Положение Кореи в годы японо-китайской и второй мировой войны

 

В конце 1930-х — начале 1940-х годов в развитии Кореи наблюдались две основные тенденции: 1) стремительная индустриализация и общий экономический рост, положительно не отражавшийся на уровне жизни простого народа, и 2) ужесточение колониального режима и курс на подавление национальной корейской культуры.

Объективной причиной общего экономического роста в Ко­рее было вступление Японии в войну с Китаем, а затем — во вто­рую мировую войну и последовавший рост потребностей в развитии японской оборонной промышленности. Для этого требовалось сырье, которого в Японии, как известно, было крайне недостаточно. В то же время северная часть Корейского полуострова была богата месторождениями каменного угля и железной руды. Поэтому главным объектом промышленного развития Кореи стали горнодобывающая и горнообрабатывающая промышленность.

В Корее добывали вольфрам, молибден, свинец, графит. Важней­шими видами продукции горнорудной промышленности были уголь и железная руда. С 1941 по 1944 г. объем добычи угля в Корее вы­рос с 6 до 8 млн т, железной руды — с 2 до 3 млн т. Основная часть железной руды добывалась на мусанских рудниках провинции Север­ная Хамгён. За период с 1937 по 1944 г. валовая продукция горно­рудной промышленности выросла в 3 раза, а железной руды — в 16 раз. Сырье частью вывозилось в Японию, частью перерабатывалось в Корее. Поэтому вместе с горнорудной промышленностью развива­лась металлургическая. В 1940 г. было пущено в эксплуатацию круп­нейшее в Корее металлургическое предприятие в городе Чхончжин, принадлежавшее японской корпорации Ниппон сэйтэцу («Японские металлургические предприятия»).

Важное место в развитии оборонной промышленности занимала химическая отрасль. Еще до начала японо-китайской войны более чет­верти продукции химической промышленности Кореи (в стоимостном выражении) имело военное назначение, а еще одну четверть состав­ляли химические удобрения. Крупнейшим центром химической про­мышленности являлся город Хыннам провинции Южная Хамгён, где располагался завод азотных удобрений, на котором также произво­дился порох. После вступления Японии в войну с Китаем в Корее было построено множество новых предприятий химической промыш­ленности, таких, как, например, химический комбинат в Пхеньяне или заводы жидкого топлива в Вонсане.

В машиностроительной промышленности Кореи также произошли изменения. Если до войны в Корее производили главным образом обо­рудование для горной промышленности, железнодорожные подвиж­ные составы и небольшие суда, то в военное время появились авто­сборочные и авиасборочные предприятия.

Интенсивный рост промышленности Кореи, втянутой в войну, тре­бовал развития электроэнергетики. В 1941 г. была построена крупней­шая Супхунская гидроэлектростанция в нижнем течении реки Амнок-кан. Всего к концу войны в Корее существовало около 150 крупных электростанций, которые полностью контролировались японским ка­питалом.

Захват Японией Маньчжурии в 1931 г., а затем вступление в вой­ну с Китаем в 1937 г. стали объективными причинами развития в Корее железнодорожного транспорта, который играл роль связующе­го звена между Японией и Китаем. В условиях войны он был более безопасным, чем морской. Большая часть железных дорог принадле­жала государству (Японии).

Крупнейшими портами, в развитие которых Япония вкладывала немалые средства, были Пусан на южной оконечности Корейского по­луострова—морские ворота Кореи, Чемульпхо (Инчхон), открывав­ший дорогу на Сеул по реке Ханган, и Нампхо, связанный с Пхенья­ном по реке Тэдонган.

Говоря об индустриализации Кореи в конце 1930-х — начале 1940-х годов, следует отметить, что главным объектом промышленного раз­вития была северная часть Корейского полуострова, наиболее бога­тая полезными ископаемыми. Действительно, в 1940-е годы 85% угля, 85% металлургической продукции, 88% продукции химической про­мышленности давал север Кореи. В 1945 г. электростанции северной части Кореи, наиболее богатые гидроресурсами и углем, вырабатыва­ли 92% всей электроэнергии Кореи. Поэтому вполне понятно, почему после разделения Кореи на Север и Юг (в результате освобождения Кореи от японского колониального господства) экономическое поло­жение двух частей оказалось настолько различным.

В заключение краткого обзора экономических изменений в Корее рубежа 1930-1940-х годов следует отметить еще один важный момент. Рост промышленного производства на севере Кореи естественным об­разом приводил к росту численности рабочего класса. Всего в Корее к концу войны насчитывалось до 2 млн рабочих при общей числен­ности населения в 25 млн человек. Работа на новых, оснащенных по последнему слову техники предприятиях требовала повышения об­разовательного уровня рабочих. В 1930-1940-е годы в среде рабочих были достаточно популярны или, по крайней мере, могли быть вос­приняты идеи социализма. Таким образом, география экономического развития Кореи того времени создавала почву для более безболезнен­ной адаптации социалистической модели государственного развития именно в северной части полуострова.

Однако, как уже отмечалось, планомерное экономическое разви­тие Кореи осуществлялось Японией отнюдь не в интересах корейско­го народа. Свидетельство тому — политика, которую проводила в это время японская колониальная администрация в отношении корейской культуры, корейской нации как таковой. В современной историографии эта политика определяется как «политика уничтожения на­ции».

В 1937 г. после начала японо-китайской войны был издан указ о запрещении употребления корейского языка в государственных учре­ждениях. «Неграмотные» корейцы должны были пользоваться услу­гами переводчика. С 1938 г. было прекращено преподавание корейско­го языка в школах[276]. Теперь японский язык стал называться «родным языком».

Для борьбы с употреблением корейского языка в школах японские учителя ввели систему наказаний и премий. Так, в отдельных шко­лах всем учащимся выдавались особые талоны, по десять на неделю. Если кто-то из соучеников говорил в школе по-корейски, то каждый имел право отнять у нарушителя талон. В конце недели проходила проверка. Если у ученика было меньше десяти талонов, ему полага­лось наказание, например, удары палкой по рукам. Если больше — ученик получал подарки в виде карандашей, тетрадей и т.п. Имев­шему десять талонов обеспечивалась «спокойная жизнь». Иногда за употребление корейского языка могли брать денежные штрафы[277].

С конца 1930-х годов в Корее все интенсивнее стала разворачи­ваться пропаганда теории об общих корнях корейского и японского народов, в которой японский народ занимал доминирующее место. Для того чтобы окончательно воплотить эту теорию в жизнь, в конце 1939 г. в Корее был распространен указ, согласно которому с 11 фев­раля 1940 г. начиналась кампания по замене корейских фамилий на японские. Иными словами, исходя из своей корейской фамилии, кото­рая состояла из одного слога, нужно было выбрать соответствующую японскую. Вместе с фамилией нередко приходилось менять и имя. Таким образом, по замыслу инициаторов кампании, на территории Корейского полуострова все корейцы должны были «стать японца­ми».

Акт замены фамилий стал огромной трагедией для населения Ко­реи, практически каждый знал свою генеалогию на многие столетия вглубь веков и гордился этим. Замена фамилий, помимо того, что ли­шала корейца его национального лица, не давала возможности совер­шать многочисленные ритуалы и церемонии годового и жизненного циклов, такие, как, например, ежегодные церемонии кормления ду­хов предков. Поэтому многие корейцы, в особенности люди среднего и пожилого возраста, не соглашались менять фамилии даже под стра­хом смерти. Формально кампания была «успешно» завершена уже к 10 августа 1940 г. По отчетам к этому времени около 80% корейцев сменили фамилии. Реально же новые японские имена и фамилии упо­треблялись исключительно в официальном делопроизводстве, присут­ственных местах и т. п., в то время как в повседневной жизни люди, естественно, пользовались своими национальными именами.

Однако некоторые представители корейской интеллигенции и на­циональной буржуазии поддержали кампанию по замене имен. Среди них был корейский писатель Ли Гвансу (1892-?, после 1950 г.), в свое время воспринимавшийся корейским населением как патриот. Он взял себе имя Каяма Мицуо.

В августе 1940 г. были закрыты две крупнейшие корейские газеты, издававшиеся на корейском языке — «Чосон илъбо» и «Тона ильбо». В октябре 1942 г. было разогнано «Научное общество корейского язы­ка» (Чосоно хакхве). Его руководители — Ли Юнчжэ, Ли Гынно, Хан Чжин, Ли Хисын и многие другие, продолжавшие, несмотря на все запреты, бороться за сохранение национального языка, были аресто­ваны и осуждены на тюремное заключение.

Со второй половины 1930-х годов японская администрация стала активно внедрять в Корее японскую национальную религию синто, во главе которой стоял японский Император. Во всех корейских учеб­ных заведениях школьников и студентов насильно заставляли покло­няться божествам синто, в корейских жилых домах хозяев обязы­вали вывешивать табличку духа легендарной основательницы япон­ской нации, богини солнца Аматэрасу. Даже в католических и про­тестантских церквах корейцев заставляли поклоняться духам синто. Редкие случаи неповиновения, как, например, пастора Чу Гичхоля (1897-1941), жестоко карались.

По замыслу японских колонизаторов, корейцы должны были все как один подняться на борьбу во имя побед японского народа, имев­шего «общие корни с корейским». Корейцы должны были стать «на­родом-слугой» Империи. В феврале 1938 г. был опубликован закон о «добровольном» наборе корейцев в имперские сухопутные войска. В эти войска шли главным образом неимущие выходцы из деревни, до­веденные до состояния крайней нищеты японской колониальной по­литикой. С 1942 г. в корейских школах было введено обязательное военное обучение, а с 1943 г. (как и в Японии) в армию стали призы­ваться учащиеся школ. Корейцами комплектовались не только сухо­путные войска, но и флот. Всего за годы двух войн в японской армии вынуждены были служить 360 тыс. корейцев.

Однако японцам требовались не только корейские солдаты, но и все материальные и трудовые ресурсы страны. В апреле 1938 г. был опубликован Закон «О всеобщей мобилизации во имя государства»» согласно которому японская колониальная администрация могла ис­пользовать любые материальные и трудовые ресурсы Кореи для нужд войны. Действительно, в годы японо-китайской и Тихоокеанской вой­ны (12.1941-08.1945) действовал Закон «О регулировании распределе­ния зерновых Кореи», согласно которому около 40-60% сельскохозяй­ственной продукции изымалось на военные нужды; 667 648 корейцев были привлечены к самым разнообразным работам, главным обра­зом на рудниках, оборонных заводах, строительстве оборонительных сооружений. Нередко в целях соблюдения «секретности» после завер­шения работ корейских рабочих убивали.

Среди всех видов «использования корейских людских ресурсов» особой жестокостью отличалось создание так называемых «подразде­лений несгибаемых» (чонсиндэ) по указу от 23 августа 1944 г., кото­рые комплектовались из корейских женщин и девушек в возрасте от 12 до 40 лет. Формально труд женщин, набранных по этому указу, мог использоваться и на оборонных заводах. Однако большинство из них отправляли в японскую армию. Днем девушки и женщины рабо­тали поварами, прачками, медсестрами или даже подносчицами бое­припасов, а по ночам должны были исполнять обязанности «женщин-успокоительниц» (вианбу). В среднем на каждую «женщину-успокоительницу» приходилось по 29 солдат, а в конце Тихоокеанской войны число солдат могло доходить до сотни. Считается, что в японскую армию было привлечено от 140 до 180 тыс. корейских женщин.

Пожалуй, самым трагичным в истории Кореи конца 1930-х — на­чала 1940-х годов, было то, что в корейском обществе появлялось все больше людей, которые поддерживали идею единения Кореи с Япо­нией, японскую политику как в самой Корее, так и в окружающем мировом пространстве. В годы войны возникали всевозможные «пат­риотические» общества, имевшие своей целью «воспитание» корей­ского народа, «совершенствование» его духа, мобилизацию его сил во имя интересов «великой» японской Империи. В такие общества входи­ли главным образом представители корейской буржуазии, разбогатев­шей на оборонных заказах, а также часть интеллигенции, нашедшей «свое место» в условиях безжалостной машины японского колониаль­ного режима.

К сожалению, среди них были и довольно известные представите­ли тех, кто в свое время боролся с Японией за независимость страны. Так. Юн Чхихо (1865-1946), участвовавший в перевороте реформа­торов 1884 г., являвшийся одним из руководителей Общества незави­симости (1896-1898), пострадавший в 1911 г. по «делу 105» в связи с обвинениями в подготовке убийства генерал-губернатора Тэраути Масатакэ, известный лидер движения за независимость, в 1938 г. стал членом прояпонской «Корейской лиги за гражданский дух всеобщей мобилизации» (Кунмин чонсин чхондонвон Чосон ёнмэн), а 1941 г. — одним из руководителей прояпонской «Корейской временной военной организации служения родине» (Чосон имчжон погуктан). По­сле освобождения Кореи Юн Чхихо покончил жизнь самоубийством. Знаменитый корейский литератор и историк, автор сеульской Первомартовской Декларации независимости Чхве Намсон также вошел в руководство «Корейской временной военной организации служения родине».

К 1940 г. в Корее уже выросло молодое поколение, для которо­го независимость Кореи была чем-то абстрактным, неосязаемым, а японское колониальное господство «естественной» реальностью. Сре­ди элиты корейского общества в самой Корее уже не осталось людей, способных возглавить движение за независимость. Карательные ме­роприятия японской колониальной администрации ужесточились как никогда. Рабочий класс севера страны еще не мог стать лидирующей силой в борьбе за возрождение родины. И только корейское патрио­тическое движение за рубежом по-прежнему отличалось достаточной активностью.