Мне было 7 лет, когда родился Феликс. Было это 11 сентября (н. ст.) 1877 г. Наша семья – отец, мать и четверо детей жили в своей усадьбе Дзержиново, в Виленской губернии. Отец наш, преподававший с 1866 г. в мужской и женской гимназиях Таганрога физику и математику, уже не работал. Он был болен туберкулезом и последние годы жил в деревне, получая пенсию. Отец был справедливым человеком, и крестьяне соседних деревень, чтобы подтвердить достоверность чего-либо, говорили: «Так сказал Дзержинский». Они очень уважали его и часто приходили за советом и помощью. Отец им никогда не отказывал. Мы жили в маленьком старом домике на берегу реки Усы. Домик этот не сохранился. Мама, имея большую семью, всегда много работала по дому, стараясь содержать детей в чистоте и порядке. Она сама шила для нас.
Детские годы Феликс провел в Дзержинове, в тихом, уединенном, но живописном уголке. Ближайшая деревня Петриловичи находилась в 4 километрах. До железной дороги было 50 км. У самого дома красивая река Уса. Она вилась голубой лентой среди зеленых лугов, со всех сторон окруженных густыми сосновыми лесами Налибокской пущи.
В 1880 г. наша семья переехала в новый дом, построенный на холме несколько дальше от реки. Но он также был расположен в красивом месте, среди дикой и живописной природы. Там не было ничего искусственного. Не было ни подстриженных аллей, ни посыпанных желтым песком дорожек, обычно отличавших помещичьи усадьбы. Дом наш был окружен деревьями и густорастущей зеленой травой, по которой дети с большим удовольствием бегали босиком. Мы все очень любили Дзержиново, любили эту дикую родную природу и обстановку простой деревенской жизни.
Феликс рос резвым, но чутким ребенком. Оп очень любил природу, любил животных и не позволял обижать их. Позже, в своих письмах, Феликс неоднократно вспоминает о годах, проведенных в Дзержинове. В раннем возрасте он обычно играл с сестрой Вандой, которая всегда подчинялась его воле. Во всех играх с ней и младшим братом Владиславом вожаком был Феликс.
Наши мальчики росли на свободе. Большую часть летнего дпя они проводили у реки, купались, ловили рыбу. Нередки были случаи, когда кто-нибудь из них и то-пул – в реке было много ключей, – тогда остальные братья [1 - У Ф. Э. Дзержинского было четыре брата: Станислав, Казимир, Игнатий и Владислав – и три сестры: Альдона, Ядвига и Ванда.] бросались на помощь и сообща вытаскивали на берег.
Любимым занятием Феликса были рыбная ловля и охота за раками. Мы всегда радовались, когда к ужину на столе появлялось блюдо с целой горой красных вареных раков. В такие дни Феликс был горд своими успехами и особенно доволен том, что доставил удовольствие маме, очень любившей раков.
Любил он также лесные походы за ягодами и грибами. В наших лесах их было очень много, и мы часто отправлялись туда веселой гурьбой. С наслаждением ели мы потом пироги с черникой, которую сами собирали.
С ранного детства Феликс любил ездить верхом. Но так как мама не позволяла малышам этого делать, то мальчики нередко ловили на лугу неоседланных лошадей и на них мчались вскачь куда-либо в лес, подальше от взоров взрослых. Это доставляло им огромное удовольствие. Феликс ни за что не хотел отставать от старших братьев, но если те кое-как справлялись со своими лошадьми, то 6—7-летний Феликс нередко оказывался на земле. Однако чувствовал он себя героем.
Феликсу были присущи все детские проказы и шалости, но он никогда не совершал жестоких или грубых поступков.
Детские годы Феликса прошли в скромной домашней обстановке, без всяких излишеств.
В 1882 году отец наш умер, и молодая 32-летняя мать осталась с восемью детьми на руках. Мне, самой старшей, было 12 лет, Феликсу – 5 лет, а самому младшему – 1 год и 3 месяца.
Материальное положение нашей семьи было довольно трудное. Усадьба доходов никаких не приносила, а пенсия отца была очень мала. Нам помогала бабушка Янушевская, у которой воспитывалось двое детей: Казимир и Игнатий.
Мама в этой скромной обстановке умела создавать нормальные условия жизни и дать каждому ребенку все необходимое для его духовного развития. Она была очень доброй и чуткой, все дети ее сильно любили. Мама была культурной, образованной женщиной. Она владела иностранными языками, знала музыку, много читала. Оставшись без мужа, она целыми днями была на ногах, работая по дому, и являлась примером трудолюбия для нас, детей.
Феликс горячо любил свою мать, боялся причинить ей малейшее горе и всегда относился к ней с болыним вниманием. В одном из писем ко мне, вспоминая о своем детстве, он говорил, что был очень упрямым ребенком и что только доброта и чуткость матери ломали это упрямство. Он действительно рос очень настойчивым. В этой настойчивости были зачатки той железной воли, которая помогла ему перенести много испытаний на его тяжелом пути и выйти победителем из борьбы.
Учась в гимназии в Вильно и приезжая на летние каникулы в Дзержиново, я старалась помочь маме, чем могла. Я много занималась со своими младшими братишками и сестричкой, ходила с ними гулять в лес, читала им книжки и рассказывала. Феликс очень любил слушать чтение и рассказы.
Когда Феликсу исполнилось шесть лет, я начала учить его читать и писать, сначала по-польски, а с семи лет мы стали изучать и русский язык. К девяти годам я подготовила его для поступления в гимназию, и в 1887г. осенью он вместе со мной поехал в Вильно, где и выдержал экзамен в первый класс первой Виленской гимназии.
Начало учебы у Феликса было не особенно успешным, несмотря на его большие способности. В первом классе Он остался на второй год, главным образом потому, что слабо знал русский язык. В семье мы всегда говорили по-польски. В России же в то время официально было запрещено разговаривать по-польски, и во всех общественных местах говорили только по-русски. Помню, как я сама получила переэкзаменовку на шестом году обучения по русскому языку. И только потому, что не смогла объяснить одного слова. Когда педагог спросил меня: «Что такое студеная вода?» – я ответила, что это вода из студни. Он не понял, и тогда моя одноклассница объяснила, что я полька, а по-польски колодец называется студней. Узнав, что я дома говорю по-польски, он заявил: «Я научу вас говорить по-русски. Получите переэкзаменовку!»
У Феликса были большие способностп к математике. Все мои братья проявляли способности к математике. Может быть, это передалось от отца, хорошего математика. Занимаясь в гимназии, Феликс с 14–15 лет начал давать уроки. Бедных он учил даром. Получаемые за уроки деньги оп отдавал бедным, а позднее – на социал-демократическую организацию. В последний год своей учебы Феликс жил у бабушки на Поплавах и там на чердаке печатал листовки, воззвания, обращения к рабочим.
Он мне неоднократно говорил, что судьба фабричных рабочих очень тяжела и о них надо заботиться.
О своей революционной работе этого периода Феликс в семье никому не рассказывал. Особенно скрывал он это от матери. Его деятельность была связана с большими опасностями, а он не хотел волновать ее, тем более что мама в это время была уже серьезно больна.
14 января 1896 года наша мать скончалась. Во время ее болезни Феликс часто ездил к ней в больницу в Варшаву. Сам он тогда жил и учился в Вильно. Смерть горячо любимой матери была тяжелым ударом для Феликса.
После смерти матери Феликс ушел из гимназии и весь отдался революционной работе. В это время он жил у меня на Поповской улице в Вильно. К нему часто приходил известный социалист доктор Домашевич. [2 - А. Домашевич – один из организаторов в Вильно литовской социал-демократии. В 90-х годах прошлого века был сослан на пять лет в Сибирь. После Октябрьской революции жил в буржуазной Литве, несколько раз подвергался арестам.] Они забирались куда-нибудь в уголок и там тихо, чтобы я не слышала, вели свои беседы. Я знала, что Домашевич нелегальный, и я боялась, что его выследят и арестуют у меня на квартире: я воспитывала двух младших братьев. Они учились в той же гимназии, из которой добровольно ушел Феликс, оставив у дирекции недобрую память о себе. Вопрос об уходе из гимназии был им продуман и решен. Но, покидая гимназию, Феликс высказал педагогам прямо в лицо всю правду об их методах воспитания. Он вошел в учительскую и, обращаясь к преподавателю русского языка, по фамилии Рак, которого гимназисты особенно ненавидели за шовинизм и притеснение учащихся-поляков, заявил, что национальное угнетение ведет к тому, что из учеников вырастут революционеры, что педагоги-притеснители сами готовят борцов за свободу.
Это выступление Феликса застало педагогов врасплох. Они были так ошеломлены, что не успели принять никаких мер. Дома Феликс весело рассказывал обо всем этом, чувствуя большое удовлетворение от выполненного долга.
После этого случая отношение в гимназии к двум нашим младшим братьям резко изменилось, учиться им было очень трудно. А через год директор заявил, что лучше будет, если они переедут в другой город, ибо аттестата зрелости в Виленской гимназии им все равно не получить. И хотя братья учились хорошо, они вынуждены были уехать кончать гимназию в Петербург.
Чтобы не беспокоить меня своей нелегальной работой, Феликс в январе 1897 года переехал на другую квартиру, в Заречье (в дом Миллера), а в марте того же года перебрался в Ковно. Там через четыре месяца Феликса арестовали. Об этом я узнала только из его письма от 25 (13) января 1898 года из Ковенской тюрьмы.
Перед его отправкой в ссылку в Вятскую губернию я поехала в Ковно повидать брата и попрощаться с ним. Приехала я поздно вечером и, узнав на вокзале, где находится тюрьма, отправилась туда. Мне пришлось ждать всю ночь до рассвета у стен тюрьмы. Вдруг раздался стук открываемых ворот, и вслед за этим послышался звон кандалов. Я очнулась, подошла к воротам, из которых в окружении жандармов медленно выходила партия заключенных. Они были закованы в кандалы. Среди них был и Феликс. Сердце мое сжалось, когда я увидела брата. Я заплакала. Я пыталась подойти к нему, но жандарм не разрешил, и я услышала несколько слов Феликса:
– Успокойся, не плачь, видишь, я силен и напишу тебе.
Это был его первый арест и ссылка. Ему было тогда 20 лет. В этот первый раз, как и во все остальные, он был силен духом и уверен в правоте своего дела. Он знал, что все выдержит и доведет свое дело до конца.
Из ссылки он писал мне, выражая надежду, что скоро вернется. По письмам было видно, что он непоколебим.
В конце августа 1899 года Феликс бежал нз ссылки в Варшаву. Но там его вскоре снова арестовали и сослали в Сибирь. Оттуда он также удачно бежал и явился в Поплавы, к нашей двоюродной сестре Станиславе Богуцкой. Привожу ее рассказ:
«В один сентябрьский полдень 1902 года неожиданно в дом вошел Феликс. Вид у него был усталый, одежда порвана, на ногах дырявые сапоги, ноги опухли от долгой ходьбы. Но, несмотря на усталость, Феликс был весел и очень доволен своим возвращением. Он сразу начал играть с детьми, которых очень любил. Умывшись и переодевшись, он вместе со всеми сел обедать. Во время обеда Феликс много рассказывал о ссылке, о том, как он бежал со своим товарищем в лодке. На следующий день он отправился к своим друзьям Гольдманам, а затем уехал в Краков».
Перед отъездом за границу Феликс приехал ко мне в Мицкевичи Слуцкого уезда. Возвращаясь с прогулки с детьми, я увидела Феликса, сидящего у нас на крыльце. Несказанно обрадованная, я бросилась его обнимать, а он шепнул мне: «Я Казимир».
Четырехлетний сын мой очень удивлялся, что я называю его то Казик, то, забывшись, Феликс, и спрашивал: как же зовут дядю? Феликс всегда был очень осторожным и просил меня называть его Казимиром, чтобы кто-нибудь случайно не узнал, что он здесь. Через два-три дня Феликс уехал за границу, и я стала получать от него письма из Швейцарии.
Следующая наша встреча произошла в 1909 году, когда он в третий раз удачно бежал из ссылки.
Зимой 1909 года мы жили в Вильно на Полоцкой улице. Как-то к концу дня я получила письмо из Сибири от Феликса, но не смогла его сразу прочитать, занятая детьми. Только уложив их спать и освободившись от остальных хлопот, часов в 11 вечера, я распечатала письмо и села его читать. Не успела я дочитать до конца, как раздался звонок в сенях. Я была страшно удивлена такому позднему звонку и, подойдя к двери, спросила:
– Кто там?
В ответ раздалось:
– Открывай скорей.
Недоверчиво приоткрыв дверь, я увидела на пороге человека в высокой серой папахе и тулупе с поднятым воротником, так что видны были одни глаза. Я растерялась и не знала, что делать. Неизвестный же сказал:
– Разве ты не узнаешь меня? Впускай же скорей!
Это был Феликс, бежавший из Сибири. Долго еще не могла я прийти в себя от радости и удивления, он явился быстрее, чем я успела дочитать его письмо.
Всю ночь сидели мы втроем – Феликс, я и брат Станислав – и не могли наговориться. Феликс рассказывал о приключениях во время своего побега, о том, как в вагон вошел человек, который видел его в кандалах и арестантской одежде, когда его вместе с другими политическими везли в Сибирь. Боясь быть опознанным, Феликс вынужден был лежать на полке, повернувшись лицом к стенке в течение целых суток, пока этот попутчик не сошел.
В Вильно Феликса хорошо знали. Он провел в этом городе все ученические годы. Необходимо было принять меры к тому, чтобы его не опознала полиция. Наутро было решено превратить брата из светлого шатена в брюнета. Мой младший сын быстро сбегал в аптеку за черной краской, и мы принялись гримировать Феликса. Но не успели мы еще закончить эту процедуру, как раздался резкий звонок. Он показался нам необычным, и мы немедленно приняли меры предосторожности. Мой сын вывел Феликса из дома черным ходом к реке, захватив с собой и краску.
Они успели уйти вовремя. В дом ворвались жандармы, искавшие Феликса. Мы все сказали, что его здесь нет и быть не могло. Я выразила крайнее удивление и показала письмо, только что полученное от него из Сибири. Так Феликс удачно избежал на этот раз ареста. Пробыв в Вильно до конца дня, он к ночи уехал из города.
Следующая наша встреча, которая была последней, произошла в феврале 1914 года в X павильоне Варшавской цитадели. Феликс был измучен двухлетним пребыванием в тюрьме, но духом был так же стоек, как всегда.
Наша встреча произвела на него большое впечатление. Об этом он писал мне потом в письмах. Как всегда, он расспрашивал про моих детей, которых очень любил, и мечтал увидеть, какие люди из них выйдут.
Вскоре брата увезли в Орловский централ, и оттуда я получила от него только два письма.
Я тогда не предполагала, что больше никогда уже его не увижу. О смерти его я узнала из литовских газет. Эта невосполнимая утрата потрясла меня, была страшным, непоправимым горем.
Рассказы о Дзержинском.
М., 1965, с. 51–58
Я. Э. ДЗЕРЖИНСКАЯ
НАШ ФЕЛИКС [3 - Воспоминания написаны в декабре 1926 г.]
Мои воспоминания о Феликсе самые нежные, не только как о брате, но и как о человеке.
Отец наш Эдмунд Руфим Дзержинский был учителем физики и математики в Таганрогской гимназии. Заболев туберкулезом, он оставил педагогическую работу и по совету врачей уехал в Дзержиново.
Жизнь наших родителей была нелегкая. Большая семья – восьмеро детей – требовала забот и внимания. Семья жила на отцовскую пенсию. Хозяйство никакого дохода не приносило. Земли за небольшую плату сдавались в аренду (42 рубля в год). Отношения между родителями и окрестными крестьянами установились прекрасные. Отец, подготавливая нас в гимназию, вместе с нами бесплатно учил детей арендатора и детей из соседней деревни Пстриловки.
Мать была вечно занята хозяйством, поэтому старшей сестре Альдоне и мне приходилось заниматься с ребятами.
Феликс рос упрямым, шаловливым ребенком. Но и в детстве его характерной чертой была необыкновенная честность. Он никогда не лгал.
Память у него была замечательная. В четыре года он декламировал наизусть отрывки из поэмы «Пан Тадеуш» Мицкевича, стихи Словацкого, рассказывал сказки и басни…
Десяти лет Феликс поступил в 1-й класс Виленской гимназии. В те годы в гимназии, как и во всей Литве, преследовалось все польское. В коридорах гимназии и на дверях висели надписи: «Говорить по-польски строго воспрещается». Это особенно возмущало моего брата.
У Феликса было очень отзывчивое сердце. Помню такие случаи. Мать купит ему новые ботинки или форменную рубашку, смотрим, он приходит домой в каких-то рваных ботинках или старой рубашке. Оказывается, Феликс обменял с нуждающимся товарищем лучшее на худшее. Очень часто он свой завтрак, положенный ему в ранец, отдавал тому, у кого его не было.
Чувство справедливости и любви к угнетенным он пронес через всю свою бурную жизнь.
//-- * * * --//
В 1914 году, после начала первой мировой войны, Феликса увезли из варшавской тюрьмы в Орел, где он отбывал каторгу за побег из сибирской ссылки, а затем, в марте 1916 года, его перевели в Москву, в Таганскую тюрьму.
Война заставила меня с дочерью покинуть Вильно. Мы уехали оттуда летом 1915 года с последним эшелоном беженцев. Целый месяц добирались до Москвы. В таком большом городе я очутилась впервые в жизни, никого не знала. Что тут делать? Денег у меня оставалось 20 копеек. Поступила сначала на первую попавшуюся работу. Позднее, прочитав в газете, что Польскому комитету помощи беженцам нужна корреспондентка, знающая иностранпые языки, я пошла туда, и меня приняли на службу. Помещался этот комитет на Большой Лубянке, дом 20.
Когда Феликс оказался в Таганской, а затем в Бутырской тюрьме, я не пропустила ни одной возможности свидания с ним, аккуратно носила ему передачи. Но он никогда одни не ел и не курил. Все, что я посылала, он делил поровну между товарищами.
В мае 1916 года состоялся новый суд над Феликсом. Он происходил в Кремле, в Московской судебной палате, и мне удалось присутствовать на нем. Феликса приговорили к шести годам каторги за партийную работу в 1910–1912 годах. Я сидела на скамейке среди публики, и мне трудно было удержаться от слез, видя изнуренного Феликса. Он заметил мои слезы и погрозил пальцем, чтобы я но плакала. Он утешал меня своей улыбкой.
Во время свиданий в тюрьме он меня всегда уверял, что революция скоро наступит. И действительно, 1 (14) марта 1917 года Феликс вместе с другими политическими заключенными был освобожден из Бутырской тюрьмы. В этот день он много раз выступал перед рабочими Москвы и только к ночи, еще в арестантской одежде, добрался ко мне домой. Я тогда жила с дочерью в Кривом переулке. Феликс поселился у нас. Из Польского комитета я принесла пальто и костюмы для брата и его товарищей. Феликс был делегирован от Москвы на VI съезд РСДРП (б), где его избрали в ЦК партии. Он остался в Петрограде, принял активнейшее участие в Октябрьской революции. Вернулся Феликс в Москву весной 1918 г., когда уже работал председателем ВЧК.
Как-то раз, желая побаловать брата, я напекла целую груду его любимых оладышек. Муку, конечно, купила у подвернувшегося на улице спекулянта. Когда пришел Феликс, я с важностью поставила оладышки на стол. Но он, прежде чем их попробовать, спросил строго: – А не у мешочника ты купила муку?
Когда я подтвердила – все мои оладышки полетели за окно. Феликс сказал, что мы должны давать пример даже в мелочах в том, чего требуем от других…
Кристально чистый, самоотверженный, бескорыстный, Феликс всю свою жизнь с 17-летнего возраста отдал делу революции.
Рыцарь революции. М., 1967, с. 107–109
