушкой и сегодня вечером, выпив для храбрости, отправлюсь с ней на праздничный бал. Говорят, самые красивые француженки живут в Эксе, и не зря говорят... Моя спутница прелестна и к тому же любит читать! Желаю Вам хорошо потанцевать под залпы фейерверка! Вперед, сыны отчизны милой! Джонатан, патриот Р.S. Я подружился с владельцем отеля, славным пожилым господином, который снабжает меня ценной информацией... Он еще пятнадцать лет назад отошел от дел, и гостиницей теперь управляют его сыновья. Он тяготится ролью пенсионера, ищет, с кем бы поговорить, кому излить душу. Он помогает мне добывать сведения для путеводителя, а я прожигаю деньги в отеле! У него великолепная память, и наблюдателен он необычайно. Со стороны кажется, будто он слоняется по гостинице совершенно бесцельно, однако на самом деле он ежедневно делает заметки, пишет историю всех своих постояльцев. Он собрал уже несколько тетрадей в аккуратном переплете и мечтает написать роман о человеческих судьбах, благо наблюдений накопилось достаточно. Даже название уже придумал: «Записки трактирщика». Неплохо, да? Он забавляет меня своей темпераментностью, умиляет своим добродушием и поражает своей редкой памятью! Когда-нибудь, когда Вы перестанете на меня дуться, я с удовольствием Вас с ним познакомлю... Его взгляд напоминает флоберовский: маленькие сверлящие глазки видят тебя насквозь, пронзают, как пойманную бабочку! Иногда он смотрит на меня так, что становится не по себе! Такое ощущение, что мы встречались в предыдущей жизни. Брр...
Кей Бартольди «Дикие пальмы» Фекамп 14 июля 1998 Магазин закрыт. Сегодня у меня выходной! Вот уже несколько дней солнце палит так, что раскаляются крыши, а люди бредут вдоль стен в отчаянных поисках тени. Я пишу это письмо просто так, потому что хочу испытать новую ручку и новый блокнот, подаренные клиентом в благодарность за ценные советы! Я люблю школьные наборы, так и тянет снова сесть за парту! Они пленяют меня своей свежестью, запахом клея и чистой бумаги. Я пишу это письмо, потому что сегодня чудесный день. Я пишу это письмо, потому что люблю выводить слова на белом листе. Я пишу это письмо, потому что Вы далеко, потому что диалог наш — заочный. Я пишу это письмо, потому что мне хочется с кем-нибудь поговорить, просто поговорить, безо всякой причины. А Вы, в некотором роде, мое доверенное лицо! Сегодня я проснулась очень рано, села на велосипед (красный «Житан», восемнадцать скоростей!), доехала до пляжа в купальном халатике (половина восьмого, кругом ни души!) и прыгнула в воду. Море, гладкое как ладонь, раскрыло мне свои объятия. Рыбацкие лодки маячили вдалеке. Я плавала до тех пор, пока не выбилась из сил, а потом, перевернувшись на спину, принялась разглядывать мрачные отвесные скалы, еще не тронутые солнцем, которое позднее выкрасит их в золотисто-розовые тона, придавая тем самым более приветливый вид. Каждое лето человек десять устремляются вниз с этих проклятых скал, чтобы свести счеты с жизнью! Я не продаю «Пособие для самоубийц», но его регулярно спрашивают! В одном я уверена: сегодня утром на берегу никого не было... Мне повстречался только пожилой господин, гулявший с собачкой по молу. Он смерил меня презрительным взглядом, будто своим неуместно ранним купанием я глубоко его оскорбила! Все, хватит нежиться на пляже, поспешу в Вальмон29. Там сегодня большая ярмарка. Я Вам еще напишу. Испытаю свой новый комплект в Вальмоне. До скорой встречи... Ну вот, я уже на месте! Стою у подножия прекрасного замка, в котором вырос Делакруа. Здесь он сделал первые шаги и впервые взял в руки уголь! (Вы читали его «Дневник»? Пришлю Вам эту увесистую книжку без предварительного согласия с Вашей стороны! Позволю себе маленькую вольность по случаю национальной, праздника!) Ярмарка оказалась невыразительной, и все-таки мне удалось купить (за пять франков!) карманное издание «Старой любовницы» Барбе д'Оревильи. Я порядком проголодалась... Я собрала мокрые волосы в пучок при помощи единственной шпильки, все еще чувствую кожей морскую соль, но купание уже позади. Мне вдруг страшно захотелось позавтракать и, вгрызаясь в продолговатый бутерброд, погрузиться в чтение, прямо сейчас, не медля ни минуты. Меня охватил приступ книжного голода! Я вошла в кафе. Завсегдатаи с опухшими красными носами, расположившись у барной стойки, уже вовсю хлебали водку, думая о чем-то своем. Я села за столик на улице, достала только что купленную книгу, слегка пожелтевшую, с потрепанными краями и надписями на полях... и первые же слова нахлынули теплой волной солнечного света! «Ветреной февральской ночью 183». года дождь хлестал по стеклам квартиры, расположенной на улице Варенн, обставленной с жеманством, характерным для той эпохи, полной эгоизма, но отнюдь не величия». «...эпохи, полной эгоизма, но отнюдь не величия», не о нашем ли времени идет речь, Джонатан? «В будуаре сидела престарелая маркиза де Флер, которая, будучи молодой, соблазну противилась не сильно, а теперь уже не противилась вовсе». Я перенеслась в ее спальню, в ее историю, которую знаю наизусть, но всякий раз, читая эту книгу, я обнаруживаю в ней что-нибудь такое, чего не замечала прежде. Бывает, смотришь в очередной раз знакомый фильм, и вдруг в поле зрения попадают детали, на которые до сих пор ты не обращал внимания. Это чувство Вам, разумеется, знакомо! А теперь представьте: я сижу за столиком в кафе, читаю и пишу. Получается своего рода прямой репортаж! Владелец только что принес мне чашку кофе (от нее идет пар!), тартинки с маслом, стакан воды и сразу счет. Я поблагодарила его, почесала нос и подбородок (морская соль беспощадно разъедает мою нежную кожу, я чувствую себя этакой принцессой на горошине!). Обмакнув тартинку в кофе, я снова погрузилась в чтение. «Впрочем, Эрмангарда была достойна своего каролингского имени. Она была гордой, гордой и нежной — пагубное сочетание». Буду читать дальше... Скоро продолжу, Джонатан! Ну вот, Джонатан, я жадно проглотила всю книгу... Даже не помню, сколько чашек кофе я выпила, увлекшись страстным романом Веллини, Марини и Эрмангарды. Солнце уже парило высоко над черепичными крышами; за соседними столиками сменялись деревенские жители; завсегдатаи делали ставки, облокотившись о барную стойку, и, опрокидывая стакан за стаканом, постепенно наливались кровью; между столиками носились дети; женщины, моргая от света, подставляли лицо июльскому солнцу; мужчины вытирали лоб платком, а я все читала. Все читала и читала. Постепенно людей вокруг становилось все меньше, словно их незаметно подменяли слов; Я повторяла шепотом целые фразы, некоторые пассажи перечитывала по нескольку раз и порою, не справившись с силой слов, откладывала книгу в сторону. «Святость первой любви». О, как мне это знакомо: нежность, чистота, невинность девочки, которая любит в первый раз... Отдается целиком, искренняя, неискушенная. «Можно просто любить и быть любимым, но бывает еще и наука любви, и законы ее непреклонны». Я знаю, как жестоки в любви зрелые женщины, прошедшие через все муки и страдания, изучившие все приворотные зелья и тактические приемы. Я была Эрмангардой и Веллини. Красивой и нежной, жестокой и несчастной. «Моя кровь смешалась с твоей, и в этом ее волшебство: моя кровь будет вечно течь в твоих венах!» Я знаю, что значит жить в мире двоих. «Одиночество необходимо любви, чтобы не задохнуться». Мне знакома восторженная болтовня влюбленных, «этот разговор о пустяках, которые так много значат для двух сердец». Я узнавала себя на каждой странице: на нормандском берегу, в потаенных бухтах и на отвесных скалах, в отчаянных бегах, в радости и в горе — всюду был а я. Я побывала в сердце Эрмангарды, которая чувствует, что ее любовь под угрозой, «когда прикосновения любимого кажутся лицемерными, и счастье улетучивается само собой». И в сердце Веллини, которая ищет любви, как дерзкая попрошайка, и, живя в жалкой лачуге, все надеется встретить мужчину, которого любит больше всего на свете. «Я не чувствовала, как течет время. Я часами бродила по песчаному берегу, ждала тебя среди пустынных дюн: но ты так и не пришел». А он, оказавшийся меж двух огней? Рино де Марини. «Сильная натура, подверженная неистовым приступам страсти. В нем уживались тем пераментность и хладнокровие, редкое сочетание, от рождения присущее великим игрокам и политикам. Марини даже в экстазе способен был на здравое размышление и трезвый расчет». Все сильные мужчины таковы. В любовном упоении они продолжают обдумывать и прикидывать, и ничто не заставит их отказаться от принятого решения. Таков мой горький опыт... Марини одновременно сильный и слабый. По крайней мере, так его характеризует в предисловии Поль Моран. Бывают мужчины сильные, бывают слабые. Барбе д'Оревильи сам пережил нечто подобное, но нашел в себе силы порвать с любовницей, горячей и развратной испанкой. «Пламя страсти разгоралось все неистовее, и вдруг, резко отпустив ее руку и взгляну на нее, как никогда прежде, я радостно воскликнул: «Посмотрите на меня сударыня, Вы видите меня в последний раз...» Она застыла посреди тротуара, и я плавно вышел из ее жизни, так покидают тюремную камеру через дырку в стене». «Она застыла посреди тротуара, и я плавно вышел из ее жизни...» Почему мы не любим мужчин, которые никуда не уходят, с которыми нам не суждено испытать нестерпимую боль покинутой женщины? Почему мы ждем, что большое чувство обернется великим страданием? Почему нас так прельщает восхитительная пытка любви? Может, Вы, будучи искушенным в вопросах любви, сумеете ответить на мои вопросы? Солнце близится к закату. Все столики опустели, и владелец кафе ждет, когда я наконец уйду. Я вырываю из блокнота страницы, усеянные словами, и слова эти не рвутся танцевать «под залпы фейерверка», а, напротив, пробуждают мучительные воспоминания, будоражат незакрывшуюся рану. Кто сказал, что чтение — невинное занятие. Иногда выйти сухим из воды не удается. Книги таят опасность. Роман д'Оревильи вырвал у меня признание, на которое я бы не решилась даже под пыткой... У меня кружится голова, сейчас отнесу письмо на почту... Танцевать на праздничном балу я сегодня не буду. Кей
Джонатан Шилдс Отель «Голубятня» Экс-ан-Прованс 18 июля 1998 Кей! У меня нет готовых ответов, одни вопросы. Я не согласен, что мужчины делятся на сильных и слабых. Один и тот же человек при одних обстоятельствах будет сильным, а при других — слабым. Я тоже был слабым и сильным, жестоким и нежным, великодушным и расчетливым, храбрым и трусливым. Я испытывал гордость и стыд, страшный стыд. Я бы хотел рассказать Вам гораздо больше, Кей, если бы Вы только позволили. Может быть, однажды Вы захотите меня выслушать... Послепраздничный Джонатан Кей Бартольди «Дикие пальмы» Фекамп 22 июля 1998 В начале лета у меня завелась презабавная покупательница. Вечером, часов этак в шесть, звонит дама, судя по голосу, немолодая, и заявляет, что разговаривать будет только со мною лично. Далее, тоном, не допускающим возражений, она, неторопливо растягивая слова, диктует мне названия книг и точные выходные данные: издательство, цена, количество страниц, дата выпуска. Заказывает она в основном книги по истории. В ее голосе нет ни доли иронии, ни капли симпатии, ни малейшего желания общаться. Она разговаривает со мной, как с поставщиком. Книги с приложенным счетом должны быть на кассе к определенному часу, за ними заедет курьер. Она платит точно по счету и никогда не приходит сама. Кто она такая? Приезжая она или местная? Почему для нее так важно сохранить анонимность? Может быть, у нее тоже есть своя тайна? Не все пожилые дамы ведут себя столь высокомерно и неприступно. Например, мадемуазель Иветт, в прошлом — преподаватель английского, каждый вторник заходит ко мне по дороге из Монопри30 с сумочкой на колесиках и заполняет ее альбомами по искусству. Она покупает у меня два-три альбома в неделю. Должно быть, у нее приличная пенсия или солидные сбережения! На старости лет некоторые заводят котов, она же предпочла окружить себя книгами... Она ходит по-утиному, но от привычки носить черные туфли на каблуках и белые носочки не отказывается. Раз в неделю она ездит в Гавр, в Музей Мальро, и каждый свой визит посвящает одной-единственной картине. Стоит и долго ее разглядывает, а потом покупает альбом, посвященный этому художнику. Глаза ее всегда светятся радостью, и говорить о картинах она может часами. Вы бывали в Музее Мальро? Чудесный музей с видом на море, в котором собрано великое множество картин Будена. Ему посвящена целая стена: масло, акварели, рисунки с изображением коров. Все вместе производит потрясающее впечатление. Вчера один английский моряк, для которого мне удалось добыть карту подводных течений Ла-Манша (стоит она не хило!) прислал мне ящик великолепного Бордо с запиской — «Прелестной владелице книжной лавки от Джона». Еще мне вчера пришлось иметь дело с маленьким мужичком (росту в нем было метр пятьдесят пять, не больше!), сухоньким, нервным, с прозрачной кожей, под которой видны были все сосуды. Он искал полное собрание проповедей Боссюэ и был страшно недоволен, что в магазине их не нашлось! Он рыскал среди полок, пожимал плечами и, произнося в полголоса названия книг, нашептывал: «Распутство, какое распутство!» Мы с Натали смеялись, как ненормальные... Я рада, что Натали немножко развеялась, потому что жизнь у нее сейчас непростая: отношения с Рике разладились. Она подозревает, что у Рике завелась любовница, но тот все отрицает и в знак протеста ночует в машине. Она проверяет, какие звонки он делал с мобильного в течение дня, и даже обратилась в телефонную компанию с просьбой прислать расшифровку! Работает она так же старательно, но выглядит растерянной, грустной, усталой. Дымит, как паровоз, под глазами — мешки. Я за нее волнуюсь. Стоит страшная жара, и я каждое утро спозаранку сажусь на велосипед и еду купаться. И каждое утро встречаю брезгливого пожилого господина с собачкой! Я читаю свежие поступления и выбираю, что закупать и что «продвигать» (словечко из нашего жаргона). Некоторые авторы чересчур серьезно относятся к собственному творчеству, после каждой строчки довольно вздыхают. Вспоминается Флобер... Ну вот, Джонатан, с пирожным покончено, пора за работу. Июльская Кей
Джонатан Шилдс Отель «Голубятня» Экс-ан-Прованс Кей! 28 июля 1998 Сегодня чудесный теплый день, платаны отбрасывают длинную тень, вода в бассейне прогрелась до двадцати восьми градусов, журчат фонтаны, фиолетовые глицинии тянутся к солнцу... Джонатан, курортник
Кей Бартольди «Дикие пальмы» Фекамп 2 августа 1998 Вы пасуете, нет, Вы точно пасуете... Или послеобеденный отдых с местной красавицей отнимает у Вас все силы? Или бурные ночи утомляют Вас до такой степени, что Вы не в состоянии двигать пером по бумаге и даже пальцами по клавиатуре? Стало быть, синий чулочек из Фекампа Вам наскучил?
Джонатан Шилдс Отель «Голубятня» Экс-ан-Прованс 8 августа 1998 Кей Дражайшая Кей! За пределами Фекампа тоже бурлит жизнь... Вы этого не знали? Джонатан, космополит Р.S. Похоже, читать Вы перестали вовсе...
Кей Бартольди «Дикие пальмы» Фекамп 13 августа 1998
А для меня в один прекрасный день жизнь за пределами Фекампа перестала существовать. Наверно, поэтому я осталась жить здесь. Замкнулась в своей скорлупе... Своей крошечной скорлупке... Кей, провинциалка
Джонатан Шилдс Отель «Голубятня» Экс-ан-Прованс 18 августа 1998 Но вокруг огромный мир... Так зачем же терять время? Зачем одиноко жить в крохотной комнатушке? Знаю, знаю. Вы скажете, что ЖаН-Бернар — чудесный человек, но действительно ли он так Вам дорог, признаться, я слабо в это верю. И так ли он чудесен, вот в чем вопрос. В мире столько других закатов, и бутылок шампанского, и скамеек с видом на море... Джонатан, авантюрист Кей Бартольди «Дикие пальмы» Фекамп 22 августа 1998 Намек поняла, оставляю Вас в покое. Вы мечтаете о больших просторах, а я, знай себе, занудствую. Прилагаю чек на двести шестьдесят три франка, весь Ваш остаток. Посылаю Вам «Дневник» Делакруа и прекрасную книгу об Эжене Будене, провинциальном, с Вашей точки зрения, художнике! Прощайте, Джонатан! Кей Бартольди
Джонатан Шилдс Отель «Голубятня» Экс-ан-Прованс 28 августа 1998 Милая Кей! Как Вы поживаете? Как магазин? У Вас все так же жарко? И все так же пурпурно-красен солнечный диск на закате? Как там сыры мадам Мари? Пирожки месье Ленэ? Все такие же аппетитные? Встречается ли Вам по утрам пожилой господин с собачкой или он умер от холода, наблюдая Ваши заплывы? Долой приличия! На войне как на войне! Я узнал про Вас много интересного... Ах, бедная девушка скрывается в провинции Ах, она решила всецело посвятить себя книготорговле! Ах, этакая библиотечная мышь, ходячая энциклопедия! Ах, о любви мы говорим так отрешенно-искушенно, будто ничто в этой жизни не может нас потрясти, истинное наслаждение и страдание мы уже познали. Непонятно одно... Что, позвольте спросить, Вы делали в «моем» отеле с прекрасным, импозантным молодым человеком? По словам владельца, Ваш спутник был незаурядной личностью, устремленной к славе и успеху, гигантом, призванным всего в этой жизни достичь, игроком, романтиком, соблазнителем, при одном взгляде которого во всякой встречной женщине просыпалось неистовое желание. Так чем же, дорогая Кей, занимались Вы в провансальских гостиницах, с кем в уютных мягких постелях делили свою раннюю юность? На окружающих Вы взирали так сурово! Всех держали на расстоянии! Вы были тихи, почти бессловесны, в Вашем вечно настороженном взгляде угадывалась редкая чувственность и жажда наслаждения. Вы были подобны гибкой дикой кошке, и только он один, этот загадочный юноша, бывший на десять лет Вас старше, способен был Вас укротить и повсюду возил за собою вас обоих, брата и Вас... Вы никогда не выпускали Его руку... Вы следовали за Ним неотступно, как тень... Вы ловили Его улыбку. Владелец гостиницы рассказал мне вашу историю. Недаром у него такие обширные записи... Вам еще не было двадцати, Кей. Вам было всего шестнадцать... Вы меня обманули. Должно быть, перепутали от волнения... Он выдавал себя за вашего отца. По легенде вы с Марко были его детьми. Он заполнял формуляры. Дэвид Бойл, Койл, Роил... Вся эта версия с отцовством звучала совершенно неправдоподобно, но мой трактирщик сделал вид, что поверил. Он сказал, что вы были прекрасны, все трое. Вы были так хороши, что дух захватывало/При виде такой красоты самый бездарный художник из тех, что наводняют окрестности своей мазней, стал бы писать шедевры! Так сказал владелец гостиницы. Девочка с волосами, черными, как пылающий уголь, мальчик, чья золотистая шевелюра подобна была спелой пшенице, и их покровитель, великолепный, царственный, столь уверенный в своей неотразимости, что никто не смел ему Перечить. Вы поселились в огромном номере: спальня для братика с сестренкой, спальня для взрослого господина. Одна постель в вашей спальне всегда оставалась неразобранной... И даже за обедом вы не разнимали рук. И старались друг на друга не смотреть, боялись не совладать с собой... И лицо Ваше наливалось краской, стоило другой женщине хоть на самую малость приблизиться к нему, поэтому ваш столик непременно обслуживали мужчины... Вы всегда сидели в одном и том же месте, чуть поодаль, под самыми платанами, и шум фонтана заглушал ваш разговор. Впрочем, Вы все больше молчали! Зато он говорил непрестанно, говорил гордо, надменно, с чувством собственного превосходства. А брат сидел и слушал, и вид у него было потерянный. В этом страстном романе он был доверенным лицом, приживалой, живым канделябром... Он был так поглощен вашими отношениями, что перестал смотреть на женщин! А ведь ему было восемнадцать лет, в этом возрасте все только и делают, что увлекаются и рвутся в бой! Вы пробыли в «моей» гостинице две с половиною недели. «Покровитель» показал вам все окрестные сокровища. Гору Святой Виктории вы изучили досконально. Иногда Вы даже ссорились с братом, Вам так хотелось бы понежиться у бассейна, но стоило Ему подать Вам знак, и Вы послушно вставали, недовольно, но послушно, а брат следовал за Вами, будто некая таинственная сила не позволяла ему держаться на расстоянии. Вечером, изголодавшись друг по другу, Вы с возлюбленным устремлялись в cпальню, а брат шлялся по холлу, смотрел телевизор, причем все подряд, не выбирая. Он поглядывал на часы, и в глазах его была пустота. А потом вы втроем отбыли в Париж. У «покровителя» был огромный автомобиль, из тех, что приводят девушек в особый трепет. Он оставил свой парижский адрес девятнадцатый округ, улица Сантье-Мари, дом 20. Вы ведь тоже там жили, Кей? Я поискал в Интернете. Я знаю, что Вы ненавидите все эти кабели и шнуры, телевидение и всемирную паутину, а я нахожу их полезными. Так, например, по адресу улица Сантье-Мари, дом 20, отыскалась «Пиццерия Бартольди», точнее «Пиццерия Джузеппе Бартольди». Владелец сменился четыре года назад, но название осталось прежним, благо заведение пользовалось успехом! Хозяйка пиццерии пообещала прислать мне информацию, хочет угодить в путеводитель. Дама, кстати сказать, попалась словоохотливая! Она поведала мне, что хватка у Джузеппе была железная, и все домочадцы были у него под каблуком. Кроме прибыли, его мало что интересовало. Отцовский инстинкт дремал в нем беспробудно. Двое его детей были неразлучны, как карамельки в общей упаковке. Жена, тихая ласковая англичанка, медленно угасла, не вынеся его тяжелого нрава. После смерти жены он проникся страстью, точнее, похотью, к одной из официанток, послушной грубоватой сицилийке по имени Мария, и зажил с ней гражданским браком. И тогда двое его детей, мальчик и девочка, навсегда покинули свою комнату на третьем этаже и перебрались к некоему господину, чей отец в свое время эмигрировал в Америку и, работая в кинобизнесе, сколотил приличное состояние! Итак, мы возвращаемся к Нему, нашему «покровителю»... Теперь они жили втроем, девочка, мальчик и «покровитель». У него была просторная холостяцкая квартира с одной спальней на последнем этаже того же дома. Слухи быстро разнеслись по всему кварталу, но при виде девочки все замолкали, столь убийственным был взгляд ее огромных черных глаз! «Любовь втроем, — перешептывались сплетницы, — Подумать только, девочка ведь совсем еще ребенок! И к тому же родные брат и сестра, неужели они тоже...» Отца мало волновало происходящее. Дела его пошли в гору. Мария оказалась куда выносливее и покладистее покойной жены, так что в глубине души он был даже доволен, что избавился от своих отпрысков... Он умер четыре года назад. Удар хватил его прямо у плиты, и в считанные секунды его не стало. Дети продали отцовский бизнес И исчезли. Больше никто их в этом квартале не видел. «Покровитель» продал свои апартаменты несколькими годами раньше, и с тех пор дети в доме не показывались. Это все, что было известно новой хозяйке. Потом она принялась нахваливать свои пиццы, которые буквально тают во рту, и свежие морепродукты, и отборные пасты, и восхитительный шоколадный пирог, «нежный и сладкий, с хрустящей корочкой». Она, вероятно, решила, что я все записываю! Я и вправду записывал, Кей, но только то, что касалось Вас! Истории из жизни зачастую куда увлекательнее, трогательнее, безумнее надуманных романных страстей... Если Вы та гордая искренняя женщина, какой я Вас представляю, если Вы действительно любите точность во всем, как признались сами, Вы, конечно, расскажете, что происходило на самом деле, потому что хозяйка пиццерии, вероятно, намеренно сгущала краски и добавляла пикантные детали, чтобы сделать рекламу своему заведению. Бесконечно взволнованный Джонатан Кей Бартольди «Дикие пальмы» Фекамп Ъ сентября 1998 Кто Вы на самом деле, Джонатан Шилдс? Кто Вы? Кто Вы такой, чтобы без спросу лезть в мою частную жизнь, копаться в моем прошлом, глумиться над моими воспоминаниями? Частный детектив? Исписавшийся литератор, паразитирующий на чужих страстях, чтобы добавить «правду жизни» в свои бездарные романы? Журналист из бульварной газетенки? Два года назад мне уже звонил некий американский журналист, желавший состряпать большую статью о Дэвиде Ройле для «Уашгу Рай». Ему удалось выйти на меня, и он хотел знать буквально все об этом человеке, чьи влияние и популярность так сильны в Голливуде. Писака пытался меня расспрашивать о его детстве, отрочестве, бурной молодости, о его достоинствах и недостатках. Он готов был немедленно вылететь из Лос-Анджелеса в Фекамп: похоже, не подозревал, что Фекамп во Франции! Он готов был заплатить приличную сумму, все твердил: «Мопеу, топеу31», — у вас ведь только одно на уме! Я повесила трубку, но он не успокоился и прислал мне целую охапку статей о Дэвиде Ройле, светиле американского кинематографа, и кипу фотографий (добыча удачливых папарацци!): Дэвид Великолепный позирует с Деми Мур и Джулией Роберте, Дэвид с ослепительной улыбкой, с сигаретой в зубах в окружении других вельмож, таких же пустых и блистательных, как он сам, особняк Дэвида Роила на Сиэнега Авеню, «Роллс-Ройс» Дэвида Роила, собрание картин Дэвида Роила! Ему удавалось оставаться в тени, что почти невозможно, когда живешь в стране, где о знаменитостях известно буквально все. Заголовки были соответствующие: «Кто этот человек? Кто он на самом деле?» Я его больше не знаю. Я его больше не люблю. Когда-то я действительно любила человека по имени Дэвид, я его боготворила, бесконечно уважала. Он был умный, тонкий, образованной, в его голове каждую минуту созревали безумные идеи, возникали смелые проекты. В нем было столько щедрости, изобретательности, остроумия, нежности. Жизнь била в нем ключом! Как же он любил жизнь, Джонатан Шилдс! С фотографий на меня смотрел совсем другой человек, практически мертвый, предававший, вравший самому себе, бросавший женщин и друзей, поклонявшийся исключительно золотому тельцу. Журналист позвонил снова. Он был необычайно горд'собой, собирался назначить встречу, готов был заплатить еще больше, но я опять повесила трубку. Неужели Вы и есть тот журналист, Джонатан? И все что Вам нужно — пикантные сплетни? Неужели Вы прибыли сюда под чужим именем, с запасом шпаргалок, подменяющих культурный багаж, чтобы усыпить мою бдительность? Вы напрасно теряете время, Джонатан, и, кроме того, Вы потеряете друга, а я ведь к Вам привыкла... Вы приручили меня своими письмами, умными словами, емкими формулировками, красивыми образами, увлекательными описаниями. Должно быть, так Маленький принц приручал лисенка. День за днем. Письмо за письмом. Вы наполнили мою жизнь жарким свежим воздухом, средь полного безветрия разом задули сирокко, трамонтана, мистраль и памперо, все те ветра, названия которых мне поведал Дэвид и которые должны были бы стать нашими с ним попутными ветрами. Я доверилась Вам, сдалась без боя. Вам удалось усыпить мою бдительность... Жан-Бернар стал казаться мне пресным, закаты — холодными и невыразительными... Сыры мадам Мари не возбуждали аппетит, я все спрашивала: «Нет ли у Вас чего-нибудь еще?»; и плюшки с шоколадным кремом я покупала только затем, чтобы не обидеть славного месье Ленэ. Я почти готова была разлюбить Фекамп, жизнь в провинции, утренние купания, прибрежные камни, от прикосновения которых на ногах остаются ссадины. Я снова жадно разглядывала Корабли на горизонте... Да, я настолько осмелела, что стала спокойно смотреть на отплывающие корабли, на суетящихся матросов. Но своей грубостью, своей лживостью и изворотливостью Вы в одночасье разрушили все хорошее. Я чувствую себя разбитой, обманутой, глубоко уязвленной. Больше Вы ничего от меня не получите Джонатан Шилдс. Я не буду Вам ничего рассказывать о своем прошлом, делиться с Вами своими откровениями. Я так разозлилась, что, прочтя Ваше письмо, отправилась к Натали. Она чистила лук на кухне, изо всех сил сдерживая слезы. Я бросилась к ней и потребовала сказать всю правду о Джонатане Шилдсе, которого, кроме нее, никто не видел. Она подняла на меня покрасневшие глаза и произнесла.- «Ну, он такой, немолодой, я же Вам сказала». — «А что еще, что еще Вы можете о нем сказать?» — «Ну, что еще, я же Вам сказала, немолодой». Я вырвала у Натали нож и направила лезвие прямо на нее. Я чувствовала, что она врет, что она что-то от меня скрывает, старается не смотреть мне в глаза. «Натали, — закричала я, — это очень важно, очень важно, Вы понимаете?» И тут она раскололась: неприятности с Рике и свежий лук сделали свое дело. Она мне рассказала, что Вы совсем не старик, Вам на вид лет сорок, что Вы действительно американец, она разглядела паспорт, когда Вы платили, но главное, Вы показались ей таким красивым, таким обаятельным, таким соблазнительным, что ей стало за меня страшно! Она испугалась, что я снова сломя голову брошусь в несбыточную любовь и снова буду страдать... И снова сделаюсь посмешищем всего городка, потому что не умею любить «разумно». «Я же Вас знаю, Кей, — сказала мне она, — Вы опять потеряете голову, Вы не виноваты, Вы просто так устроены!» Придав Вам образ старикана в шарфе с баночкой пилюль, она по-своему пыталась меня защитить. И ей это удалось! Я Вам доверилась! Но эпоха невинности и безграничного к Вам доверия осталась в прошлом, месье Шилдс. Я больше слышать не желаю ни о Вас, ни о Дэвиде Ройле. И если Вас подослал он... Такое ведь тоже возможно... Если Вас подослал он, чтобы разузнать, что там новенького у крошки Кей, скажите ему от моего имени: «Риск ой!32» или, следуя традиции старого каторжника: «Самцы меня заколебали!» Так Вам понятно? Другого разговора с Вами у меня отныне не будет. Кей Бартольди
Джонатан Шилдс Отель «Голубятня» Фкс-ан-Прованс 17 сентября 1998 Своим последним письмом Вы разбили мне сердце. Никакой я не детектив. И не журналист, копающийся в грязном белье и чужих сердцах. Путеводитель я тоже не пишу. В этом я Вас действительно обманул. Я на самом деле не Джонатан Шилдс... Хотя теперь уже отчасти он. Кей, умоляю Вас... Посылаю Вам кассету. Посмотрите этот фильм, и Вы все поймете. Считайте, что таким образом я решил перед Вами исповедоваться. Я не решаюсь назвать Вам свое настоящее имя. Пока еще не могу. Фильм Вам все объяснит. Он называется «Зачарованные», режиссер — Винченте Миннелли. В американской версии — «Тпе Вас! апс! 1Ье ВеаиНШ!»33. Это про меня: я тоже ужасный и прекрасный. А для Вас я хотел бы быть только прекрасным, причем всю оставшуюся жизнь. Посмотрите фильм, Кей. «Дикую реку» Вы, наверно, так и не посмотрели, во всяком случае, ничего мне не написали. Умоляю Вас, Кей... Отель «Голубятня» Экс-ан-Прованс 23 сентября 1998 Ответа все нет... Уже отчалили последние американские туристы... Я остался один с господином Бонелли (владельцем) и жду. Я жду Вас, Кей. Жду. Умоляю Вас, Кей... Напишите мне хоть слово, одно только слово Одно только слово, написанное Вашей рукой..
Джонатан Шилдс Отель «Голубятня» Экс-ан-Прованс 1 октября 1998 Час ожидания кажется веком В самом начале любви Век ожидания кажется часом Если любовь позади. Ради Вас, Кей, я готов ждать целую вечность...
Отель «Голубятня» Экс-ан-Прованс 15 октября 1998 Скажите хотя бы, что посмотрели фильм. Это позволит мне воспрять духом. Фильм тончайшей нитью свяжет нас вновь. Эту ангельскую нить я обращу в прочный канат, мощный корабельный трос, я сделаю все, чтобы Вас вернуть...
Отель «Голубятня» Экс-ан-Прованс 22 октября 1998 Прошел год с тех пор, как Вы прислали мне первое письмо... Последние дни я без конца его перечитывал. О, как бы я хотел вернуться в те счастливые дни, когда были для меня открыты двери Вашего магазина, Ваши помыслы, Ваше сердце. Я вел себя как законченный идиот, как неотесанный грубиян. Я забыл, какая Вы... Я знал стольких женщин, послушных и доступных, что уже не помню, как вести себя с теми, кто чист и неподкупен. Я пытался взять Вас штурмом, я, как бывалый пират, бросился на абордаж... Но Вы не из тех, кто сдается без боя, Кей. Это я еще помню.
Отель «Голубятня» Экс-ан-Прованс 26 октября 1998 Вчера вечером, не выдержав мучительного ожидания и беспокойства, я позвонил к Вам в магазин... Какая-то дама (это точно была не Натали) сняла трубку и все мне рассказала. Кей, прошу тебя... Позволь мне прийти к тебе. Скажи, что простила меня, что когда-нибудь простишь, пусть нескоро, я готов ждать целую вечность. Кей, это ужасно. Я виноват. Во всем виноват я один. Как я могу искупить свою вину, я, золотой телец, чье сердце Вы разбили вдребезги. Дэвид Кей Бартольди «Дикие пальмы» Фекамп 1 ноября 1998 Ну наконец-то! Свершилось. Я знала, что когда-нибудь это случится! Когда-нибудь на листе бумаги проступит заветное слово. Дэвид! Я ждала, когда же ты подпишешь письмо своим именем, своим настоящим именем. Сбросишь маску, откажешься от псевдонима, который так тебе шел, так меня успокаивал... Я посмотрела фильм, Дэвид. В гостях у Жозефы и Лорана. Этот фильм повествует о восхождении блистательного, соблазнительного, страстного честолюбца по имени Джонатан Шилдс. Я узнала тебя в этом персонаже, который хочет покорить целый мир, не останавливается ни перед чем, совращает, манипулирует, безжалостно разбивает чужие жизни из любви к искусству, к славе, к самому себе. Я не плакала. Я не могу больше плакать, Дэвид. Все мои слезы отнял Марко. Я пишу тебе в последний раз. Делай с моим письмом, что хочешь, читай, перечитывай, помести в золотую рамку, поставь на камин рядом со своими «Оскарами». «Когда приходит слава, скажи любви «прощай»», — написала мадам де Сталь. Помнишь эту цитату? Ты с нею спорил, говорил, что у тебя будет все: и любовь, и слава. Славу ты рассчитывал завоевать, унаследовав отцовский бизнес, а счастье тебе дарили мы, два нежных щенка, послушно возлежавшие у твоих ног, с глазами, полными обожания. Мы с Марко слушали тебя, раскрыв рты. Мы так тебе верили. Мы мечтали вместе с тобой. Твоя мечта стала нашей. Все твое было нашим. Ты сам не раз так говорил, когда мы жили втроем в твоей холостяцкой квартире на последнем этаже... Да, я знаю... Я сама пришла к тебе. Я вожделела тебя всем своим существом, я была маленькой дикаркой. Я сама в первую же ночь забралась в твою постель... А ты был так взбудоражен, так потрясен моим возрастом (мне едва исполнилось пятнадцать), что боялся до меня дотронуться. Ты спал, не раздеваясь, если вообще спал. Ты так боялся, что Марко что-нибудь услышит, что-нибудь заметит. Он лежал на матрасе, в другом конце комнаты. Этот матрас предназначался для нас двоих, для меня и Марко. Утром мы его сворачивали. Я победила твою стыдливость, твою сдержанность, твой страх. Я училась любить и тому же учила тебя. Я все это помню, Дэвид. Я ничего не забыла. Я хотела близости безумно ее желала. Я так гордилась, что люблю и любима. Я нико
|
