КИТАЙСЬКА КУХНЯ

Дата добавления: 2015-10-19; просмотров: 557

Рассказав Генриху Анжуйскому обо всем, что произошло, и выйдя из молельни, Екатерина застала у себя в комнате Рене.

Королева встретилась со своим астрологом в первый раз после того, как она побывала у него в лавке на мосту Михаила Архангела; Рене она написала накануне, и теперь он сам принес ответ на ее записку.

– Ну как? Вы его видели? – спросила королева.

– Да.

– Как он себя чувствует?

– Скорее лучше, чем хуже.

– А может он говорить?

– Нет, шпага перерезала ему гортань.

– Но я же вам сказала: пусть в таком случае напишет!

– Я попробовал, да он и сам старался изо всех сил, но его рука успела начертить только две неразборчивые буквы, а после этого он потерял сознание: у него вскрыта яремная вена, и от потери крови он совершенно обессилел.

– Вы видели эти буквы?

– Вот они.

Рене вынул из кармана бумагу и подал Екатерине, Екатерина поспешила развернуть ее.

– М и О,^[58] – сказала она. – Неужели это действительно Ла Моль, и всю эту комедию Маргарита разыграла только для отвода глаз?

– Сударыня, – заговорил Рене, – если бы я осмелился высказать свое мнение в таком деле, в каком даже ваше величество затрудняется определить свое, я бы сказал, что, по-моему, де Ла Моль слишком горячо влюблен, чтобы заниматься политикой серьезно.

– Вы так думаете?

– Да. А главное, он без памяти влюблен в королеву Наваррскую, и поэтому служить не за страх, а за совесть королю он не в состоянии: ведь настоящей любви без ревности не бывает.

– Так вы думаете, что он влюбился в нее по уши?

– Уверен.

– Он прибегал к вашей помощи?

– Да.

– Он просил у вас какого-нибудь любовного напитка, какого-нибудь приворотного зелья?

– Нет, мы занимались восковой фигуркой.

– Пронзенной в сердце?

– Пронзенной в сердце.

– Фигурка сохранилась?

– Да.

– Она у вас?

– У меня.

– Было бы любопытно, если бы все эти кабалистические заклинания и впрямь действовали так, как им это приписывают! – заметила Екатерина.

– Ваше величество, вы можете судить об этом лучше меня.

– Разве королева Наваррская любит Ла Моля?

– Так любит, что не щадит себя. Вчера она спасла его от смерти, рискуя своей честью и жизнью. Вы это видите и, однако, все еще сомневаетесь.

– В чем?

– В науке.

– Это потому, что ваша наука обманула меня, – сказала Екатерина, пристально глядя на Рене, – тот выдержал ее взгляд с поразительным самообладанием.

– В каком случае? – спросил он.

– О, вы прекрасно понимаете, что я хочу сказать! Впрочем, быть может, дело тут не в науке, а в ученом.

– Я не понимаю, что вы хотите сказать, – молвил флорентиец.

– А не выдыхаются ли ваши духи, Рене?

– Нет, если их изготовляю я, но если они проходят через другие руки, то возможно…

Екатерина усмехнулась и покачала головой.

– Ваш опиат подействовал чудесно, Рене: у госпожи де Сов никогда еще не было таких свежих, таких красных губ!

– Не стоит поздравлять с этим мой опиат. Баронесса де Сов, пользуясь правом всех хорошеньких женщин иметь капризы, больше не заговаривала со мной об опиате, а я после наставления вашего величества считал неудобным посылать его. Все коробочки, – те самые, которые вы видели, – стоят у меня дома, кроме одной, которая исчезла, но я не знаю, кто ее взял и с какой целью.

– Хорошо, Рене, когда-нибудь мы еще вернемся к этому, – сказала Екатерина, – а теперь поговорим о другом.

– Слушаю, ваше величество.

– Что нужно для того, чтобы определить продолжительность жизни человека?

– Прежде всего нужно знать день его рождения, его теперешний возраст и под каким знаком зодиака он появился на свет.

– А еще что?

– Нужны его волосы и кровь.

– Значит, если я вам принесу его волосы и кровь и скажу, под каким знаком он появился на свет, его возраст и день его рождения, вы определите, когда приблизительно он умрет?

– Да, с точностью до нескольких дней.

– Хорошо! Волосы у меня есть, кровь я достану.

– Этот человек родился днем или ночью?

– Вечером, в пять часов двадцать три минуты.

– Будьте у меня завтра в пять часов: время опыта должно точно совпасть со временем рождения.

– Хорошо, – ответила Екатерина, – мы придем.

Рене поклонился и вышел, сделав вид, что не обратил внимания на слова «мы придем», которые указывали, что Екатерина, против обыкновения, явится не одна.

На следующий день, на рассвете, Екатерина прошла к Карлу.

В полночь она посылала узнать, как чувствует себя король, и ей ответили, что при нем находится мэтр Амбруаз Паре, который намеревается пустить ему кровь, если нервное возбуждение не прекратится.

Еще вздрагивая даже во сне, еще бледный от потери крови. Карл спал на плече верной кормилицы, которая сидела, прислонясь к его кровати, и уже три часа не меняла положения, боясь нарушить покой своего любимого питомца.

Время от времени на губах больного показывалась пена, и кормилица вытирала ее тонким вышитым батистовым платочком. У изголовья лежал другой носовой платок, весь в пятнах крови.

Екатерине пришла было в голову мысль завладеть этим платком, но она подумала, что кровь, смешанная со слюной и растворенная в ней, возможно, утратит свои свойства; она спросила у кормилицы, не пускал ли врач ее сыну кровь: ведь он просил передать ей, что к этому придется прибегнуть. Кормилица ответила, что пускал, что крови вышло очень много и что поэтому Карл дважды терял сознание.

Королева-мать, которая, как все принцессы той эпохи, была достаточно сведуща в медицине, попросила показать ей кровь: ничего не могло быть легче, ибо врач приказал сохранить кровь для наблюдений.

Кювета с кровью стояла в соседней комнате. Екатерина прошла туда, наполнила красной жидкостью флакончик, который она принесла с собой для этой цели, и вернулась в спальню, пряча в карманах пальцы, кончики которых могли бы обличить совершенное ею святотатство.

В то самое мгновение, когда она появилась на пороге, Карл открыл глаза и был поражен, увидев мать. Как это бывает после сна, он припомнил все свои мысли, проникнутые обидой и злобой.

– А! Это вы? – спросил он. – Объявите вашему любимому сыну, Генриху Анжуйскому, что прием будет завтра.

– Милый Карл, прием будет тогда, когда вы пожелаете, – ответила Екатерина. – Успокойтесь и усните.

Словно послушавшись ее совета. Карл и впрямь закрыл глаза, а Екатерина, которая дала совет, как это обычно делают для утешения больного или ребенка, вышла из комнаты. Услышав, что дверь за ней закрылась, Карл сел на постели и голосом, еще глухим после мучительного приступа болезни, вдруг крикнул:

– Канцлера! Печати! Двор! Все сюда!

Кормилица, осторожно применяя силу, вновь положила голову короля к себе на плечо и попыталась укачать его, точно он был еще ребенком.

– Нет, нет, кормилица, я больше не засну. Позови моих придворных, я хочу утром позаниматься.

Когда Карл говорил таким тоном, невозможно было его ослушаться; даже кормилица, несмотря на то, что ее царственный питомец сохранил за ней все ее привилегии, не решалась противиться его приказам. Явились все, кого потребовал король, и прием послов был назначен не на завтра, что оказалось невозможным, а через пять дней.

* * *

Между тем в назначенный час, то есть в пять часов вечера, королева-мать и герцог Анжуйский отправились к Рене, который, как известно, был предупрежден об этом посещении и успел приготовить все необходимое для таинственного действа.

В комнате справа, то есть в келье для жертвоприношений, на раскаленной жаровне рдел стальной клинок, на поверхности которого причудливыми арабесками должны были обрисоваться грядущие события в судьбе того, о ком вопрошали оракула; на жертвеннике лежала заранее принесенная «Книга судеб». Ночь была на редкость светлая, так что Рене легко мог наблюдать за ходом и расположением светил.

Первым вошел герцог Анжуйский – он был в накладных волосах, маска скрывала его лицо, длинный ночной плащ изменял его фигуру. Вслед за ним явилась королева-мать. Не знай она заранее, что ее поджидает здесь сын, она сама бы его не узнала. Екатерина сняла маску; герцог Анжуйский остался в маске.

– Ты ночью делал наблюдения? – спросила Екатерина.

– Да, ваше величество, – ответил Рене, – и звезды уже дали мне ответ о прошлом. Тот, о ком вы меня спрашиваете, отличается, как и все лица, родившиеся под созвездием Рака, горячим сердцем и беспримерной гордостью. Он могуществен; он прожил почти четверть века; небо даровало ему славу и богатство. Так ли это, ваше величество?

– Может быть, – ответила Екатерина.

– Вы принесли волосы и кровь?

– Вот они.

Екатерина протянула некроманту русый локон и флакончик с кровью.

Рене взял флакончик, встряхнул его, чтобы смешать фибрин с серозной жидкостью, и капнул на раскаленный докрасна клинок большую каплю этой текучей плоти, которая тотчас закипела и скоро заструилась, принимая фантастические очертания.

– Ваше величество! – воскликнул Рене. – Я вижу, как он корчится от жестокой боли! Слышите, как он стонет, словно зовет на помощь? Видите, как вокруг него все покрывается кровью? Видите, как у его смертного одра готовятся великие бои? Вот копья, вот мечи…

– И долго так будет? – спросила Екатерина, трепеща от невыразимого волнения и останавливая рукой Генриха Анжуйского, который с жадным любопытством наклонился над жаровней.

Рене подошел к жертвеннику и произнес кабалистическое заклинание с таким жаром, с такой убежденностью, что на висках у него вздулись жилы, его сотрясала нервная дрожь, и он забился в тех пророческих конвульсиях, которые сотрясали на треножниках древних пифий^[59] и которые не оставляли их до смертного одра.

Наконец он встал и объявил, что все готово, в одну руку взял флакончик, еще на три четверти полный, в другую – локон. Затем, приказав Екатерине раскрыть книгу наугад и остановить взгляд на первом попавшемся месте, он вылил вею оставшуюся кровь на стальной клинок, а локон бросил в жаровню, произнося кабалистическую фразу, составленную из еврейских слов, значения которых он не понимал.

Тотчас герцог Анжуйский и Екатерина увидели, как на, клинке распростерлась белая фигура, напоминавшая обряженного в саван покойника.

Над ней склонилась другая, как будто женская фигура.

В то же время локон вспыхнул мгновенным светлым пламенем, острым, как красный язык.

– Один год! – воскликнул Рене. – Не дольше, чем через год, этот человек умрет, и его будет оплакивать только одна женщина! Ах, нет! Там, на другом конце клинка, виднеется еще одна женщина, и на руках она как будто держит ребенка.

Екатерина посмотрела на сына, и хотя она была матерью, казалось, она спрашивала его, кто эти две женщины.

Едва Рене успел произнести эти слова, как стальной клинок побелел, и постепенно все рассеялось.

Екатерина раскрыла книгу наугад и изменившимся голосом, с которым она была не в силах совладать, несмотря на всю свою выдержку, прочла следующее двустишие:

Погибнет тот, пред кем трепещет свет,

Коль позабудет мудрости совет.

Некоторое время вокруг жаровни царила полная тишина.

– А каковы знамения в этом месяце для лица, тебе известного? – нарушила молчание Екатерина.

– Как всегда, самые радужные, сударыня. Если только рок не будет побежден единоборством одного божества с другим, в будущем этому человеку ничего не грозит. Хотя…

– Хотя – что?

– Одна из звезд, которые составляют его созвездие, пока я наблюдал ее, была закрыта Темным облачком.

– Ага, темным облачком!.. – вскричала Екатерина. – Значит, есть некоторая надежда?

– О ком вы говорите? – спросил герцог Анжуйский.

Екатерина увела сына подальше от жаровни и начала что-то говорить ему шепотом.

Рене опустился на колени и, вылив на ладонь последнюю каплю крови, оставшуюся на дне флакончика, принялся рассматривать ее при свете горевшей жаровни.

– Странное противоречие! – говорил он. – Оно доказывает, как ненадежны свидетельства простой науки, которой занимаются люди заурядные! Для всех, кроме меня, – для врача, ученого, даже для Амбруаза Паре, – вот эта самая кровь – чиста, здорова, кислотна, полна животных соков и пророчит долгие годы телу, из которого она ушла, а между тем вся ее сила иссякнет быстро – не пройдет и года, как эта жизнь угаснет!

Екатерина и Генрих Анжуйский обернулись и прислушались.

Глаза герцога блестели сквозь прорези маски.

– Да, – продолжал Рене, – обыкновенным ученым принадлежит лишь настоящее, нам же принадлежит прошедшее и будущее.

– Значит, вы стоите на том, что не пройдет и года, как он умрет? – обратилась к нему Екатерина.

– Это так же верно, как то, что мы трое, здесь присутствующие и ныне здравствующие, когда-нибудь, в свою очередь, успокоимся в гробу.

– Однако вы говорили, что кровь чиста, здорова, что она пророчит долгую жизнь?

– Да, если бы все шло естественным путем. Но ведь возможен несчастный случай…

– О да! Слышите? – обратилась Екатерина к Генриху. – Возможен несчастный случай…

– Еще одна причина, чтобы я остался, – ответил тот.

– Об этом нечего и думать: это невозможно. Герцог Анжуйский повернулся к Рене.

– Спасибо! – изменив голос, сказал он. – Спасибо! Возьми этот кошелек.

– Идемте, граф, – сказала Екатерина, умышленно титулуя так сына, чтобы сбить Рене с толку. Мать и сын вышли на улицу.

– Ах, матушка, подумайте сами, – говорил Генрих, – возможен несчастный случай! А что, если этот случай произойдет в мое отсутствие? Ведь я же буду в четырехстах милях…

– Четыреста миль можно проехать за одну неделю, сын мой.

– Да, но кто знает, пустят ли меня сюда эти люди? Неужели я не могу подождать, матушка?..

– Как знать? – отвечала Екатерина. – Быть может, несчастный случай, о котором говорил Рене, и есть тот самый, который вчера уложил короля в постель? Слушайте, дитя мое, возвращайтесь другой дорогой, а я пойду к калитке монастыря августинок – там меня ждет моя свита. Идите, Генрих, идите! И если увидите брата, то не раздражайте его ни в коем случае!