Дружеский разговор о душевном мире

Лица: Афанасий, Яков, Лонгин, Ермолай, Григорий

Григорий. Слава богу, собралась наша беседа! Что слышно? Нет ли вестей?

Яков. Вчера сделался пожар. Довелось быть в гостях и напасть на шайку ученых.

Лонгин. Был ли пожар?

Яков. При бутылках и стаканах ужасный загорелся диспут. Иной величал механику; иной превозносил химию; иной ублажал геометрию; иной пришивал человеческое счастье врачебной науке; иной похвальными песнями венчал историю; иной возвышал грамматику с языками; иной — политику с обращением. Потом был спор, какая пища здоровее, какое вино полезнее. Наконец, самый пламень загудел о причине, погубившей республику Афинскую, плодородную мать ученых людей. Много врали и о богине Минерве, которой посвящен был город Афинский. Однако я не мог ничего понять и не знаю, почему никакого вкуса не чувствовал. А в любезной моей книжечке, которую всегда с собой ношу, недавно начитал, что счастье ни от наук, ни от чинов, ни от богатства, но единственно зависит оттуда, чтоб охотно отдаться на волю Божию. Сие одно может успокоить душу.

Григорий. Как называются те ученые?

Яков. Первый Навал, второй Сомнас, третий Пификов, люди славно ученые, а прочих не знаю.

Григорий. Как же ты не мог ничего понять?

Яков. Сему я и сам дивлюсь. Одно только то знаю, что слушать их вовсе меня не позывало.

Григорий. Разве они о Минерве говорили без Минервы? Так побеседуем же сами о драгоценнейшем нашем мире бесспорно и дружелюбно. Раскусим несколько слово сие: «Отдаться в волю Божию». А премилосердная мать наша блаженная натура нас, любителей своих, не оставит, руководствуя нашу всю беседу. Вспомните сказанное мною слово сие: «Чем кто согласнее с богом, тем мирнее и счастливее». Сие-то значит: «жить по натуре». Кто же не говорит сего: жить по натуре? Но сия ошибка путь есть всей пагубы, если кто, смешав рабскую и господственную натуру в одно тождество, вместо прозорливой или божественной избирает себе путеводительницею скотскую и слепую натуру. Сие есть родное нечестие, неведение о Боге, непознание пути мирного, шествие путем несчастия, ведущим в царство тьмы, в жилище духов беспокойных. Само сие слово — несчастие — оттуда родилось, что прельщенный человек, пошедший за руководством слепой натуры, ухватился за хвост, минув голову или ту высочайшую часть: «Часть моя ты, господи». Сколько ж мы должны матери нашей Библии? Она непрестанно кладет нам в уши иное высочайшее некое естество, называя оное началом, оком, отцом, сильным, господом, царем, ангелом совета, духом владычным, страхом путеведущим, вторым человеком, светом, радостью, весельем, миром и прочее. На скольких местах вопиет нам: «Внемли себе». «Внимай себе крепче...» «Войдите в храмину вашу...» «Возвратись в дом твой».

«Дух божий живет в вас». «Второй человек господь с небес...» И сие-то есть благовестить мир, возвещать счастья путь, отворять ворота к благоденствию, открывать предводительствующее во всем и недремлющее око, дабы всеусерднейше всяк, тайному мановению блаженного внутри себя духа повинуясь, мог получать наставление, просвещение, кураж и совершение в каждом своем деле, а без его дозволения самого мелочного не начинать действия и самого маленького шага не ступать. Счастлив живущий по воле благого духа! «Господь будет на всех путях твоих». Бедная душа, своими похотями водимая! «Путь нечестивых погиб». Самое переднее крыльцо и преддверие, вводящее в пагубу, и самая начальная замашка, будто букварь, обучающий нас быть супостатами богу, есть сия:

A. Входить в несродную стать.

Б. Нести должность, природе противную.

B. Обучаться, к чему не рожден.

Г. Дружить с теми, к кому не рожден.

Сии дорожки есть родной несчастия путь.

Афанасий. А если кто к воровству рожден?

Григорий. Убирайся прочь! Моя речь единственно только касается человеколюбных душ, честных званий и благословенных промысла родов, которых божий и человеческий закон вон из сожительства не изгонит, а составляют они плодоносный церкви, яснее сказать, общества сад, так, как часовую машину свои части. Она в то время порядочное продолжает течение, когда каждый член не только добр, но и сродную себе разлившейся по всему составу должности часть отправляет. И сие-то есть быть счастливым, познать себя, или свою природу, взяться за свою долю и пребывать счастью, себе сродной, от всеобщей должности. Сии должности участия есть благодеяние и услуга. И не дивно, что у древних римлян как должность, так и благодеяние обозначалось сим словом — officium. Самая добрая душа тем беспокойнее и несчастливее живет, чем важнейшую должность несет, если к ней не рождена. Да и как ей не быть несчастною, если потеряла сокровище сие, всего мира дражайшее: «Веселие сердца — жизнь человеку, и радование мужа (есть то) долгоденствие»? (Сирах). Как же не потерять, если вместо услуг обижает друзей и родственников, ближних и дальних, однородных и чужестранных? Как не обижать, если вред приносит обществу? Как не повредить, если худо нести должность? Как не худо, если нет упорной старательности и неутомимого труда? Откуда же уродится труд, если нет охоты и усердия? Где ж возьмешь охоту без природы? Природа есть первоначальная всему причина и самодвижущаяся пружина. Она есть мать охоты. Охота есть разожжение, склонность и движение. Охота сильнее неволи, по пословице. Она стремится к труду и радуется им, как сыном своим. Труд есть живой и неусыпный всей машины ход потоль, поколь породит совершенное дело, сплетающее творцу своему венец радости. Кратко сказать, природа запаляет к делу и укрепляет в труде, делая труд сладким.

А что ж есть сия природа, если не тот блаженный в человеке дух, о котором бог к Моисею: «Се я посылаю ангела моего перед лицом твоим... Внимай себе и послушай его. Не усомнится, ибо имя мое на нем есть». Великое есть сие дело: «Имя мое на нем есть». Божие имя и естество его есть то же. Того ради велит вникнуть внутрь себя и внимать сему наставнику, ясно все нужное показывающему. Сколько можно догадываться, сей есть тот, кто говорит: «Без меня не можете творить ничего». И сие-то есть с Богом счастливо вступить в звание, когда человек не по своим прихотям и не по чужим советам, но, вникнув в самого себя и вняв живущему внутри и зовущему его святому духу, последуя тайному его мановению, принимается и придержится той должности, для которой он в мире родился, самым вышним к тому предопределен.

Не везде ли присносущного божьего естества исполнение? Есть он во всяком человеке. Есть и в тебе, и с тобою. Что ж он делает? Послушай Соломона: «Нетленный дух твой во всех есть. Тем же заблуждающих обличаешь и в них же согрешили, вспоминая, учишь, да переменившись от злобы, веруют в тебя, господи». Видишь, что живущее в тебе блаженное естество управляет, будто скотом, твоею природою. Сия слепая натура есть ты ж сам, с прихотями своими. И сие-то значит: «Царствие Божие внутри вас есть». Оно не ошибается и лучшим путем поведет тебя, разумей, к тому, к чему ты рожден, да будешь для себя и для братии твоей полезным, нежели чужие советы и собственные твои стремления, о которых написано: «Враги человеку домашние его». А теперь осмотрись, зачем торопишься? Куда забежит твоя необузданность? Зачем хватаешься за должность, не ведая, будешь ли в ней счастливым? Как можно тебе отправить [ее] удачно, не к ней рожденному? Кто может подписаться, что хорошая сия пища будет в пользу твоего желудка? Не лучше ль сам о сем можешь осведомиться? Справься ж сам с собою. Узнай себя. Внемли себе и послушай господа своего. Есть в тебе царь твой, отец и наставник. Внимай себе, сыщи его и послушай его. Он один знает, что тебе сродное, то есть полезное. Сам он и поведет к сему, зажжет охоту, закуражит к труду, увенчает концом и благословением главу твою. Пожалуйста, друг мой, не начинай ничего без сего царя в жизни твоей! Чудо, что доселе не могут тебя тронуть сии слова: «Ищите прежде царствия божьего». Ищи и день, и ночь, вони: «Да придет царствие твое». А без сего наплюй на все дела твои, сколько ни хороши они и славны. Все то для тебя худая пища, что не сродная, хотя бы она и царская. Ах! Где ты мне сыщешь человека, чтоб, избирая стать, сказал: «Да будет воля твоя!» Сей-то небесный отец, приводя нас по святой своей поле к тому, к чему нас родил, сам и советами утверждает сердце наше, ежедневно оные, как пишу, в душу нашу посылая. И тогда-то дело нашей должности имеет свое существо и силу. Если ж постигло уже тебя царствие Божие, взгляни на оное и ужаснись. Проси о оставлении долгов твоих за то, что, похитив высочайшую власть, доселе правил житием твоим по советам слепой твоей натуры, не по руководству царственного естества. Сие есть родное искушение, разумей, мучение твое, рождаемое от лукавого духа, в скотской твоей натуре царствующего.

Не думай никто, будто от нашей воли зависит избрать стать или должность. Владеет вышний царством человеческим, и блажен сему истинному царю последующий. Сие-то есть быть в царствии Божьем и в счастливой стране твердого мира.

Теперь пришли мне на ум тоскою, скукою, горестью среди изобилия мучащиеся. Сии просят у Бога богатства, а не удовольствия, великолепного стола, но не вкуса, мягкой постели, да не просят сладкого сна, нежной одежды, не сердечного куража, чина, а не сладчайшей оной кесаря Тита забавы: «О друзья мои! Потерял я день...» Ах, друг мой! Не проси дождя, по пословице, проси урожаю: бывает, что и дождь вредит плодоносию.

Ермолай. Ая вспомнил тех совопросников века сего: «Богословская наука, к чему она? Я-де не священник и не монах...» Будто не всем нужное душевное спасение и будто спасение и спокойствие сердечное не то же есть.

Яков. А я не могу довольно наудивляться ужасному множеству грешащих против сего тайнописаного божественного закона.

Не сыщешь столь подлой души нигде, которая не рада бы хоть сегодня взойти и на самое высокое звание, нимало не рассуждая о сродности своей. Сие царствия божьего невежество все сердца помрачило. Без сомнения они уверены, будто счастье наше к оному какому-то званию или стати привязано, хотя сто раз слышали о царствии божьем, которое, если кто сыскал и повиновался, принявшись за природное звание, тому легко все прочее нужное присовокупляется. А без сего и звание есть не звание. И как быть может званием, если я к оному не зван вышним царством? Как же зван, если не к тому рожден? Божие царство везде присутствует, и счастье во всякой стати живет, если входишь в оное за руководством твоего создателя, на то самое тебя в мир сей произведшего, и во сто раз блаженнее пастух, овец или свиней с природою пасущий, нежели священник, брань против бога имеющий.

Почему нам столь подлым кажется хлебопашество, что все оного избегаем? Счастлив, кто родился к медицине, к пиктуре, к архитектуре, к книгам... Я их благословенную, как природную, школу (разумей: праздность, упражнение) благословляю и поздравляю. Радуюсь, если и сам в одной из сих наук, только бы сие было с Богом, упражняюсь.

Но чем несчастнее земледел, если с природою землю пашет? Признаюсь, друзья мои, перед Богом и перед вами, что в самую сию минуту, в которую с вами беседую, брошу нынешнюю мою стать, хотя в ней состарился, и стану последнейшим горшечником, как только почувствую, что доселе находился в ней без природы, имея сродность к гончарному делу. Поверьте, что с богом будет мне во сто раз и веселее, и удачнее лепить одни глиняные сковороды, нежели писать без натуры. Но доселе чувствую, что удерживает меня в сем состоянии нетленная рука вечного. Лобызаю оную и ей последую. Презираю всех посторонних советников бессоветие. И если бы я их слушал, давно бы сделался врагом господу моему. А ныне раб его есмь.

Лонгин. Я, напротив того, с удовольствием удивляюсь, сколь сладок труждающемуся труд, если он природный. С каким весельем гонит зайца борзая собака! Какой восторг, как только дан сигнал к ловле! Сколько услаждается трудом пчела в собирании меда! За мед ее умерщвляют, но она трудиться не перестанет, пока жива. Сладок ей, как мед, и слаще сотов труд. К нему она родилась. О боже мой! Сколь сладкий самый горький труд с тобою.

Григорий. Некоторый молодчик был моим учеником. Детина подлинно рожден к человеколюбию и дружбе, рожден все честное слышать и делать. Но не рожден быть студентом. С удивлением сожалел я о его остолбенелости. Но как только он отрешился к механике, так вдруг всех удивил своим понятием без всякого руководителя.

Мертвая совсем душа человеческая, не отрешенная к природному своему делу, подобна мутной и смердящей воде, в тесноте заключенной. Внушал я сие непрестанно молодцам, дабы испытывали свою природу. Жалко, что заблаговременное отцы не печатлеют сего в сердце сыновьям своим. Отсюда-то бывает, что воинскую роту ведет тот, кто должен был сидеть в оркестре.

Афанасий. Как же не наживать можно шляхетство и соблюсти грунт?

Григорий. Хватаешься за хвост, не за голову. Сказываю, если хочешь, чтоб сын твой куражно и удачно отправлял должность, ты долженствуешь ему способствовать в выборе сродного качествам его звания. Сто сродностей, сто званий, а все почтенные, как законные.

Разве не знаешь, что грунт от честно носимой должности — не она от грунта зависит? И не видишь, что низкое звание часто приобретает грунт, а высшее теряет?

Не смотри, что выше и ниже, что виднее и не знатнее, богаче и беднее, но смотри то, что тебе сродное, Раз уже сказано, что без сродности все ничто...

Если кто владеющий грунтом живет счастливо — не потому счастлив, что владеет им: счастье к грунту не привязано.

Но что владеет по сродности, то разуметь должно о всех внешностей родах. Все ж то внешность, что находится вне человека: грунт, семья, чин и прочее. Чего хочешь, ищи, но не потеряй мира. Шляхетный список вне тебя находится, а ты вне его быть можешь счастливым. Он без мира ничто, а мир без него нечтось, без чего нельзя быть счастливым и в самом эдемском рае. Разве чаешь сыскать рай вне Бога, а Бога вне души твоей? Счастье твое, и мир твой, и рай твой, и Бог твой внутри тебя есть. Он о тебе, в тебе же находясь, помышляет, наставляя к тому, что прежде всех для самого тебя есть полезное, разумей: честное и благоприличное. А ты смотри, чтоб бог твой был всегда с тобою. Будет же с тобою, если ты с ним будешь. А конечно, будешь с ним, если, примирившись, задру-жишь с пресладким сим и блаженным духом. Дружба и отдаленного сопрягает. Вражда и близко сущего удаляет. С природою жить и с богом быть есть то же; жизнь и дело есть то же.

Слыхал я мальчиком, что на европейские берега выбросила буря дикого человека, оленьею кожею обшитого, с такою же лодочкою. Окружил сие чудо народ. Удивляется, соболезнует, приятствует. Предлагает немому гостю разные роды изрядной пищи, но он ничего не касается, сидит, будто мертв. А наконец, как только усмотрел предложенные плоды, тотчас задрожал к ним и воскрес. Сей есть родной образ верной господу своему души в выборе звания.

Лонгин. Живо мне представляются два человека, одно и то же дело делающие. Но от сей души родится приятное, а от той неприятное дело. Сей самою ничтожною услугою веселит, а тот дорогим подарком огорчает. От сей персоны досада, насмешка и самое пуганье некоторую в себе утаивает приятность, а от другой — самая ласковость тайною дышит противностью. Сего хула вкуснее того хвалы...

Чудо! Шило, как притчу говорят, бреет, а бритва не берет. Что за чудо? Сие чудо есть божье. Он один тайная пружина всему сему. Все действительным, все приятным, все благоприличным делает одно только повиновение сокровенной его в человеке силе. А противление святому сему все действующему духу все уничтожает. По сей-то причине искусный врач неудачно лечит. Знающий учитель без успеха учит. Ученый проповедник без вкуса говорит. С приписью подьячий без правды правду пишет. Перевравший Библию студент без соли вкушает. Истощивший в пиктуре век без натуры подражает натуре. Во всех сих всегда недостает нечтось. Но сие нечтось есть всему глава и конечная красота десницы божьей, всякое дело совершающей. Кратко притчею сказать: «Совсем телега, кроме колес». И не без толку сделали лаконцы. Они полезнейший для общества вымысел, из уст плутовских происшедший, отбросили, а приняли из уст добросердного гражданина, который, по прошению сейма, то же самое своим языком высказал.

Самое изрядное дело, без сродности деемое, теряет свою честь и цену так, как хорошая пища делается гадкою, приемлемая из урынала. Сие внушает предревняя старинных веков пословица оная: «От врагов и дары — не дары». И слаще меда сия русская притча: «Где был? — У друга.— Что пил? — Воду, слаще неприятельского меду». И подлинно, самая мелкая услуга есть милая и чувствительная, от природы, как от неисчерпаемого родника сердечного, исходящая. Вспомните поселянина, поднесшего пригорстью из источника воду проезжающему персидскому монарху! Вспомните, чему мы недавно смеялись, — мужичка Конона репе, принесенной в дар Людовику XII, королю французскому!.. Сколько сии монархи веселились грубою сею, но усердною простотою! Зачем же окаеваешь себя, о маловерная душа, когда твой отец небесный родил тебя или земледе-лом, или горшечником, или бандуристом? Зачем не последуешь званию его, уклоняясь в высшее, но не тебе сродное? Конечно, не разумеешь, что для тебя в тысячу раз счастливее в сей незнатной низкости жить с богом твоим, нежели без него находиться в числе военачальников или первосвященников? Неужели ты доселе не приметил, счастье твое где живет? Нет его нигде, но везде оно есть. Пожалуйста, чувствуй, что разумным и добрым сердцам гораздо милее и почтеннее природный и честный сапожник, нежели бееприродный статский советник. Какая польза, если имя твое в тленном списке напечатано, а дух истины, сидящий и судящий во внутренностях твоих, не одобряет и не зрит на лицо, но на твое сердце?

Останься ж в природном твоем звании, сколько оно ни подлое. Лучше тебе попрощаться с огромными хоромами, с пространными грунтами, с великолепными названиями, нежели расстаться с душевным миром, сделав через сопротивление твое внутренним себе неприятелем так чудного, сильного и непобедимого духа, самые ливанские кедры стирающего.