ВВЕДЕНИЕ 15 страница. Новое препятствие встало теперь на пути

Новое препятствие встало теперь на пути. Путь к ку­луару от места, где мы стояли, был отрезан огромными тре­щинами, которые опоясывали собою всю нижнюю часть подъема. Чтобы пробраться к кулуару, нужно было сна­чала спуститься вниз, найти какой-нибудь обход этой гигантской трещины и затем уже подыматься к кулуару. На обход трещины ушел еще хороший час, и только к четырем часам мы подошли к началу большого пологого подъема к кулуару. Это было большое фирновое поле, сплошь усеянное следами остатков рассыпавшихся лавин. Но откуда шли эти лавины? Если они шли не по кулуару, тогда «дело было в шляпе». Важно было найти ответ на этот вопрос. Как бы то ни было — путь есть.

Мы сели завтракать, потом долго изучали дорогу среди трещин, стремясь найти такую, по которой можно было бы подойти к началу подъема не тем путем, которым мы шли сегодня утром.

Вся наша забота была теперь только в одном: найти этот обходный путь без трещин.

Страшный шум раздался в этот момент позади нас. Мы оглянулись. О, ужас! Прямо по кулуару № 4 в клубах снежной пыли шла гигантская лавина.

«Вот так фунт!» Намеченный путь оказался путем, кото­рый проделывали именно лавины. Мы снова повесили носы.

Этот путь оказывался, таким образом, также исклю­ченным для восхождения. Правда, еще можно было рассчитывать пройти по этому пути два-три часа в проме­жутках между движением лавины, и на это можно было бы решиться. Но на путь по этому кулуару нам пришлось бы потратить не часы, а дни или по крайней мере полтора дня, — надежда избежать падения лавины отпадала пол­ностью. Единственным выходом было движение ночью, когда лавины прекращают или почти прекращают свое движение. И на этот путь, оказывается, нельзя рассчиты­вать как на путь для восхождения.

Таков был окончательный итог нашего первого из­учения подступов и подъемов на снежное плато во всех его вариантах.

Общий вывод, таким образом, был следующий: этот путь надо оставить, бросить. Если есть путь, то только путь по висячему леднику напротив, который мы изучали вчера. Там тоже идут лавины, но, может быть, при ближай­шем изучении там можно найти путь под скалами, кото­рые служили бы прикрытием от лавин и избавляли бы от риска быть раздавленными ледяной массой, рухнувшей вниз.

К этому выводу мы пришли уже в шесть часов вечера. Около полутора часов ушло у нас на движение назад через ледник, и уже стемнело, когда мы снова поднялись к себе на террасу, к нашей стоянке/

Единственным утешением был яркий огонек костра, который разжег около палатки Юсуп. Видимо, ему уда­лось найти вязанку хвороста, брошенную Москвиным у места его ночевки.

Остаток вечера ушел на определение планов завтраш­него дня.

Что делать? Идти дальше искать перевала к Саграну или же продолжать исследование ледяной стены? Так как нашим заданием было изучить только подступы к подъему, мы считали, что, каков бы ни был ответ — положительный или отрицательный, — мы должны продолжить исполнение основного задания и двигаться дальше.

Поэтому мы порешили завтра утром двинуться дальше вверх по леднику к верховьям Турамыса.

5 сентября

Вышли рано — без четверти девять. Хотя солнца не было, но было гораздо теплее. Со всех сторон доно­сился крик уларов (горных индеек), а один раз воздух прорезал какой-то особый звук — не то вой, не то крик. Что это было, от кого он исходил, мы так и не догадались. Какой-нибудь зверь? Медведь? Козел? Барс? Следы всех этих обитателей этих высот мы видели на песке и щебне. Вой раздался только один раз и больше не повто­рился.

Мы двинулись опять по террасе и через час уже подо­шли ко второму повороту ледника Турамыс. Ледник по-прежнему шел влево от нас на глубине до двухсот метров, и точно также мы решили срезать поворот, как его срезали при вчерашнем движении. Ледник и наша терраса повора­чивали сейчас к северу, а затем, мы знали, через неко­торое время снова поворачивал в западном направлении. Это было второе колено Турамыса.

По рассказам Москвина мы знали, что и после поворота зеленая терраса будет продолжаться и нам нет смысла спускаться на ледник. Но тот же Москвин говорил нам, что не следует слишком надеяться на срезывание угла, потому что придется, взявши вершину на повороте, опять спускаться вниз, в лощину, и, таким образом, терять даром высоту. Поэтому поворачивать лучше как можно ближе к нормальному повороту без слишком большого срезы­вания. А между тем терраса, которой мы шли, конча­лась, и перед нами поднялась каменная гряда хребта, Идти по которой было в десятки раз труднее, чем поды­маться наискось по зеленому откосу террасы.

Все же мы послушались москвинского совета и пошли на каменную насыпь, а не по расщелине террасы. Но насыпь представляла собою такой хаос огромнейших камней и скал, что пробираться по ней приходилось, постоянно прыгая с камня на камень, перескакивая через одну ка­менную трещину к другой, а за плечами у каждого были теперь тяжелые походные вьюки.

Там и сям на выветренных породах и песке виднелись следы барса и медведя. И невольно вспоминался утренний непонятный вой. На всякий случай я осмотрел мой револь­вер, в порядке ли он.

На самом повороте ледника, взобравшись на огромней­шую каменную скалу, я остановился, чтобы поглядеть на пройденный путь. От первого поворота до поворота вто­рого мы прошли не меньше шести-семи километров, и крутой ледник, который вел на снежное плато и к пику Сталина, был теперь виден весь, так же как и весь пик Сталина, особенно его боковое ребро-седло.

Подождавши товарищей, которые шли немного ниже меня, я двинулся дальше, и скоро мы сошлись на новой терраске, которая шла теперь в направлении с севера на юг. На зеленой площадке бежал и журчал большой ручей, глинистая почва вокруг него хранила следы копыт горных кийков. У ручья мы остановились на первый отдых.

Что видели мы теперь перед собой?

Ледник лишь некоторое время продолжал Идти к се­веру, затем начинался крутой поворот № 3 опять на запад. При повороте наш ледник упирался в стенку крутой каменной осыпи, но как раз в самом пункте поворота откуда-то сваливался в него еще один огром­ный висячий ледник. Этот ледник служил естественной преградой для дальнейшего движения по террасе. После поворота ледника на запад никаких новых террас боль­ше не было, и волей-неволей приходилось переходить на лед. Самый же ледник, — а он весь теперь открылся перед нами, — образовывал собою бесконечно трудный, сплошной ледопад. Движение по этому ледопаду было почти исключено. Единственным путем был путь по щели между скалами из льда и скалами из камня. Это су­лило малоприятные перспективы.

Ребята все же пошли низом. Я же решил двигаться по террасе до самого ее конца с тем, чтобы попытаться найти спуск на ледник в момент, когда терраса кончится совершенно.

Увы! У самого поворота терраса привела меня к отвес­ному обрыву. Ледник шел на глубине двухсот метров.

Но раньше, чем спуститься, я занялся фотографиро­ванием. Оставленная нами ледяная стена от того пункта, где мы вчера пытались подыматься, снова подошла к нам, образовав собою цепь очень высоких, сменявших одна другую вершин.

Эти вершины были настолько характерны, что их нель­зя было оставить без внимания. Они были каждая высо­тою от шести тысяч пятисот до семи тысяч метров и совершенно недоступны.

Наиболее выдающиеся из них я заснял отдельно и перенумеровал, чтобы впоследствии дать им всем на­звания. Пока я отметил их у себя под номерами 1, 2 и 3 (впоследствии пик Енукидзе, пик Сулимова и пик Яко­влевой).

Отсюда же, с поворота, теперь отчетливо обрисовалась и та вершина, о которой рассказывал Москвин и на кото­рую взбирался Недокладов. Поднимаясь снежной шапкой с черными зубьями скал, вершина эта господствовала над всем ледником, венчая собою не левый, а правый склон ущелья, и как бы противостояла трем вершинам ледя­ной стены (пик Крупской по последующей номенклатуре).

Как оказалось, эти четыре вершины одновременно сфо­тографировал и Бархаш.

Потом я решил спускаться вниз к товарищам. Спуск был очень трудный. Такой спуск приходится всякий раз проделывать, когда вы попадаете на так называемый конгломерат, т.е. на цементированную стенку из песка и камня, которую не берет ни одни ледоруб и где очень трудно за что-либо уцепиться. Дальше спуск шел обычно по щебню, который движется вместе с вами и с которым вместе, вернее в котором, вы съезжаете вниз без особых трудностей.

Ледяная стена на леднике Турамыс.

Справа пик Енукидзе.

Только к концу такого спуска нужно беречься, потому что потревоженная вами масса камней приводит в движе­ние и другие, и вы съезжаете, окруженные не только кам­нями, которые едут вместе с вами, но и камнями, которые вас обгоняют, и если вы не побережетесь, то вас может сбить с ног.

Товарищи ждали меня внизу и обсуждали дальнейший путь, который шел уже непосредственно через ледопад и был самым неприятным и тяжелым путем.

Через трещины и ледолом нам пришлось пробираться очень долго. В некоторых местах приходилось останавли­ваться для рубки ступеней, в некоторых местах приходи­лось применять веревку.

Все мы шли уже в очках, потому что высоко подняв­шееся яркое солнце играло резкими блестками на льду и снеге. Был уже второй час дня.

Выбравшись наконец из ледолома на более ровную и твердую поверхность блестящего льда, мы остановились на более продолжительный отдых. Нам был виден теперь конец ледника, по которому мы шли. Это был действи­тельно сплошной тупик, запертый высоко подымавшими­ся уже не ледяными, а черными каменными стенами.

Одно нас удивляло. Москвин рассказывал, что дви­жение по леднику чрезвычайно опасно из-за лавин, непрерывно идущих с ледяной стены слева. А между тем мы этих лавин не наблюдали. Да если бы они и были, то ледник был достаточной ширины для того, чтобы эти лавины не представляли никакой опасности. Там, где мы шли, лавин не могло быть.

Двинувшись дальше, мы случайно растеряли друг друга. Бархаш решил Идти отдельно по щели между льдом и каменной осыпью. Я и Юсуп двинулись, наоборот, держась середины ледника. Церетелли застрял где-то посреди между нами.

Прежнего ледолома уже не было. Ледник, как всегда, когда он подходит к более высокой точке, делался ровнее, а здесь высота уже подходила к четырем тысячам мет­ров. Тоненькая ледяная корка покрывала путь. С прият­ным треском корка ломалась под ногами, ручейки воды журчали со всех сторон. Была пора наибольшего таянья льда.

К четырем часам нас догнал Церетелли, и мы повер­нули опять к краю ледника, потому что впереди на­чались трещины, обычные в момент, когда ледник при­ходит к своему тупику — цирку.

Бархаш, видимо, выгадал, двинувшись прямо по щели. Может быть, Идти ему было труднее, зато нам теперь при­ходилось снова возвращаться к краю ледника.

Переправа на берег шла опять по ледолому и трещи­нам. А когда мы выбрались вновь на камни и скалы, от конца ледника нас отделяли какие-нибудь четыре-пять километров, может быть меньше.

Но что находилось за этой таинственной каменной стеной? Там было разрешение основной загадки: Сагран? Шини-Бини? Гандо? Никакие попытки ориентироваться по компасу или по карте не давали ответа. Ответ мы могли получить, только взобравшись на ребро этой каменной стены и увидев собственными глазами то, что откроется оттуда. Особенно привлекала внимание пра­вая вершина, о которой говорили Москвин и Недокладов. Прямо к середине ее каменного зубчатого гребня вел боль­шой снежник. По этому снежнику можно и должно было пройти к скалам, а затем по скалам взобраться на самый верх. Но это все было делом завтрашнего или после­завтрашнего дня. Сейчас нужно было решить, каким путем идти дальше: по льду или по скалам? Дождавшись Бархаша, мы решили двигаться по скалам, по возмож­ности забираясь все выше и выше, чтобы сократить путь.

И другая интересная решающая точка обозначилась в это время. С высоты правой вершины мы могли разре­шить вопрос о том, что находилось за верховьями Турамиса. С той же вершины и даже с любой другой вершины правого склона мы могли разрешить и вопрос о том, что находилось к северу от нас за хребтом, тянувшимся с правой стороны нашего ледника, по которому мы все время шли. Здесь имелось много перевальных точек, и каждая из них сулила новые открытия не изученных и не исследованных еще никем мест...

Как уже сказано, мы двинулись наискось, все время забирая выше к этим перевальным точкам, чтобы сокра­щать расстояние и не терять высоту.

Я опять ушел вперед от товарищей и, взбираясь все выше и выше, искал подходящего места для ночевки и разбивки лагеря. Склон, на который мы всходили, представлял собой полого подымавшуюся каменную осыпь; впереди белели длинные языки снега, и не было ни одного ровного места, где можно было бы с удобством растянуть палатку.

На высоте пяти тысяч метров я остановился. Если уж ночевать с тем, чтобы не спускаться вниз, так ноче­вать здесь. Когда подошли товарищи, они еще раз под­твердили всю основательность такого решения. Юсуп едва шел; он жаловался на головную боль, лицо его было иссиня-бледно, — признаки горной болезни были несомненны.

Остановиться на ночлег на высоте пяти тысяч метров было разумно и ради экономии сил для будущего восхо­ждения, но совершенно нерационально с точки зрения гарантии от обмораживания и ненужных трудностей, свя­занных с поисками воды, топлива и т. п. Но вниз идти было нелепо, и, потрудившись над расчисткой места для установки палатки и укладки каменных плиток, чтобы было не так жестко спать, мы в конце концов стали на ночлег прямо на осыпи, на открытом месте.

Это была наша вторая ночевка в эту экспедицию на высоте пяти тысяч метров. Первая ночевка была на гребне «гнусного» перевала. Но там ночевка была в непосред­ственной близости от горных пиков и снежных фирновых полей, на самом гребне хребта, среди дикой и велича­вой красоты. Сейчас нашу палатку мы разбили прямо на камнях, на голом, неуютном склоне, открытом со всех сторон. Холодно, мокро и скользко. Другими сло­вами, это была едва ли не одна из самых отвратитель­ных ночевок.

 

 

6 сентября

Утро встретило нас также неприветливо. Холодный ветер дул то спереди, то сзади, и некуда было от него укрыться. К тому же прибавились заботы о Юсупе. На этой высоте он чувствовал себя прескверно и жаловался на головную боль. Вскоре у него появилась рвота. Мы решили немедленно же отправить его вниз, метров на триста. Покатая поверхность склона там превраща­лась в плоскую площадку, по которой бежал ручей хо­лодной воды. Мы знали по опыту, что достаточно будет Юсупу спуститься хотя бы на триста метров, и эти наиболее тяжелые признаки горной болезни исчез­нут.

Сказали ему, чтобы он ждал нас к вечеру, а сами, на­скоро приготовив себе утренний завтрак и выпив горячего чаю, двинулись в путь.

Читатель помнит, что еще вчера перед нами сами со­бой определились две задачи. Одна задача — подняться на высшую точку правой вершины, чтобы установить, что на­ходилось к западу за каменной стеной, закрывавшей тупик ледника Турамыс; вторая — определить, что находится за перевальным гребнем вправо от нас, в северном, на­правлении. И то и другое было одинаково важно, одина­ково необходимо. Москвин утверждал, что за ледником Ту­рамыс обязательно должен идти Сагран, причем этот Сагранский ледник мог лежать, по его мнению, одинаково как в направлении на запад, так и в направлении на север (от той точки, где мы находились). Если бы Сагран лежал в се­верном направлении, в таком случае в западном направле­нии должны были бы лежать ледники Гандо. Вот почему оба эти направления необходимо нам было исследовать. Какое раньше? Мы были ближе к северному гребню. Мы шли вчера после второго поворота ледника Турамыс, все время отклоняясь к югу. С другой стороны, всю вторую половину дня вчера мы шли, подымаясь от ледника все выше и выше, на правый склон ущелья. Мы ночевали на высоте пяти тысяч метров, и до грани гребня остава­лось, на взгляд, не больше каких-нибудь шестисот-восьмисог метров. Свое внимание мы прежде всего устре­мили на северный гребень. Весь этот гребень представлял собою гирлянду черных скал, возвышавшихся на ледяных полях, причем эти скалы в свою очередь разбивались на ряд групп, имевших каждая свою вершину. Скалы одной из групп были черными только до определенной высоты, затем черный сланец резко заменялся белым мрамором; получалось как бы две гирлянды — сначала черная, потом блестяще-белая. Этот пик, чрезвычайно причудливый по внешнему рельефу, мы назвали пиком Мраморная го­ловка.

Другая группа скал представляла собою как бы высо­кую башню, совершенно отвесно падавшую своим западным ребром на перевальный пункт и напоминавшую собою башни средневековых итальянских замков. В промежутке между вершинами этих групп лежала ровная линия пере­вала, а от вершины, которую мы будем называть Италь­янской башней, лежал еще один, наиболее длинный пере­вальный пункт к началу подъема на крайнюю правую вершину, которую мы решили назвать вершиной имени Н.К. Крупской.

Вот к этому длинному перевальному пункту мы и по­ставили своей задачей проникнуть, ибо это был самый близкий путь к вершине Крупской, открывавшей наи­более широкие горизонты и на запад и на север.

Тупик ледника Турамыс.

Направо пик Крупской.

Он лежал прямо перед нами, и, казалось бы, самым простым было двинуться от места нашей ночевки напря­мик, все время забирая вверх к подножью Итальянской башни. Мы так и решили.

Единственное сомнение, которое у меня было и кото­рого я пока не высказывал, сводилось к следующему.

Ледник Турамыс внизу сворачивал сначала несколько вправо, затем упирался в тупик и образовывал большой цирк. Ледник, образуя внизу цирк, подходил к на­шей северной перевальной линии почти вплотную и образовывал крутой, чуть ли не отвесный склон.

С достаточным основанием можно было предположить, что если мы пойдем прямо по направлению к началу перевальной линии, то на определенной высоте, приблизительно на уровне подножья Итальянской башни, мы, ве­роятно, наткнемся на провал в нижний цирк, и с нашей стороны подобно тому, как с противоположной стороны, будет падать отвесный склон. Мы рисковали оказаться на грани пропасти, которая нас отделит от перевальной линии, и перед перспективой необходимости крутого спуска с достигнутой высоты опять вниз на ледник, чтобы потом' опять взбираться на перевальную стенку.

И все же мы решили двигаться прямо по направле­нию к перевальной линии, к подножью Итальянской башни.

В одиннадцать часов утра мы подошли к подножью чер­ных скал, ведших в свою очередь к подножью Итальянской башни, и остановились в страшном разочаровании. Все мои мрачнейшие предчувствия сбылись: наш подъем привел нас к грани огромного провала — пропасти, которая сейчас разверзлась под ногами. Ледник внизу действительно за­гибал здесь к северу и образовывал цирк с почти совер­шенно отвесными стенами. Эти стены правильным полукру­гом замыкали теперь все ходы и выходы в цирк. Длинными языками сползали книзу по крутым граням склона фирно­вые полосы. По этим полосам можно было спуститься только с большим трудом. Но спускаться нам — это зна­чило признать бесполезной всю проделанную работу. А перебраться через пропасть к перевальной грани было не­возможно.

Единственный путь был — лезть еще выше, вверх по скалам, к самому подножью башни и затем по возможности на нее, отыскивая какой-нибудь проход среди причудли­вых изворотов скал.

Через час с небольшим мы уже были высоко от места, где стояли над провалом. Взбираясь на скалы все выше и выше, мы стремились теперь найти выход на гребень где-нибудь в другом месте. Но и лезть скоро стало очень трудно. Первым, обмотавшись веревкой, лез Бархаш. Вторым — Церетелли, потом лез я. Путь становился все труднее и труднее, скалы острее и круче, возможность взбираться через них с большей или мень­шей безопасностью все уменьшалась.

Скоро мы остановились. Бархаш пополз один на раз­ведку. Я стоял на маленькой площадке в пол-аршина ши­риной, держась обеими руками за выступ скалы. Цере­телли стоял, точно так же прижавшись к камням, шага на три выше меня.

Так прошло с полчаса. И вдруг раздался крик Бархата:

— Нашел, спуск есть, сюда идите! Спуск? Но куда? Мы же лезли вверх, а не вниз. Тем не менее двинулись на крик. Оказалось, что движение даль­ше вверх, по крутизне, было сопряжено с еще большими трудностями. Мы уже очутились у подножья Итальян­ской башни, и от нас до перевальной грани было не больше ста метров. Но чтобы пройти это расстояние, надо было спуститься от места, на котором мы укрепились, вниз, в пропасть, по крутому спаду гранитной стены до начала первого снежного языка, затем наискось по крутизне, где снежный язык соприкасался с каменными породами, пройти метров сорок и потом опять подняться вверх метров на двадцать по крутому склону, среди гранитных утесов, к началу северной перевальной ли­нии. Спуститься нужно было метров на пятьдесят. В итоге, обойдя внизу подножье Итальянской башни, мы прямо выходили к каменному ожерелью перевальной линии.

— Ну, и спуск!

Мы присмотрелись к нему внимательнее. Сначала почти отвесно шла полоска красной породы, затем шла полоса льда и снега, потом полоса черной породы, потом нужно было повернуть и идти уже не в вертикальном направлении вниз, а в горизонтальном направлении прямо по склону очень крутого фирна и в конце опять подняться вверх к перевальной линии. Но это был единственный путь.

Теперь товарищи решили пустить меня первым вниз на веревке, чтобы в случае, если я сорвусь, они могли ме­ня удержать. Крепко обвязанный веревкой вокруг груди, я тронулся вниз, опираясь изо всех сил на ледо­руб. Но твердость породы была такова, что ледоруб вты­кался не глубже, чем на полвершка.

Когда я прошел красную породу, по льду идти стало лучше. Но окончился лед, и дальше стало опять скверно: черная порода, наоборот, была вся мягкая, ехала вместе со мной, и ледоруб в ней совсем не держался. Наконец пятьдесят метров пройдены, и я оказался на стыке фирно­вого склона и каменных пород. Я стал ждать товари­щей. За мной шел теперь Церетелли. Последним шел Бархаш.

У фирновой полосы все остановились.

— Стоп! Надевать кошки!

Идти по страшно крутому склону фирна было нельзя без кошек. А всего-то нужно было пройти не больше пяти­десяти шагов. Процедура надевания кошек всегда неприят­на, теперь же она была прямо опасна.

И опять, связанный веревкой с двумя товарищами, оставшимися позади, я двинулся вперед. Два шага, еще два шага — остановка; опять рывок вперед, опять два шага, еще два — остановка!.. Ждешь товарищей, которые поспе­вают за тобой, вот они подошли... Опять вперед два шага, еще два — остановка и т.д. Вот уже последние остатки фир­на... Теперь нужно перебежать на более пологую и широкую часть склона к первым скалам каменного ожерелья. А теперь скорее-скорее к первому окну перевальной линии, скорее к достигнутой наконец цели.

Хватаясь руками за лед и скалы, почти на четверень­ках мы взяли последнее препятствие и наконец встали на перевальную грань. Пять тысяч восемьсот метров высоты.

Перед нами открылась довольно широкая снежная полоса перевала. Что же там внизу? Куда мы вышли, что находится к северу от грани перевала?

За перевалом крутой фирновый спуск вниз. А внизу прямо на север змеится большое, пересеченное рядом длинных морен пространство какого-то гигантского лед­ника. Далеко-далеко он уходит своим языком в темное ущелье среди бесснежной цепи высоких гор и скал. Что это за ледник, куда мы вышли? Это во всяком случае не Сагран. Но это точно так же и не Шини-Бини. И это во всяком случае не Гандо. Все эти ледники были нам хорошо известны. А внизу шел совер­шенно неизвестный первоклассный ледник. Мы сели тут же на снег, вытащили карту, компас, разложили их на полу­шубках и стали ориентироваться по солнцу.

Подъем на перевальный пункт по леднику Турамыс.

Куда выходит прежде всего этот ледник, и что за ущелье впереди, в которое он вливается своим языком?

Если предположить, что этот ледник идет параллельно леднику Фортамбек, — а другое было трудно предположить, ибо направление ледника по компасу было прямо на се­вер, — то это мог быть только ледник Хадырша или ледник Хазантау, которые шли параллельно Фортамбеку. Но ледник Хазантау был маленький, а Хадыршу мы видели, когда ночевали у речки Хадырши во время движения ко второй базе. Ледник Хадырша представлялся нам круто падающим ледником, а здесь перед нами был гигант, чтобы пройти который нужно было потратить не меньше двух дней. Наконец, неужели ущелье Муук-су уже перед нами?

Наше гаданье продолжалось недолго. Другого ответа мы дать не могли, и нужно было придти к выводу, что все же перед нами Хадырша, который оказался, видимо, гораздо большим ледником, чем мы предполагали на но­чевке двадцать третьего августа. Во всяком случае, чтобы не ошибиться, я отметил, что с нашего перевального пункта отчетливо видна на той стороне черного ущелья какая-то трехголовая снежная вершина. Дальше видне­лись вершины, напоминавшие уже вершины Заалайского хребта. На западе все закрывал ряд других снежных вер­шин и холмов, в которых ориентироваться было совер­шенно невозможно.

Мы обратили теперь внимание на то, что было вокруг нас непосредственно вблизи. Перевальная грань, казав­шаяся снизу совершенно ровной линией, пересеченной только небольшими выступами группы скал, оказалась на самом деле довольно длинной линией перевала, с крутым фирновым склоном с северной стороны и совершенно бес­снежным склоном с южной. Эта линия пересекалась четы­рьмя группами скал, но каждая из этих групп представля­ла собою серьезнейшее препятствие высотой от тридцати до пятидесяти и больше метров.

Нашей задачей те царь, после того, когда мы взяли се­верную перевальную грань, было взойти по ней на вершину Крупской. Если мы стояли на высоте пяти тысяч семисот метров, то она возвышалась, видимо, на шесть тысяч две­сти- шесть тысяч четыреста метров. Добраться к ней мо­жно было только прямо, по перевальной грани, в западном направлении. Но для этого нужно было взять прежде все­го подряд все четыре группы поперечных скал. Это не было очень трудно, но не было и легко.

Приблизительно к двум часам три препятствия из четырех были взяты, хотя для этого приходилось рубить ступеньки, спускаться вниз, опять подыматься вверх, опять спускаться вниз и т.д., пока мы не оказались у под­ножья четвертой и последней группы. Но через это пре­пятствие пути не было.

Если бы мы перелезли через эту группу, мы подошли бы к очень крутому подъему на вершину Крупской. Но четвертая группа скал нас не пустила. Фирн, которым мы шли все время вдоль перевальной грани, прекратился. Самая перевальная грань представляла собой хаотичное нагромождение крупных камней и очень крутые склоны, падавшие и направо и налево. А самая площадка пере­вальной грани сужалась до полуметра.

Это было бы еще ничего, но сама четвертая группа скал подымалась прямо отвесно. На нее нужно было лезть, как на стенку. И каждый камень, за который мы пытались ухватиться, выветренный бесконечными вихрями этой вы­соты, шатался и не давал никакой надежды твердо удер­жаться.

Зато за скалами открывался превосходный пологий фирн, и легким пологим подъемом он шел не на вершину (на вершину подъем был очень крут), а вдоль вершины к новым фирновым полям горного отрога, представляв­шего собой западный склон ущелья, по которому бежал неизвестный ледник (предполагаемый Хадырша). Снизу с ледника на этот фирн тоже было нетрудно подняться.

Подъем на вершину Крупской снизу от ледника по этим фирновым полям был вполне возможен. Но пробраться к этим фирновым полям можно было, только перелезши через стоявшую на пути черную преграду, а это было рискованно, прямо невозможно.

— Значит, на сегодня всё?

— Да, всё.

На сегодня приходилось удовлетвориться лишь по­ловинным разрешением задачи. Разрешение проблемы, что лежало от нас на запад, нужно было оставить на завтра, с тем, чтобы завтра же взойти на вершину Круп­ской.

Но каким путем?

С нашей стороны, если не считать пути с неизвестного ледника, туда можно было взойти только снизу от ледника Турамыс, по крутому фирновому склону, от его цирка к подножью черной зубчатой короны наверху, вероятно лучше всего по серединной каменной осыпи.

А сейчас придется спускаться, причем спускаться вниз прямо по отвесному каменному, а затем фирновому спаду к лежавшему под ногами цирку ледника Турамыс.

Отложив пока заботу о том, как мы будем спускаться вниз, мы сели завтракать.

А в три часа дня мы тронулись вниз, прямо с того места, где сидели. Спуск шел подобный тому, который мы одолели, когда шли от Итальянской башни к перевальной грани, но его теперь приходилось делать на протяжении уже не тридцати, а трехсот метров. Опять связались веревкой и надели кошки.

Очень круто. Кошки иной раз не держали на камнях.

Скоро кончились скалы, и мы спустились на фирновый язык. Но от этого путь не стал легче. Так как день был в полном разгаре, по фирну струилось множество ручьев, и самый фирн был то гладкий, как лед, то весь в ухаби­нах и рытвинах. Приходилось то идти по руслу ручья пря­мо по воде, то ковыряться среди ухабов фирна, причем ухабы были в метр и больше глубиной. Для того, чтобы легче идти, иногда мы переходили на осыпь. Но в кошках по осыпи идти было тяжело, тогда мы опять с осыпи переходили на фирн. Так мы спускались добрых часа полтора. А когда окончилась самая крутая часть спуска и фирн стал более пологим, нас начали догонять камни. Эта скачка камней, с шумом и свистом пролетавших над нашими головами, с ежеминутной угрозой ударить по затылку, чрезвычайно портила нам настроение. А бежать скорее было нельзя, — держала веревка. Сделавши десять-двенадцать шагов, приходилось ждать, когда столько же пройдут товарищи — второй и третий. Только когда мы прошли две трети спуска и фирн сделался совершенно пологим, я отвязался и пошел вниз уже один, стремясь, наискось перейти фирновый язык, что удлиняло путь, но зато позволяло спускаться с большей быстротой.