Единство философии. Философия искусства

Прибавка слова «искусства» к слову «философия» только ог­раничивает общее понятие философии, но не упраздняет его. Наша наука должна быть философией. Именно это существенно; а то, что она должна быть философией именно по отношению к ис­кусству, есть в нашем понятии случайный признак. Но вообще ни случайное в понятии не может изменить его сущности, ни философия не может стать, в особенности как философия искус­ства, чем-то другим, отличным от того, что она собой представ­ляет сама по себе и в абсолютном смысле. Философия в абсо­лютном смысле и по существу едина; она не может быть разде­лена; то, что вообще составляет философию, является таковым всецело и нераздельно. Я хочу, чтобы это понятие неделимости философии вы особенно хорошо усвоили для понимания в целом идеи нашей науки. Достаточно хорошо известно, как бессовестно злоупотребляют понятием философии. Мы уже имеем филосо­фию и даже наукоучение сельского хозяйства; можно ожидать, что будет еще придумана философия способов передвижения и что в конце концов будет существовать столько философий, сколь­ко вообще имеется предметов, так что среди такого множества философий сама философия совершенно потеряется. Кроме этих многих философий имеются еще и отдельные философские на­уки или философские теории. Это бессмысленно. Есть только одна философия и одна наука философии; то, что называют раз­личными философскими науками, — это или нечто совершенно ложное, или только изображения одного и неделимого целого философии в различных потенциях или под различными идеаль­ными определениями...

В действительности и сама по себе пребывает только одна сущ­ность, одно абсолютно реальное, и эта сущность в качестве абсо­лютной неделима, так что она не может перейти в различные сущ­ности путем деления или расторжения; поскольку она неделима,

различие вещей вообще возможно лишь в том случае, если абсо­лютно реальное будет полагаться как целое и неделимое под раз­личными определениями. Эти определения я называю потенция­ми. Как таковые, они ничего не изменяют у сущности, она всегда и необходимо остается той же самой, поэтому они и называются идеальными определениями. Например, то, что мы называем в истории или в искусстве, по существу тождественно тому, что есть и в природе: ведь каждому из них прирождена вся абсолютность, · но эта абсолютность находится в природе, истории и искусстве'«различных потенциях. Если бы можно было устранить эти потен­ции, чтобы увидеть чистую сущность как бы обнаженной, то во всем проявилось бы подлинно единое.

Философия же обнаруживается в своем совершенном виде только в целокупности всех потенций; ведь она должна быть вер­ным отображением универсума, а последний = абсолютному, раскрытому в полноте всех идеальных определений. — Бог и уни­версум — одно или только различные стороны одного и того же. Бог есть универсум, рассматриваемый со стороны тождества, он естьйсе, ибо он есть единственная реальность, и потому, поми­мо него, ничего нет; универсум же есть бог, взятый со стороны его целокупности. В абсолютной идее, которая есть принцип философии, тождество и целокупность опять-таки совпадают. Я утверждаю, что совершенное обнаружение философии происхо­дит только в целокупности всех потенций. Именно потому, что абсолютное, как таковое, а следовательно, и принцип филосо­фии, заключает в себе все потенции, в нем нет ни одной потен­ции, и обратно; только поскольку абсолютное не заключает в себе ни одной потенции, они содержатся в нем все. Я называю этот принцип абсолютной точкой тождества в философии именно потому, что он не сходен ни с одной отдельной потенцией и все же заключает их все в себе...

Таким образом, в философии нет ничего, кроме абсолютного; иначе говоря, мы ничего не знаем в философии, кроме абсолют­ного, — всегда налицо лишь безусловно единое, и только это безусловно единое в особенных формах. Прошу вас твердо усво­ить следующее: философия вообще обращается не к особенному, как к таковому, но непосредственно всегда только к абсолютно­му, а к особенному, лишь поскольку оно в себе вмещает и в себе воспроизводит целиком все абсолютное.

Но отсюда ясно, что не может существовать никаких особен­ных философий, а также особенных и отдельных философских наук. Философия во всех предметах имеет только один предмет, и как раз потому сама она едина. В пределах общей философии каждая отдельная потенция для себя абсолютна, и в этой абсо­лютности, или не нанося ущерба этой абсолютности, потенция все-таки есть звено целого, лишь поскольку оно есть совершен­ное отображение общего и целиком вмещает его в себе. Это и есть как раз то соединение абсолютного с общим, которое мы обнаруживаем в каждом органическом существе, как и в любом поэтическом произведении, в котором, например, каждый отдель­ный образ есть служебная часть целого и все же он при полной законченности произведения опять-таки сам по себе абсолютен.

Мы теперь, несомненно, можем выделить отдельную потен­цию из целого и рассматривать ее самостоятельно; но лишь по­стольку, поскольку мы действительно выявляем в ней абсолют­ное, такое выявление само есть философия. Затем мы можем на­звать такое выявление, например, философией природы, фило­софией истории, философией искусства.

Вышеизложенным доказано, во-первых, что всякий предмет может быть квалифицирован как предмет философии, лишь по­скольку он сам обоснован в абсолютном через посредство неко­торой вечной и необходимой идеи и способен вместить в себе всю неделимую сущность абсолюта. Все многообразные предме­ты в своем многообразии суть только формы, лишенные сущно­сти; сущностность принадлежит только единому и через это еди­ное — тому, что способно принять его как общее в себя, в свою форму как особенное. Философия природы, например, есть по­тому, что абсолютное воплощается в особенное природы, и пото­му, что соответствующим образом есть абсолютная и вечная идея природы. Подобным же образом обстоит дело с философией ис­тории и философией искусства.

Также, во-вторых, доказала реальность философии искусст­ва тем самым, что доказала ее возможность; этим одновремен­но указываются и ее границы, и ее отличия, именно от простой теории искусства. В самом деле, лишь поскольку наука о приро­де или искусстве выявляет в самом предмете абсолютное, эта наука действительно оказывается философией — философией. природы, философией искусства. В любом другом случае, когда

особенная потенция трактуется как особенная и когда для нее как особенной устанавливаются законы, где, таким образом, дело идет отнюдь не о философии, которая обладает безусловной всеобщ­ностью, но об особенном знании предмета, т.е. о некоторой огра­ниченной цели, — в каждом таком случае наука может называться не философией, но просто теорией некоторого особенного пред­мета, как то теорией природы, теорией искусства. Эта теория, конечно, могла бы опять-таки заимствовать свои основоположения у философии, как, например, теория природы — у философии природы; но именно потому, что она их только заимствует, она не есть философия.

В силу этого я в философии искусства конструирую вначале не искусство как искусство, как данный ОСОБЕННЫЙ предмет, но универсум в образе искусства; и философия искусства есть наука о Всем в форме или потенции искусства. Только сделав этот шаг, мы поднимемся в отношении данной науки на ступень абсолютной науки об искусстве.

Однако то, что философия искусства есть воспроизведение универсума в форме искусства, еще не дает нам полной идеи об этой науке, если мы не определим более точно тот способ конст­руирования, который необходим для философии искусства.

Объектом конструирования, а тем самым и объектом фило­софии может быть вообще только то, что способно, оставаясь особенным, вместить в себе бесконечное. Таким образом, чтобы стать объектом философии, искусство должно вообще либо дей­ствительно воспроизводить бесконечное в себе как особенном, либо по крайней мере быть в состоянии воспроизводить его.

Но это не только имеет место применительно к искусству, но оно и в деле воспроизведения бесконечного стоит на равной высоте с философией: если последняя воспроизводит абсолют­ное, данное в первообразе, то искусство — абсолютное, данное в отображении.

Коль скоро искусство столь точно соответствует философии и само есть лишь ее совершенное объективное отражение, то оно также должно непременно пройти все потенции, которые фило­софия проходит в идеальном, и этого одного достаточно, чтобы рассеять в нас все сомнения относительно метода, необходимого в нашей науке.

Философия воспроизводит не действительные вещи, а их пер-

вообразы; но точно так же обстоит дело и с искусством, и те же самые первообразы, несовершенные слепки которых представля­ют собой, как доказывает философия, действительные вещи, есть то, что объективируется — как первообразы, т.е. с присущим им совершенством, — в искусстве и воспроизводит в мире отраже­ний интеллектуальный мир. Вот несколько примеров: музыка есть не что иное, как ритм первообразов природы и самого уни­версума, который посредством этого искусства прорывается в мир 'отображений; совершенные формы, творимые пластикой, суть объективно представленные первообразы самой органической при­роды; гомеровский эпос есть само тождество, как оно лежит в основе истории в абсолютном; каждая картина открывает интел­лектуальный мир. Приняв эту предпосылку, мы должны будем в философии искусства разрешить в отношении искусства все те проблемы, которые мы в общей философии решаем в отноше­нии универсума вообще...

Прослеживая искусство в каждой из его отдельных форм вплоть до конкретного, мы подходим к определению искусства еще и с точки зрения условий времени. Если само по себе искус­ство вечно и необходимо, то также и в его проявлении во време­ни нет случайности, но присутствует абсолютная необходимость. Оно также и в этом отношении остается предметом возможного знания, и элементы этого конструирования даются через проти­воположности, которые искусство обнаруживает в своем прояв­лении во времени.

Если само по себе искусство вечно и необходимо, то также и в его проявлении во времени нет случайности, но присутствует абсолютная необходимость. Оно также и в этом отношении оста­ется предметом возможного знания, и элементы этого конструи­рования даются через противоположности, которые искусство об­наруживает в своем проявлении во времени. Но эти противопо­ложности, которые выдвигаются в отношении искусства через его зависимость от времени, оказываются подобно самому вре­мени по необходимости несущественными и только формальны­ми противоположностями, следовательно, совершенно отличны­ми от реальных, основанных на самой сущности или на идее ис­кусства. Эта всеобщая и проходящая через все разветвления ис­кусства формальная противоположность есть противоположность античного и нового искусства.

Было бы существенным недостатком в конструировании, если бы мы не обратили внимания на это в отношении каждой от­дельной формы искусства. Но ввиду того что эта противополож­ность рассматривается лишь как исключительно формальная, то конструирование сводится именно к отрицанию или к снятию. Исходя из этой противоположности, мы вместе с тем будем не­посредственно учитывать историческую сторону искусства и смо­жем надеяться только этим придать нашему конструированию в целом окончательную завершенность.

Согласно общему моему взгляду на искусство, оно само есть эманация абсолютного. История искусства наиболее наглядно по­кажет нам непосредственное отношение искусства к целям уни­версума и тем самым к тому абсолютному тождеству, которым они предопределены. Только в истории искусства открывается сущностное и внутреннее единство всех произведений искусства, и мы видим, что вся поэзия есть творение одного и того же ге­ния, который также и в противоположностях древнего и нового искусства лишь обнаруживает себя в двух различных ликах.

Шеллинг. Философия искусства. М., 1966. С. 63—68, 70—71.