Раздел II. СОЦИАЛЬНАЯ БОРЬБА В СРЕДНЕВЕКОВОМ ГОРОДЕ

ОБРАЗОВАНИЕ ЛАНСКОЙ КОММУНЫ И БОРЬБА ЗА НЕЕ

по книге Гвиберта Ножанского «Моя жизнь»

Глава VII. По прошествии некоторого времени с тех пор, как епископ отправился в Анг­лию попросить денег у английского короля, которому некогда служил и был с ним в дружеских отношениях. Готье архидиакон и Гвндон[92] завели кое-какие переговоры с сеньорами города. В городе этом с давних пор настолько вырос дух вражды, что ни у кого в нем не было боязни ни перед небесным, ни перед земными владыками, но по мере возможности и по усмотрению лю­бого из горожан грабежи и убийства держали в трепете весь город. Начну с такого вре­доносного обычая: когда королю случалось прибыть в Лан, он, которому надлежало требовать со всей царственной внушительностью почтения к себе, терпел постыдные притеснения прежде всего в том, что принадлежало ему по праву. Хорошо еще, что, избив конюхов, не угоняли си­лой его коней во время утреннего или вечернего водопоя. Даже с клириками обращались со столь великим пренебрежением, что не щадили ни их самих, ни их имущества, и было так, как сказано у пророка Исайи: «От судьбы народа не уйдет и священнослужитель». Что же остается мне сказать о простом народе? Любому поселянину, входившему в город, любому из подъез­жавших к нему в одиночку, а не под внушительной охраной каравана путников, грозило зато­чение в целях понуждения к выкупу или привлечение к суду под любым предлогом, без всякого действительного основания.

В качестве примера приведем один случай<...> По прибытии на субботний рынок в Лан сельского люда из разных деревень горожане стали носить по рынку образцы продажного горо­ха, пшеницы и других продуктов в чашках, на блюдцах и всяким другим способом. Когда было предложено купить эти продукты одному из спрашивавших их поселян и тот выразил согласие купить их за установленную цену, продавец сказал: «Иди за мной в мой дом, чтобы там осмот­реть остальное количество продаваемого мною продукта и взять осмотренное». Тот последовал за ним; при подходе поселянина к ларю, добросовестный продавец приподнял крышку ларя и, придерживая ее, обратился к поселянину со словами: «Просунь голову и руки по локоть в ларь, чтобы убедиться, что все содержание ларя не отличается от того образца, который я тебе пред­ложил на рынке». Когда же покупатель, перевесившись животом через край ларя, просунул внутрь его голову и плечи, находившийся за спиной его добрый продавец приподнял за ноги не подозревавшего ловушки человека, неожиданно втолкнул его в ларь и, захлопнув над ним крышку, держал его в целости и сохранности вплоть до того, как он выкупился из своего зато­чения. Такие и тому подобные дела происходили в городе. Грабежи и даже разбой совершались открыто феодалами и их слугами. Ночью никому из прохожих не была обеспечена безопас­ность; прохожим оставалось только или разбегаться, или же быть захваченными в плен, а не то и быть убитыми. Духовенство с архидиаконами во главе и светская знать, принимая в сообра­жение все это и вымогая всяческими способами деньги у горожан, дают последним понять че­рез посредников, что если они заплатят приличную сумму, то получат возможность образовать коммуну. А это новое и весьма дурное слово «коммуна» означает, что все крепостные должны выплачивать своим господам раз в год обычные крепостные повинности, а за свои противоза­конные поступки должны платить установленный штраф. От несения же прочих повинностей и оброков, которые обычно налагаются на сервов, они совершенно освобождаются. Пользуясь случаем выкупиться на волю, горожане заплатили груды серебра, чтобы насытить жадность стольких корыстолюбцев. Последние, повеселев от столь обильно излившегося на них потока серебра, скрепили клятвой свое обещание горожанам соблюдать верность этому заключенному с ними договору.

После того как духовенство, светская знать и горожане заключили между собой это со­глашение о взаимной поддержке, вернулся от англичан с огромной суммой денег епископ; сильно разгневанный на виновников этого новшества, он некоторое время не вступал в город<...> Однако в то время, как он говорил о своем крайнем негодовании против тех, кто заключил месобой клятвенное соглашение, и против зачинщиков этого, предложенная ему куча золота и серебра сразу же успокоила пыл его речей. Он принес присягу, что будет соблюдать права коммуны, подобные тем, что были установлены и записаны в городах Нуайоне и Сен-Кантене. Также и король, склоненный щедрыми дарами городского населения, согласился клятвенно подтвердить эти же самые права. Бог мой, кто был бы в состоянии рассказать, какая загорелась борьба, когда после принятия от горожан даров и клятвы в соблюдении прав коммуны стали нарушать эти права, стараясь вернуть в прежнее состояние сервов, раз навсегда избавленных от тягостен ярма неволи. Действительно, неутолимой завистью к горожанам охвачены были епи­скоп и сеньоры. Пастырь духовный, раз ему не удавалось искоренить французскую свободу по нормандскому или английскому способу, томился ненасытной жадностью, забывая о долге сво­его служения. Если кто из сторонников городской свободы привлекался к суду, то бывал осуж­ден не по божеским законам, а по судейскому произволу, и у него отнимали все его имущество вплоть до последней нитки<...>

Итак, в конце великого поста, на страстной неделе, пригласив к себе сеньоров и некоторых клириков, епископ решил приступить к осуществлению своего замысла об уничтожении ком­муны, беречь которую он поклялся сам и дарами склонил к тому же короля. Он пригласил ко­роля к божественным службам страстной недели, и накануне дня Параскевы, то есть в день тай­ной вечери[93], он внушил королю и всей его свите мысль о нарушении данной клятвы, из-за ко­торой он первым попал в затруднительное положение. И как раз в тот день, когда епископ дол­жен был совершать с особой торжественностью архиерейскую службу, а именно: освящать ми­ро и отпускать народу грехи, его не видели даже, чтобы он входил в церковь. А он в это время придумывал вместе с королевскими приближенными способы воздействия на короля, чтобы тот, уничтожив коммуну, сократил права города до их прежних размеров. Но горожане, боясь уничтожения коммуны, обещали королю и приближенным к нему людям 400 ливров (а может быть, и более, в точности не знаю). Со своей стороны, епископ склоняет сеньоров к тому, чтобы они вместе с ним поговорили с королем и пообещали ему вместе 700 ливров<...> Жадность короля заставила его склониться на сторону тех, кто обещал больше; с его соизволения вопреки запове­дям Божним все его клятвы, как и клятвы епископа и сеньоров, без всякого зазрения совести и уважения к святым дням страстной недели объявляются лишенными силы. В эту ночь король, имевший ночлег не у епископа, вследствие брожения среди городского люда, вызванного его несправедливейшим поступком, побоялся спать вне епископского дворца. Когда король рано утром уехал, епископ заверил сеньоров, чтобы они не беспокоились о принятом обязательстве уплатить такую большую сумму денег и чтобы они знали, что, по принятому ими обязательству заплатит он, епископ. «А если я не выполню данного вам обещания, - промолвил он, - пре­проводите меня в королевскую тюрьму до выкупа».

Упразднение договоров, создавших Ланскую коммуну, привело сердца горожан в такую ярость и смятение, что все должностные лица прекратили исполнение своих обязанностей, за­крылись лавочки башмачников и сапожников, трактирщики и харчевники не выставляли напо­каз никакой продажной снеди, так как из них никто не надеялся, чтобы ищущие наживы сеньо­ры им что-либо оставили. И действительно, епископ и сеньоры тотчас же принялись за оценку имущества каждого из горожан и требовали, чтобы сколько кто давал, как это было известно, на учреждение коммуны, столько же дал бы и для ее уничтожения. Все это творилось в день Параскевы, то есть в день приготовления к пасхе, и в великую субботу: души верующих гото­вились к принятию тела и крови христовой в эти дни одними лишь убийствами, одними лишь клятвопреступлениями. Чего же больше? Епископ и сеньоры в течение всех этих дней только и думали о том, чтобы обобрать до нитки людей низшего класса. В свою очередь эти последние, охваченные, мало сказать, гневом, а прямо яростью дикого зверя, составили скрепленный вза­имной клятвой заговор, обрекавший на смерть насильственным способом епископа и его еди­номышленников. Всего заговорщиков, как говорят, было 40. Этот их замысел не мог остаться скрытым. А именно: весть о нем дошла до сведения магистра Ансельма к вечеру великой суб­боты, и он предупредил отходившего ко сну епископа, чтобы тот не ходил к пасхальной заутрене: ведь если он пойдет, то будет убит; но епископ, безрассудный выше всякой меры, восклик­нул: «Фу, чтобы я погиб от таких людей!» Однако, относясь к ним на словах с таким презрени­ем, он не рискнул встать к заутрене и пойти в церковь. На следующий день он отдал распоря­жение своим домашним слугам и нескольким рыцарям нести за ним спрятанное под их одеж­дами оружие, когда он будет следовать за своим клиром в церковной процессии. Во время про­хождения этой процессии, когда начался было обычный при скоплении толпы переполох, один из горожан счел это за начало задуманной заговорщиками резни и, выйдя из засады, стал во­пить громким голосом: «Коммуна, коммуна!», как бы скликая этим народ. Так как был празд­ничный день, начавшиеся беспорядки были легко подавлены, но тем не менее они заставили насторожиться противников коммуны. Поэтому епископ, окончив служение обедни, вызвал из епископских сел многочисленные отряды крестьян, укрепил башни собора и предписал принять меры к охране епископского подворья; в то же время он скрепя сердце сознавал, что и эти люди не менее враждебны ему, ибо они знали, что груды денег, обещанных епископом королю, с извлечены из их кошельков.

По существующему в Лане обычаю, духовенство на второй день пасхи идет в процессии к монастырю св. Винсента. Горожане, поняв, что накануне их замыслы были предупреждены, решили привести их в исполнение в этот день, и осуществили бы свое намерение, если бы уз­нали заранее, что все сеньоры находятся с епископом. В самом деле, они обрели в предместье города одного из этих сеньоров, ни в чем неповинного человека, совсем недавно взявшего за­муж мою кузину, молоденькую девушку, очень скромную от природы. Но они воздержались от нападения на него, чтобы другие сеньоры не насторожились еще более. Так как наступил третий день пасхи, епископ, почувствовав себя в большей безопасности, отпустил домой лю­дей, которых он выставил для своей охраны на соборных башнях и на епископском подворье, заставляя их при этом питаться на свой счет. На четвертый день пасхи, так как мои хлебные за­пасы, а также несколько окороков, благодаря вызванному епископом возмущению, оказались расхищенными, я отправился к нему. В ответ на мои слова о том, чтобы он избавил город от такой бурной сумятицы, он сказал: «А что, думаете вы, они могут сделать своими волнениями? Если мой негр Жан вздумал бы потянуть за нос самого главного из них, так тот не осмелился бы даже заворчать на него. Я заставил их вчера отречься на все время моей жизни от того, что они называли своей коммуной». Высказавшись и видя угрюмое настроение моего собеседника, я воздержался от дальнейших разговоров. Все же, прежде чем удалиться из города, мы сильно рассорились друг с другом из-за его легкомыслия. Многие предупреждали его об угрожающей опасности, но он ни на чьи слова не обращал внимания.

Глава VIII. На следующий день, а именно в пятый день пасхи, когда после полудня епи­скоп с архидиаконом Готье обсуждали вопрос о сборе денег с горожан, вдруг по городу раз­дался шум и крики: «Коммуна!» Многочисленные отряды горожан, вооруженных мечами, обоюдоострыми секирами, луками, топорами, дубинами и копьями, через храм присноблажен­ной девы Марин проникли на епископское подворье. При первом же известии об этом натиске горожан сеньоры, давшие клятву епископу оказать ему помощь, если он будет в ней нуждаться при нападении на него, стали стекаться к нему со всех сторон. Среди спешивших на помощь кастелян Гинимар, человек благородный, почтенный, благообразный, незапятнанной доброде­тели, пробежал через церковь с одним лишь щитом и копьем и, едва переступив порог епископ­ского дворца, получил от некоего Рэнбера, его давнишнего кума, удар в затылок обоюдоострой секирой и пал первой жертвой. Вслед затем Ренье, о котором я говорил выше, женатый на моей кузине, тоже спешивший в епископский дворец, был пронзен сзади ударом копья в тот самый момент, когда он, держась за выступ епископской капеллы, хотел проникнуть в нее, и остался на месте бездыханным трупом, нижняя половина которого вскоре сгорела при пожаре епископ­ского дворца Виконт Адон, горячий на словах, а еще горячее сердцем, будучи в одиночестве, не мог побороть стольких противников, тем не менее, настигнутый на пути в епископский дом массой вооруженных горожан, он так упорно оборонялся копьем и мечом, что в один миг по­ложил к своим ногам троих из напиравших на него. Затем он взобрался на обеденный стал в епископском подворье, и. будучи ранен, помимо прочих ран, покрывавших его тело и ноги, он и на коленях продолжал сражаться, нанося направо и налево удары нападавшим на него, пока, наконец, стрела одного из горожан не пронзила его истомленное тело, превращенное вскоре в пепел пожаром, истребившем дома епископского подворья.

В дальнейшем дерзкая толпа повела атаку на епископа, производя при этом страшный шум и перед стенами епископского дворца; епископ с несколькими оказывавшими ему помощь людьми по возможности отражал атаку, осыпая камнями и стрелами нападавших. И в данном случае, как и раньше, он проявлял величайший боевой пыл. Но так как он неподобающим ему образом и совершенно зря взялся за светский меч, то и погиб от этого меча. Не будучи в силах, в конце концов, отразить отчаянные атаки городского народа, он, переодевшись в платье одно­го из своих слуг, бежал в подвал под церковью и укрылся в небольшом помещении, наполнен­ном винными бочками, вход в которое завалил один верный ему слуга. Годри считал себя в на­дежном убежище. Горожане сновали туда и сюда, ища, где он мог бы быть, и вслух называли его не епископом, а мошенником; они схватили одного из прислуживавших ему мальчиков, но не могли поколебать верности этого слуги и выпытать у него то, что им хотелось. Тогда они до­стали другого епископского слугу и по знаку этого вероломного человека догадались, где нуж­но искать епископа. Войдя тогда в подвал и всюду обыскав его, наконец, нашли епископа сле­дующим образом.

Был некий злодей Тейдего из крепостных монастыря св. Винсента, давнишний служащий и приказчик сеньора Энгерана де Куси, наблюдавший за сбором дорожных пошлин у моста, по имени Сурд. Он неоднократно захватывал небольшие караваны путников и, отняв у них все их имущество, сбрасывал их в реку и топил, чтобы они никогда не смогли протестовать против его действий. Один бог знает, сколько раз он это проделывал. Никто не в состоянии в точности оп­ределить неисчислимое количество совершенных им ограблений и разбойных нападений; я ска­зал бы, что вся гнусность его души явно отражалась в чертах его отвратительного лица Попав в немилость к Энгерану, он всецело перешел на сторону коммуны в Лане. Как раньше он никогда не щадил ни монаха, ни клирика, ни иностранца, ни пола, ни возраста, так теперь он оказался в состоянии убить епископа. Глава и зачинщик этого преступного начинания, питавший к епи­скопу в сравнении с другими более лютую ненависть, всеми силами старался выследить убе­жище епископа.

Когда при поисках горожанами епископа в каждой из бочек Тейдего остановился перед той, в которой спрятался Годри, искавшие вышибли дно у этой бочки и стали настойчиво разузнавать, кто в ней находится. И когда епископа чуть не ударили палкой, он с трудом раскрыл помертвевшие от страха уста и проговорил: «Здесь пленник». Епископ имел обыкновение называть Тейдего в насмешку за сходство его с волком Изегрином, - так имеют обыкновение называть волка некоторые; поэтому злодей сказал епископу: «А, так это сеньор Изегрин залег здесь». И вот епископа, хотя и грешника, но все же помазанника Божия, вытаскивают за волосы из бочки, осыпают множеством ударов и выводят его наружу в узкий переулочек у ворот под­ворья, перед домом капеллана Годефруа, Несмотря на то, что Годри весьма жалобно умолял о милосердии, высказывал желание поклясться горожанам в том, что он никогда впредь не с их епископом, что он заплатит им колоссальные деньги и покинет родную страну, все в ответ с ожесточением наносили ему оскорбления, а один, по имени Бернар и по прозвищу Де-Брюер, подняв обоюдоострую секиру, свирепо раскроил череп этому грешному человеку, но все же святителю. Епископ, подхваченный на руки, прежде чем упал на землю, получил от второго го­рожанина удар поперек лица, пониже глаз, по переносью, и пал мертвым. Прикончив его, пере­били у него голени и нанесли множесгво ран. А Тайдего, видя кольцо на пальце того, кто при жизни был епископом, и не будучи в состоянии легко, его сорвать, отрубил мечом палец умершего и схватил кольцо. Затем обобранный догола труп Годри был брошен в закоулок перед домом его капеллана. Бог мой, кто бы выявил в точности, сколько слышалось насмешливых слов от прохожих по адресу распростертого на земле трупа Годри, сколько комков сколько камней и пыли было накидано на труп!

Глава Х. Так как не было почти никого, кто прошел бы мимо лежащего на земле трупа епископа, не бросив в него грязью и не осыпав его ругательствам и, а о погребении его никто и не помышлял, магистр Ансельм, который накануне в момент восстания укрылся в безопасном месте, на другой день обратился к виновникам этой трагедии с просьбой, чтобы они разрешили похоронить Годри хотя бы только потому, что он носил имя и сан епископа; те согласились на это с большим трудом. И тело епископа, лежавшее обнаженным на земле, как какая-нибудь собачья падаль, с вечера пятого дня пасхи до трех часов следующего дня, по распоряжению маги­стра было, наконец, подобрано, обряжено в саван и перенесено в монастырскую церковь св. Винсента. Нет возможности пересказать, сколько угроз и ругательств вытерпели те, кто взялся похоронить епископа, нет возможности рассказать, сколько оскорбительных выражений было брошено по адресу самого умершего. По перенесении тела епископа в церковь не было совер­шено никакой погребальной службы, подобающей, не скажу епископу, а всякому христианину. Могила для его погребения была вырыта наполовину; его тело было так сдавлено короткими досками гроба, что чуть не лопнули грудь и живот трупа. Погребальщики епископа были дурно настроены против покойного, как я говорил уже об этом, а присутствовавшие горожане опреде­ленно побуждали их к тому, чтобы они возможно гнуснее обращались с жалким трупом. В день погребения монахи св. Винсента не справляли в своей церкви никаких божественных служб. Но что я говорю про этот день? Ведь в течение ряда дней эти монахи, трепеща за целость укрыв­шихся в монастыре беглецов, опасались также и за собственную жизнь. Достопочтенный и премудрый архиепископ[94] во время обедни произнес проповедь на тему об этих достойных про­клятия коммунах, в которых вопреки божеским и человеческим законам сервы силою освобож­даются от законной власти своих господ, «Рабы, - говорит апостол, - с трепетом повинуйтесь своим господам»[95]. А чтобы сервы не ссылались на жестокость и жадность господ, пусть вы­слушают еще следующие слова апостола: «Подчиняйтесь не только добрым и кротким, но и су­ровым»[96]. По церковным канонам[97] подвергается анафеме всякий, кто под видом благочестия стал бы внушать рабам не подчиняться своим господам или убегать от них куда-либо, а тем бо­лее противиться им силою. А отсюда имеется основание к тому, чтобы принимать в ряды кли­ра, в духовные ордена, в ряды монашества люден, свободных от крепостной зависимости, слу­чайно же принятые сервы никоим образом не удерживаются в духовном звании вопреки воле требующих их к себе обратно господ.