Разговоры с замечательными людьми 8 страница

И Гроф, и Лэйнг – психиатры, воспитанные в психоаналити­ческой традиции. И тот и другой являются блистательными и ори­гинальными учеными. В своей работе они вышли далеко за пределы фрейдовского учения, и оба радикальным образом преобразили пред­метные границы своей научной области. И Гроф, и Лэйнг испыты­вают глубокий интерес к духовным традициям Востока, и оба са­мым серьезным образом увлечены изучением трансперсональных уровней сознания. Они взаимно относятся с большим уважением к работе друг друга. Пожалуй, на этом их сходство заканчивается. Во всем остальном это люди совершенно разные, я бы даже сказал, диаметрально противоположные друг другу. Гроф – необычайно спокойный, высокого роста и крепкого телосложения человек. Лзйнг — небольшого роста, худой, с исключительно живой и экспрессив­ной манерой общения, отражающий богатый репертуар сменяющихся настроений. Гроф своим поведением внушает доверие, Лэйнг – нередко шокирует. Гроф дипломатичен и внимателен, Лэйнг – сво­боден от условностей и агрессивен. Гроф говорит ровно и серьезно, речь Лэйнга – экстравагантна и наполнена саркастическим юмо­ром. Когда я впервые встретился с Грофом, я сразу же почувство­вал себя на редкость уютно с этим человеком. С Лэйнгом же мне понадобилось немало времени, прежде чем я смог чувствовать себя непринужденно в его обществе, хотя с самых первых минут обще­ния с ним я был пленен его необыкновенно яркой личностью. Кро­ме того, поначалу я испытывал немалые трудности с тем, чтобы привыкнуть к его шотландскому акценту.

В течение последующих четырех лет в процессе интенсивного общения с этими двумя выдающимися и столь различными людьми будет происходить глубокая перестройка моего сознания и значи­тельное расширение всей системы моих научных представлений.

Политика опыта

Мое первое знакомство с идеями Р.-Д. Лэйнга состоялось в 1976 году в летней буддийской школе, проводившейся институтом Наропа в Боулдере, штат Колорадо. Кстати, в этой же школе я встретился с Грегори Бэйтсоном. В течение шести недель я препо­давал курс по книге «Дао физики». Параллельно я сам посещал два других курса: семинар Аллена Гинзберга по поэзии и курс «Сума­сшествие и культура» Стива Крагмена, психолога из Бостона. Клас­сический текст Лэйнга «Разделенное Я» входил в список обяза­тельной литературы по этому курсу. Эта книга и лекции Крагмена ввели меня в курс основных идей Лэйнга.

До этого времени у меня не было никакого представления о том, что такое психоз или шизофрения, я не понимал также, чем различаются психиатрия и психотерапия. Правда, мне было извест­но, кто такой Лэйнг. Его «Политика опыта» стала одной из «куль­товых» книг шестидесятых. Хотя я сам не читал ее, из разговоров с друзьями я все же имел некоторое представление о лэйнговской социальной критике.

Идеи Лэйнга оказались глубоко созвучными движению контркультуры шестидесятых. В его работах мощное звучание получили две главные темы десятилетия: сомнение в авторитете власти и расширение сознания. Убедительно и страстно Лэйнг оспаривал правомочность психиатрических заведений лишать психических больных их основных человеческих прав:

На преступника навешивается ярлык психически больного, в част­ности, «шизофреника», и он лишается полноценного экзистенци­ального и юридического статуса как человеческого агента и ответственной личности и превращается в некое существо, более неспо­собное к самоопределению, неспособное распоряжаться своим иму­ществом, лишенное права самостоятельно выбирать, с кем ему встре­чаться и что ему делать. Его время более не принадлежит ему и место, где ему жить, определяется не им. После унизительной це­ремонии, называемой психиатрическим осмотром, он попадает в заключение в специальное заведение, называемое психиатрической больницей, лишаясь там своих основных гражданских прав. В на­шем обществе нет такого места, где бы так последовательно и в такой степени унижалось человеческое достоинство.

Лэйнг отнюдь не отрицал существования психических заболе­ваний. Но он настаивал на том, что психиатр может действительно понять пациента только в контексте его взаимоотношений с други­ми людьми, в которых особое место принадлежит отношениям меж­ду пациентом и самим психиатром. Однако традиционная психиат­рия следует картезианскому подходу, изолируя пациента – как концептуально, так и физически – от его окружения и навешивая на него ярлык того или иного психического расстройства по жестко заданной теме психиатрической классификации. Лэйнг подчерки­вал, что человек не может «иметь» шизофрению, подобно тому, как он может иметь насморк. Еще более радикальным является утверж­дение Лэйнга о том, что во многих психиатрических заключениях психопатология, которая приписывается людям, называемым «па­циентами», является «проекцией» психического склада самих авто­ров, психиатров.

Традиционная психиатрия страдает от концептуальной путани­цы, которая лежит в самом основании всех главных проблем совре­менной научной медицины. Эта путаница выражается прежде всего в смешении процесса болезни с ее происхождением. Вместо того чтобы задаться вопросом, почему возникает психическое заболева­ние, медики-исследователи стараются понять биологические меха­низмы, посредством которых оно осуществляется. Именно эти механизмы, а не подлинные источники болезни и рассматриваются в качестве ее причин. В соответствии с этим большинство современ­ных методов психиатрического лечения сводится к подавлению симп­томатики при помощи психотропных препаратов. Хотя психиатры и добились больших успехов в этом направлении, такой подход не помог им лучше понять психические заболевания и не способство­вал тому, чтобы их пациенты смогли разбираться в своих пробле­мах, скрытых за болезнью.

Вот в этом пункте Лэйнг и расходится во мнении с большинст­вом своих коллег. Он сосредоточил свое внимание на понимании происхождения психических заболеваний, обращаясь к основам че­ловеческого бытия. Рассматривая человека как существо, вопло­щенное в сети многообразных отношений, Лэйнг подходит к психи­атрической проблематике с экзистенциальных позиций. Он интер­претирует шизофрению и другие психозы не как заболевания, а как особые стратегии, изобретаемые людьми, чтобы выжить в ситуаци­ях, невозможных для жизни. Такая точка зрения приводит к ради­кальной смене перспективы. Для Лэйнга сумасшествие является разумной реакцией на безумное социальное окружение. В «Поли­тике опыта» он выступает с программой резкой социальной кри­тики, которая вошла в глубокий резонанс с критической направлен­ностью движения контркультуры и которая не теряет своей акту­альности и двадцать лет спустя.

В отличие от большинства психологов и психиатров, сосредо­точившихся на изучении человеческого поведения и старающихся соотнести его с физиологическими и биологическими механизмами, Лэйнг погружается в исследование нюансов человеческого опыта и его искажений. И в этом отношении Лэйнг оказывается в полном созвучии с духом шестидесятых. Находя опору и руководство в философии, музыке, поэзии, медитации и расширяющих сознание веществах, Лэйнг отправился в путешествие по многомерному про­странству человеческого сознания. С большой эмоциональной глу­биной и незаурядным литературным талантом ему удалось описать разнообразные душевные ландшафты, и тысячи читателей узнава­ли в его описании свой собственный опыт.

Области человеческого бессознательного

После знакомства с идеями Лэйнга летом 1976 года во мне пробудился интерес к западной психологии. С того времени я старался использовать каждую возможность расширить мои знания о человеческой психике при встречах с психологами и психотерапев­тами. Во время разговоров с ними часто упоминалось имя Стэна Грофа. Мне неоднократно советовали познакомиться с этим челове­ком, который представлял собой одну из ключевых фигур в движении за развитие человеческих возможностей и высказывал весьма близкие мне идеи о науке и духовности. Следуя избранному мной методу ву-вей, я ожидал подходящего момента и не предпринимал никаких специальных усилий для того, чтобы встретиться с Гре­фом. И этот момент наступил. К моей радости, я получил пригла­шение посетить в феврале 1977 года в Сан-Франциско вечер, уст­раиваемый в честь Грофа.

Встреча с Грофом преподнесла мне ряд неожиданностей. Все называли его Стэном. Мне и в голову не могло прийти, что его полное имя Станислав. Я ожидал встретить типичного калифорнийца-психолога, но, когда нас представили друг другу, к моему изум­лению, я обнаружил, что разговариваю не только с европейцем, но и с человеком, происходящим почти из той же культурной среды, что и я. Гроф – чех, а я – австриец. Наши страны связывает длительная общая история, в процессе которой обе культуры тесно переплетались друг с другом. Гроф – выходец из Праги, я – из Вены, а города эти разделяет расстояние всего в каких-нибудь сто миль. Поэтому знакомство с Грофом вызвало во мне ощущение, будто я встретился со своим дальним родственником. При первой же встрече я почувствовал какую-то глубокую связь с этим челове­ком. Позже мы действительно стали близкими друзьями.

Кроме того, то чувство легкости и непринужденности, которое я сразу же испытал в общении с Грофом, следует отнести к его личностным особенностям. Это очень теплый, чрезвычайно откры­тый человек, внушающий уверенность и доверие. Он говорит мед­ленно, мягко и четко, с большой концентрацией внимания. На его слушателей производит глубокое впечатление не только необыч­ность его идей, но и степень его личностной вовлеченности в то, что он говорит. На своих лекциях и семинарах он может много часов подряд говорить, ни разу не заглянув в какие-либо заметки. Все это время его внимание ничуть не рассредоточивается. Неред­ко создается впечатление, что из его глаз исходит какое-то сильное сияние, которое держит публику совершенно завороженной.

Итак, на этом приеме Гроф сделал краткое резюме своих иссле­дований, касающихся действия психоделических препаратов. То, что я узнал тогда от него, показалось мне весьма необычным и крайне интересным. Я знал, что он был одним из главных авторитетов в этой области, но я понятия не имел о масштабе его исследований. В шестидесятые годы я прочитал ряд книг об ЛСД и других психо­деликах. В то время на меня глубокое влияние оказали книги «Две­ри восприятия» Олдоса Хаксли и «Радостная космология» Алана Уотса, и я даже сам некоторое время экспериментировал с расши­ряющими сознание веществами. Однако Грофу удалось накопить такой огромный клинический опыт об использовании ЛСД в качест­ве инструмента психотерапии и в исследовательских целях, кото­рый не может идти ни в какое сравнение с чьим-либо индивидуаль­ным опытом в этой области. Он начал свою клиническую работу в 1956 году в Пражском психиатрическом институте и продолжил ее в США с 1967 по 1973 год в Психиатрическом исследовательском центре штата Мэриленд. За эти семнадцать лет он лично провел с пациентами более трех тысяч сеансов ЛСД-терапии и изучил более двух тысяч протоколов сеансов, проведенных его коллегами в Чехо­словакии и США. В 1973 году Гроф стал работать в Эсаленском институте, где более десятилетия посвятил научному обобщению огромного массива накопленных материалов и сбору новых. В 1977 году, когда я впервые встретился с Грофом, он уже написал две книги о своих открытиях и собирался написать еще две, которые сейчас уже завершены.

Когда я осознал масштаб и глубину грофовского исследования, я не мог не задать ему вопроса, мучившего в 60-х целое поколение: «Что такое ЛСД? В чем суть ее действия на психику и тело человека?»

Гроф ответил: «Это ключевой вопрос, который я задавал себе в течение многих лет. В самом начале, когда я приступил к анализу данных по работе с ЛСД, одним из важных аспектов моего исследо­вания было выявление специфических, свойственных только ЛСД фармакологических эффектов. Результаты работы в этом направле­нии, которая продолжалась многие годы, оказались ошеломляющи­ми. Проанализировав данные более трех тысяч сеансов ЛСД-тера­пии, мне не удалось обнаружить ни единого симптома, который был бы абсолютно обязательным и инвариантным компонентом пережи­ваний, возникавших после приема ЛСД. Отсутствие сколько-ни­будь четких специфически фармакологических эффектов и огром­ное многообразие феноменов, проявляющихся во время этих сеан­сов, все это убедило меня, что ЛСД лучше всего представить как мощный неспецифический усилитель или катализатор психических процессов, который способствует проявлению бессознательного материала, относящегося к различным уровням человеческой пси­хики. Я объясняю огромное богатство и многообразие ЛСД-пережи­ваний той решающей ролью, которую в них играют тотальность личностного опыта человека и структура его бессознательного».

«Результатом этого вывода, – сказал Гроф, – стало принци­пиальное изменение перспективы рассмотрения проблемы. Я по­нял, ми теперь я смогу использовать ЛСД как мощный исследова­тельский инструмент для изучения человеческой психики, вместо того чтобы изучать специфическое действие этого психоактивного препарата на мозг. Это вызвало у меня радость и вдохновение. Способность ЛСД и других психоделиков выявлять скрытые при других условиях феномены и процессы, делая их доступными науч­ному исследованию, открывала их совершенно уникальные возмож­ности. Мне не кажется преувеличением, если я сравню значимость психоделиков для психиатрии и психологии с ценностью микроско­па для медицины или телескопа для астрономии».

Гроф продолжал подводить итоги своего исследования. Под­черкнув грандиозность поставленной им задачи, он просто сказал: «Суть ее заключается ни более ни менее в том, чтобы создать пер­вые карты неизвестных территорий человеческой психики».

В результате появилась новая психологическая картография, которую Гроф опубликовал в своей первой книге: «Области чело­веческого бессознательного».

Выступление Грофа произвело на меня огромное впечатление, но главная неожиданность этого вечера еще ждала меня впереди. Когда кто-то из присутствовавших спросил Грофа о значении его работы для современной психологии и психотерапии, он стал гово­рить о том, что его наблюдения могут помочь внести некоторую ясность в «джунгли противостоящих друг другу психотерапевти­ческих школ».

«Даже самый беглый взгляд на западную психологию обнару­жит пеструю картину противоречащих друг другу точек зрения на динамику человеческой психики, природу эмоциональных расстройств и основные принципы психотерапии. Во многих случая разногласия принципиального характера можно увидеть у исследователей, кото­рые первоначально исходили из одних и тех же базисных посылок». В качестве иллюстрации к этому положению Гроф вкратце обрисо­вал различия в теориях Фрейда и его бывших учеников – Адлера, Ранка, Юнга и Райха.

«Обнаружение определенных закономерностей в изменении содержания психологического материала в ходе психоделических сеансов помогает снять некоторые из наиболее резких противоре­чий между этими школами, – продолжал Гроф. – При сравнении материалов последовательной серии ЛСД-сеансов, проведенных с одним и тем же человеком, становится очевидным наличие некой преемственности, последовательности в развертывании все более глубоких уровней бессознательного. В этом путешествии человек сначала проходит через фрейдовскую фазу, затем наступает фаза переживания смерти-возрождения, которую условно можно назвать ранкианской. В последующих сеансах переживания того же челове­ка могут приобрести мифологическое и религиозное качество, что описывается лучше всего в юнгианской терминологии. Соответст­венно, все эти психотерапевтические системы могут быть полезны­ми для определенных этапов ЛСД-процесса».

«В значительной мере путаница, царящая в современной пси­хотерапии, – заметил далее Гроф, – является следствием того, что различные исследователи фокусировали свое внимание на оп­ределенном уровне бессознательного, а затем придавали своим от­крытиям всеобщий характер и переносили их на всю тотальность психической жизни человека. Многие споры между различными шко­лами могут быть разрешены, если просто осознать это. Все эти системы более или менее представляют собой описание определен­ного аспекта или уровня бессознательного. Сегодня нам нужна «бутстрэпная» психология, которая интегрировала бы различные психологические системы в набор карт, охватывающих все многообразие человеческого сознания».

Я был просто поражен этим заявлением. Я пришел на прием, чтобы встретиться с известным психиатром и узнать нечто новое о человеческой психике. В то же время во мне подсознательно при­сутствовал вопрос, не может ли Гроф стать моим психологическим консультантом. На этом вечере рассказ Грофа о своем исследова­нии превзошел все мои ожидания. В заключение же он очень четко сформулировал важную часть той самой проблемы, которую я пы­тался решить, – возможность интеграции различных школ и под­ходов в новых концептуальных рамках. При этом он основывался на том же философском видении – «бутстрэпном» подходе Джеф­ри Чу, который стал важной составляющей моей собственной рабо­ты. Естественно, я подумал, что Гроф был бы для меня идеальным консультантом, и мне не терпелось познакомиться с ним поближе.

В конце этого вечера он сказал мне, что для него «Дао физики» было серьезным открытием и любезно пригласил меня встретиться у него дома в Биг-Суре, чтобы у нас было достаточно времени для разговора и обмена идеями. Я возвращался домой с этого вечера в самом лучшем настроении. Я чувствовал, что мне удалось сделать важный шаг в сторону более глубокого понимания психологии и осуществления моего проекта.

Картография сознания

Через несколько недель после моей первой встречи с Грофом и прежде, чем я навестил его в Биг-Суре, мы увиделись с ним в Кана­де. Мы оба были докладчиками на конференции по новым моделям реальности и их значению для медицины, организованной Универ­ситетом Торонто. Незадолго до конференции я с восторгом прочи­тал «Области человеческого бессознательного», и лекция, кото­рую здесь читал Гроф, помогла мне глубже понять его работу.

Открытие Грофа, что психоделики действуют как мощные ката­лизаторы психических процессов, подтверждалось тем фактом, что феномены, которые он наблюдал во время ЛСД-сеансов, могут про­являться и в других условиях. Многие из них можно наблюдать в медитативной практике, состояниях транса, шаманских ритуалах, ситуациях близости смерти и во многих других неординарных со­стояниях сознания. Хотя Гроф и построил свою «картографию бес­сознательного» на основе клинического изучения ЛСД, со време­нем он подкрепил свою теорию тщательным и многолетним изуче­нием других необычных состояний сознания, которые могут возни­кать как спонтанно, так и при помощи специальных техник без использования каких-либо химических веществ.

Картография Грофа охватывает три основные области: область «психодинамических» переживаний, которая предполагает повторное переживание эмоционально значимых воспоминаний, относящихся к различным периодам жизни данного человека; область «перинаталь­ных» переживаний, связанных с биологическими феноменами, возни­кающими в процессе рождения ребенка; а также целый спектр пере­живаний, выходящих за пределы личностных границ и трансцендирующих ограничения времени и пространства, которые Гроф назвал «трансперсональными», введя этот термин в употребление.

Психодинамический уровень чисто автобиографичен по своему происхождению и может быть понят в значительной степени в рамках базисных психоаналитических принципов. «Если сеансы психо­динамического характера были бы единственным типом ЛСД-пере­живаний, – пишет Гроф, – то наблюдения, сделанные во время ЛСД-психотерапии, можно было бы рассматривать в качестве экс­периментального подтверждения основных фрейдовских положений. Психосексуальная динамика и фундаментальные конфликты чело­веческой психики, как они описаны Фрейдом, проявляются в ЛСД-сеансах с необычайной яркостью и отчетливостью».

Область перинатальных переживаний, как мне кажется, явля­ется самой интригующей и наиболее оригинальной частью грофов-ской картографии. Она охватывает богатое многообразие различ­ных типов переживаний, связанных с процессом биологического рождения. Перинатальные переживания – это крайне реалистич­ное и подлинное воспроизведение в опыте различных стадий дейст­вительного процесса рождения того или иного человека. Они вклю­чают в себя блаженный покой пребывания в материнской утробе и полном первичном симбиозе с ней; ситуацию «тупика», «безвыход­ности» первой стадии родов, когда «выход» еще закрыт и, вследст­вие внутриутробных сокращений, плод оказывается плотно сжатым со всех сторон, что создает клаустрофобическую ситуацию, сопро­вождающуюся ощущением сильного физического дискомфорта; про­ход по родовому каналу, связанный с отчаянной борьбой за выжи­вание во враждебной агрессивной среде, и наконец неожиданное освобождение, облегчение, первый вдох, разрыв пуповины, завер­шающий акт физического отделения от матери.

Перинатальные переживания могут непосредственно и реалис­тично воспроизводить ощущения и чувства, связанные с процессом рождения, но могут и проявляться в форме неких символических «картин», видений. Например, ощущение чрезвычайного напряже­ния, характерное для фазы «борьбы» в родовом канале, часто со­провождается видением образов борьбы титанов, стихийных бедст­вий и другими картинами разрушения и саморазрушения. Для того чтобы облегчить понимание этого сложного комплекса физических симптомов, психических образов и закономерно сменяющихся форм переживаний, Гроф выделил в нем четыре основные структуры, которые он назвал перинатальными матрицами. Каждой матрице соответствует определенная стадия процесса рождения. Углублен­ное изучение взаимосвязей между различными элементами перина­тальных матриц дало Грофу ключ к пониманию многих тайн челове­ческого опыта. Я помню, как однажды спросил Грегори Бэйтсона после окончания одного из грофовских семинаров, на котором мы оба присутствовали, что он думает о работе Грофа, и в частности о его исследовании влияния перинатального опыта на психическую жизнь человека. Бэйтсон ответил в свойственной ему манере пре­дельно краткой фразой: «Нобелевский масштаб».

Завершает грофовскую картографию область трансперсональ­ных переживаний. Проникновение в нее дает возможность понять роль духовного измерения человеческого опыта и его природу. Транс­персональные переживания включают в себя широкий круг фено­менов. Например, такое расширение человеческого сознания, когда оно выходит за пределы того, что принято считать границами орга­низма. В соответствии с этим происходит и изменение масштаба самосознания человека, его образа самого себя. Кроме того, челове­ческое восприятие мира может выходить за рамки возможности обычного чувственного восприятия. Нередко оно становится близ­ким к непосредственному мистическому восприятию реальности. Поскольку трансперсональный модус сознания в целом выходит за рамки логического мышления и интеллектуального анализа, его чрезвычайно трудно, если вообще возможно, описать при помощи научного языка. Гроф обнаружил, что для описания трансперсо­нального опыта значительно лучше подходит язык мифологии, ко­торый гораздо в меньшей степени связан ограничениями формаль­ной логики и логики «здравого смысла».

Углубленное изучение областей перинатального и трансперсо­нального опыта убедило Грофа в том, что фрейдовская теория нуж­дается в серьезном расширении концептуальных рамок для осмыс­ления его наблюдений. Переехав в 1967 году в США, Гроф нашел немало единомышленников в новом мощном движении в американ­ской психологии, получившем название «гуманистическая психоло­гия». Представители этого направления далеко вышли за рамки фрейдовских положений. Возглавляемые своим лидером Абрахамом Мэслоу, они переместили акцент на изучение здоровых личностей как целостных организмов, сосредоточив внимание на их личностном росте и «самоактуализации», поскольку считали, что стремление к реализации всех своих возможностей присуще любому человеку. Кроме того, центральную ролью своей работе они стали отводить не столько интеллектуальному анализу, сколько личностному опыту. В итоге это привело к появлению множества психотерапевтических подходов и методов «работы с телом», которые в своей совокупности стали назы­вать движением за развитие человеческих возможностей.

Несмотря на то что работа Грофа была воспринята этим дви­жением с большим энтузиазмом, он вскоре обнаружил, что даже рамки гуманистической психологии оказались для него слишком узкими. В 1968 году вместе с Абрахамом Мэслоу и рядом других единомышленников он стал основателем нового направления – трансперсональной психологии, имеющей дело с распознаванием, пониманием и реализацией трансперсональных состояний сознания.

Посещение Грофа в Биг-Суре

В один из прекрасных теплых дней марта 1977 года я отправил­ся в путь вдоль живописного побережья Тихого океана, чтобы на­вестить Грофа в его доме, расположенном в Биг-Суре. В шестидеся­тые годы я часто бывал там, нередко добираясь до места автосто­пом. И пока моя машина двигалась по извилистой горной дороге – справа темно-синий океан, слева плавные и величественные линии холмов, покрытых густым бархатом травы, который вскоре превра­тился в золотое полотно, – я вновь погружался в магию того вре­мени. Вместе с «детьми цветов» контркультуры 60-х я «голосовал» машинам на дороге вдоль выжженных солнцем биг-суровских холмов, взбирался вверх вдоль тенистых ущелий и прохладных горных ручьев, купался голым в горных водопадах. Сколько ночей провел я в спальном мешке у берега океана, сколько дней провел я в уедине­нии и медитации высоко в горах, где моими единственными спутни­ками были «Учение Дона Хуана» Карлоса Кастанеды или «Степ­ной волк» Германа Гессе!

С тех пор я не могу без ностальгии вспоминать о том времени, проведенном в Биг-Суре. Но вот я опять созерцаю величественные пространства горной дороги. Мое тело расслабляется, а сознание становится как бы шире. Я чувствую себя вдохновленным и воз­бужденным от моих воспоминаний. Но в еще большей степени мое сердце волнуется от предвкушения тех новых открытий, которые, как я знаю, ждут меня в конце пути.

Когда я прибыл к Грофу, он, тепло поздоровавшись со мной, представил меня своей жене Кристине и показал дом. Это оказа­лось одним из самых красивых и романтических мест, какие я толь­ко видел в жизни. Простой деревянный дом, сделанный из красного дерева, был расположен у самого края скалы, открывая захваты­вающий дыхание вид на Тихий океан. Кстати, дом Грофов находил­ся в двух милях на север от Эсалена. Внешние стены гостиной были почти сплошь из стекла. Ее двери вели на открытую веранду, которая как бы висела над бьющимися волнами океана. Одну из стен комнаты занимал огромный красочный ковер, изображавший людей и животных – сакральные образы одного из индейских пле­мен. В одном углу комнаты находился большой камин, сложенный из грубых неотесанных камней, в другом – располагался удобный диван в окружении стеллажей с книгами по искусству и энциклопе­диями. В любой части комнаты можно было найти самые различные предметы религиозного искусства, индейские трубки, шаманские барабаны и бубны – предметы, которые Гроф собрал во время многочисленных поездок по всему миру. Весь этот дом точно отра­жал личность самого Грофа – артистичный, спокойный и умиротворяющий и в то же время волнующий и вдохновенный. Потом в этом доме мне довелось провести немало времени и вместе с Грофом, и наедине с собой. Я всегда буду вспоминать о тех днях как об одном из самых счастливых моментов моей жизни.

Проведя меня по дому и рассказав мне несколько историй, свя­занных с его коллекцией предметов религиозного искусства, Стэн предложил мне выпить по бокалу вина на веранде. Наконец мы расположились на залитом солнце месте, откуда открывалась ве­личественная картина океана, для нашей первой обстоятельной бе­седы. Наш разговор начался с того, что Гроф еще раз сообщил мне, что «Дао физики» была для него чрезвычайно важной книгой. Он рассказал мне, как он всегда наталкивался на мощное сопротивле­ние своих коллег, когда он заговаривал с ними о психоделической терапии. Причиной тому было нечто большее, чем их насторожен­ность, связанная со случаями злоупотребления ЛСД и последовав­шими юридическими санкциями. Вся система теоретических постро­ений Грофа настолько выходила за рамки традиционной психиатри­ческой мысли, что его взгляды расценивали как несоответствую­щие научному пониманию действительности и, соответственно, не­научными. В «Дао физики» Гроф впервые нашел подробное описа­ние концептуальной системы, в которой оказалось немало сходства с его собственной и которая, более того, основывалась на открыти­ях в области физики, дисциплины с самым высоким научным стату­сом. Гроф признался, что он твердо верит, что «в будущем исследо­вание сознания получит мощную поддержку, если мы сумеем на­вести прочные мосты между наблюдениями в области изучения из­мененных состояний сознания и теоретическими построениями со­временных физиков».

Затем Гроф обрисовал обнаруженные им параллели между вос­приятием действительности во время психоделических состояний сознания и картиной мира в современной физике. Объясняя это, он рассказал о специфике трех основных областей его картографии бессознательного. По ходу его описания первой из этих областей – психодинамической сферы – он сделал для меня краткий и чет­кий обзор психоаналитической теории Фрейда.

Я воспользовался возможностью, чтобы расспросить Грофа о «ньютоно-картезианских» аспектах психоаналитической теории, о которых недавно узнал. Я имел в виду такие психоаналитические понятия, как внутренние объекты, локализуемые в психологичес­ком пространстве, или психологические силы, обладающие опреде­ленной направленностью и запускающие «психическую механику». На такого рода аспекты психоанализа мне указал Стивен Сэлинд­жер, психоаналитик из Лос-Анджелеса, с которым я провел не­сколько интересных и продуктивных разговоров.