Издание подготовлено при содействии Института Философии РАН 8 страница

Мы опять замолчали, я задумался о том многообразии смы­слов, которое предлагает красивая метафора Грофа. Солнце уже спряталось. Облака на горизонте из золотистых превратились в пурпурные. Я смотрел на океан и размышлял о многообразии его проявлений в бесконечных циклах обращения воды. Неожиданно меня осенило. Я прервал молчание.

– Стен, я только что вдруг понял глубокую связь между эко­логией и духовностью. Экологическое понимание, на своем глубо­ком уровне, есть интуитивное осознание единства всей жизни, вза­имозависимости всех многочисленных ее проявлений, циклов ее из­менения и трансформации. Но после нашего разговора о транспер­сональном опыте, мне стало очевидным, что такое экологическое осознание можно также назвать и духовным осознанием.

– В самом деле, – продолжал я в большом возбуждении, – мы можем определить человеческую духовность как такой модус сознания, в котором мы чувствуем свою связь со всем космосом, Вселенной. Отсюда, очевидно, следует, что экологическое осозна­ние духовно в глубине своей сути. И теперь совсем не удивительно, что новое понимание реальности, вытекающее из современной фи­зики, являясь холистическим и экологическим видением, совпадает с пониманием реальности в духовных традициях.

Не говоря ни слова, Гроф медленно покачал головой в знак согласия. Мы не чувствовали потребности в продолжении нашего разговора и еще долго сидели молча, пока совсем не стемнело и холодный ветер не заставил нас вернуться внутрь дома.

Я остался ночевать у Грофов, и следующий день мы провели все вместе, рассказывая различные истории и ближе узнавая друг друга. Стэн сделал мне предложение выступить в Эсалене с нашим совместным семинаром. Прежде чем мы распрощались, Стэн отпра­вился в свою библиотеку и, к моему изумлению, принес оттуда роскошное иллюстрированное издание «Саги о Фритьофе», знаменитой шведской легенды, побудившей мою мать дать мне это имя. Гроф подарил мне принесенную книгу в знак начала нашей друж­бы.

Общение с Лэйнгом

Моя первая встреча с Лэйнгом состоялась в мае 1977 года. Это было мое первое посещение Лондона после того, как я переехал в Калифорнию. В декабре 1974-го с готовой рукописью «Дао физи­ки» в рюкзаке за спиной я попрощался с Лондоном и большим кругом друзей. Я был полон самых радужных надежд, уезжая в Калифорнию, чтобы основаться там в качестве физика и писателя. Теперь, два с половиной года спустя, мне удалось достичь почти всего, о чем я тогда мечтал. «Дао физики» была издана в Англии и в США. В обеих странах книга была воспринята с энтузиазмом. Ее перевели на несколько языков. Я стал сотрудником исследователь­ской группы Джефри Чу, работая вместе с одним из самых интерес­ных мыслителей нашего времени. Мои финансовые проблемы были наконец разрешены, и я приступил к новому увлекательному проекту – исследованию смены парадигм в науках и обществе, – рабо­та над которым свела меня со многими выдающимися людьми.

Неудивительно, что, вернувшись в Лондон, я был в самом луч­шем расположении духа. В течение трех недель я успел многое сделать. Я пообщался с моими старыми друзьями, которые приняли меня радостно и тепло. Я прочитал две лекции по «Дао физики» в Архитектурной ассоциации, служившей своего рода форумом для художественного и интеллектуального авангарда в шестидесятые и семидесятые годы. Я снял небольшой телевизионный фильм на Би-би-си по моей книге, в котором мой старый друг Фироз Мета читал индуистские тексты. Я посетил несколько выдающихся ученых, с которыми мне удалось обсудить идеи моего нового проекта. Так прошли три недели счастливого для меня времени в Лондоне.

Одним из ученых, которому я нанес визит, был физик Дэвид Бом. Мы говорили с ним о новом прорыве в «бутстрэпной» теории физики и видимых мною связях между теориями Джефри Чу и Дэ­вида Бома. Другая памятная для меня встреча была с Джозефом Нидхемом в Кембридже. Нидхем – биолог, который стал одним из ведущих специалистов по истории китайской науки и технологии. Его монументальный труд «Наука и цивилизация Китая» оказал огромное влияние на меня, когда я писал «Дао физики». Но тогда я не отважился встретиться с ним. Теперь я чувствовал себя доста­точно уверенно, чтобы выйти на контакт с Нидхемом. Он любезно пригласил меня на ужин в своем колледже, и мы провели с ним прекрасный вечер в плодотворных дискуссиях.

Оба эти визита были весьма продуктивными, но их значение для меня затмили две другие встречи, непосредственно связанные с моим новым проектом. Первая – это встреча с Э.-Ф. Шумахером (описанная в шестой главе), автором книги «Малое прекрасно», вторая – с Р.-Д. Лэйнгом. Собственно, встреча с Лэйнгом была одной из главных целей моего приезда в Лондон. Моя близкая при­ятельница Джилл Перс – писательница и литературный редактор с обширными связями в среде художников, литераторов и в духов­ных кругах – встречалась с Лэйнгом в доме антрополога Фрэнсиса Хаксли (тоже моего знакомого). Я послал Лэйнгу (через Джилл и Фрэнсиса) мою статью, резюмировавшую основные идеи «Дао фи­зики», и письмо, в котором я написал, что для меня было бы боль­шой радостью и честью встретиться с ним. Я сообщил ему также, что в связи с моим новым исследованием у меня есть к нему не­сколько вопросов относительно психологии и психотерапии. Не мог бы он уделить мне какое-то время, чтобы обсудить со мной эти вопросы? Я также очень хотел расспросить Лэйнга о том, что он думает о работе Грофа. Ну и, кроме того, у меня мелькала идея, не попросить ли Лэйнга стать моим консультантом.

Лэйнг ответил, что он готов встретиться со мной в такой-то день в 11.00 утра у него дома в Хэмпстеде. Итак, в один прекрас­ный теплый и солнечный день – чем Лондон не очень жалует – я звонил в дверь Р.-Д. Лэйнга. Я несколько нервничал по поводу пред­стоящей встречи. Я был наслышан о репутации Лэйнга как экс­центричного, трудно предсказуемого человека, с которым весьма непросто общаться. Но у меня уже был за плечами опыт в общении с самыми различными чудаками. К тому же я был крайне заинтере­сован услышать мнение Лэйнга по ряду вопросов. Я четко знал, о чем я хотел спросить его, и я доверял своей способности вовлекать людей в живую дискуссию. Так что, хотя я несколько нервничал, я был при этом достаточно уверен в себе.

Лэйнг открыл дверь и стал всматриваться в меня прищуренны­ми любопытными глазами. Голова его склонилась вперед и немного вбок, плечи сильно ссутулились. Вокруг шеи был обмотан шарф, и Лэйнг выглядел худым и хрупким. Узнав, кто я такой, он провел меня внутрь, лукаво улыбаясь, и несколько неестественно поклонился мне. При этом он казался каким-то робким и приветливым. Он обаял меня с самого первого момента нашей встречи. Он спра­вился у меня, завтракал ли я. Узнав, что я уже позавтракал, он спросил, не возражаю ли я против того, чтобы мы прошлись в рес­торан с удивительным садом, неподалеку от дома, где онпозавтракает, а я составлю ему компанию с чашкой кофе или бокалом вина.

Пока мы шли в ресторан, я выразил Лэйнгу свою благодар­ность за то, что он нашел возможность встретиться со мной, и я спросил его, не было ли у него времени ознакомиться с моей кни­гой или прочитать статью, которую я отправил ему. Он ответил, что он бегло просмотрел только статью. Я напомнил ему, что моя книга посвящена исследованию параллелей между концепциями современной физики и основными идеями восточных мистических учений, и спросил, не задумывался ли он сам о существовании такого рода параллелей. Мне было известно, что Лэйнг провел оп­ределенное время в Индии, но я ничего не знал об уровне его осведомленности в области квантовой физики.

«Меня эти параллели совсем не удивляют, – начал он с оттен­ками раздражения. – Если вдуматься в то, что Гейзенберг говорит о роли наблюдателя...» С этими словами он отправился в простран­ное рассуждение о новой физике, весьма точно резюмируя ее ос­новные идеи. Как я узнал позднее, это был один из самых характер­ных для него длинных монологов. Его оценка философии квантовой физики и теории относительности была очень близка моей интер­претации, изложенной в «Дао физики», из которой параллели с восточной мистикой вытекали очень естественно и почти очевидно. Лэйнг обладал уникальной способностью схватывать самое сущест­венное в области, в общем весьма далекой от него, виртуозно вла­дея умением четко формулировать проблемы.

Когда мы пришли в ресторан, Лэйнг заказал себе омлет и спро­сил, не откажусь ли я от бокала вина. Я кивнул в знак согласия, и он заказал бутылку красного вина, которое являлось достопримеча­тельностью этого ресторана. Сидя в красивом саду прекрасным со­лнечным утром, мы увлеклись нашим разговором и проговорили более двух часов на самые различные темы. Для меня этот диалог оказался чрезвычайно интересным не только на интеллектуальном уровне. Меня захватывал сам процесс общения с Лэйнгом, его уди­вительно выразительная манера говорить. Он всегда высказывает свои суждения со страстью. Когда он говорит, его лицо и все его тело выражают самый широкий диапазон эмоций: отвращение, презрение, насмешливый сарказм, нежность, серьезность, эстетичес­кое наслаждение и многое другое. Его речь, вероятно, лучше всего сравнить с музыкальным произведением. Мелодика его голоса не­редко просто завораживает слушателя. В ней всегда присутствует отчетливый ритм. Длинные предложения, которые он обычно вы­страивает, словно вариации на некую музыкальную тему с меняю­щимися оттенками и акцентами. Лэйнг любит использовать язык для того, чтобы скорее выражать вещи, чем описывать их, свобод­но смешивая в своей речи разговорный язык с изысканными цита­тами из художественной литературы, философских или религиоз­ных текстов. Его потрясающая эрудиция отражает глубину и широ­ту его образования. Он получил основательную подготовку в изуче­нии классических языков – древнегреческого и латинского. В до­полнение к многолетнему обучению в качестве психиатра и психо­терапевта он очень серьезно изучал философию и теологию. Он – виртуозный пианист, поэт. Длительное время он занимался изучением восточных и западных мистических учений. Его мировосприя­тие оттачивалось под влиянием опыта практики йоги и буддийской медитации. В нашей первой беседе передо мной постепенно стало раскрываться это удивительное интеллектуальное и эмоциональное богатство Лэйнга, который надолго стал совершенно магически при­влекать меня к себе. На протяжении всей нашей встречи Лэйнг был очень приветлив со мной. Несмотря на то что он часто говорил на высоком эмоциональном накале, его агрессивность и сарказм ни разу не оборачивались на меня. Ко мне он все время оставался мягким и дружелюбным.

В начале нашего разговора Лэйнг стал рассказывать об Индии, развивая некоторые из мыслей, которые он уже высказывал по до­роге в ресторан. К тому времени я еще ни разу не был в Индии. Лэйнг поделился, насколько отвратительно для него было видеть множество самозваных, фальшивых гуру, эксплуатировавших ро­мантические устремления наивных пилигримов с Запада. Говоря с нескрываемым презрением об этих псевдогуру, он ничего не сказал мне о том, что во время того же визита в Индию ему удалось встре­тить подлинных духовных учителей, которые оказали на него глубо­кое влияние. Только несколько лет спустя я узнал, насколько се­рьезную роль в его жизни сыграли духовные учения Индии, в осо­бенности буддизм. В связи с этой темой мы заговорили о Юнге. И здесь Лэйнг оказался весьма критически настроенным. Он сказал, что он чувствовал некий покровительственный тон в предисловиях, написанных Юнгом к ряду книг по восточной мистике Юнг, как ему казалось, слишком проецировал свое собственное мировоззре­ние психиатра – мировоззрение швейцарского психиатра – на духовные учения Востока. Хотя Лэйнг относился с величайшим уважением к Юнгу как к психотерапевту, такой подход он считал абсолютно некорректным.

Я рассказал Лэйнгу о замысле своей новой книги. Излагая ее главную тему, я начал с того, что выразил следующее мнение. Пред­ставления о научности как в естественных науках, так и в гумани­тарных и общественных были сформулированы по образцу ньютоно-картезианской физики. Сегодня многие ученые начинают отчет­ливо осознавать недостатки механистического, ньютоно-картезианского взгляда на мир и необходимость радикальным образом пере­смотреть философские основания своих дисциплин для того, чтобы принять участие в современной культурной трансформации нашей эпохи. В частности, я упомянул о параллелях между ньютоно-картезианской физикой и психоанализом, которые мы обсуждали с Грофом.

Лэйнг согласился с моим главным тезисом. Он подтвердил так­же и представление о ньютоно-картезианских основаниях психоа­нализа. Что касается критики механицизма фрейдовского мышле­ния, то она становится, по его мнению, еще более актуальной, ког­да мы обращаемся к области межличностных отношений. «У Фрей­да совершенно отсутствовали какие-либо теоретические конструк­ции, применимые к системам, которые состояли более чем из одной личности», – пояснил Лэйнг. – Он разработал представления о «психическом аппарате», «психических структурах», «внутренних объектах», «психических силах», но понятия не имел о том, как два таких психических аппарата, каждый со своей контелляцией внут­ренних объектов, могут вступить во взаимодействие друг с другом. Для Фрейда они взаимодействовали просто механически, как два бильярдных шара. У него совсем не было языка для того, чтобы описать, например, общие переживания двух людей

Лэйнг перешел затем к более широкой критике психиатрии. С особой силой он выразил свое убеждение в неправомочности при­нуждения пациентов к приему психотропных препаратов. «Какое мы имеем право вторгаться в мир другого человека, даже если там воцарилась путаница!» – восклицал он. Он говорил о необходимос­ти выработать более тонкий психофармакологический подход. Он считал допустимым снять медикаментозными средствами у пациента, например, острую тревогу. Но далее необходимо следовать свое­го рода «гомеопатическому подходу» к психической болезни, всту­пая в «танец с телом» и лишь чуть-чуть подталкивая мозг». Он сообщил мне, что слово «терапевт» происходит от греческого «therapeutes», что означает «человек, который сопровождает, обслужи­вает, заботиться, ухаживает». Таким образом, терапевт, согласно Лэйнгу, это специалист по сопровождению.

Наша беседа продолжилась, и я приходил все в больший вос­торг по поводу того, что я слышал от Лэйнга. Практически все, что он говорил, подтверждало мой основной тезис и удивительным об­разом соответствовало моему подходу. В то же время я понял, что наши столь резкие различия характеров едва ли позволят нам эф­фективно работать вместе. Кроме того, я уже совершил свой вы­бор: я попрошу Грофа стать моим консультантом по психологии. Я спросил Лэйнга, что он думает о работе Грофа. Он отозвался о Грофе самым лестным образом. Он очень высоко оценивает иссле­дования Грофа в области ЛСД-терапии, и в особенности его идеи о влиянии перинатальных переживаний на формирование личности. Причем Лэйнг сообщил, что он сам серьезно интересовался этой проблематикой. Позже в нашем разговоре, когда я упомянул о своей идее собрать группу консультантов, Лэйнг сказал прямо: «Если у вас будет Гроф, вам трудно будет сделать лучший выбор».

Воодушевившись доброжелательными замечаниями и предло­жениями Лэйнга и принципиальным сходством наших идейных по­зиций, я наконец задал ему вопросы, которые меня больше всего интересовали: «В чем суть психотерапии?», «Каким образом осу­ществляется ее действие?». Я признался, что, разговаривая с пси­хотерапевтами, я часто задавал им эти вопросы. Я вспоминал, в частности, беседу в Чикаго с юнгианскими аналитиками Вернером Энгелом и Джун Сингер, из которой я вынес смутное представле­ние о том, что необходимым условием для возникновения целитель­ного процесса является наличие некоторого «резонанса» между те­рапевтом и пациентом. Я был удивлен и рад услышать, что Лэйнг тоже считал, что нечто в этом роде и составляет суть психотера­пии. «В сущности, – сказал он, – психотерапия – это аутентич­ная встреча двух людей». Чтобы пояснить смысл этого красивого определения, он привел один случай из своей психотерапевтичес­кой практики. На прием к Лэйнгу пришел мужчина, который стал рассказывать о своих проблемах, связанных с его работой и семен­ной ситуацией. Это была совершенно заурядная история: женат, двое детей, служба в какой-то конторе. В его жизни не было ничего сколько-нибудь необычного или примечательного – какой-либо драмы или сложного сплетения жизненных обстоятельств. «Я выслушал его, – продолжал Лэйнг, – задал несколько вопросов, и в конце нашей встречи он вдруг расплакался и сказал: «Сегодня впервые в жизни я почувствовал себя человеком».

Тогда мне эта история показалась какой-то загадкой. Только несколько лет спустя я понял, что имел в виду Лэйнг, рассказывая ее. Пока я раздумывал о смысле этой истории, Лэйнг заметил, что мы опустошили бутылку вина и спросил, не хотел бы я попробо­вать другого вина. Он сообщил, что в этом ресторане имеется еще более изысканный сорт, который он очень рекомендует. Я очень легко позавтракал рано утром, поэтому выпил полбутылки вина практически на голодный желудок. Но я не стал возражать против еще одной бутылки: я предпочел совсем запьянеть, чем прервать течение нашего разговора.

Когда нам принесли вино, Лэйнг проделал сложный ритуал де­густации вина, произнес краткий тост – вино действительно было превосходным – и стал рассказывать о терапевтических встречах и целительных «психотических» путешествиях. Его истории стано­вились все более странными. Он описывал какие-то совершенно экзотические события. Так, последняя из его историй касалась слу­чая излечения одной женщины, которая спонтанно «обратилась» в собаку, а затем обратно в женщину. Это драматическое событие, длившееся три дня, от Великой пятницы до Пасхального понедель­ника (от смерти к воскрешению), происходило в большом уединен­ном доме в сельской местности, где эта женщина находилась одна[9]. С самого начала мне приходилось преодолевать некоторые труд­ности, связанные с пониманием речи Лэйнга, говорящего с шот­ландским акцентом. Теперь, когда вино возымело на меня свой эф­фект, его акцент стал казаться еще более экзотическим, речь еще более околдовывающей и все вокруг – реальность ресторана и реальность его экстраординарных теорий – как-то странно перемешалось. Все это создавало крайне необычное ощущение. Я чувство­вал себя некой Алисой в Стране чудес, путешествуя по странному и фантастическому миру Р.-Д. Лэйнга, в котором он сам был моим проводником.

Что же на самом деле происходило во время нашей первой встречи? Лэйнг вызвал у меня измененное состояние сознание для разговора об измененных состояниях сознания, искусно объединяя разговор об определенном опыте непосредственно с самим этим опытом. Тем самым Лэйнг помог мне понять, что мой вопрос «В чем суть психотерапии?» не имеет четкого однозначного ответа, какой я ожидал получить. При помощи своих фантастических историй Лэйнг передал мне сообщение, которое он вместил в одно простое пред­ложение в своей книге «Политика опыта»: «Действительно ре­шающие моменты в психотерапии – как это знает любой пациент или терапевт, переживший их на своем опыте, – непредсказуемы, уникальны, незабываемы, всегда неповторимы и часто неописуе­мы».

Смена парадигмы в психологии

Мои первые встречи с Грофом и Лэйнгом помогли мне опреде­лить структуру моего исследования смены парадигмы в психоло­гии. Моей отправной точкой была гипотеза, согласно которой «клас­сическая» психология, подобно классической физике, была сформи­рована в соответствии с ньютоно-картезианской моделью реальнос­ти. Для меня это было совершенно очевидно в отношении бихевио­ризма. Гроф и Лэйнг подтвердили мое предположение в отношении психоанализа[10].

В то же время «бутстрэпный» подход Грофа показывал мне, как различные психологические школы могут интегрироваться в единую связанную систему, если понять, что все они имеют дело с разными уровнями и измерениями сознания. Согласно грофовской картографии бессознательного, психоанализ является подходящей моделью для психодинамической области; теории «отступников», бывших учеников Фрейда – Адлера, Райха и Ранка, — могут быть связаны с теми или иными аспектами грофовских перинатальных матриц; различные школы гуманистической и экзистенциальной психологии можно соотнести с экзистенциальным кризисом и ду­ховным прорывом на перинатальном уровне; и, наконец, юнгианская аналитическая психология, очевидно, ассоциируется с транс­персональным уровнем. Трансперсональный уровень служит также важным связующим звеном между духовностью и восточными традициями работы с сознанием. Кроме того, в разговорах с Грофом я обнаружил глубокую связь духовности с экологией.

Во время моего визита в Биг-Сур Гроф показал мне статью Кена Уилбера, трансперсонального психолога, разработавшего все­объемлющий подход «спектральной психологии», объединяющей огромное многообразие западных и восточных учений в единый спектр психологических моделей, которые отражают многомерность человеческого сознания. Система Уилбера прекрасно согласуется с грофовской картографией. В ней выделяется несколько основных уровней сознания – в сущности, это три грофовских уровня созна­ния, которые Уилбер называет уровнями «эго», экзистенциальным и трансперсональным, плюс четвертый, «биосоциальный» уровень, отражающий взаимодействие личности со своим социальным окру­жением. Когда я прочитал статью Уилбера «Вечная психология: спектр сознания» (которая легла в основу его будущей книги «Спектр сознания»), очень сильное впечатление на меня произве­ли четкость и широта его системы. Кстати, мне сразу же стало понятно, что работа Лэйнга является важным вкладом в понимание биосоциальной области человеческого сознания.

В нашем первом разговоре Лэйнг не только прояснил для меня целый ряд вопросов, касающихся психологии, но и обрисовал под­ход к психотерапии (или даже шире – к лечению вообще), который выходил за рамки механистического взгляда на здоровье. Представ­ление о терапевте как о «человеке, который рядом» скрыто подра­зумевало признание некой естественной способности к самоисцеле­нию, являющейся неотъемлемым свойством человеческого организ­ма. Мне показалось тогда, что это очень важная идея, которую следует основательно осмыслить. Я чувствовал также ее тесную связь с другой важной мыслью Лэйнга о том, что решающим факто­ром в психотерапии является некий «резонанс» между терапевтом и пациентом. Вернувшись в Калифорнию после моей поездки в Лон­дон я планировал встретиться с Грофом, чтобы специально обсу­дить с ним вопросы природы психотерапии.

Разговоры в Эсалене

Летом и осенью 1977 года я виделся с Грофом довольно часто. Мы провели несколько совместных семинаров, я на долгое время останавливался у Грофов в Биг-Суре, и мы очень тесно подружи­лись. В то время я по-настоящему стал ценить теплоту и радушие Кристины, жены Стэна, которая, кстати говоря, выступала в каче­стве ведущего группы на его семинарах. Ее живой смех часто скра­шивал серьезность наших со Стэном разговоров. В июле мы со Стэном участвовали в ежегодной конференции Ассоциации транс­персональной психологии в Асилонаре (это местечко недалеко от Монтерея). Во время этой встречи мы разработали план семинара под названием «Путешествия за пределы пространства и времени». На этом семинаре мы собирались рассказывать о «внешнем» путе­шествии в сферы субатомарной материи и «внутреннем» путешест­вии в области бессознательного, а затем сравнить те образы мира, которые возникли в результате этих приключений. Стэн сказал, что он постарается на этом семинаре не только рассказать о результа­тах своего исследования ЛСД-терапии, но и «провести» его участ­ников через опыт непосредственного переживания некого аналога процесса «смерти – возрождения» и последующего духовного про­буждения за счет использования специальных аудиовизуальных средств – демонстрации слайдов тщательно подобранных им про­изведений изобразительного искусства на фоне эмоциональной мощно действующей музыки. Мы оба были очень довольны идеей семина­ра и собирались провести его сначала в Эсалене, а затем, если он успешно пройдет, в каком-нибудь университетском кэмпусе.

Наш семинар в Эсалене прошел с большим успехом. В течение целого дня с группой из тридцати участников семинара мы просле­живали параллели между современной физикой и исследованиями сознания. Семинар состоял из наших сообщений, интенсивных груп­повых дискуссий и впечатляющей демонстрации Грофом своих слай­дов. Эта часть явилась мощным эмоциональным контрапунктом на­шего интеллектуального анализа. Несколько месяцев спустя мы еще дважды провели этот семинар – в Сайта Круз и Санта Барбаре. В обоих случаях спонсорами этих событий выступили организаторы «университетского факультатива» – программы учебных мероприя­тий для свободных слушателей. В отличие от академических программ университета, такие «факультативы» были всегда открыты по отношению к новым идеям и финансировали множество междис­циплинарных курсов и семинаров.

История моего знакомства со Стэном Грофом – это одновре­менно и история моих отношений с Эсаленом, ставшим для меня местом вдохновения и поддержки в течение целых десяти лет. Эсаленский институт был основан Майклом Мерфи и Ричардом Прай­сом и располагался на большом участке земли, принадлежащем семье Мерфи Он далеко протянулся вдоль океана, представляя собой плоский горный кряж, тремя ярусами спускавшийся к берегу и разделенный горной речкой – местом, где индейцы племени эсален хоронили своих соплеменников и проводили свои священные ри­туалы. Горячая вода из горных минеральных источников стекает вниз на отвесную скалу, выступающую в океан. Дед Майкла Мер­фи купил эту сказочную землю в 1910 году и построил там вмести­тельный деревянный дом, который сегодня эсаленское «население» с нежностью называет Большим домом. Унаследовав эту землю, Майкл Мерфи и Дик Прайс в начале 60-х годов открыли центр с тем, чтобы там могли работать и обмениваться идеями представите­ли самых различных дисциплин. Будучи местом, где Абрахам Мэслоу, Ролло Мэй, Фриц Перлз, Карл Роджерс и многие другие пио­неры гуманистической психологии стали проводить свои семинары-«мастерские», Эсален вскоре превратился во влиятельный центр движения за развитие человеческих возможностей. Эсален по сей день представляет собой место, где свободномыслящие люди могут собраться вместе и обсудить свои идеи в неформальной и удиви­тельно живописной обстановке.

Я очень ярко помню мое первое посещение Эсалена в августе 1976 года. Я возвращался тогда домой из института «Наропа» в Боулдере. Проехав на моем стареньком «Вольво» по жарким и пыль­ным дорогам вдоль пустынь Аризоны и Южной Калифорнии, я ока­зался на дороге, идущей вдоль Тихоокеанского побережья, и с на­слаждением почувствовал первое дуновение прохлады и вид зеле­ных лугов. Неожиданно я вспомнил, что Эсален находится где-то недалеко на моем пути. Тогда я никого не знал оттуда и бывал там только один раз – в 60-е годы вместе с тысячей зрителей большого рок-фестиваля. Но мысль о том, что можно пройтись босиком по зеленому бархату травы, вдохнуть свежий воздух, расслабиться в купальне с минеральной водой, была столь соблазнительна после долгой жаркой дороги, что я затормозил у ворот Эсаленского ин­ститута.

Я назвал свое имя человеку, дежурившему на входе, и расска­зал ему, что возвращаюсь из Колорадо, где читал курс лекций по «Дао физики». Я спросил, нельзя ли мне немного отдохнуть на их территории и поплескаться в купальне. Дежурный передал мою просьбу Дику Прайсу, который ответил, что я могу оставаться в Эсалене столько, сколько захочу, и что он будет очень рад встре­титься со мной.

С этого дня и вплоть до 1985 года, когда Дик погиб в результа­те несчастного случая в биг-суровских горах, он всегда был очень добр и великодушен ко мне, оказывая мне свое гостеприимство несчетное количество раз. То же тепло и приветливость я всегда чувствовал со стороны всей эсаленской «общины» – небольшого «племени» с «кочующим» составом из представителей нескольких поколений.

Вот уже более десяти лет Эсален стал служить для меня иде­альным местом, где я могу собраться с мыслями и восстановить силы после длительных путешествий и трудной работы. Но Эсален значит для меня гораздо больше: это место, где я встретил такое множество необыкновенных и замечательных людей, где я имел уникальную возможность апробировать свои новые идеи в неболь­шой неформальной группе высокообразованных и талантливых лю­дей. Чаще всего такого рода возможности мне предоставлялись Стэном и Кристиной Гроф, которые регулярно проводят свой не­обычный четырехнедельный семинар, называемый многими «грофовским месячником».

В течение месяца двадцать с небольшим участников семинара живут вместе в Большом доме и общаются с рядом специально приглашенных выдающихся ученых, которые приезжают на два-три дня, нередко пересекаясь друг с другом и вступая в диалог между собой. Семинар организуется вокруг центральной темы – зарожде­ние нового взгляда на действительность и связанное с ним расши­рение сознания. Уникальной особенностью грофовских месячников является то, что Стэн и Кристина предоставляют участникам воз­можность не только интеллектуального обогащения в увлекатель­ных и живых дискуссиях, но и непосредственного «проживания» обсуждаемых идей при помощи искусства, медитативной практики, ритуалов и других нерациональных способов познания. Как только я познакомился со Стэном и Кристиной, я всегда использовал лю­бую возможность, чтобы принять участие в их семинарах. Трудно сказать, сколь огромную помощь они мне оказали в оформлении и апробировании моих идей.

После нашего семинара «Путешествия за пределы пространства и времени» осенью 1977 года я задержался в Эсалене еще на несколь­ко дней специально для того, чтобы подробно расспросить Стэна о его взглядах на природу психических заболеваний и психотерапию.