Разговоры с замечательными людьми 5 страница

В комнате постепенно темнело, и наша беседа все чаще преры­валась периодами длительного молчания, что углубляло мое виде­ние, но я также стремился и к интеллектуальному пониманию и словесному выражению. Помню, как однажды я говорил: «Посмот­ри на эту чашку чая, Фирос. В каком смысле она становится еди­ной со мной в мистическом опыте?» – «Подумай о своем собствен­ном теле, – отвечал он. – Когда ты здоров, те не сознаешь множе­ства частей, из которых оно состоит. Ты сознаешь себя как единый организм. Только когда что-то нарушается, ты начинаешь замечать свои глазные яблоки или гланды. Подобным образом, состояние переживания всей реальности как единого целого – это здоровое состояние для мистиков. Разделение на отдельные объекты для мистика вызвано непорядком в уме».

Второй визит к Гейзенбергу

В декабре 1974 года я закончил рукопись своей книги и уехал из Лондона в Калифорнию. Это также было рискованно, потому что я опять был без денег, книга должна была выйти из печати только через девять месяцев, у меня не было других контрактов с издате­лями и никакой другой работы. Я одолжил две тысячи долларов у близкой приятельницы (это были почти все ее сбережения), собрал вещи, положил рукопись в рюкзак и полетел в Сан-Франциско. Однако перед отъездом из Европы я заехал к родителям попрощать­ся и вновь использовал это путешествие, чтобы навестить Вернера Гейзенберга.

Гейзенберг принял меня в этот раз, как будто мы были знако­мы много лет, и мы вновь оживленно проговорили больше двух часов. Наш разговор о современных направлениях в физике по боль­шей части касался «бутстрэпного» подхода в физике элементарных частиц, которым я заинтересовался в то время и о котором хотел услышать мнение Гейзенберга. Я вернусь к этой теме в следующей главе.

Другой целью моего визита, разумеется, было узнать мнение Гейзенберга о моей книге «Дао физики». Я показывал ему руко­пись главу за главой, кратко суммируя содержание каждой главы, и особенно выделяя темы, имевшие отношение к его работам. Руко­пись заинтересовала Гейзенберга, и он был открыт к моим идеям Я сказал, что, как мне кажется, через все теории современной физи­ки проходят две основные темы, которые являются также двумя основными темами всех мистических традиций: фундаментальная взаимосвязанность и взаимозависимость всех явлений и подлинно динамическая природа реальности. Гейзенберг согласился, что, во всяком случае, по отношению к физике это так, заметив, что он также отмечал подчеркивание взаимосвязанности в восточной фи­лософии. Однако он не был знаком с динамическим аспектом вос­точных мировоззрений и был заинтересован, когда я показал ему на многочисленных примерах из моей рукописи, что основные сан­скритские термины, используемые в индуистской и буддийской философии – брахман, puma, лила, карма, сансара и др., – име­ют динамические коннотации. По окончании моего довольно длин­ного представления рукописи Гейзенберг просто сказал: «В основ­ном я с вами полностью согласен».

После нашей первой встречи я вышел из кабинета Гейзенберга в чрезвычайно приподнятом настроении. Теперь, когда этот великий мудрец современной науки проявил столь большой интерес к моей работе и вполне согласился с моими результатами, я был готов померяться силами со всем миром. Когда «Дао физики» в ноябре 1975 года вышла из печати, я сразу же послал ему экзем­пляр и он тут же мне ответил, что читает ее и напишет, как только прочтет. Это письмо было последним в нашем общении. Нескольки­ми неделями спустя Гейзенберг умер, в день моего рождения, когда я сидел за столом в Беркли и раскидывал палочки «Ицзина». Я всегда буду благодарен ему за эту книгу, которая была исходной точкой моего поиска новой парадигмы и определила мое непрекра­щающееся увлечение этой темой, и за личную поддержку и вдохно­вение.

2. БЕЗ ОСНОВ

Джефри Чу

Знаменитые слова Исаака Ньютона «Я стою на плечах гиган­тов» могут относиться к каждому ученому. Все мы обязаны нашими знаниями и вдохновением «родословной» творческих гениев. Сам я в своей работе в области науки и за ее пределами опирался на многих великих ученых; некоторые из них играют значительную роль в этом повествовании. Что касается физиков, то главными источниками вдохновения были для меня два выдающихся челове­ка: Вернер Гейзенберг и Джефри Чу. Чу, которому сейчас за шесть­десят, принадлежит к иному поколению физиков, нежели Гейзен­берг, и, хотя он хорошо известен среди физиков-профессионалов, он, конечно, далеко не так знаменит. Однако я не сомневаюсь, что будущие историки науки сочтут его вклад столь же значимым. Если Эйнштейн произвел революцию своей теорией относительности; если Бор и Гейзенберг своей интерпретацией квантовой механики произ­вели столь радикальные перемены, что даже Эйнштейн отказывал­ся принимать их, то Чу совершил третий революционный шаг в физике XX века. Его «бутстрэпная» теория частиц объединяет кван­товую механику и теорию относительности таким образом, что создаваемая им теория со всей полнотой проявляет квантовый и ре­лятивистский аспекты субатомной материи и в то же время являет­ся радикальным прорывом в западном подходе к фундаментальной науке.

В соответствии с «бутстрэпной» гипотезой[2] природа не может быть сведена к фундаментальным сущностям вроде фундаменталь­ных «кирпичиков» материи, но должна пониматься исключительно на основе внутренней связности. Вещи существуют благодаря их взаимным отношениям и связям, и вся физика должна вытекать из единого требования, что ее компоненты должны быть взаимосвязаны друг с другом и логически связанными в самих себе. Математи­ческая основа «бутстрэпной» физики – теория S-матриц, матриц рассеяния, созданная Гейзенбергом в 40-е годы и развитая в тече­ние последних двух десятилетий в сложный математический аппа­рат, прекрасно приспособленный для объединения принципов кван­товой механики и теории относительности. Многие физики внесли в это свой вклад, но Джефри Чу был объединяющей силой и фило­софским лидером, во многом подобно тому, как Нильс Бор был объединяющей силой и философским лидером квантовой физики полувеком ранее.

В течение последних 20 лет Чу с сотрудниками использовали «бутстрэпный» подход для создания единой теории субатомных час­тиц, а также и более общей философии природы. Эта «бутстрэпная» философия не только отказывается от идеи фундаментальных «кирпичиков» материи, но вообще не принимает фундаментальных сущностей – констант, законов или уравнений. Материальная Все­ленная рассматривается как динамическая сеть взаимосвязанных событий. Ни одно из свойств какой-либо части этой сети не являет­ся фундаментальным: все свойства одной части вытекают из свойств других частей и общая связанность взаимоотношений определяет структуру всей сети.

Отказ «бутстрэпной» философии от фундаментальных сущнос­тей делает ее, с моей точки зрения, наиболее глубокой системой западного мышления. В то же время она настолько чужда традици­онному научному мышлению, что принимается лишь незначитель­ным меньшинством физиков. Большинство физиков предпочитают следовать традиционному подходу, всегда искавшему фундаменталь­ные составляющие материи. В соответствии с этим фундаменталь­ные исследования физики характеризовались все большим проник­новением в мир субмикроскопических измерений, вниз, в мир ато­мов, ядер, субатомных частиц. При этом атомы, затем ядра и адроны (то есть протоны, нейтроны и другие сильновзаимодействующие частицы) рассматривались поочередно как «элементарные частицы», однако не смогли удовлетворить этим ожиданиям. Каждый раз эти частицы сами оказывались составными структурами и каждый раз физики надеялись, что следующее поколение составляющих ока­жется наконец предельными составляющими материи. Последние кандидаты на роль основных материальных строительных блоков материи – так называемые кварки, гипотетические составляющие адронов, которые до сих пор не наблюдались и существование которых вызывает крайне серьезные теоретические сомнения. Несмот­ря на эти трудности, большинство физиков по-прежнему придер­живаются идеи основных строительных блоков материи, которая глубоко укоренена в нашей научной традиции.

Бутстрэп и буддизм

Свойственное Чу понимание природы не как совокупности фун­даментальных сущностей с определенными фундаментальными свой­ствами, а как динамической сети взаимосвязанных событий сразу привлекло меня. Я как раз интенсивно занимался изучением вос­точных философий, когда впервые познакомился с этим подходом и тотчас понял, что основные предпосылки научной философии Чу радикально противостоят западной научной традиции, но полнос­тью согласуются с восточным, в особенности буддийским, мышле­нием. Я немедленно занялся исследованием параллелей между фи­лософией Чу и буддизмом и изложил результаты в статье «Бут­стрэп и буддизм».

Я утверждал в этой статье, что противопоставление «фунда­менталистов» и «бутстрэпщиков» в физике частиц отражает проти­вопоставление преобладающих направлений мысли Востока и Запа­да. Я указывал, что сведение природы к основаниям – это, по существу, древнегреческая установка, возникшая в греческой фи­лософии наряду с дуализмом духа и материи, в то время как пони­мание Вселенной как сети отношений характерно для восточной мысли. Я напоминал, что единство и взаимосвязь всех вещей и собы­тий наиболее ясно выражены и разработаны в буддизме Махаяны, и показывал, что мышление буддизма полностью соответствует «бутстрэпной» физике как в отношении общефилософского подхода, так и в отношении специфических представлений о материи.

До написания этой статьи я слышал Чу на нескольких физичес­ких конференциях и встречался с ним, когда он приезжал руково­дить семинаром в университете Санта Круз, но не был с ним по-настоящему знаком. Его высоко философичная и глубокая лекция в Санта Круз произвела на меня большое впечатление, но так же и повергла в смущение. Мне бы хотелось вступить с ним в серьезную дискуссию, но я чувствовал, что недостаточно подготовлен для это­го, так что ограничился тем, что задал ему после семинара какой-то тривиальный вопрос. Однако двумя годами позже, написав упомя­нутую статью, я уже полагал, что мое мышление достаточно развито, чтобы я мог действительно обмениваться мыслями с Чу, так что я послал ему экземпляр статьи и попросил высказать свои замеча­ния. Ответ Чу был любезен и вдохновляющ: «Ваш способ описания «бутстрэпной» идеи, – писал он, – делает ее более ощутимой для многих, а кое для кого, может быть, эстетически неотразимой».

Это письмо было началом отношений, которые стали для меня источником постоянного вдохновения и оказали решающее влияние на мои представления о науке. Позже Чу рассказал мне, к моему большому удивлению, что параллели между его философией и буд­дизмом Махаяны не были для него новыми, когда он получил мою статью. В 1969 году, рассказывал он, его семья собиралась провес­ти месяц в Индии, и, готовясь к этому, его сын полушутливо указал ему на параллель между его «бутстрэпным» подходом и буддийским мышлением. «Я был ошеломлен, – рассказывал Чу, – я не мог этому поверить, но сын продолжал объяснять мне это, и я увидел в этом большой смысл». Я поинтересовался, почувствовал ли Чу, как и многие физики, угрозу, когда его идеи сравнивались с мистичес­кой традицией. «Нет, – ответил он, – потому что меня уже обви­няли в мистицизме. Мне часто говорили, что мой подход по своим основаниям отличается от того, как физики обычно смотрят на вещи. Так что это не было для меня большой неожиданностью. То есть неожиданностью это было, но я быстро понял уместность сравне­ния».

Несколькими годами позже Чу описал свое знакомство с буд­дийской философией на публичной лекции в Бостоне, которая была, с моей точки зрения, прекрасным образцом глубины и зрелости его мышления:

Я ясно помню мое изумление и досаду, когда мой сын – это было в 1969 году, он был в старшем классе средней школы и изучал восточную философию – рассказал мне о буддизме Махаяны. Я испытал замешательство, обнаружив, что мое исследование ка­ким-то образом основывалось на идеях, которые выглядели ужас­но ненаучно, поскольку ассоциировались с буддийским учением. Но, разумеется, другие исследователи частиц, поскольку они имеют дело с квантовой теорией и теорией относительности, находятся в таком же положении. Однако большинство из них отказывается признаться даже самим себе в том, что происходит в их науке, столь любимой за приверженность объективности. Для меня же замешательство, которое я испытал в 1969 году, сменилось благоговением, сочетающимся с чувством благодарности, что я живу во времена таких событий.

Во время моего приезда в Калифорнию в 1973 году Чу пригла­сил меня прочесть лекцию о параллелях между современной физи­кой и восточным мистицизмом в университете Беркли. Он был очень гостеприимен и провел со мной почти весь день. Поскольку я не сделал ничего существенного в теоретической физике частиц за последние два года и мне хорошо были известны порядки в акаде­мической системе, я знал, что никак не могу рассчитывать на исследовательскую работу в Лоуренсовской лаборатории в Беркли, одном из самых престижных физических институтов мира, где Чу возглавлял группу теоретиков. Тем не менее я спросил Чу в конце дня, не видит ли он возможность для меня переехать сюда и рабо­тать с ним. Он сказал, как я и ожидал, что ему не удастся получить для меня исследовательский грант, но тут же добавил, что был бы рад, если бы я переехал сюда и он мог бы оказать мне гостеприим­ство и обеспечить доступ ко всему оборудованию Лаборатории, когда бы я ни приехал. Я был обрадован и вдохновлен этим предложени­ем, которое с радостью принял спустя два года.

В «Дао физики» я использовал параллель между «бутстрэпным» подходом и буддийской философией в качестве кульминации и концовки. Так что когда я показывал рукопись Гейзенбергу, мне, конечно, было очень интересно услышать его мнение о подходе Чу. Я полагал, что Гейзенберг симпатизирует Чу, поскольку он сам часто писал, что природа – это сеть взаимосвязанных событий, что является исходной точкой для теории Чу. Более того, именно Гейзенберг создал понятие S-матрицы, которое Чу и другие разви­ли до мощного математического аппарата двадцатью годами позже.

Действительно, Гейзенберг сказал, что он совершенно согла­сен с «бутстрэпной» картиной частиц как динамических паттернов во взаимосвязанной сети событий; он не верил в модель кварков до такой степени, что называл их чепухой. Тем не менее Гейзенберг, как и большинство современных физиков, не мог принять точку зрения Чу, что в теории не должно быть ничего фундаментального, в том числе и фундаментальных уравнений. В 1958 году Гейзенберг предложил такое уравнение, скоро ставшее известным как «миро­вая формула Гейзенберга», и оставшуюся часть жизни он провел, стараясь вывести свойства всех субатомных частиц из этого урав­нения. Так что он, естественно, был привязан к идее фундаменталь­ного уравнения и не хотел принимать «бутстрэпную» философию во всей ее радикальности. «Существует фундаментальное уравне­ние, – говорил он мне, – и какова бы ни была его конкретная формулировка, из него может быть выведен весь спектр элементар­ных частиц. Не следует прятаться за туманом, здесь я не согласен с Чу».

Гейзенбергу не удалось вывести набор элементарных частиц из своего уравнения. Зато Чу недавно осуществил это выведение в своей «бутстрэпной» теории. В частности, ему с сотрудниками уда­лось вывести и результирующие характеристики кварковых моде­лей без всякой необходимости постулировать существование физи­ческих кварков – получить, так сказать, физику кварков без квар­ков.

До осуществления этого прорыва «бутстрэпная» программа начинала запутываться в математических сложностях теории S-матриц. В рамках этого подхода каждая частица соотнесена с каждой другой частицей, включая саму себя, что делает математические формулы в высшей степени нелинейными, и эта нелинейность до недавнего времени оставалась непроницаемой. Так что в середине 60-х годов «бутстрэпный» подход переживал кризис доверия, в то время как кварковый подход набирал силу, бросая «бутстрэпщикам» вызов: необходимость объяснить результаты, достигаемые с помощью кварковых моделей.

Прорыв в «бутстрэпной» физике был начат в 1974 году моло­дым итальянским физиком Габриелем Венециано. Но когда я встре­чался с Гейзенбергом в январе 1975 года, я еще не знал об откры­тии Венециано. Иначе я мог бы показать Гейзенбергу, как первые очертания строгой «бутстрэпной» теории вырисовываются из «ту­мана».

Сущность открытия Венециано состояла в возможности исполь­зовать топологию (аппарат, хорошо известный математикам, но не применявшийся до этого в физике частиц) для определения катего­рий порядка во взаимосвязи субатомных процессов. С помощью топологии можно установить, какие взаимосвязи наиболее важны, и сформулировать первое приближение, в котором только эти свя­зи будут приниматься во внимание, а затем можно добавлять дру­гие в последовательных шагах аппроксимации. Иными словами, математическая сложность «бутстрэпной» теории может быть рас­путана благодаря введению в аппарат S-матриц топологии. После того как это сделано, лишь немногие специальные категории упоря­доченных отношений оказываются сопоставимыми с хорошо извест­ными свойствами S-матриц. Эти категории порядка оказываются как раз кварковыми паттернами, наблюдаемыми в природе. Таким образом, кварковые структуры оказываются проявлением порядка и необходимой последовательности во внутренней связанности, без всякой необходимости постулировать кварки как физические со­ставляющие адронов.

Когда я появился в Беркли в апреле 1975 года, Венециано как раз был гостем Лоуреновской лаборатории в Беркли (ЛБЛ), и Чу с сотрудниками были увлечены новым топологическим подходом. Для меня это стечение событий также было удачным, поскольку давало мне возможность сравнительно легко вернуться к активной иссле­довательской деятельности в физике после трехлетнего перерыва. Никто из исследовательской группы Чу ничего не знал о топологии. Я же, присоединившись к группе, не имел еще собственной исследовательской программы. И я целиком посвятил себя изучению то­пологии и вскоре довольно хорошо овладел ею, что сделало меня ценным участником группы. К тому времени, когда все овладели топологией, я восстановил навыки в других областях, так что смог полноправно участвовать в топологической «бутстрэпной» программе.

Беседы с Чу

С 1975 года я (с разной степенью вовлеченности) продолжал быть участником исследовательской группы в ЛБЛ. Это сотрудни­чество приносило мне большое удовлетворение и обогащало меня. Я был счастлив вернуться к исследовательской работе в физике, а кроме того, я получил уникальную возможность сотрудничества и постоянного обмена мыслями с одним из действительно великих ученых нашего времени. Многочисленные интересы за пределами физики не давали мне возможности полностью посвятить себя учас­тию в исследовательской работе, а Калифорнийский университет никогда не считал уместным оплачивать мое частичное участие или признавать мои книги и другие публикации достойным вкладом в развитие научных идей. Но я и не возражал. Вскоре после моего возвращения в Калифорнию «Дао физики» была опубликована в Соединенных Штатах, сначала издательством «Шамбала», а затем «Бентам Букс», и стала международным бестселлером. Гонорар от этих изданий, а также плата за лекции и семинары, которые я на­чал проводить все чаще, положили конец моим денежным затруднениям, преследовавшим меня в 70-е годы.

В течение последних десяти лет я регулярно встречался с Джефри Чу и провел сотни часов в разговорах с ним. Обычно мы говорили о физике частиц, точнее, о «бутстрэпной» теории, но ни­коим образом не ограничивались этим и часто естественно перехо­дили к обсуждению природы сознания, происхождения пространст­ва-времени, природы Жизни. Когда я активно участвовал в исследо­ваниях, я принимал участие во всех семинарах и встречах исследовательской группы, а когда был занят лекциями и письмом, то встре­чался с Чу по крайней мере раз в две-три недели, проводя по не­скольку часов в интенсивной дискуссии.

Эти встречи были полезны для нас обоих. Мне они помогали быть в курсе исследований Чу и вообще важных событий в разви­тии физики частиц. Чу они заставляли подытоживать продвижение его работы через регулярные промежутки времени, имея возмож­ность целиком использовать необходимый технический язык, но концентрируясь при этом на основных линиях развития и опуская менее важные детали и частные затруднения. Он часто говорил мне, что эти дискуссии существенно помогали ему сохранять в па­мяти общие контуры исследовательской программы. Поскольку я был полностью в курсе основных достижений и существенных проблем, но свободен от ежедневной рутины исследования, я часто имел возможность выявить рассогласование или просить поясне­ний таким образом, что это помогало Чу найти новую точку зрения. С течением времени я настолько хорошо узнал Джефа (так называ­ют Чу друзья и коллеги), что наши разговоры всегда вызывали состояние умственного резонанса, столь необходимого для творчес­кой работы. Для меня эти разговоры – лучшие моменты моей научной жизни.

Каждый, кто сталкивается с Джефом Чу, находит в нем мяг­кого и доброго человека, а вступая с ним в серьезный разговор, поражается глубине его мышления. У него есть привычка рассмат­ривать каждый вопрос и каждую проблему на глубочайшем воз­можном уровне. Вновь и вновь я сталкивался с тем, что он обсуж­дает вопросы, на которые у меня был бы заранее готовый ответ, медленно произнося после небольшой паузы: «Вы задаете очень важный вопрос», – и затем раскрывает широкий контекст вопроса, давая гипотетический ответ на глубочайшем и наиболее значитель­ном уровне.

Мышление Чу – медленное, осторожное и очень интуитив­ное, и наблюдать, как он размышляет над проблемами, было для меня очень увлекательно. Я часто видел, как мысль из глубин его ума поднимается до сознательного уровня, и наблюдал, как он очерчивает ее побуждающими жестами своих больших выразительных рук, прежде чем медленно и осторожно сформулировать словами. Я всегда чувствовал, что S-матрица у Чу в костях и он использует язык тела, чтобы придать этим крайне абстрактным идеям ощути­мое очертание.

С самого начала нашего знакомства меня интересовало, ка­кой философской подготовкой обладает Чу. Я знал, что мышление Бора подвергалось влиянию Кьеркегора и Уильяма Джеймса, что Гейзенберг изучал Платона, Шредингер читал Упанишады. В Чу я видел склонность к глубокому философствованию; природа его «бутстрэпной» методологии казалась весьма радикальной, поэтому мне было очень интересно, какие влияния испытывало его мышление со стороны философии, искусства и религии. Но, разговаривая с Чу, я каждый раз настолько погружался прежде всего в физические про­блемы, что казалось неуместным терять время, прерывая ход дис­куссии постановкой этих вопросов; когда же я наконец их задал, ответ поразил меня.

Он рассказал, что в юности старался подражать своему учи­телю Энрико Ферми, известному своим прагматическим подходом к физике. «Ферми был крайним прагматиком, его философия вообще не интересовала, – объяснял Чу. – Он просто хотел знать прави­ла, которое позволили бы ему предсказывать результаты экспери­мента. Я помню, как, говоря о квантовой механике, он презритель­но смеялся над людьми, которые могли терять время на заботы об интерпретации теории; ему было достаточно того, что он знал, как пользоваться уравнениями и делать предсказания. И долгое время я старался думать, что собираюсь вести себя в духе Ферми, на­сколько это возможно».

Лишь много позже, как рассказывал Чу, когда он начал пи­сать и читать лекции, он начал думать о философских вопросах. Когда я спросил его, кто оказал влияние на его мышление, он мог назвать лишь имена физиков когда же я в удивлении спросил, вли­яли ли на него какие-нибудь философские школы или что-либо еще за пределами физики, он ответил лишь: «Ну, во всяком случае, я не могу ничего такого вспомнить».

По-видимому, Чу действительно оригинальный мыслитель, извлекший свой революционный подход к физике и свою глубокую философию природы из собственного опыта в мире субатомных явлений – опыта, который, разумеется, может быть лишь косвен­ным, связанным со сложными и тонкими инструментами наблюдения и измерения, но для Чу, тем не менее, весьма реального и значимого. Один из секретов Чу состоял в том, что он был целиком погружен в свою работу и способен на глубочайшую концентрацию в течение длительного времени. Он говорил мне, что его концентра­ция была почти непрерывной. «Одна из особенностей моей работы состоит в том, что я почти не перестаю думать о текущей проблеме. Я редко отрываюсь, если только не происходит чего-то действитель­но требующего моего внимания, вроде ведения машины в опасном месте. Тогда приходится прерываться, но непрерывность для меня кажется очень важной: мне нужно продолжать работу мысли».

Чу так же сказал, что он редко читает что-либо выходящее за пределы области его исследования, и припомнил по этому поводу анекдот о Поле Дираке, знаменитом физике, который однажды на вопрос, читал ли он такую-то книгу, ответил с совершенной прямо­той и серьезностью: «Я никогда не читаю. Это мешает мне думать». «Что касается меня, – продолжал Чу, смеясь, – я могу прочесть кое-что, но мне для этого нужна особая мотивация».

Кто-нибудь может подумать, что это постоянная и интенсив­ная сосредоточенность на мире своих понятий делает его холодным и несколько одержимым человеком, но на самом деле это совсем не так. Чу – теплый и открытый человек. Он редко бывает напряжен­ным или недовольным и часто разражается во время разговора счас­тливым смехом. Сколько я его знаю, я вижу его в мире с самим собой и с миром. Он очень добр и тактичен и в повседневной жизни проявляет ту терпимость, которая характерна и для его «бутстрэпной» философии. «Физик, который способен рассматривать любое количество различных частично удовлетворительных моделей без каких-либо предпочтений, — писал он в одной из статей, — уже именно поэтому «бутстрэпщик». Меня всегда поражала гармония между научным подходом Чу, его философией и его личностью, и хотя он считает себя христианином, близким к католической тради­ции, я не могу удержаться от мысли, что его подход к жизни явля­ется по существу буддийским.

«Бутстрэпирующее» пространство-время

Поскольку «бутстрэпная» физика не основывается ни на каких фундаментальных единицах, процесс теоретического исследования здесь во многих отношениях отличается от того, что происходит в ортодоксальной физике. В противоположность большинству физиков, Чу не мечтает о единственном решающем открытии, которое раз и навсегда дало бы обоснование его теории; он видит свою задачу в медленном и постепенном создании сети взаимосвязанных понятий, ни одно из которых не является более фундаментальным, чем другие. По мере развития теории, взаимосвязи в этой сети становятся все более и более определенными; вся сеть становится, так сказать, все более и более фокусированной.

Этот процесс становится все более захватывающим по ходу того, как все большее и большее число понятий оказывается вовле­ченным в процесс бутстрэпа, то есть объясняется через всю само­согласованную концептуальную сеть. Чу полагает, что это «пришнуровывание» должно охватить основные принципы квантовой теории, наши понятия о микрокосмическом пространстве-времени и, по-видимому, даже наше понятие о человеческом сознании. «Бутстрэпная» идея, – пишет Чу, – доведенная до своего логического конца, предполагает, что существование сознания, наряду с други­ми аспектами природы, необходимо в общей связи целого».

В настоящее время наиболее интересная часть теории Чу – это перспектива вовлечения в бутстрэп пространства-времени, ко­торое кажется осуществимым в ближайшее время. В «бутстрэпной» теории частиц нет непрерывного пространства-времени. Фи­зическая реальность описывается в терминах изолированных собы­тий, причинно связанных, но не вписанных в непрерывное про­странство-время. Пространство-время вводится макроскопически, в связи с экспериментальным аппаратом, но это не подразумевает микроскопической пространственно-временной непрерывности.

Отсутствие непрерывного пространства и времени — может быть, наиболее радикальный и наиболее трудный аспект теории Чу как для физиков, так и для непосвященных. Мы с Чу недавно бесе­довали о том, как наш повседневный опыт отдельных объектов, дви­жущихся в непрерывном пространстве и времени, может быть объ­яснен такой теорией. Наш разговор был вызван обсуждением хоро­шо известных парадоксов квантовой теории.

– Я полагаю, что это один из наиболее интригующих аспектов физики, – начал Чу, – и я могу лишь высказать свою точку зре­ния, не предполагая, что ее кто-либо разделяет. Я полагаю, что принципы квантовой механики, как они сформулированы, неудовле­творительны и что развитие «бутстрэпной» теории должно привес­ти к другим формулировкам. Я думаю, что они должны, в частнос­ти, включать утверждение, что не следует выражать принципы квантовой механики в априори принимаемом пространстве-времени. Это недостаток современного положения дел. Квантовая механика со­держит в своем существе дискретные представления, в то время как идея пространства-времени континуальна. Я полагал, что, если вы попытаетесь утверждать принципы квантовой механики, приняв пространство-время как абсолютную истину, вы столкнетесь с труд­ностями. Я полагаю, что «бутстрэпный» подход в конце концов даст нам одновременное объяснение пространства-времени, квантовой механики и значения картезианской реальности. Все это опреде­ленным образом будет объединено, но невозможно будет начинать с пространства-времени как ясного, недвусмысленного основания, на котором покоились бы остальные идеи.

– Тем не менее, – возразил я, – кажется очевидным, что атомные явления принадлежат пространству-времени. Мы с вами принадлежим пространству-времени, следовательно, так же и ато­мы, из которых мы состоим. Пространство-время – чрезвычайно полезное представление; что вы имеете в виду, утверждая, что не следует предполагать атомные явления принадлежащими простран­ству-времени.