ВВЕДЕНИЕ 12 страница. А между тем это ребро было единственным путем на плато, — во всех остальных местах стена была совершенно неприступна.

А между тем это ребро было единственным путем на плато, — во всех остальных местах стена была совершенно неприступна.

Часам к одиннадцати до конца цирка осталось при­близительно столько же, сколько мы прошли, и мы оста­новились на отдых, чтобы определить дальнейший путь.

Прямо идти к стене хребта Академии было бесцельно. Ледяная стена, замыкавшая цирк, была еще круче той, которая вела на плато. Оставался, следовательно, только левый склон цирка. Он подымался каменной стенкой, такою же, какая запирала правый тупик. На эту стенку можно было взобраться по осыпи и затем по скалам. Взобравшись, мы получили бы возможность увидеть, что находится дальше за каменным гребнем в направлении на восток и на север, т.е. в том на­правлении, в котором оставалось еще неизученным «белое пятно». То, что было за ледяной стеной и за хребтом Академии на юго-восток и на юг, мы знали по экспедициям 1931 и 1932 годов.

Почти час мы здесь закусывали и калякали, при­близительно рассчитывая, сколько нам понадобится вре­мени для того, чтобы дойти до каменного гребня и под­няться на гребешок.

Вдруг у нас у всех почти одновременно явилась дру­гая мысль. Вершина, у подножья которой мы ночевали, разделившая собой ледник Москвина на его левое ответ­вление и правое, вся теперь оказалась перед нами. Мы отошли от подножья на середину ледника, приблизительно на километр, и она предстала перед нами вся от подножья до самого верха. Вершина предстала в виде пологой снежной шапки, нагроможденной на крутой, но тем не менее доступный скат из камней и осыпи, в двух или трех местах он был прорезан параллельными рядами белых, видимо мраморных плит. По этой осыпи оказывалось вполне возможным без большого труда добраться до первой, а затем второй гирлянды скал и затем до начала снежной шапки, а по снежной шапке — на вершину. От вершины шел ровной линией пологий скат к тому самому камен­ному гребешку, который запирал цирк и на который мы хотели взобраться.

Сам собою возникал другой план: прямо по каменной осыпи двинуться вверх на снежную шапку вершины, у подножья которой мы ночевали. Сверху мы могли с го­раздо большим успехом изучить все пространство «белого пятна» на север и восток. Перед нами открылось бы не только все то, что мы надеялись увидеть с каменного гребня, но и ледник Москвина в его левом ответвле­нии. Мало того, с этой вершины мы могли надеяться увидеть то, что больше всего нас интересовало, — путь по леднику Москвина к леднику Аю-джилга, а возможно, и дальше к леднику Малого Танымаса и леднику Федченко.

Вот почему мы решили, как только кончили заку­сывать, не медля ни минуты, двинуться к склону ущелья и, сегодня же попытаться взобраться на снежную шапку прямо против нас подымавшейся вершины.

Читатель увидит впоследствии — просчитались мы в своих расчетах или нет.

Мы двинулись в путь в двенадцать часов пятнадцать минут и через полчаса оказались опять у левого скло­на ущелья, где в маленькой каменной ложбинке бросили все наше барахло. Был жаркий день, предстоял кру­той подъем по осыпи и мелким камням, и надо было оставить внизу все, что только можно было оставить.

В двенадцать часов сорок пять минут тронулись к подъему.

Я несколько отделился от своих товарищей и начал подыматься очень медленно, делая большие зигзаги с тем, чтобы несколько умерить крутизну подъема. Этот метод бывает очень хорош на крутизне по снегу, когда нога плотно упирается в снежный покров. Совсем иное дело, когда приходится подыматься по песку и щебню. Нога не сразу находит устойчивую почву. Определенная затра­та сил идет впустую. А между тем подняться прямо вверх тоже невозможно. Нога скользит тогда еще больше. Вот почему этот подъем по осыпи и мелкому щебню является одним из неприятнейших, хотя он отнюдь, конечно, не самый трудный. Но по нему движение идет гораздо мед­леннее, чем по всякой другой почве.

В итоге Воробьев и Ходакевич, избравшие другой путь по более крутым камням, меня перегнали и к первому каменному поясу скал подошли раньше меня.

У скалистого пояса мы остановились. Чтобы до него до­браться, ушло полтора часа, А между тем это было только немного больше трети пути. От первого скалистого пояса ко второму скалистому поясу рельеф опять переменился. Крутизна не увеличилась, но песок и мелкий камень те­перь сменили большие, почти совершенно гладкие ка­менные плиты. По ним подыматься стало еще труднее, потому что нога стала упорно скользить.

Я обратил внимание на оригинальный вид, который открылся на пройденное пространство. Гирлянда скал, с которых мы поднялись, сверху казалась нам только ка­менным ожерельем. Они оказались на самом деле огромней­шими глыбами утесов, представлявшими собою как бы ворота, сквозь которые теперь разверзлось вниз простран­ство, которое мы прошли. Тан обманчиво бывает первое впечатление.

Двинулись дальше. Чтобы уйти от каменных гладких плит, опять пришлось взять несколько в сторону, а когда обошли, началась опять осыпь еще круче, еще труднее.

Через полтора часа мы подошли ко второму каменному поясу. Теперь нам отчетливо стал виден гребешок первого правого тупика.

Первый вывод, к которому мы оба с т. Воробьевым пришли при взгляде на этот гребешок, был не в мою поль­зу. За гребешком подымались новые хребты, и как будто открывался провал вместо фирновых полей. Я пари про­играл. Этим решался вопрос о том, — стоит или не стоит вообще идти на исследование правого тупика. Если верно, что за каменным его гребнем нет ничего кроме провала, — идти вообще туда становилось бесцельным, ибо отсюда весь тупик был перед нами как на ладони.

С другой стороны отчетливо обрисовалась теперь кар­тина плато над снежной стеной. Пик Сталина повернулся к нам своей западной стороной, и четко обрисовалось его плечо, то самое плечо, которое когда-то мы видели с Пулковского перевала в 1931 году, в виде резко очер­ченной спинки стула или трона. От плато можно было подняться на сиденье этого стула и затем по снежному подъему, довольно крутому, но, как казалось отсюда, не невозможному, — на самый гребень пика. Зато одновре­менно мы еще больше убедились, глядя отсюда сверху, в невозможности подъема, намеченного утром, по ребру ледяной стены. Вверху мы столкнулись бы с почти отвес­ной ледяной стеной.

И снова зашагали мы по мягкой осыпи, подымаясь к третьему каменному поясу скал. Он был последним; после него начиналась уже снежная шапка.

Мы шли уже больше трех часов; был уже четвертый час, а мы едва прошли две трети подъема. А когда по­дошли к третьему каменному поясу скал, они оказались обмерзшими, обледенелыми и рыхлыми. Чтобы обезопасить дальнейшее движение, пришлось связаться ве­ревкой.

Вот наконец и третий каменный пояс позади, и мы стоим уже у начала снежной шапки на чистом блестящем льду. Без кошек дальше идти нельзя. Но нам не хочется надевать кошки, и мы решаем не подыматься прямо по льду, а пройти по границе льда и осыпи к большому каменному жандарму, возвышающемуся над третьим ка­менистым поясом, чтобы потом, обойдя жандарма, под­няться не к ледяному, а к снежному поясу, по которому можно было пройти без кошек прямо к вершине.

Это нам удается, и через некоторое время мы прохо­дим большой снежный пояс и подымаемся к последним скалам, наполовину скрытым под снегом. Опять пришлось пустить в ход веревку, и только в пять часов тридцать минут вечера, т.е. после пяти часов подъема, мы, на­конец, поднялись на самый край последнего снежного холма, представлявшего собой вершину пика.

В пять часов сорок пять минут мы стояли на вершине. Анероид показывал пять тысяч семьсот пятьдесят метров высоты.

Мы стояли на самом гребне вершины. Вправо от нас, покрытый снежной пеленой, шел покатый скат вниз к каменному гребешку левого тупика. Под нашими ногами разверзалась пропасть. Вершина пика представляла со­бой огромнейший навал снега и льда, отвесно срезанный в северном направлении. Внизу, глубоко под нами, из­вивалось все изрезанное бесконечными трещинами левое ответвление ледника Москвина.

Я схватился за свою «лейку», чтобы запечатлеть от­крывшуюся перед нами панораму. И как нарочно после трех щелчков у меня кончилась последняя катушка. Я заряжал свою «лейку» в последний раз на второй базе из обрывков пленки, которую раскопал в одном из ящи­ков. Основные запасы были где-то спрятаны Ариком Поляковым. Пленка, которою я зарядил, окончилась, и мы оставались дальше без фотоаппарата. Другая «лейка» была у Бархаша, третья — у Арика Полякова, но ни того, ни другого с нами не было.

Что же мы все-таки увидели сверху?

Внизу под нами, как я уже сказал расстилался ледник

Москвина. Мы были выше его приблизительно на кило­метр, а может быть, и больше. По ту сторону ледника по­дымалась вершина, закрытая облаками. Тем не менее по общему облику можно было узнать в ней пик Евгении Корженевской. Несколько наискось в восточном направ­лении извивающийся внизу ледник переходил в огром­нейшие фирновые поля. Эти фирновые поля замыкались исключительно красивой вершиной с пологим фирновым подъемом и черной шапкой скал наверху. Это был зна­менитый «пик Четырех» как его назвал в прошлом году, во время своем разведки, Москвин. Между пиком Четырех и пиком Евгении Корженевской открывался некий пере­вал. Куда он шел — было неизвестно. Фирновые поля подходили к пространству между обеими вершинами и затем обрывались ровным полуовалом. Другой такой же полуовал гораздо ниже и доступнее открывался справа от пика Четырех. Дальше подымался хребет Академии, представившийся отсюда в виде цепи пиков без названия и различной высоты.

Особо обращал на себя внимание двуглавый пик, к которому непосредственно примыкали фирновые поля, шед­шие от пика Четырех... Но куда к северу уходили эти фирновые поля? Ровная линия полуовала ничего не го­ворила о том, что находится за ее пределами. Фирновые поля шли затем внизу ровной снежной пеленой и под­ходили к каменному гребешку, на который мы сегодня утром еще хотели взобраться. Вот что было видно нам в направлении на север и на восток. Сзади нас в южном направлении подымались зубья и пики хребта Петра Первого на плато над ледяной стеной и плечо пика Ста­лина, все покрытое облаками.

Наконец, в западном направлении сквозь ближайшие хребты открылись две замечательно оригинальных, кра­сивых вершины. Как два правильных полукруга, они по­дымались на горизонте сквозь провал, образовавшийся над каменной стенкой правого тупика. А дальше поднялись опять хребты, длинной чередой переходившие один в дру­гой далеко на запад. Может быть, там был Сагран, может быть Гандо. Отсюда ориентироваться было невозможно.

Между тем было уже шесть часов. Холод давал себя чувствовать. Решили спускаться.

Итоги нашего восхождения были достаточны для общей ориентировки. Но они были недостаточны для того, чтобы расшифровать, куда идет на север перевал от фирновых полей. Мы решили поэтому не менять принятого марш­рута и завтра же попытаться подняться на фир­новые поля через каменный гребень. А пока скорее вниз!

Если мы подымались пять часов с небольшим, то спускались только один час сорок пять минут, но все-таки, пока нашли брошенные рюкзаки и палатки, стало совсем темно. Устали мы дьявольски. Почти без сил ввалились мы в палатку и долго зевали, как рыбы от недостатка воздуха. И только более или менее придя в себя, при­нялись за обычные занятия по приготовлению ужи­на. Холод был сильный. Мы уснули с надеждой, что утром сможем согреться. Как-никак — мы стали на ночевку на высоте четырех с половиной тысяч мет­ров.

Пик, на который мы взбирались, мы впоследствии на­звали пиком Воробьева, взобравшегося на его вершину первым.

29 августа

Наши надежды не сбылись. Утром было так же холодно, как накануне, если не больше. Почва замерзла так, что для того, чтобы оторвать примерзшие камешки, нужно было отбивать их ледорубом. Мы были в глубокой лож­бине, с трех сторон закрытой крутыми склонами, и солн­ца и наступления тепла можно было ожидать только очень поздно. С большим трудом удалось вскипятить чай и приготовить утренний завтрак. Первый раз в эту экспедицию я надел на себя кроме теплого платья и белья еще и штурмовой костюм, шлем, меховые перчатки... И все-таки замерз.

В путь вышли около десяти часов утра. По вчерашней дороге перебрались на середину ледника и пошли по фирну прямо в центр тупика на восток, держа наискось к камен­ному гребню и скалистому подъему налево. По скали­стому подъему мы хотели взобраться на гребень и оттуда спуститься по ту сторону на фирновые поля.

Часы у меня стали (я забыл их завести). У Ходакевича и Воробьева часов не было. Я поставил стрелки на половине десятого и, как потом оказалось, ошибся на целый час.

К одиннадцати часам мы уперлись в конец тупика и ледника. Мы стояли теперь посреди большого снежного цирка, и с трех сторон вокруг нас подымались отвес­ные стены. В особенности страшна была стена хребта Академии, прямо подымавшаяся перед нами. Тысячепудо­вые навалы снега висели огромными карнизами наверху и на середине стены. Время от времени со страшным грохотом, обрывались и сыпались оттуда гигантские ла­вины.

Стена, подымавшаяся к пику Сталина и снежному плато, была не так крута, как стена хребта Академии, но так же исключала всякую возможность подъема. На­иболее доступной была каменная стенка левого крыла цирка, которым мы шли. Мы убедились и в том, что подъем по ней не так труден, как казалось на первый взгляд. Прежде всего он был гораздо ниже. Гребешок проходил на высоте пяти с половиной тысяч метров. Два больших ручья, теперь высохших, оставили два желоба, шедших параллельно от верха почти до самого низа. В их русле было нагромождено много крупных камней, в особенности в нижней части. Это давало возможность идти по ним, а не по мелкому щебню и осыпи. Но приблизительно на середине подъема начинался мелкий щебень, и было нуж­но свернуть несколько вбок опять к крупным скалам, среди которых дальше вился желоб. Мы решили поды­маться по этому руслу.

Оставивши товарищей еще оканчивать их завтрак, я первым начал карабкаться по руслу наиболее глубокого ручья. Высота у подножья подъема уже достигала пяти тысяч метров. Таким образом, предстояло подняться по до­вольно-таки крутой стенке приблизительно на полкило­метра. С самого начала уже было очень круто. Караб­каться приходилось с камня на камень, со скалы на скалу. И все же это была наиболее легкая часть пу­ти.

Воробьев и Ходакевич начали подыматься минут на двадцать позже меня по другому желобу, шедшему параллельно. Я не думаю, чтобы им было легче подыматься, чем мне; тем не менее через два часа они меня догнали и ока­зались почти на одинаковой высоте, разделенные только пространством между двумя желобами — метров в два­дцать или тридцать ширины.

После двух часов подъема оказалось пройденным при­близительно несколько больше половины, и как раз к этому моменту мой желоб окончился и перешел в мелкую осыпь и щебень. Желоб, собственно, сохранился, но пре­кратились большие камни и скалы, по которым до сих пор приходилось лезть. Но еще труднее было подыматься по осыпи, которая не держалась под ногами, по щебню, ко­торый постоянно срывался.

А солнце уже поднялось. Два часа — это период наи­более жарких солнечных лучей. Жара еще более утомляла. Мои спутники тем временем меня не только догнали, но и обогнали, потому что в их желобе продолжали гро­моздиться крупные камни. Я направился тоже к их же­лобу, и когда туда перебрался, они оказались метров на десять выше меня. Там уже начинались скалы-утесы, и это была по существу самая трудная часть пути. Ска­лы были все покрыты ледяною корою и ледяными со­сульками, спускавшимися из расщелин между скал. Другим препятствием являлась чрезвычайная рыхлость каменных пород. Всякий раз, когда приходилось хва­таться рукою за скалы, мы рисковали упасть с облом­ком камня и щебня в руках, отслаивавшихся длинными пластами. А когда из скалистых расщелин мы выбра­лись на ровное место, началась новая беда. От большой крутизны глинистая почва под ногами не держалась, пластами сползала вниз.

Пик Москвина. Высота более 6000 метров.

 

Это чрезвычайно затрудняло движение, и через не­сколько шагов мы остановились, чтобы пустить в ход ве­ревку. А в одном месте идти стало совсем невозможно. Растопившийся лед напитал осыпь влагой. К ногам прилипали огромнейшие комья, ноги стали скользить. Пришлось идти совсем медленно и останавливаться после каждых пяти шагов. Последнюю часть пути — уже у самого гребня каменной стены — пришлось преодолевать буквально ползком, от скалы к скале, от камня к камню, иной раз на четвереньках, иной раз повисая в воздухе, лежа животом на скале, обнявши скалу обеими руками, болтая ногами в пустом пространстве, пока товарищи подтянут тебя на веревке или пока сам не перелезешь через опасное пространство. И только почти у гребня стало легче; хотя почва также скользила под ногами, но крутизна стала меньше.

После четырех часов подъема мы наконец поднялись один за другим на каменный гребешок. Мы теперь были на той же грани хребта, на которой были вчера, только метров на двести пятьдесят-триста ниже. Анероид пока­зывал пять тысяч пятьсот метров. Перевальный пункт, который мы взяли, мы назвали впоследствии «гнусным» перевалом.

Площадка перевального гребня оказалась гораздо бо­лее широкой, чем нам казалось сверху. Если вся южная сторона, по которой мы взбирались, была бесснежна, то теперь вся северная часть, весь спуск вниз и все, что от­крылось теперь перед нашими глазами, было сплошь по­крыто снегом. Площадка была покрыта им больше чем наполовину. Затем шел сразу очень крутой спуск из обледенелого снега с огромными трещинами поперек и снежными навалами. Внизу расстилались огромные фирно­вые поля, те самые, которые мы видели вчера с пика Воробьева. Эти фирновые поля занимали огромные про­странства и простирались вширь километра на три-че­тыре. С правой стороны продолжалась зубчатая линия хребта Академии. Огромная каменная башня, исключи­тельно красивая, как бы выложенная человеческими ру­ками, возвышалась неподалеку от нас и представляла собою переход от хребта, на грани которого мы стояли, к хребту Академии.

Самый хребет Академии шел справа от нас в северном направлении. После двух или трех красивых пиков он давал резкое снижение и затем снова подымался ввысь и уходил в новые цепи и горы. Фирновые поля, которые лежали под нами внизу, затем в свою очередь точно так же подымались совершенно ровным, легким, пологим подъе­мом, приблизительно на ту же высоту, на которой мы стояли, и кончались красивым мягким полуовалом, скры­вавшим, однако, все, что дальше за ним находилось. Казалось, что, поднявшись по фирновым полям к по­луовалу, можно было найти по ту его сторону если не такой же пологий спуск куда-нибудь вниз, то во вся­ком случае спуск, который подлежал исследованию во что бы то ни стало.

Справа к этому полуовалу как раз подходило резкое снижение хребта Академии. Казалось, что в эту сторону также шел с фирновых полей перевал, но уже не прямо

на север, а на восток к Танымасским ледникам и леднику Федченко.

Наконец, слева подымалась грандиозная вершина, очень красивая, метров на шесть тысяч с лишком высоты, вся снежная, с черной зубчатой шапкой наверху. Эго был тот самый пик Четырех, который мы видели вчера. Еще ле­вее подымался знакомый пик Евгении Корженевской. Ниже и совсем влево — в западном направлении—фирновые поля переходили в чешуйчатую змею Москвинского ледни­ка. Куда идет этот ледник — было нам прекрасно из­вестно.

Так как моя «лейка» не действовала, заснять эту картину я не мог. Вместе с тем надо было решить, что делать дальше. Все-таки было только четыре часа, и в нашем распоряжении оставалось хороших два часа вре­мени, которые можно было использовать на спуск вниз. Мы решили, однако, в этот день вниз не спускаться и тут же устроиться на отдых. Солнце заволокло облаками, и темнота могла наступить гораздо скорее, чем мы ожидали, да и устали мы отчаянно.

Воробьев первый предложил начать устраиваться на ночь сейчас же. Хотя высота была пять тысяч пятьсот метров, мы решили все же принять его предложение. Облачная погода несла одновременно тепло. Гораздо хуже было бы, если бы настала звездная ночь, — мороз в таком случае был бы нестерпим.

Палатку мы разбили все же не на снегу, а на щебне. А на ужин к обычному меню приготовили вместо чая какао: времени было много, и можно было себя побало­вать. Спать легли в шесть часов вечера, что тоже было нарушением обычных порядков.

Отсутствие предварительной тренировки сказалось в этот вечер еще больше, чем накануне. Мы поднялись еще на километр выше. Голова сильно болела. Воздуха не хватало, и дышать приходилось с трудом и большими глот­ками. А ночью мучили какие-то бессмысленные сны. То же испытывали и остальные. Сильнее всех страдал Сережа Ходакевич, который, несмотря на свою внешнюю физиче­скую крепость и выносливость, оказался меньше всех приспособленным к пребыванию в этих высотах.

30 августа

Наутро облачность не только не прошла, а еще больше усилилась. Видимо, погода ломалась, и мы были накануне снежного шторма или бури. Зато было очень тепло. Часть теплого белья и одежды мы даже сняли, тем более, что предстоял довольно трудный спуск по снежной стенке.

После завтрака раздалась команда: всем надеть кошки и взять опять веревку. Если было трудно подыматься, то спускаться по круче было еще труднее. Не знаю, как другие, но я терпеть не могу ходить в кошках, прежде всего потому, что ужасная возня, пока их наденешь и приладишь как следует. Но без кошек идти было опасно.

Первым пошел Воробьев. Две огромных трещины от­деляли грань ледяной площадки, на которой мы стояли, от начала спуска.

Эти трещины были разделены между собою простран­ством всего в каких-нибудь два метра. Нужно было, таким образом, сначала найти мост через одну, затем пройти по ледяному спуску два метра вниз между двумя трещинами, потом найти мост через вторую и уже после спускаться прямо вниз по снежному откосу, держась несколько на­искось и делая зигзаги с риском угодить еще в какую-нибудь трещину, прикрытую и заваленную снегом. Ряд таких поперечных трещин был отчетливо виден нам сверху. Они пересекали снежный откос змеистыми рядами в раз­личных направлениях.

Первую трещину перешли без труда, мост был хоро­ший и крепкий, но со второй трещиной обстояло дело гораздо хуже: мостик, который нашел Воробьев, ока­зался крайне ненадежным, он едва ли был толщиною и шириной в полметра. Тем не менее пришлось двигаться именно по мостику.

Ходакевич укрепил по всем правилам ледоруб в снегу, обмотал вокруг ледоруба веревку и, взяв ее в руки, пу­стил Воробьева вперед. С сильным душевным волнением я следил сзади за Воробьевым, точно так же крепко намо­тавши на руку свою часть веревки.

Володя перешел. Мостик оказался крепким. Я пошел вторым. На этот раз веревка была натянута с обеих сторон, и концы ее находились у стоявших по ту и другую сторону трещины Ходакевича и Воробьева. Мостик тоже выдержал. После этого совершенно легко и быстро его перешел Ходакевич.

Следующее препятствие представлял самый спуск, но он не нес с собою никаких опасностей кроме крутизны, а благодаря раннему утру и острым зубьям наших кошек ноги ступали прочно, несмотря на крутизну спуска.

Трещины тоже оказались неопасными. Только в одном месте ледоруб ушел у Воробьева почти весь под снег.

Через час с небольшим мы уже были внизу, на фирно­вых полях. Всякая опасность теперь миновала, и, снявши кошки, мы быстро зашагали к середине фирновых полей, к манившему нас таинственному перевалу.

По середине фирнового поля остановились, чтобы на­питься чаю и отдохнуть. Было уже девять часов утра. Я думал, что придется воду кипятить из льда и снега, но Воробьев нашел воду в одной из трещин, когда он спу­стился метра на два. На этой глубине протекал малень­кий ручеек, вполне достаточный, чтобы наполнить наш чайник и дать возможность без лишних хлопот получить горячее питье.

Так как до полуовала на взгляд казалось не больше двух километров, мы решили бросить здесь же, на месте стоянки, наши рюкзаки и дальше двинуться даже без теп­лых полушубков. Солнца еще не было видно, и вверху продолжали клубиться облака, но холода мы не ощу­щали.

Вышли в десять. Сначала фирн был так же ровен, как и раньше. По мере того, как начался подъем, медленный и плавный, стали попадаться трещины. Они шли — одни па­раллельно, другие как бы концентрическими кругами. Вокруг громоздились горные гиганты. Прямо слева по­дымался пик Четырех своей черной каменной шапкой. Пе­ревал виднелся вдали в виде ровной овальной линии с черными зубьями пиков по краям.

Скалистые зубья поднимались с обеих сторон, и вид­но было, что за этими скалистыми зубьями шел не ров­ный спуск вниз, а отвесный провал. Но средняя часть полуовала, к которой мы шли, казалась такой же ровной, как и раньше.

После часа ходьбы подъем сделался еще круче, начали попадаться следы лавин, скатывавшихся с обоих скло­нов. В особенности крупные лавинные массы шли с пра­вого пика, подымавшегося над овальным перевалом со сто­роны хребта Академии. Этот пик, после которого начи­налось резкое снижение до уровня полуовала и откры­валась возможность движения на восток через хребет Академии, также кончался красивой двуглавой вершиной. Мы назвали его пиком Клары Цеткин.

Обрыв с ледника Москвина в долину Аю-джилга

в полтора кило­метра по вертикали.

 

Если бы здесь удалось найти перевальный пункт через хребет Академии, мы этим разрешили бы трудней­шую задачу, которую себе ставили, — пройти к южному склону знаменитых Алтын-мазарских высот и этим самым найти путь на ледник Федченко, по ледникам Танымаса.

Вот мы уже на высоте пяти тысяч пятисот метров, т.е. на высоте сегодняшней ночевки, а все еще мы не пришли к полуовалу.

Фирн берет тут сразу вверх, одинаково круто как по направлению к центру полуовала, так и к обоим его боковым склонам. Воробьев поворачивает поэтому влево.

Все равно не стоит прямо подыматься к середине пере­вала, — гораздо ближе подняться отсюда на грань пере­вальной линии.

В час сорок пять минут дня мы достигаем грани. На путь по фирну ушло, таким образом, час сорок пять минут.

Картина, которую мы увидели, была не менее неожи­данна, чем та, которую мы видели вчера с пика Воробьева. Полуовал кончался провалом, совершенно отвесным. Стра­шно было не только подойти к самой грани пропасти, в полтора километра глубины, но даже стоять, отступивши на шаг от края. Вместо ровной линии полуовал представ­лял собою ломаную линию отдельных выступов и острых зубьев. Только снег, покрывавший ее, скрывал издали этот ломаный рельеф. Зато вниз шли теперь отвесные черные скаты, которые только глубоко-глубоко внизу переходили в крутой снежный склон спуска. Последний в свою очередь переходил в более пологий склон, а этот — в весь исчерченный трещинами ледяной фирн большого за­крытого цирка. От этого цирка шел, извиваясь такой же чешуйчатой змеей, как ледник Москвина, какой-то не­ведомый ледник сначала в направлении на север, затем поворачивал на запад, скрывался в каменистом ущелье, продолжения которого не было видно. На восток от этого ледника внизу шло только одно большое ответвление. Но нам не был виден характер этого бокового ледника; он был закрыт скалами, видно было только, что он поды­мался круто вверх и выходил своими верховьями к фир­новым полям через хребет Академии приблизительно на высоте, на которой мы стояли.

По всей вероятности, это и был единственный путь снизу прямо через хребет на ледник Федченко. Путь, ко­торого мы так долго ожидали и искали через хребет Ака­демии, таким образом, был, но он был на полтора километ­ра ниже нас. От наших фирновых полей перейти на фирновые поля хребта Академии было нельзя. Для этого нужно было взобраться пусть на невысокие, всего в каких-нибудь метров сто, может быть двести, но совер­шенно отвесные скалы хребта Академии. С нашей стороны путь на эти фирновые поля был закрыт.

И другая загадка встала перед нами. Ледник, который мы видели теперь сверху, поворачивал по каменному ущелью влево и скрывался. Оставалось совершенно неизвест­ным, куда он дальше шел: примыкал ли он к системе лед­ников Мушкетова, которые, как мы знали, подымались параллельно леднику Фортамбек по северному склону хребта Петра Первого к пику Евгении Корженевской, или же он заключал собою совершенно самостоятельную систему ледников, параллельную ледникам Мушкетова. В таком случае это должна быть система ледников Аю-джилга, исследование которой мы также поставили за­дачей в эту экспедицию. Но разрешить эту задачу можно было бы, либо спустившись вниз в полуторакилометровый провал и проследив по леднику, который мы видели теперь сверху, его течение, либо поднявшись на пик Че­тырех: оттуда можно бы увидеть полностью дальнейшее после поворота направление этого ледника.

Собственно, не было нужды подыматься для этого на самую вершину пика Четырех. Пик Четырех от пика Евгении Корженевской отделялся также одним таким же овальным перевалом, как и тот, на котором мы стояли, а возможно, и таким же отвесным обрывом, но взобраться на этот перевал, чтобы посмотреть с него вниз и увидеть все движение ледника внизу после поворота его налево, было сравнительно нетрудно.

Так сами собою обрисовались две возможности ре­шить задачу. Но спуститься отсюда было нельзя. Нап­расно мы старались изучить все извилины отвесного спуска. Если и можно было найти такое место, где, це­пляясь за камни, удалось бы спуститься с самого крутого откоса к более пологому склону, то и в этом случае при­шлось бы спускаться дальше под угрозой постоянных об­валов — каменных и снежных. Время от времени они срыва­лись с грани, на которой мы стояли и с грохотом летели вниз.