Студопедия — Издание подготовлено при содействии Института Философии РАН 3 страница
Студопедия Главная Случайная страница Обратная связь

Разделы: Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

Издание подготовлено при содействии Института Философии РАН 3 страница






Танец Шивы

В конце весны 1971 года я почувствовал себя готовым к напи­санию первой статьи относительно параллелей между современной физикой и восточным мистицизмом. Она основывалась на моем переживании космического танца и фотомонтаже, иллюстрирующем это переживание, и я назвал ее «Танец Шивы: индуистские представле­ния о материи в свете современной физики». Статья была опубли­кована в журнале «Течения современной мысли», который зани­мался популяризацией трансдисциплинарных и интегративных ис­следований.

Отдавая статью в журнал, я также послал копии ведущим физи­кам-теоретикам, от которых мог ожидать открытости к философ­ским проблемам. Я получил разнообразные реакции, иногда осторожные, иногда одобрительные. Сэр Бернард Ловелл, знаменитый астроном, писал: «Я целиком симпатизирую вашему подходу и вы­водам... Тема кажется мне фундаментально важной». Физик Джон Уиллер комментировал: «Возникает такое чувство, что мыслители Востока все это знали и, если бы только мы могли перевести их ответы на наш язык, мы имели бы ответы на все наши вопросы».

Ответ, который более всего меня обрадовал, пришел от Вернера Гейзенберга, писавшего: «Меня всегда восхищала близость древ­них учений Востока и философских следствий современной кванто­вой теории».

Разговоры с Гейзенбергом

Несколькими месяцами позже я навестил родителей в Инсбру­ке, и поскольку я знал, что Гейзенберг жил в Мюнхене, всего в часе езды, я написал ему с просьбой принять меня. Затем я позво­нил ему из Инсбрука, и он сказал, что будет рад меня видеть.

Одиннадцатого апреля 1972 года я приехал в Мюнхен, чтобы встретиться с человеком, который оказал решающее влияние на мою научную деятельность и философские занятия, с человеком, который считался одним из интеллектуальных гениев нашего века. Гейзенберг принял меня в своем кабинете в Институте Макса Планка. На нем был безупречный костюм; галстук был приколот булавкой в форме буквы h, символа постоянной Планка – фундаментальной константы квантовой физики. Я отмечал эти детали постепенно, сидя напротив него за столом во время нашей беседы. Наибольшее впечатление произвели на меня его ясные серо-голубые глаза, взгляд которых указывал на глубину ума, сосредоточенность, сочувствие и спокойную непредубежденность. В первый раз я почувствовал, что передо мной один из великих мудрецов нашей культуры.

Я начал разговор, спросив, в какой степени он продолжает за­ниматься физикой. Он ответил, что осуществляет исследователь­скую программу с группой коллег, что приходит в институт каждый день и с большим интересом следит за исследованиями в области фундаментальной физики во всем мире. Когда я спросил, какие ре­зультаты он надеется получить, он вкратце описал цели своей исследовательской программы, но сказал также, что ему доставля­ет удовольствие не только достижение целей, но и сам процесс исследования. Я проникся ощущением того, что этот человек следу­ет своей дисциплине до полной самореализации.

Больше всего меня удивило, что с первых минут нашей беседы я чувствовал себя совершенно легко. Гейзенберг ни на мгновение не дал мне почувствовать разницу нашего статуса; в нем не было ни следа позирования и самомнения. Мы заговорили о последних исследованиях в физике элементарных частиц, и, к своему удивле­нию я обнаружил, что возражаю Гейзенбергу уже через несколько минут после начала разговора. Первоначальные чувства благогове­ния и почтения быстро уступили место интеллектуальному возбуж­дению хорошей дискуссии. Чувствовалось полное равенство – два физика обсуждают идеи, которые наиболее интересуют их в люби­мой науке.

Естественно, наша беседа вскоре коснулась 20-х годов, и Гей­зенберг рассказал мне много занимательных историй о том време­ни. Я понял, что он любит говорить о физике и вспоминать эти волнующие годы. Например, он живо описал дискуссию между Эрвином Шредингером и Нильсом Бором, которая произошла, когда Шредингер приехал в 1926 году в Копенгаген, чтобы рассказать о волновой механике, в том числе о знаменитом уравнении его име­ни, в институте Бора. Шредингеровская волновая механика предпо­лагала непрерывность и основывалась на известном математичес­ком аппарате, в то время как принадлежащая Бору интерпретация квантовой теории основывалась на гейзенберговской дискретной и весьма неортодоксальной матричной механике, включающей так называемые квантовые скачки.

Гейзенберг рассказывал, что Бор пытался убедить Шредингера в достоинствах дискретной интерпретации в долгих спорах, часто продолжавшихся целыми днями. В одном из этих споров Шредин­гер воскликнул с отчаянием: «Если действительно необходимо при­нимать во внимание эти проклятые квантовые скачки, то я сожа­лею, что вообще имел дело со всем этим!» Но Бор настаивал и спорил со Шредингером столь интенсивно, что тот в конце концов заболел. «Хорошо помню, – продолжал Гейзенберг с улыбкой, – как бедный Шредингер лежал в постели в доме Бора, миссис Бор подавала ему тарелку супа, в то время как Нильс Бор сидел около его постели и говорил: «Но, Шредингер, вы должны признать...»

Рассказывая о событиях, приведших к формулированию принци­па неопределенности, Гейзенберг упомянул интересную деталь, кото­рую я не встречал в опубликованных воспоминаниях о том времени. Он сказал, что во время длительных философских бесед в начале 20-х годов, Нильс Бор высказал предположение, что они достигли преде­ла человеческого понимания в мире малых величин. Может быть, предположил Бор, физики никогда не смогут найти точные формулы для описания атомных явлений. Гейзенберг добавил с мимолетной улыбкой и ускользающим взглядом, что для него было большим лич­ным триумфом опровергнуть Бора в этом отношении.

Пока Гейзенберг рассказывал мне эти истории, я заметил, что у него на столе лежит «Случайность и необходимость» Жака Моно, и поскольку я сам только что с большим интересом прочел эту книгу, мне было любопытно узнать мнение Гейзенберга. Я сказал ему, что, по моему мнению, попытка Моно свести жизнь к игре в рулетку, управляемой квантово-механической вероятностью, пока­зывает, что он в действительности не понял квантовую механику. Гейзенберг согласился с этим и добавил, что ему жаль, что пре­красная популяризация молекулярной биологии сопровождается у Моно такой плохой философией.

Это позволило мне затронуть более широкие философские ас­пекты квантовой физики, в частности ее отношение к философии восточных мистических традиций. Гейзенберг сказал, что он часто думал, что значительный вклад в науку японских физиков в тече­ние последних десятилетий может быть объяснен существенным сходством между философскими традициями Востока и философией квантовой физики. Я заметил, что японские коллеги не проявляли осознания такой связи, с чем Гейзенберг согласился: «Японские физики чувствуют прямо-таки табу по поводу разговоров об их соб­ственной культуре, настолько на них влияют американцы». Гейзен­берг полагал, что индийские физики более открыты в этом отноше­нии, что соответствует и моим наблюдениям.

Когда я спросил, что сам Гейзенберг думает по поводу восточ­ной философии, он сказал, к моему большому удивлению, что не только вполне сознает параллели между квантовой физикой и вос­точной мыслью, но что в своей собственной научной работе он испытал – по крайней мере подсознательно – большое влияние индийской философии.

В 1929 году Гейзенберг провел некоторое время в Индии в качестве гостя знаменитого индийского поэта Рабиндраната Таго­ра, с которым он много говорил о науке и индийской философии. Это знакомство с индийской мыслью стало для него большой под­держкой, как он мне сказал. Он стал понимать, что приятие того, что относительность, взаимосвязанность и неопределенность явля­ются фундаментальными аспектами физической реальности, столь трудно давшееся ему и его коллегам-физикам, лежало в самой осно­ве духовных традиций Индии. «После этих разговоров с Тагором, – сказал Гейзенберг, – некоторые идеи, которые казались совер­шенно сумасшедшими, внезапно наполнились большим смыслом. Это было для меня большой помощью».

Здесь я не мог удержаться, чтобы не излить Гейзенбергу свое сердце. Я сказал ему, что пришел к мысли о параллелях между физикой и мистицизмом несколько лет назад, начал систематически изучать эти параллели и был убежден, что это важное направление исследований. Тем не менее я не мог получить никакой финансовой поддержки от научных обществ, а работать без этого было трудно и опустошительно. Гейзенберг улыбнулся: «Меня тоже часто обвиня­ют в том, что я слишком углубляюсь в философию». Когда я заме­тил, что наши ситуации все же очень различны, он продолжал с той же теплой улыбкой: «Знаете ли, мы с вами, физики иного рода. Но так или иначе, нам приходится выть по-волчьи»[1]. Эти чрезвычайно добрые слова Вернера Гейзенберга – «мы с вами физики иного рода» – помогли мне, может быть, больше, чем что-либо иное, сохранять веру в трудные времена.

Написание «Дао физики»

Вернувшись в Лондон, я продолжал изучение восточных фило­софских учений и их отношения к современной физике с новыми силами. В то же время я учился популяризировать понятия современной физики для непрофессиональной аудитории. Эти два на­правления были для меня отдельными, поскольку я собирался сна­чала опубликовать книгу о современной физике, а потом писать книгу о параллелях с восточным мистицизмом. Я послал первые несколько глав Виктору Вайскопфу – не только знаменитому фи­зику, но также выдающемуся популяризатору и интерпретатору современной физики. Ответ был одобрительным. Вайскопф сказал, что ему нравится моя способность излагать понятия современной физики нетехническим языком, и посоветовал мне продолжать эту работу, которую он счел очень важной.

В 1975 году я также имел возможность представить свои идеи о параллелях между современной физикой и восточным мистициз­мом различным группам физиков, в частности на международном физическом семинаре в Австрии и на специальной лекции в Евро­пейском исследовательском институте по физике элементарных час­тиц в Женеве. То, что меня пригласили прочесть лекцию о моих философских идеях в столь престижном месте, означало, что моя работа получает некоторое признание, хотя реакция моих коллег-физиков едва ли выходила за пределы вежливого любопытства.

В апреле 1973 года, через год после встречи с Гейзенбергом, я на несколько недель вернулся в Калифорнию; я читал лекции в университетах Санта Круз и Беркли, возобновил контакты со многими друзьями и коллегами. Одним из них был Майкл Наунберг, физик из университета Санта Круз, которого я встретил в Париже и который пригласил меня на факультет университета Санта Круз в 1968 году. В Париже и во время первого года моего пребывания в университете Санта Круз мы были довольно близки, вместе работа­ли в различных исследовательских проектах и поддерживали близ­кие личные отношения. По мере того как я все более вовлекался в контркультурное движение, мы виделись все реже, а когда я пере­ехал в Лондон, то почти потеряли друг друга из виду. Теперь мы были рады снова увидеться, и отправились на длительную прогулку по паркам и лесам вокруг университета Санта Круз.

Во время этой прогулки я рассказал Наунбергу о моей встрече с Гейзенбергом и был удивлен, насколько его взволновало упомина­ние о беседах Гейзенберга с Тагором и его мыслях о восточной философии. «Если Гейзенберг это говорит, – взволнованно вос­кликнул Наунберг, – значит что-то в этом есть, и, конечно, тебе следует написать об этом книгу!» Явный интерес, проявленный моим коллегой, которого я считал твердоголовым и прагматичным физи­ком, заставил меня изменить намеченный порядок написания книг. Вернувшись в Лондон, я отложил популярный учебник физики и решил включить материал, который уже был написан, в текст «Дао физики».

Сейчас «Дао физики» – международный бестселлер эту книгу часто называют классической, оказавшей влияние на многих дру­гих авторов. Но когда я собирался написать ее, было очень трудно найти издателя. Друзья-писатели в Лондоне посоветовали мне об­ратиться к литературному агенту, но понадобилось много времени, даже чтобы найти агента. Когда один из них наконец согласился участвовать в этом необычном проекте, он сказал, что ему понадо­бится общий план книги и три отдельные главы, чтобы показать их возможным издателям. Это поставило меня перед большой дилем­мой. Я знал, что детальное планирование книги, очерк ее содержа­ния и написания трех глав потребуют много времени и усилий. Следует ли мне посвятить этому полгода или больше, подрабатывая днем и начиная действительную работу вечером, когда я уже ус­тал? Или мне нужно бросить все и сконцентрироваться на книге? И s как в этом случае зарабатывать деньги на жилье и еду?

Я помню, как вышел от агента и сел на скамейку на Лейчестер-сквер в центре Лондона, взвешивая возможности и пытаясь найти решение. Однако я чувствовал, что мне следует сделать скачок и целиком отдаться моему проекту, невзирая на возможный риск. Так я и поступил. Я решил на время уехать из Лондона в дом моих родителей в Инсбруке, чтобы написать эти три главы и вернуться в Лондон, когда задача будет выполнена.

Мои родители были рады принять меня в своем доме во время моей работы, хотя и беспокоились о перспективах моей карьеры, и после двух месяцев сосредоточенной работы я мог вернуться в Лон­дон и предложить рукопись возможным издателям. Я знал, что это не решит сразу моих финансовых проблем, поскольку не ожидал, что тотчас получу аванс от издателя. Но старый друг нашей семьи, довольно богатая венская леди, пришла мне на помощь, предложив сумму, с которой я мог перебиться несколько месяцев. Тем време­нем мой агент предлагал рукопись в известнейшие издательства Лондона и Нью-Йорка, которые от нее отказались. После десятка отказов нашлась небольшая, но предприимчивая лондонская фирма «Уайлвуд Хаус», которая приняла предложение и заплатила мне аванс, достаточный, чтобы написать всю книгу. Оливер Кодекот, основатель «Уайлвуд Хаус» (сейчас он работает в Хатчинсоне), не только стал английским издателем этой и последующих моих книг, но с тех пор остается моим хорошим другом. На протяжении всей своей длительной издательской деятельности Кодекот проявлял замечательное чутье к радикально новым идеям, позже составившими ключевые аспекты «новой парадигмы». Он издал не только «Дао физики» – лучшее из его озарений, как он часто говорил мне с гордостью, – но явился также британским издателем некоторых наиболее значительных работ, упоминаемых в этой книге.

Со дня, когда я подписал контракт с «Уайлвуд Хаус», в моей профессиональной жизни произошел поворот, и с тех пор ей сопут­ствовал успех. Я навсегда запомню последующие пятнадцать меся­цев, в течение которых я писал «Дао физики», как счастливейшие в моей жизни. У меня было достаточно денег, чтобы продолжать жить как я привык: скромно в материальном отношении, но богато в отношении внутреннего опыта. У меня была очень интересная работа и сложился широкий круг друзей – писателей, музыкантов, художников, философов, антропологов и других ученых. Жизнь и работа гармонически сочетались с воодушевлявшим интеллектуальным и художественным окружением.

Разговоры с Фиросом Мета

Когда я впервые обнаружил параллели между современной физикой и восточным мистицизмом, сходство между утверждения­ми физиков и мистиков казались поразительными, но я сохранял известную долю скептицизма. В конце концов, думал я, это могут быть лишь словесные подобия, с которыми часто можно столкнуть­ся, сравнивая различные школы мысли, просто потому, что мы рас­полагаем ограниченным количеством слов. Свою статью «Танец Шивы» я прямо и начал с этого предостережения. Однако, по мере того как я продолжал систематическое изучение отношений между физикой и мистицизмом и пока я писал «Дао физики», параллели становились все более глубокими и значимыми. Я ясно видел, что имею дело не с поверхностным словесным сходством, а с тем, что эти два мировоззрения, обретенные весьма разными путями, глубо­ко созвучны друг другу. «Мистики и физики, – писал я, – прихо­дят к одним и тем же выводам; причем одни начинают с внутренне­го пространства, другие – с внешнего мира. Созвучность этих ми­ровоззрений подтверждают утверждение древних индийцев, что Брахман, предельная внешняя реальность, тождественна Атману, внутренней реальности».

Я пришел к пониманию этого с двух сторон. С одной стороны, мировоззрения, которые я рассматривал, обладали поразительной внутренней связанностью. Чем больше областей я привлекал к рас­смотрению, тем более проявлялась эта связанность. Например, тес­но связаны между собой объединение пространства и времени в теории относительности и динамический аспект субатомных явле­ний. Эйнштейн считал пространство и время неразделимыми, ин­тимно связанными в форме четырехмерного пространственно-вре­менного континуума. Прямым следствием этого объединения про­странства и времени оказывается эквивалентность массы и энергии и далее то, что элементарные частицы следует понимать как дина­мические паттерны, события, а не как объекты. Нечто похожее имело начало в буддизме. Буддизм Махаяны говорит о взаимопроникнове­нии пространства и времени – прекрасное выражение для описа­ния релятивистского пространственно-временного континуума; го­ворится также, что когда взаимопроникновение пространства и вре­мени будет понято, то объекты предстанут скорее как события, нежели как вещи или субстанции. Эта параллель поразила меня, и подобные сходства возникали вновь и вновь во время моих исследо­ваний.

Другая линия моих исследований была связана с тем, что не­возможно понять мистицизм, только читая книги о нем; необходима практика, опыт, нужно хотя бы до некоторой степени почувство­вать все это «на вкус», чтобы получить представление, о чем гово­рят мистики. Это требует следования определенной дисциплине и практики какой-либо формы медитации, которая ведет к пережива­нию измененного состояния сознания. Хотя я и не пошел далеко в духовной практике такого рода, мой опыт дал мне возможность по­нимать параллели, которые я исследовал не только интеллектуаль­но, но и на более глубоком уровне интуитивного прозрения. Эти две линии шли рядом друг с другом. Чем яснее я видел внутреннюю связь рассматриваемых параллелей, тем чаще появлялись моменты прямого интуитивного переживания, и я научился использовать и гармонизировать эти два взаимодополняющих рода познания.

Во всем этом я получил большую помощь от старого индийско­го исследователя и мудреца, Фироса Меты, живущего в Южном Лондоне, пишущего книги по философии религий и ведущего клас­сы медитации. Фирос Мета помог мне справиться с большим коли­чеством литературы по индийской философии и религии, любезно разрешил мне наводить справки в своей прекрасной личной библи­отеке, и мы провели с ним многие часы в разговорах о науке и мысли Востока. У меня остались живые и прекрасные воспомина­ния об этих регулярных визитах, когда мы сидели в его библиотеке до позднего вечера за чаем, разговаривая об Упанишадах, книгах Шри Ауробиндо или индийских классиков.

В комнате постепенно темнело, и наша беседа все чаще преры­валась периодами длительного молчания, что углубляло мое виде­ние, но я также стремился и к интеллектуальному пониманию и словесному выражению. Помню, как однажды я говорил: «Посмот­ри на эту чашку чая, Фирос. В каком смысле она становится еди­ной со мной в мистическом опыте?» – «Подумай о своем собствен­ном теле, – отвечал он. – Когда ты здоров, те не сознаешь множе­ства частей, из которых оно состоит. Ты сознаешь себя как единый организм. Только когда что-то нарушается, ты начинаешь замечать свои глазные яблоки или гланды. Подобным образом, состояние переживания всей реальности как единого целого – это здоровое состояние для мистиков. Разделение на отдельные объекты для мистика вызвано непорядком в уме».

Второй визит к Гейзенбергу

В декабре 1974 года я закончил рукопись своей книги и уехал из Лондона в Калифорнию. Это также было рискованно, потому что я опять был без денег, книга должна была выйти из печати только через девять месяцев, у меня не было других контрактов с издате­лями и никакой другой работы. Я одолжил две тысячи долларов у близкой приятельницы (это были почти все ее сбережения), собрал вещи, положил рукопись в рюкзак и полетел в Сан-Франциско. Однако перед отъездом из Европы я заехал к родителям попрощать­ся и вновь использовал это путешествие, чтобы навестить Вернера Гейзенберга.

Гейзенберг принял меня в этот раз, как будто мы были знако­мы много лет, и мы вновь оживленно проговорили больше двух часов. Наш разговор о современных направлениях в физике по боль­шей части касался «бутстрэпного» подхода в физике элементарных частиц, которым я заинтересовался в то время и о котором хотел услышать мнение Гейзенберга. Я вернусь к этой теме в следующей главе.

Другой целью моего визита, разумеется, было узнать мнение Гейзенберга о моей книге «Дао физики». Я показывал ему руко­пись главу за главой, кратко суммируя содержание каждой главы, и особенно выделяя темы, имевшие отношение к его работам. Руко­пись заинтересовала Гейзенберга, и он был открыт к моим идеям Я сказал, что, как мне кажется, через все теории современной физи­ки проходят две основные темы, которые являются также двумя основными темами всех мистических традиций: фундаментальная взаимосвязанность и взаимозависимость всех явлений и подлинно динамическая природа реальности. Гейзенберг согласился, что, во всяком случае, по отношению к физике это так, заметив, что он также отмечал подчеркивание взаимосвязанности в восточной фи­лософии. Однако он не был знаком с динамическим аспектом вос­точных мировоззрений и был заинтересован, когда я показал ему на многочисленных примерах из моей рукописи, что основные сан­скритские термины, используемые в индуистской и буддийской философии – брахман, puma, лила, карма, сансара и др., – име­ют динамические коннотации. По окончании моего довольно длин­ного представления рукописи Гейзенберг просто сказал: «В основ­ном я с вами полностью согласен».

После нашей первой встречи я вышел из кабинета Гейзенберга в чрезвычайно приподнятом настроении. Теперь, когда этот великий мудрец современной науки проявил столь большой интерес к моей работе и вполне согласился с моими результатами, я был готов померяться силами со всем миром. Когда «Дао физики» в ноябре 1975 года вышла из печати, я сразу же послал ему экзем­пляр и он тут же мне ответил, что читает ее и напишет, как только прочтет. Это письмо было последним в нашем общении. Нескольки­ми неделями спустя Гейзенберг умер, в день моего рождения, когда я сидел за столом в Беркли и раскидывал палочки «Ицзина». Я всегда буду благодарен ему за эту книгу, которая была исходной точкой моего поиска новой парадигмы и определила мое непрекра­щающееся увлечение этой темой, и за личную поддержку и вдохно­вение.

2. БЕЗ ОСНОВ

Джефри Чу

Знаменитые слова Исаака Ньютона «Я стою на плечах гиган­тов» могут относиться к каждому ученому. Все мы обязаны нашими знаниями и вдохновением «родословной» творческих гениев. Сам я в своей работе в области науки и за ее пределами опирался на многих великих ученых; некоторые из них играют значительную роль в этом повествовании. Что касается физиков, то главными источниками вдохновения были для меня два выдающихся челове­ка: Вернер Гейзенберг и Джефри Чу. Чу, которому сейчас за шесть­десят, принадлежит к иному поколению физиков, нежели Гейзен­берг, и, хотя он хорошо известен среди физиков-профессионалов, он, конечно, далеко не так знаменит. Однако я не сомневаюсь, что будущие историки науки сочтут его вклад столь же значимым. Если Эйнштейн произвел революцию своей теорией относительности; если Бор и Гейзенберг своей интерпретацией квантовой механики произ­вели столь радикальные перемены, что даже Эйнштейн отказывал­ся принимать их, то Чу совершил третий революционный шаг в физике XX века. Его «бутстрэпная» теория частиц объединяет кван­товую механику и теорию относительности таким образом, что создаваемая им теория со всей полнотой проявляет квантовый и ре­лятивистский аспекты субатомной материи и в то же время являет­ся радикальным прорывом в западном подходе к фундаментальной науке.

В соответствии с «бутстрэпной» гипотезой[2] природа не может быть сведена к фундаментальным сущностям вроде фундаменталь­ных «кирпичиков» материи, но должна пониматься исключительно на основе внутренней связности. Вещи существуют благодаря их взаимным отношениям и связям, и вся физика должна вытекать из единого требования, что ее компоненты должны быть взаимосвязаны друг с другом и логически связанными в самих себе. Математи­ческая основа «бутстрэпной» физики – теория S-матриц, матриц рассеяния, созданная Гейзенбергом в 40-е годы и развитая в тече­ние последних двух десятилетий в сложный математический аппа­рат, прекрасно приспособленный для объединения принципов кван­товой механики и теории относительности. Многие физики внесли в это свой вклад, но Джефри Чу был объединяющей силой и фило­софским лидером, во многом подобно тому, как Нильс Бор был объединяющей силой и философским лидером квантовой физики полувеком ранее.

В течение последних 20 лет Чу с сотрудниками использовали «бутстрэпный» подход для создания единой теории субатомных час­тиц, а также и более общей философии природы. Эта «бутстрэпная» философия не только отказывается от идеи фундаментальных «кирпичиков» материи, но вообще не принимает фундаментальных сущностей – констант, законов или уравнений. Материальная Все­ленная рассматривается как динамическая сеть взаимосвязанных событий. Ни одно из свойств какой-либо части этой сети не являет­ся фундаментальным: все свойства одной части вытекают из свойств других частей и общая связанность взаимоотношений определяет структуру всей сети.

Отказ «бутстрэпной» философии от фундаментальных сущнос­тей делает ее, с моей точки зрения, наиболее глубокой системой западного мышления. В то же время она настолько чужда традици­онному научному мышлению, что принимается лишь незначитель­ным меньшинством физиков. Большинство физиков предпочитают следовать традиционному подходу, всегда искавшему фундаменталь­ные составляющие материи. В соответствии с этим фундаменталь­ные исследования физики характеризовались все большим проник­новением в мир субмикроскопических измерений, вниз, в мир ато­мов, ядер, субатомных частиц. При этом атомы, затем ядра и адроны (то есть протоны, нейтроны и другие сильновзаимодействующие частицы) рассматривались поочередно как «элементарные частицы», однако не смогли удовлетворить этим ожиданиям. Каждый раз эти частицы сами оказывались составными структурами и каждый раз физики надеялись, что следующее поколение составляющих ока­жется наконец предельными составляющими материи. Последние кандидаты на роль основных материальных строительных блоков материи – так называемые кварки, гипотетические составляющие адронов, которые до сих пор не наблюдались и существование которых вызывает крайне серьезные теоретические сомнения. Несмот­ря на эти трудности, большинство физиков по-прежнему придер­живаются идеи основных строительных блоков материи, которая глубоко укоренена в нашей научной традиции.

Бутстрэп и буддизм

Свойственное Чу понимание природы не как совокупности фун­даментальных сущностей с определенными фундаментальными свой­ствами, а как динамической сети взаимосвязанных событий сразу привлекло меня. Я как раз интенсивно занимался изучением вос­точных философий, когда впервые познакомился с этим подходом и тотчас понял, что основные предпосылки научной философии Чу радикально противостоят западной научной традиции, но полнос­тью согласуются с восточным, в особенности буддийским, мышле­нием. Я немедленно занялся исследованием параллелей между фи­лософией Чу и буддизмом и изложил результаты в статье «Бут­стрэп и буддизм».

Я утверждал в этой статье, что противопоставление «фунда­менталистов» и «бутстрэпщиков» в физике частиц отражает проти­вопоставление преобладающих направлений мысли Востока и Запа­да. Я указывал, что сведение природы к основаниям – это, по существу, древнегреческая установка, возникшая в греческой фи­лософии наряду с дуализмом духа и материи, в то время как пони­мание Вселенной как сети отношений характерно для восточной мысли. Я напоминал, что единство и взаимосвязь всех вещей и собы­тий наиболее ясно выражены и разработаны в буддизме Махаяны, и показывал, что мышление буддизма полностью соответствует «бутстрэпной» физике как в отношении общефилософского подхода, так и в отношении специфических представлений о материи.

До написания этой статьи я слышал Чу на нескольких физичес­ких конференциях и встречался с ним, когда он приезжал руково­дить семинаром в университете Санта Круз, но не был с ним по-настоящему знаком. Его высоко философичная и глубокая лекция в Санта Круз произвела на меня большое впечатление, но так же и повергла в смущение. Мне бы хотелось вступить с ним в серьезную дискуссию, но я чувствовал, что недостаточно подготовлен для это­го, так что ограничился тем, что задал ему после семинара какой-то тривиальный вопрос. Однако двумя годами позже, написав упомя­нутую статью, я уже полагал, что мое мышление достаточно развито, чтобы я мог действительно обмениваться мыслями с Чу, так что я послал ему экземпляр статьи и попросил высказать свои замеча­ния. Ответ Чу был любезен и вдохновляющ: «Ваш способ описания «бутстрэпной» идеи, – писал он, – делает ее более ощутимой для многих, а кое для кого, может быть, эстетически неотразимой».

Это письмо было началом отношений, которые стали для меня источником постоянного вдохновения и оказали решающее влияние на мои представления о науке. Позже Чу рассказал мне, к моему большому удивлению, что параллели между его философией и буд­дизмом Махаяны не были для него новыми, когда он получил мою статью. В 1969 году, рассказывал он, его семья собиралась провес­ти месяц в Индии, и, готовясь к этому, его сын полушутливо указал ему на параллель между его «бутстрэпным» подходом и буддийским мышлением. «Я был ошеломлен, – рассказывал Чу, – я не мог этому поверить, но сын продолжал объяснять мне это, и я увидел в этом большой смысл». Я поинтересовался, почувствовал ли Чу, как и многие физики, угрозу, когда его идеи сравнивались с мистичес­кой традицией. «Нет, – ответил он, – потому что меня уже обви­няли в мистицизме. Мне часто говорили, что мой подход по своим основаниям отличается от того, как физики обычно смотрят на вещи. Так что это не было для меня большой неожиданностью. То есть неожиданностью это было, но я быстро понял уместность сравне­ния».







Дата добавления: 2015-10-19; просмотров: 348. Нарушение авторских прав; Мы поможем в написании вашей работы!



Обзор компонентов Multisim Компоненты – это основа любой схемы, это все элементы, из которых она состоит. Multisim оперирует с двумя категориями...

Композиция из абстрактных геометрических фигур Данная композиция состоит из линий, штриховки, абстрактных геометрических форм...

Важнейшие способы обработки и анализа рядов динамики Не во всех случаях эмпирические данные рядов динамики позволяют определить тенденцию изменения явления во времени...

ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ МЕХАНИКА Статика является частью теоретической механики, изучающей условия, при ко­торых тело находится под действием заданной системы сил...

Кран машиниста усл. № 394 – назначение и устройство Кран машиниста условный номер 394 предназначен для управления тормозами поезда...

Приложение Г: Особенности заполнение справки формы ву-45   После выполнения полного опробования тормозов, а так же после сокращенного, если предварительно на станции было произведено полное опробование тормозов состава от стационарной установки с автоматической регистрацией параметров или без...

Измерение следующих дефектов: ползун, выщербина, неравномерный прокат, равномерный прокат, кольцевая выработка, откол обода колеса, тонкий гребень, протёртость средней части оси Величину проката определяют с помощью вертикального движка 2 сухаря 3 шаблона 1 по кругу катания...

Этапы и алгоритм решения педагогической задачи Технология решения педагогической задачи, так же как и любая другая педагогическая технология должна соответствовать критериям концептуальности, системности, эффективности и воспроизводимости...

Понятие и структура педагогической техники Педагогическая техника представляет собой важнейший инструмент педагогической технологии, поскольку обеспечивает учителю и воспитателю возможность добиться гармонии между содержанием профессиональной деятельности и ее внешним проявлением...

Репродуктивное здоровье, как составляющая часть здоровья человека и общества   Репродуктивное здоровье – это состояние полного физического, умственного и социального благополучия при отсутствии заболеваний репродуктивной системы на всех этапах жизни человека...

Studopedia.info - Студопедия - 2014-2024 год . (0.016 сек.) русская версия | украинская версия