С.Н.ТРУБЕЦКОЙ 5 страница

Если мы захотим глубже проникнуть отсюда в сущность человека, то нужно представить себе строение актов, ведущих к акту идеализации. Сознательно и бессознательно человек поль­зуется техникой, которую можно назвать пробным устранением характера действительности. Животное целиком живет в конкретном и в действительности. Со всякой действительностью каждый раз связано место в пространстве и положение во време­ни, “теперь” и “здесь”, а во-вторых, случайное так-быть (So-sein), даваемое в каком-нибудь аспекте чувственным восприяти­ем. Быть человеком значит бросить мощное “нет” этому виду действительности. Это знал Будда, говоря: прекрасно созерцать всякую вещь, но страшно быть ею. Это знал Платон, связываю­щий познание идей с “феноменологической редукцией”, т. е. “за­черкиванием” или “заключением в скобки” (случайного) коэф­фициента существования вещей в мире, чтобы достигнуть их “essentia”. Правда, в частностях я не могу согласиться с теорией этой редукции у Гуссерля, но должен признать, что в ней имеет­ся в виду тот самый акт, который, собственно, и определяет чело­веческий дух...

Таким образом, человек есть то живое существо, которое мо­жет (подавляя и вытесняя импульсы собственных влечений, отка­зывая им в питании образами восприятия и представлениями) от­носиться принципиально аскетически к своей жизни, вселяющей в него ужас. По сравнению с животным, которое всегда говорит “да” действительному бытию, даже если пугается и бежит, человек — это “тот, кто может сказать нет”, “аскет жизни”, вечный протес­тант против всякой только действительности. Одновременно, по сравнению с животным, существование которого есть воплощен­ное филистерство, человек — это вечный “Фауст”, bestia cupidissima rerum novarum [зверь, алчущий нового (лат.)], никогда не ус­покаивающийся на окружающей действительности, всегда стре­мящийся прорвать пределы своего здесь-и-теперь-так-бытия и “окружающего мира, в том числе и наличную действительность собственного Я. В этом смысле и 3. Фрейд в книге “По ту сторону принципа удовольствия” усматривает в человеке “вытеснителя влечений”. И лишь потому, что он таков, человек может надстроить над миром своего восприятия идеальное царство мыслей, а с другой стороны, именно благодаря этому во все большей мере доставлять живущему в нем духу дремлющую в вытесненных влечениях энергию, т. е. может сублимировать энергию своих влечений в духовную деятельность.

Задачи философской антропологии — точно показать, как из основной структуры человеческого бытия, кратко обрисованной в нашем предшествующем изложении, вытекают все специфические монополии, свершения и дела человека: язык, совесть, инстру-

менты, оружие, идеи праведного и неправедного, государство, ру­ководство, изобразительные функции искусства, миф, религия, наука, историчность и общественность.

Шеллер М. Положение человека в Космосе //

Проблема человека в западной философии. —

М., 1988. — С. 31—33, 51—56, 60, 63—65, 90.

Э. ФРОММ

По своей телесной организации и физиологическим функциям человек принадлежит к животному миру. Жизнь животных опреде­ляется инстинктами, некоторыми моделями поведения, детерми­нированными в свою очередь наследственными неврологическими структурами. Чем выше организовано животное, тем более гибки его поведенческие модели и тем более не завершена к моменту рождения структура его приспособленности к окружающей среде. У высших приматов можно наблюдать даже определенный уро­вень интеллекта — использование мышления для достижения же­лаемых целей. Таким образом, животное способно выйти за преде­лы своих инстинктов, предписанных поведенческими моделями. Но каким бы впечатляющим ни было развитие животного мира, ос­новные элементы его существования остаются все те же.

Животное “проживает” свою жизнь благодаря биологичес­ким законам природы. Оно — часть природы и никогда не трансцендирует ее. У животного нет совсем морального порядка, нет осо­знания самого себя и своего существования. У него нет разума, если понимать под разумом способность проникать сквозь данную нам в ощущениях поверхность явлений и постигать за ней суть. Поэтому животное не обладает и понятием истины, хотя оно может иметь представление о том, что ему полезно.

Существование животного характеризуется гармонией между ним и природой. Это, естественно, не исключает того, что природные условия могут угрожать животному и принуждать его ожесточенно бороться за свое выживание. Здесь имеется в виду другое: животное от природы наделено способностями, по­могающими ему выжить в условиях, которым оно противопоставлено, точно так же как семя растения “оснащено” природой для того, чтобы выжить, приспосабливаясь к условиям почвы, климата и т. д. в ходе эволюции.

В определенной точке эволюции живых существ произошел единственный в своем роде поворот, который сравним только с по­явлением материи, зарождением жизни или появлением живот­ных. Новый результат возник тогда, когда в ходе эволюционного процесса поступки в значительной степени перестали определять­ся инстинктами. Приспособление к природе утратило характер

принуждения, действие больше не фиксировалось наследствен­ными механизмами. В момент, когда животное трансцендировало природу, когда оно вышло за пределы предначертанной ему чисто пассивной роли тварного существа, оно стало (с биологической точ­ки зрения) самым беспомощным из всех животных — родился че­ловек. В данной точке эволюции животное, благодаря своему вер­тикальному положению эмансипировалось от природы, его мозг значительно увеличился в объеме по сравнению с другими самыми высокоорганизованными видами. Рождение человека могло длить­ся сотни тысяч лет, однако в конечном результате оно привело к возникновению нового вида, который трансцендировал природу. Тем самым жизнь стала осознавать саму себя.

Осознание самого себя, разум и сила воображения разру­шили “гармонию”, характеризующую существование животного. С их появлением человек становится аномалией, причудой универ­сума. Он — часть природы, он подчинен ее физическим законам, ко­торые не может изменить, и тем не менее он трансцендирует ос­тальную природу. Он стоит вне природы и тем не менее является ее частью. Он безроден и тем не менее крепко связан с родом, общим для него и всех других тварей. Он заброшен в мир в случайной точке и в случайное время и также случайно должен его снова покинуть. Но поскольку человек осознает себя, он понимает свое бессилие и границы своего существования, он предвидит собственный конец — смерть. Человек никогда не свободен от дихотомии своего существо­вания: он уже не может освободиться от своего духа, даже если бы он этого хотел, и не может освободиться от своего тела, пока он живет, а его тело будит в нем желание жить.

Разум, благословение человека, одновременно является и его проклятием. Разум принуждает его постоянно заниматься по­исками разрешений неразрешимой дихотомии. Жизнь человека отличается в этом плане от жизни всех остальных организмов: он находится в состоянии постоянной и неизбежной неуравновешен­ности. Жизнь не может быть “прожита” путем простого повторе­ния модели своего вида. Человек должен жить сам. Человек — единственное живое существо, которое ощущает собственное бы­тие как проблему, которую он должен разрешить и от которой он не может избавиться. Он не может вернуться к дочеловеческому со­стоянию гармонии с природой. Он должен развивать свой разум, пока не станет господином над природой и самим собой.

Но с онтогенетической и филогенетической точек зрения рождение человека — в значительной мере явление негативное. У человека нет инстинктивной приспособленности к природе, у него нет физической силы: в момент своего рождения человек — самый беспомощный из всех живых созданий и нуждается в защите го­раздо дольше, чем любое из них. Единство с природой было им ут­рачено, и в то же время он не был обеспечен средствами, которые

позволили бы ему вести новую жизнь вне природы. Его разум в высшей степени рудиментарен. Человек не знает природных про­цессов и не обладает инструментами, которые смогли бы ему заме­нить утерянные инстинкты. Он живет в рамках небольших групп и не знает ни самого себя, ни других. Его ситуацию наглядно пред­ставляет библейский миф о рае. В саду Эдема человек живет в пол­ной гармонии с природой, но не осознает самого себя. Свою историю он начинает с первого акта свободы — непослушания заповеди. Однако с этого момента человек начинает осознавать себя, свою обособленность, свое бессилие; он изгоняется из рая, и два ангела с огненными мечами препятствуют его возвращению.

Эволюция человека основывается на том, что он утратил свою первоначальную родину — природу. Он никогда уже не сможет туда вернуться, никогда не сможет стать животным. У него теперь только один путь: покинуть свою естественную родину и искать новую, которую он сам себе создаст, в которой он превратит окружающий мир в мир людей и сам станет действительно человеком.

Родившись и положив тем самым начало человеческой расе, человек должен был выйти из надежного и ограниченного состоя­ния, определяемого инстинктами. Он попадает в положение нео­пределенности, неизвестности и открытости. Известность сущест­вует только в отношении прошлого, а в отношении будущего она существует лишь постольку, поскольку данное знание относится к смерти, которая в действительности является возвращением в прошлое, в неорганическое состояние материи. В соответствии с этим проблема человеческого существования — единственная сво­его рода проблема в природе. Человек “выпал” из природы и все еще находится в ней. Он отчасти как бы бог, отчасти — животное, отчасти бесконечен и отчасти конечен. Необходимость искать но­вые решения противоречий его существования, все более высокие формы соединения с природой, окружающими людьми и самим собой выступает источником всех психических сил, которые побуждают человека к деятельности, а также источником всех его страстей, аффектов и страхов.

Животное довольно, когда удовлетворены его естествен­ные потребности — голод, жажда, сексуальная потребность. В той степени, в какой человек является животным, эти потребности властны и над ним и должны быть удовлетворены. Но поскольку он существо человеческое, удовлетворения этих инстинктив­ных потребностей недостаточно, чтобы сделать его счастли­вым. Их недостаточно даже для того, чтобы сделать его здоро­вье. “Архимедов” пункт специфически человеческой динамики находится в этой неповторимости человеческой ситуации. Понимание человеческой психики должно основываться на ана­лизе тех потребностей человека, которые вытекают из усло­вий его существования.

Человека можно определить как живое существо, которое сможет сказать “Я”, которое может осознать самого себя как само­стоятельную величину. Животное живет в природе и не трансцен-дирует ее, оно не осознает себя, и у него нет потребности в самотож­дественности. Человек вырван из природы, наделен разумом и гредставлениями, он должен сформировать представление о самом себе, должен иметь возможность говорить и чувствовать: “Я есть Я”. Поскольку он не проживает, а живет, поскольку он утратил первоначальное единство с природой, должен принимать решения, осознавать.себя и окружающих его людей в качестве разных лиц, у него должна быть развита способность ощущать себя субъектом своих действий. Наряду с потребностью в соотнесенности, скорен-ности и трансценденции его потребность в самотождественности является настолько жизненно важной и властной, что человек не может чувствовать себя здоровым, если он не найдет возможности ее удовлетворить. Самотождественнсть человека развивается в процессе освобождения от “первичных связей”, привязывающих его к матери и природе, ребенок, который чувствует свое единство с матерью, не может еще сказать “Я”, и у него нет в этом потребности. Только когда он постигнет внешний мир как нечто отдельное и обо­собленное от себя, ему удастся осознать самого себя как отдельное существо, “Я” — это одно из последних слов, которые он употребля­ет, говоря о самом себе.

В развитии человеческой расы степень осознания человеком самого себя как отдельного существа зависит от того, насколько он освободился от ощущения тождества клана и насколько далеко продвинулся процесс его индивидуации. Член примитивного клана выразит ощущение самотождественности в формуле: “Я есть Мы”. Такой человек не может еще понять себя в качестве “индивида”, существующего вне группы. В средневековье человек идентифи­цирован со своей общественной ролью в феодальной иерархии. Крестьянин не был человеком, который случайно стал крестьяни­ном, а феодал не был человеком, который случайно стал феодалом. Он был крестьянином или феодалом, и чувство неизменности его сословной принадлежности являлось существенной составной ча­стью его самоотождествления. Когда впоследствии произошел распад феодальной системы, ощущение самотождественности бы­ло основательно поколеблено и перед человеком остро встал во­прос: “Кто я? ”, или, точнее сказать: “Откуда я знаю, что я — это я? ” Это именно тот вопрос, который в философской форме сформули­ровал Декарт. На вопрос о самотождественности он ответил: “Я со­мневаюсь, следовательно, с мыслю, я мыслю, следовательно, я су­ществую” В этом ответе сделан акцент только на опыт “Я” в каче­стве субъекта любой мыслительной деятельности и упущено из вида то обстоятельство, что “Я” переживается также в процессе чувствования и творческой деятельности.

Западная культура развивалась таким образом, что создала основу для осуществления полного опыта индивидуальности. Посредством предоставления индивиду политической и экономической свободы, посредством его воспитания в духе самостоятельного мышления и освобождения от любой формы авторитарного давле­ния предполагалось дать возможность каждому отдельному чело­веку чувствовать себя в качестве “Я” в том смысле, чтобы он был центром и активным субъектом своих сил и чувствовал себя таковым. Но лишь меньшинство достигло такого опыта “Я”. Для большинства индивидуализм был не более чем фасадом, за которым скрывался тот факт, что человеку не удалось достичь индивиду­ального самоотождествления.

Предпринимались попытки найти и были найдены некото­рые суррогаты подлинно индивидуального самоотождествления. Поставщиками этого рода самоотождествленности служат нация, религия, класс и профессия. “Я — американец”, “я — протестант, “я — предприниматель” — таковы формулы, которые помогают человеку отождествить себя после того, как им было утрачено первоначальное ощущение тождества-клана, и до того, как было найдено настоящее самоотождествление. В нашем современном обществе различные виды идентификаций обычно применяются вместе. Речь в данном случае идет о статусных идентификациях в широком смысле, а такие идентификации являются более дейст­венными, если они, как это имеет место в европейских странах, тесно связаны с феодальными пережитками. В Соединенных Штатах Америки, где феодальные пережитки дают о себе знать не так сильно и где общество более динамично, подобные статусные идентификации, конечно, не имеют такого значения, и самоотож­дествление все больше и больше смещается в направлении пере­живания конформизма.

До тех пор, пока я не отклоняюсь от нормы, пока я являюсь таким же, как и другие, я признан ими в качестве “одного из нас”, я могу чувствовать себя как “Я”. Я — это “Кто, никто, сто тысяч”, как озаглавил одну из своих пьес Пиранделло. Вместо доиндивидуалистического тождества клана развивается новое тождество-стадо, в котором самоотождествление покоится на чувстве несо­мненной принадлежности кстаду. То, что этот униформизм и кон­формизм часто не бывают распознаны и скрываются за иллюзией индивидуальности, ничего не меняет, по сути дела.

Проблема самоотождествленности не является чисто фило­софской проблемой или проблемой, которая затрагивает наш дух и мышление, как это обычно принято думать. Потребность в эмоцио­нальном самоотождествлении исходит из самих условий человече­ского существовования и служит источником наших интенсивных устремлений. Поскольку я не могу оставаться душевно здоровым без “чувства Я”. Я пытаюсь сделать все, чтобы добиться данного

ощущения. За страстным стремлением к статусу и конформизму скрывается та же потребность, и иногда она даже сильнее, чем по­требность в физическом выживании. Явное тому доказательство — готовность людей рисковать своей жизнью, жертвовать своей любовью, отказаться от своей свободы и собственного мышления только ради того, чтобы быть членом стада, идти с ним в ногу и достичь таким образом самоотождествления, даже если оно иллюзорно...

Фромм Э. Пути из большого общества //

Проблема человека в западной философии. — М., 1988. — С. 443—446, 477—480.

М. ХАЙДЕГГЕР

Сверх того и прежде всего надо еще наконец спросить, располагает ли человеческое существо — а этим изначально и заранее все ре­шается — в измерение “живого”, animalitos. Стоим ли мы вообще на верном пути к существу человека, когда и до тех пор, пока мы от­граничиваем человека как живое существо среди других таких су­ществ от растения, животного, Бога? Можно, пожалуй, делать и так, можно таким путем помещать человека внутри сущего как яв­ление среди других явлений. Мы всегда сумеем при этом высказать о человеке что-то верное, но надо уяснить себе еще и то, что человек тем самым окончательно вытесняется в область animalitos, даже если его не приравнивают к животному, а наделяют каким-нибудь специфическим отличием. Люди, в принципе, представляют чело­века всегда как живое существо, homo animalis, даже если его anima полагается как дух, annimus, или ум, mens, а последний по­зднее — как субъект, как личность, как дух. Такое полагание есть прием метафизики. Но тем самым существо человека обделяется вниманием и не продумывается в своем истоке, каковой по своему существу всегда остается для исторического человечества одно­временно и целью. Метафизика мыслит человека как animalitos и не домысливает до его humanitos.

Метафизика отгораживается от того простого и существен­ного обстоятельства, что человек принадлежит своему существу лишь постольку, поскольку слышит требования Бытия. Только от этого требования у него “есть”, им найдено то, в чем обитает его су­щество. Только благодаря этому обитанию у него “есть” его “язык” как кров, хранящий присущую ему статичность. Стояние в просве­те бытия я называю экзистенцией человека. Только человеку при­сущ этот род бытия. Так, понятие экзистенция — не просто основа­ние возможности разума, ratio; экзистенция есть то, в чем сущест­во человека хранит источник своего определения.

Экзистенция может быть присуща только человеческому существу, т. е. только человеческому способу “бытия”; ибо одно­му только человеку, насколько мы знаем, доступна судьба экзис-

тенции. Поэтому в экзистенции никогда и нельзя мыслить некий специфический род среди других родов живых существ, если, конечно, человеку надо все-таки задумываться о сути своего 6ытия, а не просто громоздить естественнонаучную и историографическую информацию о своих свойствах и своих интригах. Так что даже animalitas, которую мы приписываем человеку на почве сравнения его с “животным”, сама коренится в существе экзистенции. Тело человека есть нечто принципиально другое, чем животный организм. Заблужение биологизма вовсе еще не преодолевается тем, что люди надстраивают над телесностью человека душу, над душой дух, а над духом экзистенциальность и громче прежнего проповедуют великую ценность духа, чтобы потом, од­нако, все снова утопить в жизненном переживании, с предосте­регающим утверждением, что мысль-де разрушает своими оду­шевленными понятиями жизненный поток, а осмысление бытия искажает экзистенцию. Если физиология и физическая химия способны исследовать человека в естественнонаучном плане как организм, то это еще не доказательство того, что в такой “органи­ке”, т. е. в научно объясненном поле, покоится существо человека. Это ничуть не удачное мнение, будто в атомной энергии заключе­на суть природных явлений. Может, наоборот, оказаться, что природа как раз утаивает свое существо в той своей стороне, ко­торой она повертывается к технически овладевающему его чело­веку. Насколько существо человека не сводится к животной ор­ганике, настолько же невозможно устранить или как-то компен­сировать недостаточность этого определения человеческого существа, наделяя человека бессмертной душой, или разумнос­тью, или личностными чертами. Каждый раз это существо ока­зывается обойденным, и именно по причине того же самого мета­физического проекта.

То, что есть человек — т. е., на традиционном языке метафизики, “сущность” человека, — покоится в его экзистенции.

Хайдеггер М. Бытие и время. — С. 198, 199.

Существо человека состоит, однако, в том, что он больше чем про­сто человек, если представлять последнего, как разумное живое существо. “Больше” здесь нельзя понимать суммарно, как если бы традиционная дефиниция человека должна была вообще-то оста­ваться его базовым определением, только нужно было потому рас­ширить ее добавкой “экзистенциальности”. Это “больше” значит тут: изначальнее и потому принципиально сущностнее. Но тут об­наруживается загадочное: человек экзистирует в брошенности. Это значит: в качестве экзистирующего броска в ответ на вызов бытия человек настолько же больше, чем animal rational, насколь­ко он, наоборот меньше по отношению к человеку, понимающему себя из субъективности. Человек не господин сущего. Человек пас-

тух бытия. В этом “меньше” человек ни с чем не расстанется, он только приобретает, прикасаясь к истине бытия. Он приобретает необходимую сущность пастуха, чье достоинство покоится на том, что он самим бытием призван к сбережению его истины. Этот призыв приходит как тот бросок, из которого происходит брошенность бытия-вот. Человек в своей бытийно-исторической сути есть су­щее, чье бытие, будучи экзистенцией, заключается в обитании бытия Человек — сосед бытия.

Хайдеггер М. Бытие и время. — С. 208.

 

12.2. Марксистское учение о соотношении природного и социального в человеке. Индивид и личность

К. МАРКС и Ф. ЭНГЕЛЬС

Он [Гегель] забывает, что сущность “особой личности” составляет не ее борода, не ее кровь, не ее абстрактная физическая природа, а ее социальное качество, и что государственные функции и т. д. — не что иное, как способы существования и действия социальных качеств человека. Понятно, следовательно, что индивиды, по­скольку они являются носителями государственных функций и властей, должны рассматриваться по своему социальному, а не по своему частному качеству.

Маркс К. Критика гегелевской философии права // Собрание сочинений. Т.1. — С. 242.

Фейербах сводит религиозную сущность к человеческой сущнос­ти. Но сущность человека не есть абстракт, присущий отдельному индивиду. В своей действительности она есть совокупность всех обусловленных отношений. Фейербах, который не занимается критикой этой действительной сущности, оказывается поэтому вынужденным:

1) абстрагироваться от хода истории, рассматривать религи­озное чувство абсолютно и предположить абстрактного изолиро­ванного — человеческого индивида;

2) поэтому у него человеческая сущность может рассматри­ваться только как “род”; как внутренняя, немая всеобщность, свя­зующая множество индивидов природными узами.

Маркс К. Тезисы о Фейербахе // Собрание сочинений. Т.З. — С.2.

Шт[ирнер] прав, когда он отвергает “человека” Ф[ейербаха], по крайней мере человека из “Сущности христианства”. Фейерба-ховский “человек” есть производное от бога, Ф[ейербах] пришел от бога к “человеку” и потому его “человек” еще увенчан теологи-

ческим нимбом абстракции. Настоящий же путь, ведущий к “че­ловеку” — это путь совершенно обратный. Мы должны исходить из “а”, из эмпирического, телесного индивида, но не для того, чтобы застрять на этом, как Штирн[ер], а чтобы от него подняться к “че­ловеку”. “Человек” всегда остается призрачной фигурой, если его основой не является эмпирический человек. Одним словом, мы должны исходить из эмпиризма и материализма, если хотим, чтоб наши идеи, и в особенности, наш “человек” были чем-то реальным, мы должны всеобщее выводить из единичного, а не из самого, себя или из ничего, как Гегель.

Энгельс Ф. Марксу, 19 ноября 1844 г. // Собрание сочинений. Т. 27. — С. 12.

Первая предпосылка всякой человеческой истории — это конечно, существование живых человеческих индивидов. Поэтому первый конкретный факт, который подлежит констатированию, — теле­сная организация этих индивидов и обусловленное его отношение их к остальной природе. Мы здесь не можем, разумеется, углубляться ни в изучение физических свойств самих людей, ни в изуче­ние природных условий — геологических, орогидрографических, климатических и иных отношений, которые они застают. Всякая историография должна исходить из этих природных основ и тех же видоизменений, которым они, благодаря деятельности людей, подвергаются в ходе истории.

Людей можно отличать от животных по сознанию, по религии — вообще по чему угодно. Сами они начинают отличать себя от жи­вотных, как только начинают производить необходимые им средст­ва к жизни, — шаг, который обусловлен их телесной организацией. Производя необходимые им средства к жизни, люди косвенным об­разом производят и самое свою материальную жизнь.

Способ, каким люди производят необходимые им средства к жизни, зависит прежде всего от свойств самих этих средств, на­ходимых ими в готовом виде и подлежащих воспроизведению. Этот способ производства надо рассматривать не только с той сто­роны, что он является воспроизводством физического существо­вания индивидов. В еще большей степени, это — определенный способ деятельности данных индивидов, определенный вид их жизнедеятельности, их определенный образ жизни. Какова жиз­недеятельность индивидов, таковы и они сами. То, что они собой представляют, совпадает, следовательно, с их производством — совпадает как с тем, что они производят, так и с тем, как они про­изводят. Что представляют собой индивиды, — это зависит, следо­вательно, от материальных условий их производства.

Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // Собрание сочинений. Т.З. — С. 19.

Сознание (das Bewubtsein) никогда не может быть чем-либо иным, как осознанным бытием (das bewubte Seim), а бытие людей есть реальный процесс их жизни.

Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // Собрание сочинений. Т. 3. — С. 25.

...Мы находим, что человек обладает также и “сознанием”. Но и им человек обладает в виде “чистого” сознания не с самого начала. На “духе” с самого начала лежит проклятие — быть “отягощенным” материей, которая выступает здесь в виде движущихся слоев воздуха, звуков — словом, в виде языка. Язык также древен, как и со­знание; язык есть практическое, существующее также и для меня самого действительное сознание, и, подобно сознанию, язык возникает лишь из потребности, из настоятельной необходимости общения с другими людьми. Там, где существует какое-нибудь отношение, оно существует для меня; животное не “относится” ни к чему и вообще не “относится”; для животного его отношение к другим не существует как отношение. Сознание, следовательно, с самого начала, есть общественный продукт и остается им, пока вообще су­ществуют люди. Сознание, конечно, есть вначале осознание ближайшей чувственно воспринимаемой Среды и осознание ограниченной связи с другими лицами и вещами, находящимися вне начинающего сознавать себя индивида; в то же время оно — осознание природы, которая первоначально противостоит людям как
совершенно чуждая, всемогущая и неприступная сила, к которой люди относятся совершенно по-животному и власти, которой они подчиняются, как скот; следовательно, это чисто животное осозна­ние природы (обожествление природы).

Здесь сразу видно, что для меня обожествление природы или это определенное отношение к природе обусловливается формой общества, и, наоборот! Здесь, как и повсюду, тождество природы и человека обнаруживается также и в том, что ограни­ченное отношение друг к другу и их ограниченное отношение к природе, и именно потому, что природа еще почти не видоизмене­на ходом истории; но с другой стороны, сознание необходимости вступить в сношения с окружающими индивидами является началом осознания того, что человек вообще живет в обществе. Начало это носит столь же животный характер, как и сама общественная жизнь на той ступени; это чисто стадное сознание заменя­ет ему инстинкт, или же, что его инстинкт осознан. Это баранье или племенное сознание получает свое дальнейшее развитие благодаря росту производительности, росту потребностей и ле­жащему в основе того и другого росту населения.

Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // Собрание сочинений. Т.З. — С.ЗО

Человек является непосредственно природным существом. В ка­честве природного существа, притом живого природного сущест­ва, он, с одной стороны, наделен природными силами, жизненными силами, являясь деятельным природным существом; эти силы существуют в нем в виде задатков и способностей, в виде влече­ний; а с другой стороны, в качестве природного, телесного, чувст­венного, предметного существа, он, подобно животным и растени­ям, является страдающим, обусловленным и ограниченным су­ществом, т. е. предметы его влечений существуют вне его, как не зависящие от него предметы; но эти предметы суть предметы его потребностей; это — необходимые, существенные для проявле­ния и утверждения его сущностных сил предметы. То что человек есть телесное, обладающее природными силами, живое, действи­тельное, чувственное, предметное существо, означает, что пред­метом своей сущности, своего проявления жизни он имеет дейст­вительные, чувственные предметы, или что он может проявить свою жизнь только на действительных, чувственных предметах. Быть предметным, природным, чувственным — это все равно, что иметь вне себя предмет, природу, чувство или быть самому предметом, природой, чувством для какого-нибудь третьего существа. Голод — есть естественная потребность; поэтому для своего удовлетворения и утоления он нуждается в природе вне его, в предмете вне его. Голод — это признанная потребность моего тела в некотором предмете, существующем вне моего тела и необходимом для его восполнения и для проявления его сущности. Солнце есть предмет растения, необходимый для него, утверждающий его жизни предмет, подобно тому как растение есть предмет солнца в качестве обнаружения животворной сила солнца, его предметной сущностной силы.