О ПОСЛЕДНИХ ДНЯХ ТРЕТЬЕЙ ИМПЕРИИ23 апреля днем после долгого перерыва снова начала функционировать телефонная связь с 9-й армией. Я лично разговаривал с начальником штаба армии генерал-майором Хельцом и получил ог него следующее боевое распоряжение: «56-й танковый корпус обеспечивает северный фланг армии. Для этого корпус отходит с боями на рубеж Кенигс-Вустерхаузен — Клейн Киниц * «Военно-исторический журнал», 1961, № 10, стр, 89—98, № 11, стр. 83—92. (около Ï2 км западнее Кенигс-Вустерхаузена) и у Клейн Киница устанавливает связь с правым флангом 20-й танковой дивизии, которая стоит фронтом на запад и юго-запад, южнее Клейн Киница». У всех у нас отлегло от сердца — мысль о необходимости драться в развалинах Берлина удручала нас. Приказы на перегруппировку частей были немедленно отданы, я лично поехал на КП правой дивизии — «Мюнхеберг», с которой мы в это время не имели телефонной связи. Дивизия «Мюнхеберг» вела тяжелые бои с русскими, которые южнее Кепеника форсировали р. Шпрее. Около 16.00, когда я вернулся обратно на КП корпуса, начальник штаба доложил мне, что управление оборонительного района Берлина (22 апреля мы имели с ним постоянную телефонную связь по городской автоматической сети) очень озабочено приказом 9-й армии, так как, по убеждению управления оборонительного района, Берлин едва ли можно будет защищать, если 56-й танковый корпус будет отведен из района Берлина. Мой начальник штаба просил меня еще раз позвонить в управление оборонительного района. Я связался с начальником штаба управления полковником Рефиором, которому коротко обрисовал наше положение и еще раз разъяснил точный приказ 9-й армии. Во время разговора полковник Рефиор спросил меня, отправлен ли офицер штаба корпуса с картой обстановки в имперскую канцелярию к генералу Кребсу. Я ответил отрицательно, ибо никакого приказа об этом мы не получали. Затем я сказал примерно следующее: «Так как, наверное, будут приняты новые решения, то лучше всего я сам немедленно поеду туда». Я был весьма озабочен тем, что все отданные ранее прика- ' зы в последнюю минуту снова должны подвергнуться изменениям. Кроме того, я хотел лично поговорить с генералом Креб-сом, в частности о следующем: в последние дни мы не имели никакой связи с 9-й армией, поэтому я послал офицером связи в штаб армии генерала Фогтсбергера, командира полностью уничтоженной дивизии «Берлин», которая мне была подчинена несколько дней тому назад, как правофланговая дивизия корпуса. Генерал Фогтсбергер прибыл обратно днем 23 апреля и доложил мне, что фюрер отдал приказ расстрелять меня за то, что я якобы перенес КП корпуса в Дебериц (западнее Берлина), и будто бы уже вчера (22 апреля) какой-то генерал был отправлен в Дебериц для того, чтобы арестовать меня. По моему мнению, речь могла идти только о каком-либо слухе или недоразумении, поэтому у меня было очень большое желание выяснить этот вопрос. Я никогда даже не думал о переносе КП западнее Берлина. Около 18.00 я и мой начальник оперативного отдела прибы- ли в имперскую канцелярию. Со стороны Фоссштрассе был укрытый ход в подземный город, в котором жили и работали сотни людей. Проверка следовала за проверкой; наконец, подавленный всем виденным, после перехода по коридору, который мне показался бесконечно длинным, я очутился в так называемом адъютантском убежище. Генералы Кребс и Бургдорф приняли меня очень холодно и сдержанно. Я немедленно спросил, что, собственно, затевается и почему я должен быть расстрелян. На основании обстановки прошедших дней я четко и ясно мог доказать, что мое КП часто находилось только в 1—2 км от передовой и что перенос КП в Дебериц был бы величайшей глупостью. Оба генерала должны были признать, что, очевидно, произошло какое-то недоразумение. Они стали значительно любезнее и обещали немедленно выяснить вопрос обо мне у фюрера. О положении корпуса я мог доложить генералу Кребсу только одно: приказ 9-й армии об отходе с боями в район Ке-нигс-Вустерхаузена принят к исполнению и движение начнется примерно через четыре часа. Попутно я добавил, что перед отъездом с КП корпуса мне доложили о появлении русских танковых авангардов, которые были замечены невдалеке от КП корпуса в Рудове. Это могло затруднить отход обеих северных дивизий. Генерал Кребс ответил мне, что приказ 9-й армии должен быть немедленно отменен — задачей для 56-го танкового корпуса может быть только оборона Берлина. Оба генерала немедленно пошли с докладом к фюреру. Я поручил моему начальнику оперативного отдела предупредить об отмене приказа начальника штаба корпуса. После телефонного разговора начальник оперативного отдела майор Кнаппе доложил мне, что корпусом получена телеграмма, согласно которой я снят с должности и командование корпусом поручено генералу Бурмейстеру. Мое возмущение было безгранично... Судьба, постигшая в прошлом многих моих товарищей, сегодня коснулась и меня. Стоило какому-нибудь слуху дойти до фюрера или военной операции окончиться неудачно (зачастую даже без вины командира, который ею руководил), или гаулейтеру, а то и другой политической фигуре ощутить потребность высказаться о каком-нибудь командире, как на основании всего этого без проверки немедленно делались выводы. Никто из придворной клики не осмеливался выступить в защиту обвиняемого, боясь потерять свое собственное положение. Что произошло с немецким офицерским корпусом, в котором ранее никто не смел затронуть честь другого? Через полчаса оба генерала вернулись с доклада. Я встретил их с ледяным видом и хотел откланяться, дабы мой преемник мог получить их приказания. Но прежде я дал волю своим чувствам и выразил возмущение ничем не обоснованной мерой, которую применили против меня. Они успокоили меня и объявили, что (Ьюрер хочет немедленно говорить со мной. Приказ о снятии меня с поста командира корпуса, конечно, утратил силу. Снова длительный переход через подземный ход к убежищу фюрера, расположенному примерно на глубине двух этажей под землей. Снова проверка за проверкой. На одном из последних постов v меня отобрали пистолет и портупею. Через кухню мы прошли в помещение вроте казино, где ужинало много руководителей СС. Еще одна лестница вниз, в приемную фюрера. Там ожидало несколько человек, среди них я узнал только министра иностранных дел фон Риббентропа. Кребс и Бургдорф немедленно ввели меня в комнату фюрера. За столом с картами сидел фюрер Германии. При моем появлении он повернул голову. Я увидел распухшее лицо с глазами лихорадочного больного. Фюрер попытался встать. При этом я, к своему ужасу, заметил, что его руки и одна нога непрестанно дрожали. С большим трудом ему удалось подняться. С искаженной улыбкой он подал мне руку и едва слышным голосом спросил, встречал ли он меня прежде. Когда я ответил, что год тому назад 13 апреля 1944 г. в Оберзальцберге я принял из его рук «Дубовый лист к рыцарскому кресту», он сказал: «Я запоминаю имена, но лиц уже не могу запомнить». При этом его лицо напоминало улыбающуюся маску Вслед за этим фюрер с усилием снова уселся в свое кресло. Даже когда он сидел, его левая нога была в непрестанном движении, колено двигалось, как часовой маятник, только намного быстрее. Генерал Кребс предложил мне доложить о положении 56-го танкового корпуса, группировке противника, о положении своих войск на 17.00 и моих намерениях в связи с приказом 9-й армии Я предчувствовал, что последует контрприказ, и прежде всего указал на отданные уже приказы об отходе с боями на юго-восток, которые должны были быть выполнены через три-четыре часа. После моего доклада генерал Кребс посоветовал фюреру ни в коем случае не допускать движения на юго-восток, так как это откроет брешь на востоке Берлина, через которую сумеют пройти русские. Фюрер одобрительно кивал головой, а потом начал говорить. В длинных предложениях он изложил оперативный план выручки Берлина. При этом он все более уклонялся от темы и перешел на оценку боеспособности отдельных дивизий. Оперативный план вкратце был следующим: с юго-запада наступает 12-я армия под командованием генерала Вейка. Эга армия должна пройти через Потсдам. С юго-востока действует 9-я армия под командованием генерала Буссе. Совместными действиями обеих армий русские части южнее Берлина будут уничтожены. Одновременно с севера движутся другие соединения, а именно: из района южнее Фюрстенберга «группа Штейне-ра», а из района Науэна 7-я танковая дивизия. Первоначальная задача этих сил состоит в том, чтобы сковать группировку Красной Армии севернее Берлина для того, чтобы впоследствии, когда армии Венка и Буссе освободятся, в совместном наступлении разгромить ее. Все с большим и большим изумлением слушал я разглагольствования фюрера. Что мог знать я об обстановке в целом, я, с моим узким кругозором командира корпуса, который с 15 апреля вел тяжелые бои и в последние дни был предоставлен самому себе! Только одно было ясно: до окончательного поражения остались считанные дни, если не произойдет какого-нибудь чуда. Свершится ли это чудо в последнюю минуту? Что знал я о числе дивизий, которыми располагал генерал Венк в 12-й армии? Как сильна была еще 9-я армия, и находилась ли она в соприкосновении с противником? Что мог ввести в бой генерал войск СС Штейнер? Была ли армия Венка тем резервом империи, о котором недавно говорил доктор Геббельс? Было ли все это действительностью или же сном? Прежде чем я пришел в себя, генерал Кребс отпал мне приказ: принять оборону восточного и юго-восточного сектора Берлина силами 56-го танкового корпуса. Сначала я должен был немедленно отдать контрприказы, а обо всем последующем он еще будет говорить со мной. Меня отпустили. Снова фюрер попытался встать, но не смог. Сидя подал он мне руку. Я покинул комнату, глубоко потрясенный тяжелым физическим состоянием фюрера. Я был как в тумане! Что здесь затевалось' Есть ли еще верховное командование вооруженных сил или главное командование сухопутных войск? Вопрос возникал за вопросом, но я не находил на них ответа. О моей личной судьбе вообще не было сказано ни слова. Придя в адъютантское убежище, я позвонил моему начальнику штаба и в общих чертах обрисовал ему новую задачу. К счастью, полковник фон Юффинг уже успел предупредить ' все дивизии и имел под рукой офицеров связи. Появилась возможность повернуть все движение на 180°. После этого я попросил помощников генерала Кребса ознакомить меня о обстановкой. Между 15 и 20 апреля было проведено слияние верховного командования вооруженных сил и главного командования сухопутных войск и сформированы два руководящих штаба На севере командовал фельдмаршал Кейтель, на юге — фельдмаршал Кессельринг. Фюрер остался в Берлине с небольшим числом сотрудников для того, чтобы лично руково- 1 О новой задаче 56 го танкового корпуса дить обороной столицы. Все остальные отправились на юг с поспешностью, похожей на бегство. Между тем вернулся генерал Кребс. Имея на руках план города Берлина, он детально разъяснил мне новую задачу. Берлин был разбит на девять оборонительных участков, из которых мой корпус должен был оборонять участки: «А», «Б», «Ц», «Д», «Е». На мой вопрос, кому я подчинен, Кребс ответил: «Непосредственно фюреру!» На мое заявление, что обррона обязательно должна быть сосредоточена в одной руке, Кребс ответил, что такой рукой и является рука фюрера! Я сказал Кребсу, что последнее время у меня такое ощущение, будто я нахожусь в стране утопий. Знает ли он, что как 56-й танковый корпус, так и другие корпуса 9-й армии потрепаны вследствие сильных боев; верит ли он, что сильные части русских, которые наступают на Берлин с Востока, могут быть отброшены простым движением руки; не придерживается ли он также того взгляда, что защищать такой большой город, как Берлин,— сумасбродство! Я добавил еще: «Защищать можно было только на Одере! Так как это не удалось, Берлин должен быть объчвлен открытым городом!» На все мои возражения и вопросы последовали покровительственная улыбка и ответ: фюрер приказал защищать Берлин, так как, по его мнению, с падением Берлина война будет окончена. Другими словами, падет Берлин — Германия погибла. Я дал моему начальнику оперативного отдела майору Кнаппе необходимые для действий корпуса указания и выбрал для КП корпуса здание управления аэропорта Темпельгоф. Мне хотелось как можно быстрее лично ознакомиться с обстановкой на защищаемых мной участках. Поэтому я не поехал обратно в Рудов на КП корпуса, а направился к командирам участков. 20-ю танково-гренадерскую дивизию я распорядился расположить на правом фланге корпуса, на участке <?Е», танково-гренадерскую дивизию СС «Нордланд» — на участке «-Ц», танковую дивизию «Мюнхеберг» — на участке «Б» и 9-ю авиадесантную дивизию—на участке «А». 18-ю танково-гренадерскую дивизию я оставил в своем резерве и вначале назначил ей в качестве места дислокации район севернее аэропорта. Корпусная артиллерия сосредоточилась в Тиргартене; она могла направлять огонь на юг и юго-восток. После посещения трех командиров участков 24 апреля около 5 00 я прибыл на новый КП, на который незадолго до этого пришла комендантская команда. Как старый солдат, я шервое время с трудом мог осознать все, что слышал за последние часы. Наша пехота состояла только из частей фольксштурма и сводных подразделений всех видов. Нигде не было ни одной сплоченной, кадровой части. Артиллерия поддержки была до смешного незначительна; батареи, состоявшие из трофейных орудий, были распределены между отдельными участками. За исключением «панцер- фауста», не было никакого другого противотанкового оружий, только на участке «Б» стояла бригада штурмовых орудий. Хребтом обороны была зенитная артиллерия, которая, насчитывая около 300 стволов, все более и более использовалась для стрельбы по наземным целям. Берлин обороняли не кадровые дивизии и корпуса, а только фольксштурм и наспех собранные, плохо обученные и несплоченные сводные части. Несмотря на внутреннее возбуждение и личные переживания в последние двенадцать часов, я заснул глубоким сном. Около 9.00 меня разбудил мой начальник штаба. Он доложил следующее: контрприказы были отданы своевременно, четыре северные дивизии смогли согласно плану оторваться от противника, в то время как дивизия «Мюнхеберг» была втянута в тяжелый ночной танковый бой у Рудова и пока прибыла на новый участок не полностью. После того как я дал начальнику штаба точные указания по управлению боем, разработанные мной на основании ночных бесед с командирами участков, я собрался ехать к командиру участка «Б» подполковнику Беренфенгеру. Было около 11.00, когда мне позвонили из имперской канцелярии; мне предлагалось немедленно явиться к генералу Кребсу Генерал Кребс объявил мне следующее: «При своем докладе вчера вечером вы произвели на фюрера благоприятное впечатление, и он назначил вас командующим обороной Берлина». Я должен был немедленно ехать на КП оборонительного района (Го-гепцоллерндамм) и принять дела. Я ответил: «Вы бы лучше приказали меня расстрелять, тогда меня миновала бы чаша сия». (При этом присутствовал генерал Бургдорф.) В последующем разговоре у меня произошла сильная стычка с генералом Бургдо1рфом. На основании бесед с командирами участков я пришел к заключению, что некоторые невоенные инстанции, как, например, комиссариат обороны Берлина во главе с доктором Геббельсом и другие учреждения, непрерывно вмешиваются в чисто военные вопросы и отдают приказания. Для того чтобы с самого начала внести абсолютную ясность в вопрос права отдачи приказов, я поставил условие, что все приказы об обороне Берлина впредь могут быть отданы только через меня: в противном случае я немедленно буду просить о моем освобождении. Все это я преподнес в довольно резком тоне. Генерал Бургдорф немедленно вмешался в разговор с намерением поставить меня на место. Однако дело и ограничилось этим намерением! Только позднее я узнал, каковы были действительные причины, которые привели к смене командования в Берлине. С начала марта до 22 апреля 1945 г. командующим оборонительным районом Берлина был генерал-лейтенант Рейман. Это командование было образовано параллельно с управлением III запасного округа и имело задачу во взаимодействии с комиссаром обороны Берлина доктором Геббельсом только Подготовить оборону Берлина. Со временем между доктором Геббельсом и генералом Рейма-ном возникли трения, которые привели к снятию Реймана с поста командующего обороной 22 апреля 1945 г. Преемником Реймана стал полковник Кантер. До этого полковник Кантер был начальником штаба национал-социалистского руководства и не имел никаких или очень небольшие знания по практическому вождению войск. Это назначение является достаточно характерным и как ничто другое показывает систему замещения высших военных командных постов во времена Бургдорфа. На время занятия полковником Кантером поста начальника обороны Берлина он был возведен в чин генерал-лейтенанта. К сожалению, во времена Бургдорфа!!! Нужно предполагать, что генерал Кребс вскоре после этого понял, что даже высший офицер штаба национал-социалистского руководства не может длительное время защищать Берлин. Из имперской канцелярии я поехал на КП оборонительного района, который был оборудован в здании управления III запасного округа на Гогенцоллерндамм. Собственно говоря, командным пунктом его нельзя было назвать; это было вполне мирное учреждение: в канцелярии управления запасного округа работали почти исключительно одни женщины-служащие. Я встретил генерала Кантера и его начальника штаба полковника Рефиора. В течение второй половины дня я получил приблизительное представление о необычайно тяжелой обстановке во всем оборонительном районе. За время нашего примерно четырехчасового разговора полковника Рефиора почти непрерывно вызывали по телефону всевозможные гражданские инстанции, которые сообщали о своих нуждах или справлялись об обстановке, или хотели внести лепту в дело обороны Берлина. Казалось, что для вопросов чисто военного руководства обороной Берлина этот штаб почти не располагает временем. К этому нужно добавить, что командующий оборонительным районом не имел своих частей связи. Связь со всеми подчиненными инстанциями поддерживалась по городской автоматической телефонной сети — вещь, невозможная при тяжелых оборонительных боях! Для создания условий ведения боя и выполнения приказов, которые дали бы возможность выдержать крупные сражения, следовало немедленно предпринять следующее: 1) оборудовать новый КП в центре города — в бункерах зенитной артиллерии у Зоологического сада или же па Беидлер-блоке; 2) с помощью корпусного батальона связи как можно скорее установить проводную и радиосвязь с КП командиров участков; 3) усилить штаб обороны Берлина моим корпусным штабом; 4) заново организовать штаб оборонительного района. Для осуществления последнего мероприятия были назначены два начальника штаба, между которыми были распределены обязанности. Одним из них (политическим) был полковник Ре-фиор, в задачу которого входили увязка работы и связь со всеми невоенными инстанциями. Другим (военным) был полковник фон Дюффинг, который ведал всеми военными вопросами. Его основной задачей было помогать мне в управлении оборонительными боями. В этот день шли тяжелые бои в восточной части Берлина. В общем мы удерживали позиции по городскому кольцу железной дороги. Для меня было ясно, что принятая организация обороны, т. е. разделение Берлина на девять участков, непригодна на длительное время, ибо командиры участков не располагали слаженными и укомплектованными штабами; их штабы, как почти все, что имело отношение к обороне Берлина, носили импровизированный характер. Я должен был использовать следующий день для более детального ознакомления с обстановкой и для ориентации, прежде чем принять окончательное решение. Поздно вечером я доложил генералу Кребсу о принятии мной командования оборонительным районом. День 25 апреля был использован для более полного ознакомления с отдельными участками, а также и для того, чтобы глубже вникнуть в запутанные условия отдачи приказов и их выполнения как военными частями, так и партийными организациями. Я посетил командующего зенитной обороной Берлина генерал-лейтенанта Зюдова, подчиненного штабу оборонительного района, и генерал-майора Мюллера, командующего всеми воздушными силами обороны Берлина. На КП Зюдова в бункере зенитной артиллерии в Зоологическом саду я пережил сильный налег русской авиации на башню, на которой были установлены двенадцать зенитных орудий. От бомб, разрывавшихся вблизи бункера, колебалась высокая башня. Это было совершенно исключительное ощущение! Затем, посетив Бендлерблок, я решил оборудовать свой КП именно здесь, так как, с одной стороны, путь к имперской канцелярии отсюда был короче, а с другой — бункера зенитной артиллерии были уже битком набиты. У Шпандау с утра шли тяжелые бои, там попала в окружение боевая группа под командованием группенфюрера СС Хейссмайе-ра, в основном состоявшая из членов союза гитлерюгенд; в районе западной гавани шли тяжелые бои с большими потерями; на востоке Берлина в районе Фридрихсхайма велись бои с переменным успехом. В Целендорфе наступали свежие силы противника. После полудня были разработаны приказы о новой организации обороны Берлина. Участки распределялись следующим образом. Обороной участков «А» и «Б» (на востоке Берлина) руководит генерал Муммерт, командир танковой дивизии «Мюнхеберг». Участок «Ц» (юго-восток Берлина) был оставлен за брига- 39 Совершенно секретно денфюрером СС Циглером, командиром танково-гренадерской дивизии СС «Нордлаид». Участок «Д» (с обеих сюрон аэропорта Темпельгоф) был поручен начальнику артиллерии 56-го танкового корпуса полковнику Велерману, так как предыдущий командир, 62-летний генерал-майор авиации Шедер, не мог справиться со своими обязанностями. На участке «Е» (юго-запад Берлина и Грюневальд) уже с 24 апреля заняла оборону 20-я танково-гренадерская дивизия. Эта дивизия должна была выдвинуть далеко вперед за район восточнее Потсдама свою бронетанковую боевую группу, ибо участки «Е» и «Ф» были растянуты до противоположной стороны Хафеля с целью обеспечения аэропорта Гатов. 20-я танково-гренадерская дивизия была в течение 25 апреля восточнее Потсдама втянута в бои. Поэтому 26 апреля между центром города и 20-й дивизией пришлось ввести 18-ю танково-гренадерскую дивизию под командованием генерал-майора Рауха. Участок «Ф» (Шпандау и Шарлоттенбург) оставался в руках подполковника Эдера. Участки «Г» и «X» (севернее Берлина) были поручены 9-й авиадесантной дивизии под командованием полковника Германа. Участком «Цет» (центр) командовал подполковник Зейферт. В 22,00 я прибыл в имперскую канцелярию с докладом об обстановке. Фюрер сидел за своим столом с картами. Сравнительно небольшая комната была шолна людей. Напротив фюрера на скамье у стены сидел доктор Геббельс. Справа и сзади фюрера стояли генералы Кребс и Бургдорф, рейхслейтер Борман, государственный секретарь доктор Наумап, заместитель крейслейте-ра Берлина Шах, посол Хевель, адъютанты фюрера: по армии — майор Мейер, по войскам СС — штурмбанфюрер СС Гюнше, по ВВС — полковник фон Белов, далее офицер связи ВМФ — контр-здмирал Фосс (адъютанта фюрера по ВМФ в последние дни я не встречал). В последующие дни в этих совещаниях еще принимали участие: руководитель германской молодежи Аксман, попечитель частей, состоявших из членов союза гитлерюгенд, которые действовали в Берлине, и бригаденфюрер СС Монке, командир боевой группы СС, которому была поручена оборона прави тельственных кварталов. Он подчинялся непосредственно фюреру. Все присутствовавшие с напряженным вниманием слушали мой доклад об обстановке. Я начал с положения противника, каким оно стало нам известно в последние дни. Для этого я заранее приказал приготовить на большом листе бумаги схемы направления ударов противника. Я сопоставил число наступавших на нас дивизий с численностью, видами и оснащением частей, находящихся в распоряжении оборонительного района. По карте обстановки было ясно видно, что кольцо вокруг Берлина скоро зач- кнется. О по1ожении своих войск я доложил по плану города Берлина. Несмотря на успешное отражение атак противника на всех участках, линия нашего фронта медленно, но верно оттеснялась к центру города. В качестве примера я привел Восточную Пруссию, [де около месяца тому назад я, будучи командиром 41-го танкового корпуса, своими глазами видел, как войска, скопившиеся на узком участке, терпели поражение. Дополнительно я доложил о новой организации оборонительного района. Вслед за мной стал говорить фюрер. В длинных повторяющихся фразах он изложил причины, которые заставляют его оставаться в Берлине и либо победить здесь, либо погибнуть. Все его слова так или иначе выражали одну мысль — с падением Берлина поражение Германии несомненно. Во время речи фюрера доктор Геббельс все время вставлял слова и фразы. Часто фюрер схватывал сказанную Геббельсом фразу и развивал ее. Борман и доктор Науман также чувствовали себя обязанными сказать что-то в тех случаях, когда фюрер допускал длительную паузу. Я, простой солдат, стоял здесь, на месте, откуда раньше направлялась и где определялась судьба немецкого народа. Я начал кое-что понимать. Мне становилось все более ясно, почему мы должны пережить конец Германии. Никто из этой компании не осмеливался высказать собственного мнения. Все, что исходило из уст фюрера, принималось с полным согласием. Это была камарилья, не имеющая себе равных. Или они боялись быть вырванными из этой обеспеченной и все еще роскошной жизни в случае, если будут защищать свое собственное мнение? Должен ли был я, не известный здесь, крикнуть этой компании: «Мой фюрер, ведь это сумасшествие! Такой большой город, как Берлин, с нашими силами и с малым количеством имеющихся у нас боеприпасов защищать нельзя. Подумайте, мой фюрер, о бесконечных страданиях, которые должно будет вынести в этих боях население Берлина!» Я был так возбужден, что с трудом сдержал себя, чтобы не прокричать эти слова. Но нужно было найти другой путь. Сначала мне было необходимо убедить генерала Кребса в безнадежности нашей борьбы, а это можно было сделать только постепенно. После меня дополнительно доложил общую обстановку генерал Кребс. В этот вечер он обрисовал ее еще в сравнительно оптимистическом виде. Три пункта произвели на меня глубокое впечатление и остались в памяти. 1. 9-я армия (окруженная юго-восточнее Берлина) наступала не на северо-запад, согласно приказу фюрера, а па запад в па-правлении на Луккенвальде. По одному только направлению ее наступления понимающий человек мог определить, что командование 9-й армии или было не в состоянии защищать Берлин, или 39* же вообще не думало о его защите. Лично я предполагал, что 9-я армия с ее потрепанными дивизиями прежде всего хочет установить связь с армией Венка. 2. Широкий и глубокий прорыв русских в полосе действий группы армий «Висла». Авангарды русского наступательного клина уже приближались к Пренцлау. Это русское наступление также должно было очень скоро отразиться на ходе боев за Берлин! 3. Армия Венка (примерно три с половиной дивизии) проводила с нетерпением ожидаемое нами наступление с целью прорыва блокады Берлина. Это и была «армия Венка»? Резерв империи, о котором доктор Геббельс недавно говорил по радио! На обратном пути из имперской канцелярии на Гогенцоллерп-дамм мы снова попали под сильный воздушный налет. Нам посчастливилось, и примерно в 2. 00 я вернулся на КП. 26 апреля — день надежд! Все снова и снова звонил по телефону Кребс и каждый раз сообщал какое-нибудь радостное известие: то армия Вейка, которая своими авангардами уже должна была достичь Ферха южнее Потсдама (у Швилов-Зее), значительно продвинулась, то подошло пополнение в составе трех сильных и хорошо вооруженных маршевых батальонов, то гросс-адмирал Дениц обещал перебросить по воздуху в Берлин лучшие из лучших частей флота (кадровый состав школ подводников). По последним донесениям с участка «Б», аэродром Гатовуже находился в непосредственной опасности, и я приказал генерал-майору авиации Мюллеру лично отправиться в Гатов и организовать оборону аэродрома. Сам я поехал в танково-гренадерскую дивизию СС «Норд-ланд», КП которой находился на Кепеникерштрассе. По дороге я видел многих солдат этой дивизии, которые искали укрытия в западной части Берлина. На мой вопрос мне отвечали одно и то же: «.Нам приказано идти сюда». Дивизия СС «Нордланд» вела тяжелые оборонительные бои. Крупные силы противника были переброшены через Шпрее и с севера прорвали фланг дивизии. Я снова должен был высказать свое мнение бригадепфюреру СС Циглеру. Циглер всегда находил объективные причины для оправдания всех своих неудач. Когда он доложил об очень незначительном численном составе его дивизии (каждый из танково-гренадерских полков составлял только слабую роту), о большом недостатке вооружения и о потере почти всех офицеров и унтер-офицеров, я потребовал от него, чтобы он собрал своих людей, шатавшихся без дела по западной части Берлина, и со всей решительностью отправил их на передовую. Мое мнение, что для Циглера все средства были хороши, только бы как можно быстрее выкарабкаться из Берлина, еще более укрепилось. После этого визита я ходатайствовал о снятии Циглера с должности командира дивизии, что и было сделано. Циглера сменил бригаденфюрер СС Крукенберг. Из дивизии СС «Нордланд» я поехал в 18-ю танково-грена-дерскую дивизию, которая только чго приняла новый участок обороны. Сильные части противника наступали на Далем и Це-лендорф. Из всех дивизий корпуса именно 18-я танково-гренадер-ская дивизия воевала лучше всего и была наиболее боеспособной. Командир дивизии генерал-майор Раух с большим пониманием дела и спокойствием командовал своими войсками. По дороге я еще раз проверил, выполнен ли приказ о взрыве мостов через канал Тельтов. Для взрыва было подготовлено очень мало берлинских мостов. В Берлине почти не было взрывчатых веществ. Полковник Рефиор объяснил мне, что всем относящимся к взрыву мостов, ведает не командование оборонительного района, а имперский министр Шпеер и его инстанции, так как взрыв мостов, через которые были проложены электрические и телефонные кабели, мог нанести непредвиденный хозяйственный ущерб. Это еще один маленький пример того, насколько была запутана система отдачи п выполнения приказов в Берлине. Министр Шпеер со своим аппаратом между 15 и 20 апреля покинул Берлин, точнее, бежал, поэтому нельзя было найти никаких материалов по всем вопросам, касающимся мостов. Воинские части должны были взрывать мосты, используя для этого авиабомбы. Поздно вечером я вернулся на КП на Гогащоллерндамм. В течение второй половины дня наше положение значительно ухудшилось. По показаниям пленных н трофейным документам, против нас действовали две или три русские танковые армии и минимум три пехотные армии. Я переговорил по телефону с генералом Кребсом, доложил ему о глубоких прорывах противника у Шпандау, в районе Западной гавани, в Фридрихсхайме и Целен-дорфе. Но Кребс снова успокоил меня. По его мнению, самое позднее завтра в течение дня мы должны были установить непосредственный контакт с армией Венка. Я попросил освободить меня от вечернего доклада об обстановке, так как у меня было много работы. Вечером мне позвонил рейхсминистр доктор Геббельс и просил меня разрешить ему вызвать к себе на один час подполковника Беренфенгера. Конечно, я дал свое согласие, заранее предугадывая, о чем будет идти речь. По новой организации Берен-фенгер был подчинен генералу Муммерту (награжденному «Дубовым листом с мечами»), но подполковнику Беренфенгеру это подчинение по каким-то причинам не нравилось. Наверное, поэтому он и обратился к доктору Геббельсу, которого очень хорошо знал, так как ранее был одним из руководителей союза гитлер-югенд. Через одпи-два часа генерал Бургдорф вызвал меня к телефону и сообщил, что фюрер произвел подполковника Беренфенгера в генерал-майоры. В дальнейшем разговоре Бургдорф дал понять, что фюрер желал бы, чтобы подчинение Берепфенге-ра командованию дивизии «Мюнхеберг» было отменено и чтобы генерал Беренфенгер остался самостоятельным командиром участка. Это был типичный случай хозяйничанья «партийных бонз». Мне вес более казалось, что я нахожусь в сумасшедшем доме. Генералу Беренфенгеру были подчинены оба участка «А» и «Б». Генерала Муммерта с его танковой дивизией «Мюнхеберг» мы поставили на участок «Д». Благодаря этому начальник артиллерии корпуса полковник Велерман освободился и мог быть снова использован как артиллерист. О танковой дивизии «Мюнхеберг» можно добавить, что только около одной трети еще до этого основательно потрепанной дивизии смогло пробиться в Берлин в ночь с 23 на 24 апреля. Об остальных двух третях дивизии не имелось никаких сведений; они или были уничтожены, или пробились на соединение с 9-й армией. 27 апреля в 5.00 после ожесточенной артиллерийской подготовки при очень сильной поддержке с воздуха русские начали наступление по обеим сторонам Гогенцоллерндамм. КП оборонительного района сильно обстреливался. Настало время рассчитаться за грехи прошлых лет! По Потсдам ер плац и Лейпцигерштрассе велся сильный артиллерийский огонь. В воздухе, как густой туман, стояла кирпичная и каменная пыль. Машина, на которой я поехал к генералу Беренфенгеру, могла двигаться только медленно. Снаряды разрывались со всех сторон. Нас засыпало осколками камней. Вблизи замка мы оставили машину и прошли пешком последний отрезок пути на Алексапдерплац. Всюду на улицах — воронки и куски кирпичей, улицы и площади пустынны. На Александерплац мы должны были перебежками добраться до метро, чтобы укрыться от огневого налета русских минометов. В обширной двухэтажной станции метро население искало пристанища и защиты. Массы перепуганных людей лежали и стояли, тесно прижавшись друг к другу. Это была потрясающая картина. С платформы «Е» нужно было пройти по туннелям метро до станции Шиллингштрассе, на которой генерал Беренфенгер расположил свой КП. Беренфенгер доложил о сильных атаках русских на Франк-фу|ртерштрассе. Бывший руководитель союза гитлерюгенд и фанатичный приверженец Гитлера не мог нахвалиться стойкостью своих солдат и их подвигами. На его участке было подбито много танков противника. Но он убедительно просил о подводе новых сил и о новых боеприпасах. Ни того ни другого я не мог ему обещать. Положение с боеприпасами особенно беспокоило. Основную часть подчиненных Беренфенгеру войск составлял фольксштурм, который был послан в эти чрезвычайно тяжелые бои с трофейным вооружением: французским, итальянским и т. д. Для этого трофейного оружия во всем Берлине нельзя было найти боеприпасов. Это еще один пример того, как мало было продумано дело обороны Берлина и с какой легкостью ради сумасшедшей идеи были брошены в бой тысячи и тысячи людей. На обратном пути на свой новый КП я заехал в один из госпиталей. Госпиталь был чрезвычайно переполнен, врачи не имели абсолютно никакой возможности обслужить раненых, свет и вода почти полностью отсутствовали. В течение дня положение чрезвычайно обострилось, кольцо вокруг Берлина все теснее сжималось. Между прочим, на аэродроме Гатов в ночь с 26 на 27 апреля высадилась одна из морских частей, обещанных фюреру гросс-адмиралом Деницем. Но это был всего лишь сборный батальон, наспех сформированный и плохо оснащенный. Фюрер приказал направить этот батальон на охрану имперской канцелярии. Таким образом, батальон как резерв был потерян для оборонительного района. Маршевые батальоны, о которых говорил генерал Кребс, также не прибыли. Они не смогли пройти или же были перехвачены другими командными инстанциями вне Берлина. Установить, куда они девались, не представлялось возможным. В течение 27 апреля мы потеряли оба аэродрома — Темпель-гоф и Гатов. Таким образом, дальнейшее снабжение по воздуху было исключено. Хотя на магистрали Восток — Запад (Шарлот-тенбургерштрассе) в Тиргартене и была подготовлена запасная посадочная площадка, на ней могли приземляться только небольшие машины. Этой посадочной площадкой мы уже 28 апреля не могли пользоваться вследствие появившихся на ней глубоких воронок. Во второй половине дня генерал Кребс сообщил мне, что головные части армии Венка вышли в район южнее Потсдама. В этот день, т. е. 27 апреля, крупные силы противника наступали восточнее Потсдама на участке 20-й танково-гренадерской дивизии. Русские ударные части вклинились в Грюневальд с юга и юго-востока между 20-й и 18-й танково-гренадерскими дивизиями. Так как было уже слишком.поздно для того, чтобы ехать туда, я попросил соединить меня по телефону с командиром 20-й танково-гренадерской дивизии, чтобы передать ему боевое распоряжение. К аппарату подошел начальник оперативного отдела и доложил, что командир дивизии находится в войсках. Через полчаса он снова доложил мне, что командир дивизии генерал-майор Шольц застрелился. Около трех недель тому назад при воздушном налете на Потсдам Шольц потерял жену и четырех детей. Наверное, в эти напряженные дни у него совершенно расшатались нервы. Управлять 20-й танково-гренадерской дивизией с КП на Бенд-лерблоке было уже невозможно. Я ходатайствовал перед генералом Кребсом о подчинении этой дивизии коменданту Потсдама. Ходатайство было удовлетворено, и дивизий вышла из оборонительного района Берлина. 27 апреля во второй половине дня Потсдам также был окружен. Вечером 27 апреля на совещании в ставке я доложил о событиях дня. Основной целью доклада было показать катастрофическое положение со снабжением. Доставки снабжения извне по шоссе или по железной дороге нельзя было ожидать. Я был почти уверен, что после потери аэродромов Темпельгоф и Гатов возможность снабжения воздушным путем на длительное время исключена. В заключение я рассказал о страданиях населения и раненых, обо всем, что я видел в течение сегодняшнего дня собственными глазами. Генерал Кребс дополнительно доложил обстановку в целом О 9-й армии почти ничего не было известно, мы не знали даже, где паходились ее головные части. От армии Венка не поступило никаких новых известий. 7-я танковая дивизия и группа «Штей-нер» не выступили. В этот момент в комнату вошел государственный секретарь доктор Науман, которого перед этим вызывали по телефону. Науман доложил фюреру, что, по данным стокгольмского радио, рейхсфюрер СС Гиммлер вступил в переговоры с англо-американским командованием. Однако предложение Гиммлера о капитуляции было отклонено, так как командование англо-американских сил согласилось вести переговоры только в том случае, если это предложение будет сделано также и русским. Потрясенный фюрер долго смотрел на доктора Геббельса и затем тихо, невнятно пробормотал что-то, чего я не мог разобрать. С этого часа в имперской канцелярии на Гиммлера смотрели как на изменника. Особое значение в общей обстановке, о которой Кребс продолжал докладывать, имел глубокий прорыв русских в направлении на Нойштрелиц на участке группы армий «Висла». Командующий этой группой армий генерал-полковник Хейнрици в своем донесении объяснял быстрое продвижение русских тем, что боевой дух подчиненных ему частей непрерывно падал. Вскоре после этого меня отпустили, однако до поздней ночи я ожидал генерала Кребса, который вместе с Геббельсом оставался у фюрера. В этот вечер фюрер принял еще 1еиерал-полковпика авиации Риттер фон Грейма. Он назначил Грейма главнокомандующим немецкими ВВС и произвел его в генерал-фельдмаршалы. Риттер фон Грейм был ранен осколком снаряда в пятку во время посадки на магистрали Восток--Запад, его доставили в имперскую канцелярию на носилках. В тот же вечер он снова вылетел. Во время ожидания я подсел к Борману, Бургдорфу, Шуману, Аксману. Хевелю и адьютангам фюрера За нашим столом сидели также две женщины — личные секретари фюрера. Мне бросилось в глаза, как тесно этот круг лиц был связан между собой, почти все они были на «ты» друг е другом. Во время беседы я высказал свои соображения по поводу обороны Берлина и заявил, что следует прорваться из окружения, пока еще не поздно. Я сослался на большой опыт последних лет, свидетельствующий о том, что прорыв из «котла» только тогда увенчивается успехом, когда одновременно ведется наступление извне на выручку окруженной группировки. В заключение я назвал эту безнадежную борьбу за Берлин безумием. Со мной были согласны все, даже рейхслейтер Борман. Когда я во время этих дебатов дал несколько неблагоприятный отзыв о докторе Геббельсе, одна из личных секретарей фюрера (кажется, ее звали фрейлейн Крюгер) шепнула мне на ухо: «Берегитесь доктора Геббельса!» Когда позднее появился генерал Кребс, я высказал ему те же соображения и завоевал его настолько, что он поставил мне задачу — доложить завтра вечером фюреру мой план прорыва Только около 3 00 я вернулся на КП. В первую половину дня 28 апреля я совместно с начальником штаба полковником фон Дюффингом составил план прорыва из Берлина В распоряжении оборонительного района находилось еще около 40 годных танков и штурмовых орудий. По нашему плану прорыв должен был быть совершен тремя эшелонами по обе стороны Хеерштрассе, так как мосты через Хафель южнее Шпандау были еще в наших руках. В первом эшелоне справа должны были действовать две трети 9-й авиадесантной дивизии с подчиненной ей боевой группой «Эдер» (участок «Ф»). Слева, южнее Хеерштрассе, шла 18-я танково-гренадерская дивизия. Основная часть танков и штурмовых орудий была придана первому эшелону. Во втором эшелоне двигалась боевая группа СС Монке в составе двух полков СС и переброшенной по воздуху морской сводной части. Эта группа находилась в непросредственном подчинении фюрера, поэтому Монке должен был взять на себя охрану фюрера и всех членов правительства, которые оставались еще в Берлине. В третьем эшелоне, как в арьергарде, шли оставшиеся танки дивизии «Мюнхеберг», боевая группа «Беренфенгер», остатки дивизии СС «Нордланд» и оставшаяся треть 9-й авиадесантной дивизии. Районы сосредоточения, время выступления и т. д.— все это было точно рассчитано. Во время работы мы пришли к убеждению, что при существующем катастрофическом положении со связью приказ о начале выступления должен быть отдан по крайней мере за двадцать четыре часа до его начала. Только это могло обеспечить выполнение плана, Генерал Кребс очень интересовался планом прорыва. Он в течение дня несколько раз звонил, осведомлялся, как продвигается наша работа, и просил, чтобы начальник штаба полковник фон Дюффипг приехал к нему во второй половине дня с материалами. В течение 28 апреля данные о противнике уточнялись. Мы выявили, что русское командование бросило против армии Венка одну из трех танковых армий, наступавших на Берлин, и для содействия этой танковой армии подвело из тыла новую пехотную армию. Другие танковые соединения противника, которые за день до этого сосредоточивались в районе Грюневальда, по всей вероятности, были также оттянуты на юг. Наша разведка беспрепятственно проникла в Грюневальд. Итак, мы окончательно похоронили надежду па выручку Берлина. Снова мы, солдаты, были одурачены планами фантазера, который, несмотря на многочисленные поражения последних трех лет, не научился учитывать прежде всего истинное положение и силы противника. Был ли фюрер только фантазером или же он был душевнобольным? Или же он был настолько разрушен морально и физически, что мог поддерживать себя только морфием или другими ядами и в таком состоянии приходил к своим сумасбродным идеям? Для каждого здравомыслящего человека все более становилось ясно, что дальнейшая борьба будет делом бесполезным и безнадежным. На вечерний доклад об обстановке я захватил с собой как можно больше материалов: данные о наличии боеприпасов, о численном составе и т. д. Среди материалов находилось также письмо профессора Зауербруха из клиники Берлинер Шарите, в котором он убедительно писал об ужасной участи раненых и невозможности им помочь. Все эти материалы я хотел использовать для того, чтобы убедить фюрера в безнадежности дальнейшей борьбы. Я был убежден в успехе. Поэтому я заранее вызвал в имперскую канцелярию на 23.30 всех моих командиров участков. В 22.00 я снова был в имперской канцелярии. В комнате фюрера присутствовали те же лица. В докладе о противнике я прежде всего указал на передвижение крупных сил русских на юго-запад. Насколько я мог определить, эти силы уже должны были вступить в бои с армией Венка. Генерал Кребс подтвердил мое предположение. При оценке положения своих войск я отметил, что в тех местах, где русские наступают крупными силами, они осуществляют прорыв за прорывом и эти прорывы нам удается прикрывать только с очень большим трудом. Каких-либо резервов у нас больше нет. Далее я сообщил о том, что меня больше всего беспокоило: склады боеприпасов, продовольствия, санитарного имущества и т. п., расположенные во внешних районах Берлина, были захвачены русскими или же находились под огнем их тяжелого пехотного оружия. Снабжения по воздуху почти
Прежде чем фюрер и генерал Кребс успели высказаться по меняя крепкие выражения, и попытался высмеять многое из того, ь в о чем я обоснованно докладывал и в чем был убежден. той Перед доктором Геббельсом я в долгу не остался. Ге нерал им- Кребс проанализировал мое предложение с военной точки зрения >ws,
и установил, что план прорыва вполне выполним. Решение, конечно, он оставил за фюрером. Фюрер долго размышлял. Он расценивал общую обстановку прорыв даже и в самом деле будет иметь успех, то мы просто шм
попадем из одного «котла» в другой. Он, фюрер, тогда должен Доклад об общей обстановке, сделанный дополнительно гене- ivS" ралом Кребсом, не внес больших изменений. Связь с внешним миром становилась все ограниченней. Русские войска, ведущие бои против группы армий «Висла», находились уже у Пренцлау и западнее его; от армий, предназначенных для выручки Берлина, не было почти никаких донесений. Было известно только, чт армия Венка сама ведет тяжелые оборонительные бои. Немецкие части, находившиеся еще в районе Потсдама, оттеснены на юг и на юго-запад. Меня отпустили, и я поспешил к своим командирам. Была уже полночь, совещание продолжалось два часа! В кратких, точных словах я сообщил командирам, какое поражение я потерпел на совещании. Для нас оставалось одно — бороться до последнего человека. Все же я обещал продолжать отстаивать свое мнение о прорыве и снова и снова доказывать безнадежность нашего сопротивления в Берлине. Если сегодня я побежден, то, может быть, завтра мне удастся убедить фюрера принять решение о прорыве. Затем мы обсудили дальнейшую организацию обороны центра Берлина. В существовавшей организации командования войсками в центре Берлина имел место параллелизм. С одной стороны, командование оборонительного района командиром участка «Ц» назначило подполковника Зейферта, которому, однако, до сих пор не были подчинены никакие боевые части. В его задачу входила только подготовка на его участке оборонительных позиций силами рабочих команд. С другой стороны, бригаденфюрера СС Монке с его боевой группой фюрер назначил начальником обороны правительственных кварталов. Участок «Ц» и так называемые правительственные кварталы не были точно разграничены и определены. На этом совещании бригаденфюреру Монке под его полную ответственность был передан весь участок «Ц» в несколько иных границах. Этот новый участок мы назвали «Цитаделью». Подполковник Зейферт в качестве командира под-участка был подчинен бригаденфюреру Монке. Далее я распорядился, чтобы подразделения с других участков, которые в процессе боя будут оттеснены в «Цитадель*, переходили в подчинение бригаденфюрера СС Монке без специального на то приказа. В ночь с 23 на 24 апреля в последний раз можно было пользоваться автомашиной. По пути в имперскую канцелярию сопровождавший меня полковник Рефиор, который сидел сзади, чугь не погиб. Мой старый шофер утром 27 апреля был ранен на Го-генцоллерндамм. Новый же шофер растерялся, когда на углу Тиргартена и Герман Герингштрассе справа и слева от машины начали рваться снаряды. Он дал полный газ для того, чтобы по возможности поскорее выбраться из опасного места. При эгом он наехал на висящие и лежащие на улице провода трамвайной линии. Верх машины был сорван, и один провод попал на шею полковника Рефиора. Обратный путь из имперской канцелярии мы также проделали под непрекращающимся минометным и артиллерийским огнем, который массированно велся по Потсдамер-плац, Вильгельмплац, имперской канцелярии, Бранденбургским воротам, Герман Герингштрассе. Как и следовало ожидать, 29 апреля начались еще более ожесточенные бои. Все отчетливее вырисовывались направления [лавного удара противника. Одно из них шло с востока на центр Берлина; второе — с юга через Темпельгоф, Лютцовштрассе, Нол-лендорфплац, на вокзал «Зоологический сад»; третье — с севера и северо-запада через Шарлоттенбург, также на вокзал «Зоологический сад». Непрерывно поступали донесения о тяжелых боях и глубоких вклинениях противника, как, например, в районах Рейхшпортфельд, Шарлоттенбургершлосс, клиника Шарите на севере Берлина. Самые сильные бои велись на Александерплац, Шпаттельмаркт, Ангальтском и Потсдамском вокзалах и Нол-лендорфплац. Некоторый местный успех в Отражении атак противника никою не мог обмануть. Подразделения фольксштурма, части союза гитлерюгенд, сводные команды, которые составляли основную массу бойцов, никоим образом не могли идти в сравнение с современными войсками, особенно в весьма тяжелых уличных боях. Численность состава соединений настолько снизилась, что речь могла идти уже не о дивизиях, а самое большее о слабых полках. Боевой дух войск также был поколеблен. Пропаганда все время твердила об армиях, которые спешат на выручку Берлину. Это типичный пример гсббельсовской пропаганды, когда еще неродившиеся дети уже посылаются в школу и в результате всегда получается обратное тому, к чему стремились. Теперь даже самый глупый человек должен был понять, что он снова обманут. Не удивительно, что это сознание лишало солдат мужества. Горькое чувство испытывал я при виде всего этого. Войскам нельзя было уже помочь никакими мерами руководства. Резервов больше не было, о какой-либо перегруппировке не могло быть и речи, ибо каждый командир участка был по горло занят своими заботами. Снабжением также нельзя было централизованно управлять. В ночь с 28 на 29 апреля, насколько я припоминаю, самолетами было сброшено около шести тонн продовольствия, т. е. почти ничего! Боеприпасы, в том числе для «панцерфауста», в которых больше всего нуждались войска, были подброшены в ничтожном количестве: 15—20 штук. Ко всему этому прибавились еще другие затруднения, чрезвычайно мешавшие нам. Постепенно прекращался ремонт поврежденных в бою танков, так как у нас не было возможности производить его. Ремонтные службы были вынуждены уйти в Тиргартен, но и там непрерывные обстрелы и бомбежки причиняли им столько ущерба, что ремонт основательно затягивался. Катастрофа неотвратима, если фюрер не изменит решения защищать Берлин до последнего человека и пожертвовать ради сумасшедшей идеи всеми, кто жил и боролся в этом городе. Мы ломали себе головы над вопросом, как можно повернуть судьбу. Должен же фюрер понять, что даже самый смелый солдат не может драться без боеприпасов. Идея и смысл борьбы отсутствовали, немецкий солдат не видел более никакого выхода из положения. С тяжелым сердцем я отправился на очередной доклад об обстановке. Как и всегда, вначале я сообщил о действиях противника, а затем о положении наших войск. Я рассказал о горячих боях, происходивших в течение последних двадцати четырех часов, о скученности на узком пространстве, об отсутствии боеприпасов, о недостатке «панцерфауста» — оружия, необходимого при ведении уличных боев, о прекращении снабжения по воз- духу и об упадке боевого духа войск Я указал на фронтовые газеты, вселявшие в солдат чересчур большие надежды. Не успел я это произнести, как подвергся нападкам доктора Геббельса, сделанным в недопустимо резкой форме, за то, что я якобы хотел упрекнуть его, Геббельса. Рейхслейтер Борман стал нас примирять. Все это происходило во всеуслышание и в присутствии фюрера! Резюмируя свои доклад, я ясно и четко подчеркнул, что, по всей вероятности, вечером 30 апреля битва за Берлин будет окончена, ибо по опыту последних ночей на снабжение по воздуху в большом масштабе рассчитывать уже нельзя. Наступила длительная пауза, которую на сей раз никто из присутствующих не чувствовал необходимости нарушить. Усталым голосом фюрер спросил бригаденфюрера Монке, наблюдаются ли и на его участке в «Цитадели» те же самые факты Монке ответил утвердительно Я упомянул еще раз о возможности прорыва и осведомился об общей обстановке Фюрер с видом человека, полностью примирившегося с судьбой, ответил мне, указывая на свою карту, с нанесенной на ней обстановкой: 1) положение наших войск отмечено на карте по данным заграничных радиостанций, так как штабы наших войск ему более не доносят; 2) так как его приказы все равно уже не выполняются, бесцельно чего-либо ожидать, например помощи от 7-й танковой дивизии, которая, согласно приказу, должна была выступить из района Науэиа. Совершенно разбитый человек с большим усилием поднялся со своего кресла, намереваясь отпустить меня Но я убедительно просил принять решение на тот случай, когда будут израсходованы все боеприпасы, а это будет самое позднее вечером следующего дня. После кратких переговоров с генералом Кребсом фюрер ответил, что в этом случае речь может идти только о проры ве небольшими группами, так как он по прежнему отвергает капитуляцию Берлина. Меня отпустили Что подразумевал фюрер под «прорывом небольшими группами»' Как мыслил он выполнение этого приказа' Не было ли это завуалированной капитуляцией' Я, как солдат, не мог решиться предоставить войска самим себе Мне казалось это почти изменой им. Пока я еще имел власть в оборонительном рай оне Берлина, я должен быт руководствоваться принципами сол датской чести. Ночью всем командирам участков были посланы радиограммы: «30 апреля в 10.00 командирское совещание в Бендлербло-ке». Бригаденфюрер Монке не был извещен, так как он мне непосредственно не подчинялся. 30 апреля в 10 00 все командиры явились на совещание, за
На совещании все командиры придерживались моей точки зрения: приказ фюрера, т е «прорыв небольшими группами», должен быть передан для выполнения в руки самих командиров После обсуждения я решил назначить прорыв на 22 00 30 апреля с тем, чтобы положить конец этой сумасшедшей битве за Берлин. Каждый командир участка получил полную свободу /действий на время прорыва Командира 9-й авиадесантной дивизии полковника Германа я попросил передать этот приказ генералу Беренфенгеру, так как их КП находились сравнительно близко Друг от друга Около 13 00 командиры покинули мой КП. Рано угром уже не было телефонной связи с имперской канцелярией, хотя линейные обходчики делали все возможное, чтобы исправлять непрерывно рвущиеся телефонные провода. Пока я обдумывал, каким образом известить о принятом решении генерала Кребса и бригадеифюрера Монке, около 16 00 ко мне пришел штурмфюрер СС из боевой группы Монке и принес письмо фюрера, которое он должен был передать лично мне.
Я предполагал, что меня должны арестовать. Мой приказ, Однако в письме значилось тлько то, о чем фюрер говорит вчера вечером В связи с недостатком боеприпасов он разрешал войскам прорываться из окружения небольшими группами К а питуляцию он, как и ранее, решительно отвергал' Как я узнал позднее, аналогичное письмо получил от фюрера и бригаденфюрер Монке. Телефонной связи с имперской канцелярией все еще не было, поэтому я решил сам явиться туда и лично сообщить генералу Кребсу о моем решении и одновременно попрощаться. Я ожидат охрану, которая должна была меня сопровождать, когда снова прибыл эсэсовский дозор с письмом из имперской канцелярии. Содержание письма было следующим: «Генерал Вейдлинг должен немедленно явиться в имперскую канцелярию к генералу Кребсу. Все мероприятия, намеченные на вечер 30 апреля, немедленно приостановить». Письмо подписано адъютантом бри-гаденфюрера Монке. Следует ли отдать контрприказы и немедленно приостановить все, что было подготовлено на вечер, или нет? Мне было ясно, что в первом случае битва за Берлин продлится еще сутки и после сегодняшних боев и новых продвижений противника вряд ли можно будет осуществить наш прорыв. Дело шло только о часах, остававшихся до соединения обеих наступающих групп противника, которые с севера и с юга двигались на вокзал «Зоологический сад». Глубокие вклинения противника наблюдались в районе Потсдамерплац и Ангальтского вокзала. От Бельал-лианцплац вражеский клин продвинулся вдоль Вильгельмштрас-се почти до министерства воздушного флота. Между Шпиттель-маркт и Александерплац в пашей обороне возникла широкая брешь. У здания рейхстага шли упорные бои. Что же явилось причиной этого недвусмысленного приказа? Принял ли фюрер другое решение? Может быть, он склонился к капитуляции, правильно оценив силы противника? В этом случае было бы ошибкой не отдать тотчас же контрприказы. Я решил отменить ранее отданные приказы и идти в имперскую канцелярию. На дорогу от Бендлерблока до имперской канцелярии (около 1200 м) нам потребовался почти час. Передвигаться вперед можно было только через развалины домов и полуобвалившиеся подвалы. В имперской канцелярии меня сразу провели в комнату фюрера. Здесь присутствовали рейхсминистр доктор Геббельс, рейхслейтер Борман и генерал Кребс. Генерал Кребс объявил мне следующее. 1. Сегодня 30 апреля во второй половине дня около 15.15 фюрер покончил самоубийством. 2. Его труп сожжен в саду имперской канцелярии в воронке от снаряда. 3. О самоубийстве фюрера нужно хранить строжайшее молчание. Персонально я был обязан не разглашать тайну впредь до дальнейшего развития событий.
4. Из внешнего мира только маршалу Сталину дано было знать по радио о самоубийстве фюрера. 5. Подполковник Зейферт, командир участка, подчиненный бригаденфюреру Монке, получил уже приказ установить связь с местными командными инстанциями русских, которые надлежало просить проводить генерала Кребса к русскому главному командованию. 6. Генерал Кребс должен доложить русскому главному командованию следующее: а) о самоубийстве фюрера; б) содержание его завещания, в котором назначалось новое президент империи — гросс-адмирал Дениц, рейхсканцлер — доктор Геббельс, министр по делам партии — рейхслейтер Борман, министр внутренних дел — Зейсс-Инкварт, военный министр — генерал-фельдмаршал Шернер (кем должны были быть заняты другие посты в правительстве, мне не было сообщено); в) просьбу о перемирии, пока новое правительство не соберет г) желание правительства вступить в переговоры с Россией 7. Для того чтобы обеспечить возможность провести эти переговоры, все предусмотренные на вечер 30 апреля мероприятия должны быть обязательно отменены (Кребс был уже точно проинформирован). Я был глубоко потрясен. Итак, это был конец! После краткого размышления я спросил генерала Кребса: верит ли он как солдат, что русское главное командование согласится на переговоры о «перемирии» в тот момент, когда зрелый плод должен быть только сорван. По моему мнению, вместо перемирия нужно было бы предложить безоговорочную капитуляцию Берлина; тогда, может быть, и представилась бы возможность, благодаря любезности русского командования, собрать в Берлине легализированное фюрером правительство и как можно быстрее закончить эту сумасшедшую битву за Берлин. Доктор Геббельс категорически отвергал любую мысль о капитуляции. Я не мог удержаться, чтобы не сказать ему: «Господин реихсминистр, неужели вы серьезно верите, что русские будут вести переговоры с таким правительством Германии, в котором вы являетесь рейхсканцлером?» На этот раз я разбил господина Геббельса! Я очень скоро заметил, что генерал Кребс внутренне был со мной согласен. Он очень искусно попытался выразить свои сомнения, но в конце концов доктор Геббельс убедил его, что последняя воля фюрера и для него тоже должна быть священной и что речь может идти только о просьбе о перемирии. Борман не высказывал своих взглядов, пытаясь играть роль посредника. Я послал за своим начальником штаба полковником фон Дюффингом и вызвал его в имперскую канцелярию. Он должен был сопровождать генерала Кребса. Бесконечные трудности нужно было преодолеть на участке Зейферта. В рядах действующих там частей, принадлежавших партийной организации, внезапно возникло слово «измена». Шла 40 Совершенно секоетно бессмысленная стрельба. Бригаденфюрер Крукенберг, принявший командование остатками дивизии СС «Норланд», был командиром района, в который входил участок Зейферта. Он тоже был проинформирован обо всем, но, несмотря па это, выстрелил в адъютанта подполковника Зейферта, когда последний намеревался проинструктировать немецкого парламентера. К счастью, благодаря вмешательству других лиц Крукенберг лишь легко ранил адъютанта в голову. 1 мая между 2.00 и 3.00 удалось, наконец, перебросить генерала К|ребса через наши линии. Несколько часов спустя произошел еще один печальный случай, который, к сожалению, не окончился так благополучно. Когда полковник фон Дюффинг еще раз должен был вернуться для того, чтобы захватить с собой телефонный провод для прямой связи с имперской канцелярией, его русский спутник, шедший рядом с ним,
|
йойСем не было. То продовольствие, которое сбрасывалось над Тиргартеном с самолетов, было каплей в море. Письмо профессора Зауербруха я также прочел. В конце доклада я указал на то, что войска смогут сопротивляться не более двух дней, так как по истечении этого срока они останутся без боеприпасов. Поэтому, как солдат, я предложил дерзнуть прорвать «Берлинский котел». Я особенно подчеркнул, что с прорывом войск из Берлина невероятным страданиям берлинского населения будет положен конец. Вслед за этим я изложил фюреру наш план прорыва и пояснил его на заранее приготовленной карте.
