Ключевые понятия философии Э. Левинаса

1. Проаналізуйте річний план роботи школи. У ході аналізу зверніть увагу на такі питання:

1) аналіз навчально-виховної роботи за минулий навчальний рік і завдання на новий навчальний рік;

2) підготовка школи до нового навчального року;

3) тематика засідань педагогічної ради школи, кількість засідань;

4) виконання всеобучу учнів;

5) робота адміністрації з кадрами;

6) організація внутрішньошкільного контролю;

7) зміцнення навчально-матеріальної бази;

8) зміцнення здоров’я дітей,попередження нещасних випадків;

9) конкретність планування.

2. Проаналізуйте план роботи предметного гуртка з історії або правознавства.

3. Визначте шкільний компонент змісту освіти, використайте один із варіантів навчального плану і складіть розклад занять для класу (на вибір студентів).

4. Ознайомтесь з основними правилами ведення ділової документації школи (класним журналом, особовою справою учня, журналом планування та обліку роботи гуртка).

 

Ключевые понятия философии Э. Левинаса

В философии Левинаса мы находим как уже утвердившиеся в философии поня­тия: этика, нравственное сознание, человечность, другой, ответственность, ин-тенциональность, трансценденция, так и те, что в философском смысле исполь­зуются только им, по крайней мере им акцентируются: П у а, след, отделение, встреча, лик, высь. Сам стиль Левинаса запрещает опираться на какую бы то ни было концептуальную схему; как пишет Ж. Деррида, в главном философском произведении Левинаса «Тотальность и бесконечное», которое представляет со­бой скорее художественное произведение, а не научный трактат, темы развер­тываются «с бесконечной настойчивостью волн, набегающих на песок: возвра­щение вновь и вновь одной и той же волны на один и тот же берег, где, каждый раз резюмируя свое содержание, развитие темы бесконечно обновляется и обо­гащается» (Деррида Ж. Насилие и метафизика //Левинас Э. Избранное: Тоталь­ность и бесконечное, с. 400). Стиль Левинаса — это своего рода плетение («тка­чество»), где «всё связано со всем» и одновременно с единым центром, каким выступает Другой. Одно определяется через другое — чаще всего связанное с первым, но порой и через противоположное ему. Так, ответственность перед лицом Другого дается через описание интенциональности, субъективности, че­ловечности, любви к ближнему; в свою очередь человечность раскрывается че­рез отделение, субъективность, Другого, ответственность и т.п.; ужас противо­поставляется хайдеггеровскому страху перед лицом смерти, время — образу не­подвижной вечности. Сам философ в своих работах не дает определений, он размышляет по их поводу, и эти размышления не идут «линейно», ни одно из них не может считаться окончательным, и только их совокупность дает возмож­ность приблизиться к искомому предмету. Как отмечает Левинас, способом пред­ставления и развитием использованных им понятий он обязан феноменологи­ческому методу с его требовательностью и гибкостью. Поэтому для адекватно­го понимания того или иного термина левинасовской философии мы предла­гаем воспользоваться чем-то вроде коллажа, составленного из суждений мысли­теля, приведенных им в работах «От существования к существующему», 1947; «Тотальность и бесконечное», 1961; «Ракурсы», 1967; «Философия, справедли­вость и любовь» (русский перевод указанных работ см. в книге: Левинас Э. Из­бранное: Тотальность и бесконечное. СПб., 2000); «Гуманизм другого челоиека» (русский перевод см. в наст, издании), «Этика и бесконечное. Диало> и с Филин пом Немо», 1982 (отрывок из книги опубликован в журнале «Истории фи ш н< > фии»,№5.М.,2000);«ВремяНаций»(АГЬеигеёекМИюм, 19X7). Мостин тк, мы стремимся следовать указаниям самого философа, сми гимн нчо, чин унии ни. языка заключается в том, «чтобы постоянно рачруш.тп. фра и.н иомшш.щ п|к; дисловий или толкований, перескачышгп.ужеска ишюс. пыпмп Ми. иг>|*>М"н

НО ПОВТОРЯТЬ ВНОВЬ И ВНОВЬ ТО, ЧТО шуЧП II К'1 II ИIII 111(1 II 1М'И 1(Й'*ИПМ Н> |ЖММ1И(

алеговорения» (Левинас Э. Избрапиш- Гш.им.нт п, и гнч мшени» ■ М|

Другой — это ближний, псохн.ппиП, т- мм ниш тми иПпОиичншм I Ьи.п )\\ гого — это фундамента ш.пыи ниш, ош.н |нн гч! рНпи р ДружН шин у щит и опыта. Другой оЬпаруАнмшм сс(ш п(н ичммным I шцммшиижрм • |им<м1 Л? ни

ЩИТН01О II 1ГИИЛЛ

/

Другой — это Ты; говорить Ты значит беспокоиться о сохранности Другого. Обя­занность бессмертия, вопреки уверенности, что все люди смертны. Отношение с Другим ставит меня под вопрос, освобождает меня от меня самого и не перестает опустошать, раскрывая во мне все новые возможности. Другой, противостоящий мне, не включен в тотальность выражаемого бытия. Он тот, кому я выражаю то, что выражаю. Он не есть ни культурное значение, ни про­стая данность. Он есть прежде всего и по преимуществу смысл — ибо наделяет смыслом само выражение, ибо через него феномен значения как таковой привно­сится в бытие.

Другой присутствует в культурном целом и высветляется этим целым, как текст высветляется контекстом. Явленность целого служит гарантией его присутствия: оно высвечивается светом мира. Таким образом, постижение Другого есть герме­невтика, экзегеза.

Другой — первичное интеллигибельное, он — прежде культур с их наносами и намеками; он — независимость этики по отношению к истории. Другой утверждает и подтверждает себя в своей инаковости тотчас же, как только к нему обращаются с запросом, хотя бы даже с целью сообщить ему, что не могут с ним говорить, или что он болен, или что осужден на смерть; он «уважаем», даже если схвачен, ранен, подвергнут насилию.

Другой не подпадает ни под какую категорию. Другой не может стать содержани­ем для меня, как бы далеко ни простиралось мое мышление: он то, что нельзя помыслить, он бесконечность. Это признание его возникает не как мышление, а как моральность.

Другой метафизичен. Другой абсолютным образом превосходит любое мое пред­ставление о нем. Другой является местом нахождения метафизической истины, необходимой для моего отношения к Богу. Другой отнюдь не играет роли посред­ника. Другой не является также воплощением Бога, но именно его лицо, развоп-лощенное, являет нам высоту, где открывается Бог.

Другой предстает перед нами не как тот, кого надо побороть, присоединить, по­корить, а как независимый от нас — он появляется в абсолютном значении этого слова, помимо любого отношения, которое мы могли бы с ним поддерживать. Именно такой способ бытия мы обнаруживаем в справедливости. Выражение «принять другого» ставит отношение к другому вне дихотомий а рпоп/а ройепоп, активности и пассивности.

Признать Другого значит дать. Но дать господину, повелителю, тому, к кому мы обращаемся на Вы, в ощущении высоты.

Отношение лицом-к-лицу — позиция лицом-к-лицу — это высшее и нередуцируе-мое отношение, которое никакое понятие не может охватить так, чтобы размыш­ляющей о нем человек не оказался сразу перед новым собеседником. Нет ничего более непосредственного, чем отношение лицом-к-лицу, являющееся самым что ни на есть прямым и непосредственным. Отношение лицом-к-лицу — это зави­симость, которая одновременно поддерживает независимость. Другой — враг, друг, мой учитель, мой ученик — неотвратимо смотрит мне в глаза. Лицом-к-лицу ос­тается наивысшим отношением.

Лицом-к-лицу одновременно утверждает общество и дает возможность поддержи -вать отдельное «я». Абсолютный опыт, осуществляемый лицом-к-лицу, когда со­беседник выступает в качестве абсолютного бытия, то есть бытия, не подпадаю­щего ни под какие категории.

Встреча — отношение к Другому как к Лицу, отношение к абсолютно слабому, незащищенному, к тому, кто наг и обездолен, кто одинок, кто обречен на смерть. За Лицом Другого всегда стоит смерть и подстрекательство к убийству, желание полностью отринуть Другого и вместе с тем призыв «Не убий!» Движение встречи не добавляется к неподвижности лика: оно заключено в самом Лике. На место онтологии—хайдеггеровского понимания бытия существующего — вста­ет, как первостепенное, отношение существующего к существующему. Но это от­ношение не сводится к связи между субъектом и объектом; оно есть близость, от­ношение с Другим.

Интенционалъностъ — нацеленность на иное, отношение с инаковостью, устрем­ленность к Другому; деятельность, осуществляемая между людьми, освобождение человека от мира.

Свобода — принять Другого значит поставить под вопрос мою свободу. Если сво­бода бесцеремонно ставит меня лицом-к-лицу с не-я, существующим во мне и вне меня, если она заключается в том, чтобы отрицать его или владеть им, то перед Другим она отступает.

Смысл — направленность к другому, указание на порыв вовне, к иному, отлично­му от «я». «Я», приведенное к себе и ответственное вопреки себе, упраздняет эго­изм сопашз (начинания, побуждения) и вводит в бытие смысл. В бытии может быть только такой смысл, который не измеряется мерой самого бытия. Мир смысла первичен, он приходит из межличностного отношения, рож­дается в нем. Смысл предшествует знакам культуры.

Ответственность за Другого — это более строгое название того, что обычно име­нуют любовью к ближнему, любовью без эроса, милосердием, любовью, где нрав­ственное доминирует над страстью, любовью без вожделения. Ответственность рождается вместе с субъективностью субъекта как его первичное вовлечение, от которого он не в состоянии уклониться, укрывшись в себе; ответ­ственность — прежде всех начал, прежде сознания и выбора, свободы и значения; ответственность не измеряется мерой бытия; чувство ответственности нельзя ни­кому передать. «Я» насквозь есть ответственность, или диакония, как об этом го­ворится в гл. 53 Книги Исайи.

Прежде сознания и выбора, прежде чем творение соберет себя в настоящем и в представлении, чтобы стать сущностью, человек приближается к человеку. Он соткан из ответственностей, и они раздирают его сущность. Я ответствен за Другого даже тогда, когда он совершает преступление. Это сущ­ность человеческого сознания: все люди ответственны одни за других, и Я — больше всех других.

Сознательность человека заключается отнюдь не в его возможностях, а в его ответственности, в сострадательном отношении к Другому, в согласии с ним, в обязательстве перед ним. Ответственно лишь свободное существо, то есть уже несвободное.

Ответственность за других — это ответственность, которая ничем не обязана моей собственной свободе. Там, где я мог бы остаться зрителем, я ответствен, я беру слово.

У нас есть ответственность, ради которой мы не в состоянии не согласиться пой­ти на смерть. Хочу я этого или нет, мне есть дело до Другого. Человека нужно мыслить исходя из ответственности, всегда более древней, чем сопаШ§ субстанции, чем начало и первоначало..., приведенное к себе и ответ­ственное за Других Я, — это «я», мое Я — держит на себе универсум, «полный всего».

Ответственность — это недуг, не ведающий облегчения, жар сострадания. Чувство ответственности не подлежит передаче. Ответственность, которую вы передаете кому-то, — это уже не ответственность. Единственность Я в том, что никто не может ответствовать вместо него. Выявить в Я подобную направлен­ность — значит отождествить Я и нравственность.

Отношение к другому не симметрично: мне с самого начала не важно, как Дру­гой относится ко мне, это его дело: для меня он прежде всего тот, за кого я ответ­ствен.

Ответственность за Другого — вот призвание человека в бытии; становясь ответ­ственным, я обретаю высшую реальность.

Справедливость — рождается при столкновении с лицом Другого, из чувства от­ветственности за Другого. Справедливость — это беспристрастность. Справедли­вость рождается из любви. Справедливость заключается в том, чтобы признать в другом моего господина. Справедливость — это признание привилегий другого и его господства, отношение к другому вне риторики, которая есть коварство, под­чинение и эксплуатация. Суть разума не в том, чтобы обеспечивать человеку обо­снование, а в том, чтобы ставить его под вопрос и склонять к справедливости. Справедливость вытекает из любви. Любовь должна всегда присматривать за спра­ведливостью.

Любовь — способность человека взять на себя судьбу другого человека; любовь первична. Любовь характеризуется сущностным, неутолимым голодом: пожать руку другу значит высказать ему свою дружбу, но высказать ее как нечто невыра­зимое, более того, как нечто несвершившееся, как перманентное желание.

Благо — неотвратимая и в то же время в полноте свободы ответственность: вот что такое благо. Благо не является объектом выбора: оно схватывается субъектом преж­де, чем у того будет необходимое для выбора отстояние.

Быть во власти Блага не значит выбирать Благо из некоей нейтральной позиции, имея перед собой ценностную двухполюсность. Быть во власти Блага значит имен -но быть лишенным самой возможности выбора, возможности сосуществования I! настоящем. Здесь невозможность выбора есть результат не насилия (рока или де­терминизма), а не подлежащего пересмотру избрания Благом — того избран и я, которое для избранника отныне и впредь уже свершилось.

Человеческое— движениекДругомукакпрорьшчеловеческоговбытии, иное, чем бытие, как отделение от нейтрального и безличного бытия. Мощным законом бытия является закон инерции. Новтомже бытии возникло человеческое, значит оно смогло побороть инертность. Человеческое — это «с к; и I дал» в бытии.

I (ЧТ1,

Человеку надлежит действовать вопреки угрожающим ему опасностям. '•)!<> м пробуждение человеческого.

Человечность человека, его субъективность — это ответственность за других, пре­дельная уязвимость.

Человеческое не исчерпывается тем, что оно есть смысл бытия; человек — это сущий, заключающий в себе бытие, и, как таковой, он есть проявление бытия. Человеческое по самому своему статусу включает в себя братство и идею рода че­ловеческого. Мерой человеческой цивилизации является мир между людьми. Человеческое надо постоянно переделывать, чтобы в высшей мере отвечать за отношение «для-другого».

Нравственное сознание — диспропорция между Я и Другим, доступ к внешне­му сущему, а внешнее сущее раг ехсе11епсе — это Другой. Свобода, живущая со­знанием, останавливается перед Другим, когда я по-настоящему, прямо, без уловок и уверток, вижу его безоружный, абсолютно незащищенный взгляд. Нравственное сознание есть именно эта прямота, привилегированность Дру­гого по отношению к Я; нравственное сознание вместе с тем есть прорыв к выси. Нравственное сознание — не разновидность сознания; это — спазм, «си­стола» сознания.

, Нравственные нормы не погружены в историю и культуру; они даже не явля­ются островками на их поверхности, ибо только они делают возможным вся­кое означивание, в том числе культурное, и позволяют судить об отдельных культурах.

Жизнь морального сознания — это удаление от цели по мере нашего приближе­ния к ней. Возрастание требований к себе увеличивает мою ответственность. Одно только моральное сознание способно выходить за собственные пределы. В мораль­ном сознании я осуществляю опыт, не умещающийся ни в какие априорные рам­ки, — опыт, не поддающийся концептуализации.

Этика — первая философия, предпосылка всякой культуры; этика — это че­ловеческое как таковое, предпосылка всякой культуры и всякого значения; эти­ка есть оспаривание моей спонтанности самим фактом присутствия Другого. Этическое отношение не вырастает из предварительного отношения познания. Это — основание, а не надстройка. Прежде Культуры и Эстетики значение сосре­доточивается в Этике — предпосылке всякой культуры и всякого значения. Этика — это духовное видение. Этика — это богоявленность лика.

Высь — это то, что вносит смысл в бытие, что «устрояет бытие»; сущее равняется на высь; вышнее означает не ничтожение бытия, но то, что «больше бытия», что лучше социального благополучия.

Ощущение выси зарождается благодаря метафизическому желанию. Измере­ние выси открывается морали. Высь переживается уже в опыте человеческо­го тела: не потому люди ставят себя под знак выси, что они благодаря своему телу обладают опытом вертикали. Напротив, бытие равняется на высь, и по­тому человеческое тело помещено в пространство, где различаются верх и низ и где открывается небо — то небо, которое у Толстого становится для князя Андрея (без единого слова о цвете!) самой высотой. Высь побуждает челове­ческие общества воздвигать алтари.

Другой меряет меня взглядом совсем не так, как это делаю я, открывая его. Вы­сота, на которой находится Другой, — это как бы первое искривление бытия, как факт привилегий другого.

Л у а— (безличный оборот во французском языке, переводимый как «имеется», «наличествует»; с его помощью Левинас выражает безликое, анонимное, нейтраль­ное, чистое бытие, «существование без существующего». — КВ.). Отказывающееся от личной формы И у а — это бытие вообще. Если бы термин «опыт» не был неприменим к ситуации, абсолютно исключаю­щей свет, можно было бы сказать, что ночь — это и есть опыт й у а. 11 у а трансцендентно как по отношению к внутреннему, так и к внешнему, кото­рые в нем просто неразличимы.

Безличное наличие вообще: неважно, что именно имеется, ему нельзя «придать» существительное.

Это универсальное отсутствие является, в свою очередь, присутствием, совершен­но необходимым присутствием. Это не диалектическая пара отсутствию: мы схва­тываем его не в мысли. Оно непосредственно здесь.

II у а трансцендентно как по отношению к внутреннему, так и к внешнему, кото­рые в нем просто неразличимы. Бесконечное наличие вообще: здесь нет никакой речи, ничто не отвечает нам, но это молчание, голос молчания слышим и пугает как «молчание бесконечных пространств», о котором говорил Паскаль. Имеется — безличная форма, как «вечереет» или «жарко». Сущностная анонимность. Прикосновение й у а —- это ужас.

Чистое небытие хайдеггеровского страха не составляет й у а. Мы противопостав­ляем ужас ночи, «молчание и ужас потемок» хайдеггеровскому страху, страх быть — страху не быть. Тогда как страх у Хайдеггера, осуществляющий «бытие к смерти», некоторым образом схвачен и понят, ужас «безысходной» ночи — без ответа — это беспощадное существование... Завтра, содержащееся в бесконечности сегодня. Ужас бессмертия, вечность драмы существования, необходимость навсегда взять на себя ее бремя. Когда в последней главе «Творческой эволюции» Бергсон пока­зывает, что идея небытия соответствует понятию «вычеркнутого бытия», он, ка­жется, предполагает ситуацию, аналогичную той, что ведет нас к понятию безлич­ного наличия.

Пассивность — предначальное предшествование, исключающее даже восприим­чивость, где нет ни силы, ни намерения, ни воли, ни неволи; вместе с тем это — соотнесенность с другим, которая не исчерпывается причинностью, предшеству­ющая любой реакции на раздражитель, это — рождение субъективности.

Отделение — отвержение нейтральных и безличных начал, исторжение из тоталь­ности, истечение бытия, от-деление бытия от самого себя; «обморок бытия», его впадение в человечность; отделение самотождественного происходит в виде внут­ренней жизни, психики.

Отделение говорит о возможности для сущего обосноваться, взять в свои руки свою судьбу, то есть родиться и умереть без того, чтобы местоположением его рожде­ния и смерти во времени всемирной истории исчислялась, как на счетах, их ре­альность; интериорность есть возможность такого рождения. Отделение является радикальным, только если каждое существо имеет свое иро мя, свою интериорность, если каждое отдельное время не поглощается време! юм универсальным.

Отделение, или самость, изначально возникает в наслаждении счастьем. Отделение — это уже конституирование и мышления и интериорности, то ее п. независимого отношения. Отделение осуществляется позитивно как И1 п ер| к>р-

ность бытия, соотносящегося с собой и ориентирующегося на себя. Исходить из себя равнозначно отделению.

Наслаждение— фундаментальный феномен отделения. Наслаждение — это не пси­хологическое состояние, одно из многих, не эмоциональная тональность, как гово­рит эмпирическая психология; оно—дрожь, мое внутреннее содрогание. Наслаж­даться, отвлекаясь от всякой полезности, даже терпя поражение, наслаждаться без видимой причины, ни на что не ссылаясь, только теряя, — вот что значит быть че­ловеком. Незаинтересованность, беззаботность по отношению к существованию.

Интериорность — учреждает порядок, отличный от исторического времени, в ко­тором образуется тотальность, порядок, где все незавершено, где всегда остается возможным то, что исторически уже более невозможно.

Интериорность—это отказ превращаться в полную пассивность, фигурируя лишь в чужих бухгалтерских подсчетах.

Интериорность существеннейшим образом связана с первым лицом, с «я». Бла­годаря измерению интериорности бытие избегает концептуализации и сопротив­ляется тотализации.

Сознание — быть сознанием значит вырваться из й у а, так как существование со­знания порождает субъективность, является субъектом существования. Сознание мыслящего субъекта как раз и есть прерывание бессонницы аноним­ного бытия, возможность «приостановить», перестать служить щитом, укрыться в себе, уйдя из бытия.

Между Л у а и сознанием возникает состояние бодрствования, в котором созна­ние участвует, утверждаясь в качестве такового в силу одного лишь участия в нем. Сознание — часть бодрствования, то есть сознание уже прорвало бодрствование, это — пограничная ситуация.

«Здесь» сознания — место его сна и бегства в себя — радикально отличается от Оа, включенного в хайдеггеровское Оахеш. Последнее уже включает в себя мир. «Здесь», из которого исходим мы — «здесь» позиции, — предшествует всякому по­ниманию, любому горизонту и времени. Это — сам факт того, что сознание явля­ется истоком, исходит из себя самого; оно — существующее. В самой своей жизни сознание исходит из собственной позиции, то есть из пред­варительной связи с основой, с тем местом, с которым во сне полностью сливает­ся. Обретая основу, отягощенный бытием субъект собирается, выпрямляется и становится хозяином всего того, что его обременяет; его «здесь» дает ему исход­ную точку. Субъект обязуется. Содержание сознания — это состояния. Сознательность человека заключается не в его возможностях, а в его ответствен­ности, в сострадательном отношении к Другому, в согласии с ним, в обязатель­стве перед ним; именно Другой первичен, и здесь вопрос о моем суверенном со­знании лишен приоритета.

Сознание неполно без фона «бессознательного», «сна», «тайны». Само событие сознания состоит в том, чтобы быть, оставляя себе выход, удаляясь в те рассели­ны бытия, где находятся эпикурейские боги, и, таким образом, избегать обречен­ности анонимного существования.

Бесконечное — идея бесконечного — это способ бытия, бесконечное осуществле­ние бесконечного; бесконечное не может сперва быть, а потом обнаруживать себя;

бесконечное осуществление бесконечности производится как обнаружение и вне­дрение в «я» идеи бесконечного; эта идея рождается в том невероятном событии, когда отдельное бытие, взятое в его самоидентичности, самотождественное «я», содержит в себе то, что не может ни содержать в себе, ни получать извне в силу одной лишь самоидентичности; субъективность реализует эти невозможные тре­бования: она содержит то, что невозможно содержать; всякое сознание как интен-циональность заранее предполагает идею бесконечного, то есть нетождественность по преимуществу; содержать более того, что возможно, означает в любой момент взрывать рамки мыслимого содержания, преступать барьеры имманентности. Идея бесконечного обозначает высоту и совершенство, трансценденцию. Идея бесконечного не проистекает ни из «я», ни из присущей «я» потребности, точно определяющей его пустоты. Бесконечное не есть «объект» познания, оно — желаемое, то есть то, что вызывает Желание, то, к чему можно приблизиться с помощью мышления, в каждое мгновение мыслящего более того, что оно мыс­лит. Бесконечность бесконечного измеряет Желание, поскольку оно отмеряет по­средством самой невозможности измерения.

Идея бесконечного — это сама трансценденция, выход за пределы тождественной себе идеи. Бесконечное проявляется, противостоя вторжению тотальности туда, где происходит сжатие, оставляющее место отделившемуся бытию. Таким обра­зом вырисовываются отношения, пролагаюшие себе путь за пределы бытия. Бесконечное—не объект созерцания, оно не соразмерно мыслящему его мышлению. Идея бесконечного — это мышление, ежемоментно мыслящее больше, чем мыслит. Иметь идею бесконечного значит принимать Другого за пределами возможностей. Субъективность коренится в идее бесконечного; субъективность — это гостепри­имство; я приближаюсь к бесконечному в той мере, в какой забываю о себе ради смотрящего на меня ближнего; я приближаюсь к бесконечному, жертвуя собой.

Желание — идея бесконечности; желание парадоксальным образом заключается в том, чтобы мыслить более того, что помыслено, и сохранить помысленное в его безмерности по отношению к мысли; желание отлично от нужды, от потребнос­ти, которую можно удовлетворить; желание — это «потребность в Другом», в дру­гом человеке, который, как желаемый, не утоляет моего голода, но, питая меня, только пробуждает во мне сильнейший голод. Желание раскрывается как добро­та. Желание есть стремление, вызываемое Желаемым: оно рождается от своего «объекта», оно — откровение, в то время как потребность — это пустота души, исходящая от субъекта. Желание — это несчастье счастливого, нужда, утопающая в роскоши. Желание не получает удовлетворения не потому, что оно вызвано не знающим утоления голодом, а потому, что оно вообще не взывает к насыщению. Желание ненасытно. Целью первого побуждения желания является Другой. Это желание абсолютно лишено эгоизма, имя его справедливость. Именно Платон наряду с нуждой, удовлетворение которой означает заполнен ис пустоты, предвидит также устремления, которым не предшествует ни страдание, ни нужда и в которых мы угадываем очертания Желания, потребности того, кто не испытывает нехватки, чаяния того, кто полностью владеет собственным быти ем, кто выходит за пределы этой полноты, кто обладает идеей Вечного. Метафизика сближает, не приводя в соприкосновение. Метафизическое Желт ми-парит над жизнью, и здесь нельзя говорить о насыщении. В Желании нет ни «вкушения» бытия, ни сытости: в нем передо мной — буду! I ич-без вех.

Существование — факт существования включает в себя связь, посредством кото­рой существующее заключает договор с существованием. Нагруженное самим со­бой, существование лишено непоколебимого спокойствия античного мудреца. Оно не существует просто само по себе. Движение его экзистенции выявляет в глаголе «быть» черты переходного глагола: не существуешь, но самосуществуешь. Удел человеческий — брать на себя существование.

Субъект — способность бесконечного отступления, позволяющая всегда находить­ся по ту сторону того, что с нами происходит; это — свобода по отношению к любому объекту, отступление, субъект сам по себе. Субъект утверждается посредством позиции в анонимном Д у а. Субъект несклоняем — ибо он есть не подлежащий обмену заложник других. Он предшествует двойственности бытия и сущего, предшествует природности. Прежде чем стать интенциональностью, субъект есть ответственность. Субъект — это гостеприимный хозяин.

Я—Я в составляющем нашу жизнь потоке сознания удерживается как нечто иден­тичное в изменчивой множественности становления. Невозможность избавиться от самого себя. Быть Я это не только быть для себя, но и быть собой. Я — это бы­тие, существование которого заключается в самоидентификации, в обретение сво­ей идентичности при любых обстоятельствах. Когда Орест говорит: «Спасал меня не раз от самого себя!» или когда жалуется Андромаха: «Но до того ли измучен­ной вдове, томящейся в неволе?» — связь с собой, выраженная в этих словах, шире метафорического значения. Я идентично себе даже в своих изменениях; оно ос­ведомлено о них, мыслит о них.

«Я», отождествленное с разумом, понимаемым как способность к тематизации и объективации, теряет собственную самость.

Быть «я» значит существовать таким образом, чтобы уметь в счастье выходить за пределы бытия. Для «я» быть не означает ни противиться чему-либо, ни представ­лять какую бы то ни было вещь, ни пользоваться чем бы то ни было, ни желать чего-либо: для «я» быть значит наслаждаться всем этим. Я — это тот, кто не может самоустраниться.

Сеет — событие приостановки, ероспё; приостановки, состоящей в том, чтобы не компрометировать себя объектами, с которыми связан, или историей, которую осуществляешь; всегда оставаться внешним по отношению к этим объектам и истории, даже когда речь идет об истории самого бытия, приостанавливающего историю. Свет определяет Я, его способность бесконечного отступления и его си­туацию самого по себе.

Метафизика— движение, идущее от привычного нам мира, уводящее от «у себя», в котором мы живем, к чуждому нам «вне-себя», к «там»; метафизическое движе­ние — это трансцендирующее движение; метафизика обладает приоритетом пе­ред онтологией. Задача метафизики не в обращении к тому, чем является «ддя-себя» в лоне «я», не в поисках прочной основы для радикального постижения бытия. Высшей ее целью не является реализация девиза «познай самого себя». Метафизика предшествует онтологии. Метафизика реализует себя в этических отношениях.

 

Время — время не следует рассматривать как «образ» неподвижной вечности и приближение к ней, как ущербный модус онтологической полноты. Ис­ходя из Другого я предвижу временность, где прошлое и будущее обретут соб­ственное значение. В моем ответственном отношении к Другому прошлое Другого никогда не было моим настоящим, «касается» меня, оно не являет­ся для меня пред-ставлением. Прошлое Другого и в некотором роде вся ис­тория человечества, к которой я никогда не принадлежал, в которой никогда не присутствовал, в моем ответственном отношении к Другому становится моим прошлым. Предвидеть триумф дела во времени без меня: это — эсхато­логия без надежды для себя, или освобождение от своего времени. Быть для времени без меня, для времени после моего времени, по ту сторону пресло­вутого «бытия-к-смерти» — переход во время Иного. Быть-к-смерти — быть для того, что после меня.

Смерть — смерть не сводится к концу бытия; это тревога, поскольку бытие, умирая, кончаясь, не кончается; жизнь протекает в собственном измерении, где она имеет смысл и где может иметь смысл победа над смертью; смерть — удушье, вызванное возможностью невозможного, — прокладывает путь к по­томкам.

Лик, лицо — феномен явленности Другого; однако лик — не облик, скрывающий, но тем самым и являющий глубину, не феномен, таящий, но тем самым и выдаю­щий вещь в себе.

Лик другого человека властвует надо мной — лик, не прикрытый формой явлен­ности, обнаженный, лишенный формы и даже самого присутствия... Лик в мор­щинах, след самого себя, присутствие, которое в любой момент есть отступление в пустоту смерти — с риском невозвращения. Лик настойчиво взывает ко мне. Я не могу остаться глухим к его зову, не могу забыть о нем, не могу перестать быть ответственным за его нищету. Здесь сознание утрачивает свое первенство. Присутствие лика означает безоговорочный приказ, повеление, которым по­лагается конец принадлежания сознания самому себе. Лик ставит сознание под вопрос.

Лик сам по себе есть трансцендирование. Лицо, вопреки современной онтологии, приносит с собой понятие истины, которое является не раскрытием безличной Нейтральности, а выражением: бьггийствующий прорывается сквозь оболочки и всеобщности бытия, чтобы предъявить в присущей ему «форме» целостность сво­его содержания.

Понятие лица открывает новые перспективы: оно отсылает нас к понятию смысла, предшествующего моему 8щ§еЪиц§ и, следовательно, независимого от моей инициативы и моей власти. Лицо есть живое присутствие, оно — выра­жение. Лицо говорит. Проявление лица — это уже речь. Лицо существует само по себе, а не в силу своей соотнесенности с системой. Отношение к лицу 1 к-есть познание объекта.

Умоляющий и в то же время требовательный взгляд, который потому только и требует, что умоляет, лишенный всего, поскольку имеет право на все, взгляд, ко­торый признают, поскольку обмениваются с ним своим взглядом (совсем как тснда, когда мы «ставим вещь под вопрос», признавая ее), — такой взгляд как раз и оси. богоявление лица в качестве лица. Благодаря человеческому лицу открыпаетси Божественное.

Лицо не имеет формы, которая на него накладывалась бы, но оно и не предстает как нечто бесформенное, которому недостает формы и которое в ней нуждается. Лицо само себя обозначает.

След —это то, что означивает потустороннее бытие, откуда приходит лик, что со­относит с абсолютно Отсутствующим, откуда происходит Другой, не указуя на Отсутствующее и не открывая его; это — третий путь, исключаемый терминами явленного и сокрытого, запрещающий искать потустороннее как некий мир по­зади нашего мира.

След — присутствие того, чего в собственном смысле никогда не было здесь, что есть всегда минувшее. След означивает потустороннее бытию, которое есть Тре­тье Лицо, не определяемое Самим Собой, самостью: оно не вовлечено в биполяр­ную игру имманентности и трасцендентности, где имманентность всякий раз вы­игрывает против трансцендентности. Абрис неотвратимого прошлого, очерчива­емый в следе, это абрис «Того». Потустороннее, откуда приходит лик, существует в третьем лице. Местоимение «То» выражает невыразимую необратимость запре­дельного, то есть его уже обретенную независимость от любых раскрытий и со­крытий. Это третье лицо, эта «тойность» не есть нечто «меньшее, чем бытие», она — вся огромность, вся безмерность, вся Бесконечность ускользающего от он­тологии абсолютно Другого; «тойность» — начало инаковости бытия. Лик пребывает в следе Отсутствующего — абсолютно минувшего, абсолютно прошлого. Отношение между означаемым и значением в следе есть не корреля­ция, а сама непрямолинейность. Ничья память не может проследить прошлое по этому следу: это незапамятное прошлое. След — сама неизгладимость бытия, его всемогущество по отношению ко всякой негативности, его безмерность, неспо­собная замкнуться в себе. Только трансцендирующее мир, абсолютное бытие мо­жет оставить след. След обязывает нас к Бесконечному, к абсолютно Иному. В этом плане Бог — не прообраз, а лик — не образ его; быть по образу Божьему не зна­чит быть иконой Бога, но пребывать в его следе. Бог являет себя только через след, однако идти к Богу не значит идти по этому следу, но идти к Другим, которые удер­живаются в следе тойности. Только благодаря «тойности», потусторонней по от­ношению ко всем расчетам и взаимозачетам домостроительства и мира, бытие имеет смысл, не сводимый к полаганию конечных целей Эта высь, это постоянное восхождение к могуществу, это бесконечное преуве­личение или надбавление — скажем, наконец, божественность — не выводятся ни из бытия сущего, ни из его проявления,... ни из конкретной «длительнос­ти». Все это означивает, исходя из прошлого, которое не обозначено и не указа­но в следе, но в нем сдвигает порядок мира, не совпадая ни с явленностью, ни с потаенностью.

След не похож на любой другой знак. Однако он играет также и роль знака. Но след имеет особенность в сравнении с другими знаками: он означивает помимо всякого намерения обозначать.

След есть прививка пространства ко времени, та точка, в которой мир прекло­няется к прошлому и ко времени. Только трансцендирующее мир, аб-солютное бытие может оставить след. След — присутствие того, что в собственном смысле никогда не было здесь, что есть всегда минувшее. След — это переход к 11р<>и1.л<> му Иного, где различима вечность, — кабсолютному прошлому, сосдш ином цму м себе все времена.