ВВЕДЕНИЕ 8 страница. Вот почему с утра Бархаш и Воробьев отправились на третью морену искать запрятанный Горбуновым груз.

Вот почему с утра Бархаш и Воробьев отправились на третью морену искать запрятанный Горбуновым груз.

Тем временем таджики-носильщики собрались в обрат­ный путь. Мы дружески, тепло попрощались с ними. С обоими мы успели подружиться, в особенности с Лоиком, уже второй год добросовестно переносившим с нами все тяготы экспедиции. Зато теперь он становился богачом: по расчету ему нужно было выдать одной мануфактуры до шестидесяти метров.

Они ушли и скоро оба превратились в едва замет­ные черные точки на снежном покрове. Вот уже и нет их...

Воробьев вернулся к одиннадцати часам; он ничего не нашел на морене. По правде, я больше полагался на Бархаша, поэто­му сообщение Воробьева принял без особенной тревоги. Но почему же нет Бархаша? Он был всегда точен и раз обещал быть к одиннадцати часам, так должен был придти.

К двенадцати часам его еще не было. Это было уже на­столько подозрительно, что я решил послать ему навстречу Цага.

Антон взял ледоруб и отправился.

Чтобы посмотреть, не идет ли Бархаш, мальцы забра­лись на скалы повыше. Но они вернулись оттуда с изве­стием, что Бархаша не видно, но что кто-то очень недавно ночевал под скалами, — в укромном месте валялись кон­сервные банки, обрывки бумаги, и чьи-то следы уходи­ли от места ночевки вверх к перевалу. Кто же тут мог быть?

А Бархаша все не было, не было и Цага. Наконец маль­цы закричали, что Бархаш идет. Он пришел только к часу.

Добравшись до третьей морены, — рассказывал Бар­хаш, — он обыскал ее всю. Нашел поставленную Горбуно­вым пирамиду, нашел следы ночевки, а провианта не на­шел, так искусно он был запрятан. А когда пошел домой, то второпях неловко прыгнул через трещину и растянул себе какую-то жилу. Сейчас он сильно хромал и еле шел. Этого только еще недоставало.

— Что же теперь делать? — спросил я.

— Идти.

— А можешь идти?

— Пойду, не сидеть же тут.

Сидеть тут действительно было нечего.

Благодаря всем этим, проволочкам мы вышли только в два часа.

По договору с доктором Пислегиным он двадцать четвертого числа должен был уже организовать нам встреч­ную базу на леднике Федченко, но не у Бивачного ледника, куда мы направлялись, а еще через день пути по леднику у выхода ледников Малого Танымаса. Это объ­яснялось тем, что, когда мы его отправляли одиннадцатого сентября, мы были твердо уверены, что выйдем на Бива­чный, через южное плечо Гармо, а что мы не найдем юж­ного плеча и пойдем кругом, — этого мы не допускали. Если мы не найдем горбуновских людей, мы, таким обра­зом, могли рассчитывать только на самих себя и на запасы Пислегина у ледника Малого Танымаса, а не у Бивачного. Мы с Бархатом решили поэтому двух из наших — Цага и Стаха — отправить прямо к Малому Танымасу, минуя Би­вачный, на пислегинскую базу. Они должны были, если мы никого не найдем у поворота на Бивачный, перенести к нам запасы провианта с пислегинской базы. На Бивачный, таким образом, мы решили идти только втроем. Что каса­ется болезни, моей и Бархаша, мы полагали, что сил у нас все-таки хватит, — меня моя болезнь трепала только по но­чам, а Бархаш уверял, что у него скоро все пройдет. Идти решили без остановок, чтобы пройти как можно больше, Я решил остановить движение не ранее восьми часов вечера.

Ледник Федченко такой же широкий и красивый, ка­ким мы его знали с 1928 года, расстилался теперь перед нами. В 1928 году я прошел этот путь до Алтын-мазара в три дня. До Бивачного я думал добраться теперь в пол­тора.

Мы остановились действительно только после пяти часов ходу. Да и то мы остановились потому, что наткну­лись на поставленный кем-то тур. Под туром, в консерв­ной банке, мы нашли записку. Она была подписана т. Коровиным, одним из ленинградских альпинистов, при­командированным к группе метеоролога Попова, работав­шего на леднике Федченко. Он извещал, что двадцать тре­тьего числа он по приказу Горбунова отправился вверх по леднику Федченко и дальше через Кашал-аяк в Пой-мазар предупредить караван, что Горбунов запоздает. Коровин писал, что идет дождь и снег и что до пово­рота на Бивачный еще день пути.

Теперь нам стало ясно, чей ночлег мы отыскали у черных скал и чьи следы шли к перевалу. Странно было только, как мы разминулись с ним на перевале. Сообщение Коровина, что до Бивачного еще день пути, нам не понравилось. Но делать было нечего. Через час все равно при­шлось бы остановиться, — было уже восемь часов.

На перевале Кашал-аяк.

 

Мы остановились тут же на морене в небольшом углуб­лении, где поставили палатки. И тут же обнаружили досадную пропажу. Стах, на обязанности которого было носить мой бинокль, оставил его на ночевке у черных скал. Как я ни ругал его, поправить было нельзя. Единственной надеждой было то, что партия Горбунова, когда пойдет назад, через Кашал-аяк, найдет и подберет бинокль. Пропасть он, конечно, не мог, за это можно было быть спокойным.

И снова наступила морозная ночь. И снова меня тре­пали лихорадка, жар и озноб.

 

 

26 сентября

Утром мы поднялись в семь часов, чтобы опять пройти как можно больше. Мы опаздывали на два дня против срока. Провианта было мало, в особенности галет. Ке­росин тоже был на исходе. Надо было торопиться.

Погода опять была прекрасная. Она стояла такая уже третий день, с двадцать четвертого числа. С беспокойством посматривал я поэтому на небо. Кое-где уже появлялись маленькие беленькие тучки — признак, что завтра или послезавтра тучи будут большие. А нам сейчас это было совсем нежелательно. Мы приближались к Бивачному леднику, и хорошая солнечная погода нужна была нам дозарезу.

И мы торопились, как могли. Скорее хотелось узнать, что. же нас ждет на Бивачном и кого мы встретим. Вот, наконец, впереди замаячил слева выход Бивачного лед­ника. Я знал его таким с 1928 года, а сейчас у нас в руках была точная немецкая карта, и по ней мы великолепно могли ориентироваться.

Между тем следы людей встречались все чаще и чаще. По морене, по которой мы шли, приблизительно через каждые двести-триста метров стояли туры. Это означало, что путь этот людьми был пройден не однажды. Они дол­жны были быть здесь где-нибудь близко. Ведь Горбунов привык ходить с большим количеством людей, часть их он должен был оставить тут, наконец, где-то поблизости должна была работать метеорологическая группа профес­сора Попова, к которой принадлежал Коровин. Туры должны были привести нас, видимо, прямо к стоянке тех, кто их поставил. Мы остановились поэтому, чтоб отдох­нуть опять только через три часа хода.

Затем туры вдруг пропали. Большой тур, поразив­ший нас своей высотой, видимо, был последний. Дальше туров не было. Это означало, что этот тур показывал поворот дороги с морены на лед, где не было камней и не из чего уже было строить туры. Видимо, нужно было перейти лед к береговому склону, а мы не догада­лись и прошли прямо.

Мы свернули поэтому теперь на лед наугад.

Сразу попали в пересечение ледяных валов. Шли так еще час, стараясь держаться все ближе и ближе к склону ущелья. Ледяные валы сменились громадными буграми, покрытыми камнем и щебнем, — типичный признак близо­сти конца ледника.

Стоп! Опять туры! Значит, вновь нашли потерянную дорогу.

Ледник Федченко при выходе с перевала Кашал-аяк.

 

Что такое? Конский помет. И снова туры на хорошо разработанной тропе. Становище, видимо, где-нибудь ря­дом, раз тут проходили даже с лошадьми.

Тропинка вьется по камням и вдруг круто сворачивает вниз. А внизу под самым отвесом громадной каменной скалы, совсем прижавшись к ней, в маленькой узенькой ложбинке белеет палатка.

— Ура! Люди, наши, ура!

Полное молчание в ответ.

Вихрем несемся к палатке!..

Палатка пуста... Людей нет...

Ищем записку. Нет и записки...

В палатке навалены вещи, лежат полушубки, запасные кошки, сумы, ящики, чемоданы, набитые доверху, масло, консервы, керосин, галеты, колбаса. Всего, одним словом, вдоволь. А людей нет!..

По вещам узнаем, кому они принадлежат.

Вещи Харлампьева и Гетье — двух альпинистов из груп­пы Горбунова.

Вывод: все они отправились вверх по Бивачному лед­нику нам навстречу. Другого объяснения быть не может.

Нет никаких следов от Пислегина и нет никаких сле­дов от Коровина и группы метеоролога Попова, который должен был работать тут же, где-то на леднике Федченко.

Но хорошо, что хоть нашли запасы пищи.

Воробьев сейчас же берется за стряпню. Рисовая каша, шпроты, чай к нашим услугам. А Бархаш все-таки пошел на разведку. Его особенно интересовали конские следы. Он ушел и вернулся только к шести часам. Конские следы шли на всем его пути от палатки, уходя потом в ущелье Бивачного ледника. В ущелье вела все та же прекрасно разработанная тропа, над которой, видно, пришлось долго и много поработать. Конский помет Бархаш нашел по Бивачному и на Бивачном. Лошадей, видно, повели туда.

— Да, — заявил Бархаш, — хорошо устраивается Ни­колай Петрович Горбунов. Не нам чета.

Это была правда. Внешний комфорт Николай Петро­вич любил и никогда в нем себе не отказывал. Целую дорогу соорудил и лошадей привел.

Стемнело.

Выйти мы решили завтра утром и завтра же отправить Цага и Стаха к Малому Танымасу навстречу Пислегину.

Но возвращаться с провиантом они больше не должны были, провианту теперь было достаточно. Они получили самостоятельное задание: пока мы будем рыскать по Би­вачному леднику, — по возможности исследовать ледник Малого Танымаса.

О наших болезнях мы больше не думали; и они почему-то о нас в этот вечер забыли.

Место, где мы остановились, за его мрачный вид мы назвали «чортовым гробом».

 

ГЛАВА II

ПЕЧАЛЬНЫЙ ФИНАЛ

 

На этом месте прерываются мои записки по экспедиции 1932 года, которые я вел регулярно каждый вечер. Резко усилившаяся после двадцать шестого сентября болезнь, роковым образом сорвавшая в самый решающий момент окончание работ экспедиции, лишила меня возможности продолжать и ведение дневника. За продолжение записок пришлось сесть только почти год спустя. В итоге невольно изгладились из памяти все детали, и лишь в основном уда­лось восстанавливать то, что было дальше.

Мало веселого представляет собой это дальнейшее. Помимо моей болезни, ближайшие дни принесли нам не разрешение поставленных задач, а еще большую не­ясность, окончательно перемешали все карты и завязали Гармо в еще более, казалось, неразрешимый узел.

Чтобы дать возможность читателю ориентироваться в происшедшем, мы должны несколько восстановить в его памяти основные вехи наших исследований и изыс­каний.

Читатель помнит, что наша попытка найти подход от ледника Гармо к пику Евгении Корженевской и перевал через хребет Петра Первого с юга на север окончилась неудачей. Причем этим пиком мы считали громадную белую вершину, возвышавшуюся непосредственно над ледником Беляева, являвшимся северным рукавом лед­ника Гармо. Мы не смогли, таким образом, разрешить задачу — связаться с группой Москвина, работавшей над той же проблемой, но не с юга на север, а с севера на юг.

По существу ничем окончилась и наша разведка северного плеча пика Гармо",*хотя мы и взошли на это северное плечо седьмого сентября. Поисками перевала через хре­бет Академии с запада на восток мы хотели раз­решить вторую нашу задачу — найти путь с ледника Гармо на ледник Федченко, чтобы связать в одну карты — на восток и на запад от этого хребта. Мы были седьмого сен­тября на хребте Академии.

Мы видели спуск вниз с хребта Академии, как мы пола­гали, на Бивачный ледник, но тогда на этот ледник не спустились. Пиком Гармо, как читатель помнит, мы счи­тали громадную снежную вершину, замыкавшую собой южный рукав ледника Гармо, так называемый Вавиловский ледник.

Ничем окончилась затем наша попытка найти подход с запада к южному плечу пика Гармо по леднику Ванч-дара и более удобный перевал на Бивачный ледник с хре­бта Академии. Но так как мы были все же убеждены, что мы правильно пытаемся пересечь хребет Академии имен­но у пика Гармо, то для того, чтобы разрешить нашу задачу — связать данные карты немецкого исследования 1928 года с данными наших исследований 1931 и 1932 годов, — нам во что бы то ни стало было необходимо взой­ти на такую точку хребта Академии, с которой мы могли бы увидеть обе знакомые нам картины — и картину по эту сторону хребта Академии на восток и картину по ту сторону — на запад, известную нам по нашим экспедициям. Для этого, и только для этого, мы предприняли обходное движение через Пулковский перевал по Ванчу через пере­вал Кашал-аяк, по леднику Федченко и к Бивачному леднику.

И мы, казалось, были у цели. Мы находились уже на Бивачном. Оставалось только подняться по Бивачному до перевальной точки, найти и взять ее. Обе половинки карты будут тогда связаны, загадка разгадана, круг завершен. Тогда оставалось бы только связать исследование север­ного склона хребта Петра Первого, произведенное груп­пой Москвина, с исследованиями по Малому Танымасу, куда мы послали Цага и Стаха Ганецкого. И все.

Но так только казалось.

Двадцать седьмого сентября наша тройка — я, Бархаш и Воробьев — вышла из «чортова гроба» и отправилась вверх по Бивачному леднику. Погода была сначала очень хорошая, да и идти было легко. Мы шли по хорошо раз­работанной дороге, постоянно натыкаясь на лошадиные следы. Время от времени мы встречали туры с подложен­ными под них записками. Оказалось, что еще до Гор­бунова восьмого-девятого сентября здесь прошла кино­группа экспедиции. Она засняла весь ледник и, дойдя до разветвления ледника на два рукава, вернулась. Около двенадцати часов мы неожиданно встретили людей, воз­вращавшихся от Горбунова, доктора Розенцвейга и двух альпинистов — «Гогу» и «Птенчика» (прозвища тт. Тимашева и младшего Харлампьева). Горбунов направлял их обратно через тот же Кашал-аяк на Южный Памир в Хорог с каким-то поручением. А доктор Розенцвейг шел вообще вниз. Они сообщили, что сам Горбунов находит­ся впереди нас в двух днях пути, убежденный, что мы идем ему навстречу через перевал. Сам он решил отпра­виться по правому рукаву Бивачного ледника с тем, чтобы по нему попытаться взойти на пик Гармо. Далее Розенцвейг сообщил, что через несколько часов мы вый­дем на площадку, где будут брошены три полушубка и стоит палатка, специально приготовленная для нас. Это место, известное с тех пор у нас под названием «у трех полушубков», расположено как раз против разветвления Бивачного ледника, у поворота направо, которым ушел к пику Гармо Горбунов.

Общий вид Бивачного ледника.

Воспользовавшись случаем, я просил их поискать и подобрать бинокль, забытый нами на стоянке против пе­ревала.

Теперь нас занимал только один вопрос: Горбунов, следовательно, пошел не только нам навстречу, он пошел еще за тем, чтобы подняться на пик Гармо. Но мы ре­шили не менять ни в чем наших планов, искать нужную нам перевальную точку совершенно независимо от ее высоты.

Новое препятствие встало на дороге.

К пяти часам мы действительно подошли к «трем полу­шубкам». Тут снова меня схватил приступ лихорадки, и резко усилился кашель. А к вечеру я совсем занемог. Погода, тут опять испортилась и пошел снег.

Так как Горбунов пошел направо и нам не было ни­какого смысла его догонять, мы решили пойти по левому рукаву. Вдали было видно, что рукав кончался новым раз­ветвлением, оба конца которого упирались в снежные замкнутые цирки. Правый был круче левого. По немецкой карте высота обоих не превышала пяти тысяч четырехсот метров. Мы решили направиться в левый цирк, взять пере­вальную точку в пять тысяч триста восемьдесят метров и с ее высоты ориентироваться на запад. Так мы легко могли связать обе половинки карты. Потом мы решили вернуться и пойти навстречу Горбунову. На все это мы думали потратить от трех до четырех дней. Горбунов за это время должен был тоже повернуть назад.

Двадцать восьмого сентября мы двинулись в поход в прескверную погоду. Снег шел с утра не переставая, мы двигались очень медленно и около пяти часов остано­вились. Между тем болезнь начала меня мучить теперь и днем, жар был все время, кашель мучил беспрестанно. Бархаш тоже шел с трудом, — нога у него, видно, сильно болела.

Двадцать девятого сентября к этому прибавился еще крайне трудный профиль ледника. Терраса, по которой мы шли, окончилась. Пришлось перейти на лед. Ледник же представлял собою сплошной и бесконечный ледопад. С большим трудом пробирались мы к середине ледника, где тянулась черная морена. По обеим сторонам морены ледник нагромоздил чудовищные глыбы, величиной в хо­рошие двухэтажные дома. Глубокие трещины и пропас­ти разделяли эти глыбы, ледяные иглы в человеческий рост торчали на дороге. Идти было крайне трудно. А снег все продолжал сыпать и сыпать, и болезнь делала свое дело, отнимая последние силы.

Около двух часов дня мы остановились в полном изне­можении. Еще двадцать восьмого на стоянке Бархаш и Воробьев уже подняли вопрос о том, что в таком состоя­нии дальше идти нельзя, и предложили вернуться. Я предложил им идти дальше без меня. До начала цирка оставалось не больше трех-четырех километров, или нес­колько часов ходу. Я мог их подождать дня два, но они категорически отвергли мое предложение. Мы пошли опять.

Между тем морена окончилась, и дальше идти нужно было по сплошному льду. Он был весь расщеплен больши­ми и малыми трещинами и покрыт иглами и буграми. Приходилось идти, поминутно отыскивая путь, а впереди уже чернели скалы, знаменовавшие начало цирка. Там можно было ночевать, и самый цирк был покрыт ровным фирном без трещин. Чтобы взойти на крутой, но все же возможный подъем, едва ли потребовалось бы больше дня. Но к четырем часам дня двадцать девятого сентября я совершенно выбился из сил и окончательно свалился.

Прямо на льду, среди ледяных игл во впадине мы оста­новились, несмотря на то, что было так рано. Я ле­жал пластом. А снег все продолжал сыпать, и раньше времени становилось темно. Гребень перевала был тоже в облаках.

И мы единодушно решили на следующий день повер­нуть назад. Другого выхода не было. Бросить меня одного товарищи не хотели, а со мной идти было нельзя.

И тридцатого мы двинулись назад. Бархаш снял с меня и разделил между собой и Воробьевым все мое снаряжение: мешок, кошки, провиант. В особенности тяжело было во вторую половину дня, когда мы снова оказались в переплете ледяных трещин. Помню только, что, сидя на льду, когда товарищи искали дорогу, я вслух разговаривал с соседней ледяной скалой о метафизике, о влиянии строения скалы на судьбы мира и о чем-то еще. Бархаш и Воробьев угрюмо молчали.

Мы стали на ночь, не дойдя даже до «трех полушубков».

Ночью мне стало еще хуже. Помню, что Бархаш ушел ночью искать для меня воду и очень долго не приходил. Его самоотвержение и заботы прямо трогали. Ледяную воду я выпил залпом. Температура не падала.

А снег все продолжал идти.

Бивачный ледник.

Пик Постышева. Высота 5600 метров.

 

И еще новая забота пришла утром. У «трех полушубков» мы полагали найти записку от Горбунова, который, как мы рассчитывали, должен был уже вернуться сверху. Записки не было, он не возвращался. Зато мы встретили старшего Харлампьева, альпиниста, который был с Гор­буновым и который почему-то вдруг приехал снизу с ледника Федченко. Харлампьев сообщил, что Горбунов тоже отправил его вниз, так как у Харлампьева раз­болелась нога. Горбунов его отпустил и остался навер­ху с альпинистом Гетье и двумя таджиками-носильщи­ками. По словам Харлампьева, он оставил Горбунова три дня назад на высоте шести тысяч двухсот метров, где

Горбунов пережидал непогоду (а снег все шел). Запаса хлеба у Горбунова было всего на три дня.

Это грозило уже несчастьем. Оставив записку Горбу­нову с указанием, что я сейчас же снизу вышлю ему в помощь вспомогательную спасательную группу, я сел на лошадь Харлампьева, и мы отправились вчетвером к «чортову гробу».

Харлампьев сообщил нам еще одну новость. Пислегин, оказалось, тут был, но почему-то решил, что он должен нас ждать не до двадцать четвертого, а до двадцать второго, и ушел к Танымасу, оставив для нас запасы провианта в группе Вл. Ив. Попова. Последний же, как оказалось, стоял на середине ледника Федченко всего в сорока минутах ходьбы от «чортова гроба».

А мы этого не знали.

Но у нас была теперь только одна забота: помочь Гор­бунову. Если погода не успокоится еще пару дней, без пищи он должен был там замерзнуть.

Вот почему, наскоро переночевав, мы первого октября рано утром выехали к середине ледника, к стоянке По­пова. Она действительно находилась в сорока минутах хода.

Вл. Ив. Попов, энергичный и живой старик, немедленно, согласился сделать все необходимое. Я условился с ним, что сегодня же отправлю к нему группу товарищей из лагеря, стоявшего у выхода ледника Малого Танымаса. Со своей стороны, он дал в группу двух человек. Харлам­пьев, знавший путь к месту, где находился Горбунов, должен был повести всю группу. О себе Владимир Ивано­вич сообщил, что он работает на леднике Федченко очень удачно, и неудачно идет лишь постройка метеорологи­ческой станции на леднике Федченко против перевала Кашал-аяк. Ни стройматериалы, ни оборудование еще не доставлены из Алтын-мазара, строители же все стоят в лагере у ледника Малого Танымаса. Простившись, мы дви­нулись от Бивачного ледника вниз к выходу ледника Федченко и Алтын-мазара. На пути мы встретили док­тора Розенцвейга. Он выехал опять из Танымаса к По­пову и Горбунову. Я включил и его, как доктора, в спа­сательную группу и велел ждать у Попова остальных.

К шести часам вечера мы уже подъезжали к танымасскому лагерю. %В лагере мы нашли сотрудников строительства, Цага, Стаха, Пислегина, людей из геологической группы Д. В. Никитина, работавшей по Муук-су. Четырех чело­век во главе с Цагом мы тотчас же отправили вверх обратно. Цаг получил наказ за ночь дойти до стоянки Попова и завтра же утром выйти по Бивачному леднику на помощь Горбунову. В случае несчастья он должен был искать его десять дней, и только к одиннадцатому числу ему разрешалось вернуться. Через радиостанцию, стоявшую в Алтын-мазаре при экспедиции, он должен был дать знать мне уже в Ташкент и в Москву о ре­зультатах своих розысков.

Несмотря на усталость, мы решили немедленно ехать в Алтын-мазар. Ледник Федченко тут кончился, и всего каких-нибудь пятнадцать километров нас отделяло от Алтын-мазара. Река Муук-су тоже была не страшна, ло­шадям вода была едва по колено.

В сплошной темноте в одиннадцатом часу вечера мы въехали в Алтын-мазар...

Так закончилась экспедиция. Вернее, закончилась наша экспедиционная работа.

Но напасти и неудачи продолжали нас преследовать и дальше. Правда, Цагу и его группе не пришлось идти спасать Горбунова. Второго октября они встретили Горбу­нова, благополучно спустившегося с вершины, после того как установилась погода, и направившегося затем прямо через Кашал-аяк в Пой-мазар к каравану. Узнал я об этом только в Ташкенте десятого или одиннадца­того октября. Мы не нашли затем сами своих лошадей в Алтын-мазаре. Назаров, который должен был привести их к первому числу, приехал без них. Моя записка по­чему-то не была передана Щербаковым в Пашимгар на нашу базу.

Сам Назаров приехал еле живой, с воспалением лег­ких. Я уложил его рядом с собой и поручил заботам то­варищей. Нам самим нужно было во что бы то ни стало спешить уехать. Мы выехали четвертого октября утром. Выехали в том же белье и костюме, в которых были на леднике, так как вместе с лошадьми не пришел и наш багаж.

В Дараут-кургане мы застали часть москвинской группы, направлявшейся в Алтын-мазар. Оказалось, что Москвин, который должен был исследовать с севера хребет Петра Первого, тоже не исполнил всего задания и не нашел перевальных точек ни на ледник Гармо, ни на пик Евгении Корженевской. То, что сообщил мне его сот­рудник о его открытиях, было нам настолько непонятно, что выяснение действительного положения вещей при­шлось отложить до личной встречи.

Ледяной цирк Бивачного ледника — пункт, до которого дошла экспедиционная группа 29 сентября 1932 года.

Только шестого числа вечером мы добрались до Уч-кургана и только седьмого утром — до Ферганы. Собрав­шиеся врачи констатировали у меня упорную малярию и... персидский тиф. С высокой температурой, сопровождае­мый одним Стахом Ганецким, я добрался до Ташкента, где врачи констатировали уже не тиф, а воспаление обоих легких.

Семнадцатого октября я был уже в Москве. Разгадку тайны узла Гармо пришлось отложить до будущего года.

 

ГЛАВА III

ИТОГИ

 

Неудовлетворенный читатель все же спросит: каковы же итоги? Так-таки никаких?

Нет, итоги оказались, но итоги оказались совершенно неожиданными, раскрытыми только в Москве и раскры­тыми, как это ни странно, Москвиным.

Расшифровав теодолитную съемку своих блужданий по северному склону хребта Петра Первого и сопоставив ее с картами Дорофеева и немецкой картой 1928 года, Москвин установил, что:

1. Пик Гармо, на северное плечо которого мы взошли и южное плечо которого так безуспешно искали, если и оказался пиком Гармо, то не тем, который мы предпо­лагали. Таджики называли его пиком Гармо. Он действи­тельно был виден из Пашимгара, но его высота, во-первых, была всего шесть тысяч девятьсот метров, на немецкой карте он именовался пиком Дарваз, и от его вершины дей­ствительно шел отрог Бивачного ледника, но не тот, ко­торым пошел Горбунов, и не тот, которым мы шли. А мы искали вершину не в шесть тысяч девятьсот метров, а в семь тысяч четыреста девяносто пять. Мы искали верши­ну, которую немцы видели с ледника Федченко в 1928 го­ду, как самую высокую вершину, которую они прини­мали за Гармо. К этой именно вершине пошел Горбунов по правому рукаву Бивачного ледника в то время, как я пошел к таджикскому Гармо, принимая его за немецкий Гармо.

Этим объяснялось и то, что северное плечо, на которое мы взошли, было высотою всего пять тысяч семьсот мет­ров, и то, что рельеф таджикского Гармо не совпадал с рельефом, который мы искали и который знали по немец­кой карте. По соглашению с Горбуновым мы оставили за этим пиком наименование пика Гармо. Так его назы­вали таджики, и не было никаких оснований менять это красивое и своеобразное местное название.

2. Пик, который немцами был назван Гармо, действи­тельно являлся высочайшим пиком Памира, действи­тельно лежит на левом рукаве Бивачного ледника, и Гор­бунов правильно шел к нему с востока, с запада нам он тоже был виден, но мы никак не предполагали, что это та вершина, которую мы ищем, ибо с нашей стороны его рельеф представлял собою не трапецию, а как бы стул. Мы с Горбуновым назвали его как высочайшую вер­шину СССР пиком имени т. Сталина.

3. Не оказалась, наконец, пиком Евгении Корженевской и «Женичка». Москвину удалось установить, что хребет Петра Первого представляет собою два хребта: между обоими хребтами лежит ледник, который мы назвали ледником Москвина, пик Евгении Корженевской находится в северном отроге, а пик который мы считали пиком Корженевской, находится в южном отроге. Этот пик вы­сотою в шесть тысяч шестьсот метров не имеет никакого названия. В отместку Евгении Корженевской мы назвали его пиком Зинаиды Крыленко.

4. Москвину удалось, наконец, подойти к немецкому Гармо, он же пик Сталина, с северо-запада почти вплотную. Определение им его местоположения совпало с немецкой и дорофеевской координатами с точностью до четверти километра, а высота оказалась по исчислению Москвина в семь тысяч шестьсот шестьдесят метров.

5. Наконец, оказалось, что имеется еще одно неиссле­дованное пространство по ущелью Аю-джилга (Моджили) между Алтын-мазаром и ледником Мушкетова; оно должно было тоже приводить к пику Сталина. Новость и не­ожиданность всех этих открытий, ряд новых, возникших в связи с этим проблем, — все это поставило нас перед необ­ходимостью поставить вопрос о ещё одной, последней экс­педиции для окончательного расшифрования узла Гармо. Нами были поставлены в связи с этим две основных задачи: Горбунов вместе со своей группой решил во что бы то ни стало пойти вновь по Бивачному леднику к пику Сталина и попытаться на него взойти для связи карты по обеим сто­ронам хребта Академии — на запад и на восток. Я лично поставил себе другую задачу. После открытия Москвина и устранения ошибочных представлений о местонахожде­нии пика Гармо, после того, как таджикский Гармо ока­зался немецким Дарвазом, забота о связи двух половинок карты отпала. Карта связывалась сама собою. Гораздо важнее было взойти на точку, которую мы хотели взять,— пять тысяч триста восемьдесят метров, для проверки этой связи, чем лезть на пик. Вот почему от этого ненужного по существу предприятия я отказался.

6. Вместо этого с Москвиным вместе мы решили пойти в 1933 году по проложенному им пути, чтобы оконча­тельно расшифровать северный склон Петра Первого и установить:

во-первых, связь с севера на юг между ледником Фортамбек, по которому шел Москвин, и ледником Гармо по направлению к нашей стоянке в Аво-даре. Задача, которую не успел разрешить в 1932 году Москвин;

во-вторых, связь с пиком с севера на юг от ледника Фортамбек к пику Зинаиды Крыленко и леднику Гармо;