Издание подготовлено при содействии Института Философии РАН 12 страница

– Ключевое понятие в китайской концепции здоровья, – продолжала она, – это понятие равновесия. Классики утверждают, что болезнь появляется тогда, когда в теле нарушается равновесие и «ци» не может циркулировать естественным образом.

– То есть они не рассматривают болезнь как внешнюю сущ­ность, которая завоевывает тело, как привыкли понимать это мы?

– Да, это так. Хотя этот аспект причины болезни принимает­ся во внимание, недомогание, по их мнению, определяется характе­ром причин, ведущим к дисгармонии и неравновесию. Однако она также утверждает, что для природы всех вещей, включая челове­ческое тело, характерен гомеостаз. Другими словами, существует природное стремление к восстановлению равновесия. Вхождение и выход из равновесия рассматривается как природный процесс, ко­торый протекает постоянно в течение всего жизненного цикла, и в классических текстах не проводится четкая граница между здоро­вьем и заболеванием. Оба состояния рассматриваются как естественные составляющие континуума, как аспекты одного колебатель­ного процесса, в котором индивидуальный организм постоянно из­меняется в связи с изменениями окружающей среды.

Меня поразила такая концепция здоровья, и, как всегда случа­лось со мной при изучении китайской философии, я был глубоко тронут ее экологической мудростью. Маргарет Локк согласилась, когда я заметил, что китайская философия как будто черпает силы в экологическом сознании.

– О да, безусловно, – сказала она. – Человеческий организм всегда рассматривается и как часть природы, и как объект постоянного взаимодействия природных сил. В классической традиции особое внимание уделяется сменам времен года, и их влияние на организм описывается весьма подробно. Как доктора, так и простые люди обращают особое внимание на изменения погоды, в том числе и на сезонные, и используют превентивную медицину. Знаете, в
Японии я наблюдала, что даже маленьких детей учат уделять особое внимание переменам погоды и смене времен года и следить за реакцией организма на эти перемены.

Краткое изложение принципов китайской медицины помогло мне понять, почему китайцы, как я неоднократно слышал, уделяют такое внимание предотвращению болезни. Система медицины, ко­торая рассматривает равновесие и гармонию с окружающей средой как основу здоровья, должна делать акцент на предупредительных мерах.

– Да, конечно, – согласилась Локк. – И следует добавить, что согласно китайским верованиям, долг каждого человека состоит в том, чтобы поддерживать свое здоровье, ухаживая за своим организмом; соблюдать законы общества и жить в соответствии с законами Вселенной. Недомогание рассматривается как предупреж­дение о недостатке заботы со стороны человека.

– В чем же тогда заключается роль врача?

– Она совершенно отличается от роли врача на Западе. В западной медицине врач с самой высокой репутацией – это специ­алист, детально изучивший одну конкретную часть организма. В китайской медицине идеальный доктор – это мудрец, который зна­ет, как взаимодействуют все части Вселенной, который имеет инди­видуальный подход к каждому пациенту и тщательнейшим образом регистрирует общее состояние сознания и тела больного и его связь с природным и социальным окружением. Что же касается лечения, предполагается, что только его незначительная доля инициируется врачом и происходит в присутствии врача. Как врачи, так и пациен­ты рассматривают терапевтические методы как своего рода катали­затор для процесса естественного исцеления.

Китайская концепция здоровья и медицины, контуры которой набросала мне Локк в нашей первой беседе, казалось, полностью соответствовала новой парадигме, вытекающей из современной физики. Она также гармонировала со многими идеями, которые за­помнились мне со времени дискуссий на Майских лекциях. Тот факт, что ее концепция происходит из другой культуры, меня не беспокоил. Я был уверен, что Локк, будучи антропологом и внима­тельно изучив применение классической китайской медицины в ус­ловиях современной Японии, сможет показать мне, как применить ее основные принципы к холистическому здравоохранению в нашей культуре. Фактически я собирался изучить этот вопрос детально в наших с ней будущих беседах.

Изучая «ци» с Манфредом Поркертом

Среди тех китайских понятий, которые мы обсуждали с Локк в нашей первой беседе, понятие щи» вызывало у меня особую сим­патию. Оно часто встречалось мне при изучении китайской философии и было также знакомо по терминологии боевых искусств. Я знал, что его обычно переводят как «энергия» или «жизненная энер­гия», но я чувствовал, что эти термины не раскрывают адекватно суть этого понятия. Так же как и в отношении юнгианского терми­на «психическая энергия», меня больше всего интересовало то, как «ци» связано с концепцией энергии в физике, в которой она являет­ся количественной мерой активности.

Следуя совету Локк, я изучил некоторые из работ Поркерта, но нашел их чрезвычайно трудными для понимания из-за очень спе­цифической, в основном латинской, терминологии, которую он со­здал для перевода китайских медицинских терминов. Только не­сколько лет спустя, познакомившись с теорией систем, после моих бесед с Бэйтсоном и Янчем, я приблизился к пониманию китайской концепции «ци». Так же как китайская натурофилософия, медици­на, современная система теории жизни рассматривает живой орга­низм в виде многочисленных взаимозависимых колебаний. Мне ка­залось, что понятие «ци» используется китайцами для описания целостной модели всех этих многочисленных колебательных про­цессов.

Когда я наконец закончил главу «Целостность и здоровье» кни­ги «Поворотный пункт», я включил в нее интерпретацию «ци», которая отражала мое специфическое понимание как древнекитай­ской медицинской науки, так и мировоззрение современной теории систем:

«Ци» – не субстанция, оно даже не имеет чисто количественно­го значения, как энергия в нашем научном понимании. Оно очень тонко используется в китайской медицине для описания различ­ных структур потоков и колебаний в человеческом организме, а также непрерывных обменов между организмом и окружающей средой. «Ци» не связано с потоком какой-либо конкретной суб­станции, а скорее олицетворяет сам принцип потока, который в китайской традиции всегда имеет циклический характер.

Три года спустя после написания этого отрывка я был пригла­шен выступить на конференции, устроенной Фондом традиционной акупунктуры, на которой, к моей великой радости, должен был выступать Манфред Поркерт. Встретив Поркерта на конференции, я был поражен тем, что он оказался всего лишь несколькими годами старше меня. Его огромная эрудиция и многочисленные публика­ции создали в моем сознании образ почтенного ученого, вроде Джо­зефа Нидэма, которому должно быть не менее семидесяти лет. Вместо этого, я встретил моложавого, энергичного и очаровательного муж­чину, который сразу же вступил со мной в оживленную беседу. Естественно, мне было исключительно интересно обсудить с Поркертом основные понятия китайской медицины, и особенно поня­тие «ци», которое долгие годы привлекало мое внимание. Я сказал ему о своем желании и, без формальностей приступив к делу (что не раз сослужило мне хорошую службу в прошлом), спросил, не согласится ли он участвовать в публичной дискуссии в рамках конференции. Он сразу же согласился, и на следующий день был орга­низован наш диалог на тему «Новый взгляд на реальность и приро­да «ци».

Когда я сел напротив Манфреда Поркерта перед аудиторией в семьсот человек, я понял, как безрассудно я поступил, поставив себя в такое положение. Ведь мои познания в китайской медицине и философии были весьма ограничены, а здесь я собирался обсуж­дать эти предметы с одним из крупнейших западных исследовате­лей в этой области. Более того, эта беседа должна состояться не с глазу на глаз, за чашечкой кофе, а публично, перед большой груп­пой профессиональных акупунктуристов. Тем не менее я не был напуган. В отличие от моих бесед со многими другими замечатель­ными людьми, которые составляют суть моего повествования, эта беседа проходила два года спустя после того, как я закончил «По­воротный пункт». Я ассимилировал системный взгляд на жизнь, полностью интегрировал его в свое мировоззрение и положил его в основу своего видения новой парадигмы; я был готов и рад исполь­зовать эту новую концепцию для исследования широкого круга по­нятий. Какая предоставлялась замечательная возможность углубить свое понимание, соревнуясь в познаниях с самим Поркертом!

В начале дискуссии я дал краткий обзор системного взгляда на жизнь, особо подчеркивая важность конкретных паттернов органи­зации, необходимость процессуального мышления и центральную роль колебаний в динамике живых систем. Поркерт подтвердил мое понимание того, что китайское мировоззрение также рассматрива­ет колебание как основное динамическое явление. Итак, подготовив почву для дискуссии, я сразу перешел к сути дела – природе «ци».

– В таком случае колебание, очевидно, является важнейшим проявлением динамики, которое китайские мыслители наблюдали в природе. Чтобы систематизировать свои наблюдения, они пользова­лись понятием «ци», которое довольно сложно. Что такое «ци»? Как я понимаю, это просто китайское слово.

– Конечно, – ответил Поркерт, – Это древнее слово.

– Что оно обозначает?

– Оно обозначает направленное, упорядоченное движение; оно не относится к беспорядочному движению.

Объяснение Поркерта показалось мне слишком изощренным, и я попытался найти более простое, конкретное значение термина.

– Не существует ли такого обыденного контекста, в котором «ци» можно легко перевести?

Поркерт покачал головой.

– Прямого перевода нет. Вот почему мы его избегаем. Дажеученые, которые не очень заботятся об использовании западных эквивалентов, не переводят «ци».

– Не могли бы вы рассказать нам о некоторых его значениях? – настаивал я.

– Это все, что я могу сделать. «Ци» близко тому, что обозна­чается нашим термином «энергия». Оно близко, но это не эквива­лент. Термин «ци» всегда подразумевает качество, и таким качест­вом является определение направления. «Ци» предполагает направ­ленность, движение в определенном направлении. Это направление может быть выражено явно: например, когда китайцы говорят «дзан ци», они имеют в виду «ци», движущееся по функциональным орби­там, называемым «дзан».

Я заметил, что Поркерт использует термин «функциональная орбита» вместо традиционного перевода «орган», чтобы подчерк­нуть, что «дзан» относится больше к набору функциональных свя­зей, чем к изолированной физической части организма. Я также знал, что эти функциональные орбиты в китайской традиции связа­ны с системой каналов, обычно называемых «меридианами», для которых Поркерт выбрал термин «синартерии». Поскольку я часто слышал, что меридианы служат проводниками «ци», мне было инте­ресно услышать мнение Поркерта на этот счет.

– Когда вы говорите о каналах, – попытался уточнить я, – на ум сразу приходит идея, что нечто должно течь по этим каналам и что этим нечто является «ци».

– Да, кроме всего прочего.

– В таком случае, «ци» – это субстанция, обладающая теку­честью?

– Нет, безусловно, это не субстанция.

Так как Поркерт не попытался опровергнуть ни одно из моих предварительных замечаний относительно «ци», я приготовился изложить ему свою интерпретацию на основе современной теории систем.

– С системной точки зрения, – начал я осторожно, – я бы сказал, что любая живая система характеризуется многочисленны­ми колебаниями. Эти колебания имеют различную относительную интенсивность, имеются также различные направленностии мно жество других наблюдаемых свойств. Мне кажется, что в «ци» есть что-то от нашей современной концепции энергии, в том смысле, что оно связано с процессом. Но оно не обладает количественными характеристиками, вероятно, оно является качественным описани­ем динамической модели, модели процессов.

– Совершенно верно. Фактически «ци» передает паттерны. В даосских текстах, которые по своей сути созвучны медицинской традиции и которые я изучал в самом начале своих исследований, термин щи» выражает эту передачу и сохранение паттернов.

– Теперь, когда стало понятно, что оно используется как ин­струмент для описания динамических паттернов, вправе ли мы ска­зать, что «ци» – это теоретическое понятие? Или где-то существу­ет нечто, что является «ци»?

– В этом смысле, это теоретическое понятие, – согласился Поркерт. – Это гибкое и рациональное понятие в китайской меди­цине, науке и философии. Но в повседневном языке это, конечно, не так.

Я был польщен, что Поркерт, в основном, одобрил мою интер­претацию «ци», и я также понял, что он придал ей большую стро­гость, введя понятие направленности. Для меня это было ново, и я захотел вернуться к этой теме для дальнейшего уточнения.

– Вы упомянули, – продолжал я, – что качественный аспект «ци» заключается в его направленности. Мне кажется, что это не­сколько узкое использование понятия качества. Ведь в общем смысле качество может обозначать все виды вещей.

– Да. В течение почти двадцати лет я употреблял понятие качества в ограниченном смысле, как дополнение к количеству. Качество в этом смысле относится к определенной или определяе­мой направленности, направленности движения. Видите ли, мы имеем здесь дело с двумя аспектами реальности: массой, которая статична и фиксированна, которая имеет протяженность и накапливается, и движением, которое динамично и не имеет протяженности. Для меня качество относится к движению, процессам, функциям или к изме­нению, особенно к жизненным изменениям, которые так важны в медицине.

– Итак, направление – важнейший аспект качества. Единст­венный ли?

– Да, единственный.

В этот момент, по мере того как понятие «ци» все больше и больше прояснялось, я подумал о другом фундаментальном понятии китайской философии, концепции пары противоположных по­люсов «инь» и «ян». Я знал, что это понятие используется в китай­ской культуре для придания идее циклических моделей определен­ной структуры посредством создания двух полюсов, которые огра­ничивают все циклы перемен. Комментарии Поркерта по поводу качественного аспекта щи» убедили меня в том, что направлен­ность также важна для понятий «инь» и «ян».

– Безусловно, – согласился Поркерт. – Эта терминология предполагает направленность даже в оригинальном, архаическом смысле. Изначально «инь» и «ян» обозначали два аспекта горы, теневую сторону и солнечную сторону. Здесь содержится понятие направленности движения солнца. Гора одна и та же, но аспекты меняются из-за движения солнца. А когда вы говорите об «инь» и «ян» в медицине, это тот же самый человек, тот же индивидуум, но функциональные аспекты меняются с течением времени.

– Таким образом, качество направленности имеется в виду и тогда, когда термины «инь» и «ян» используются для описания цик­лического движения и когда вы имеете множество движений, фор­мирующих взаимосвязанную динамическую систему, и вы получае­те динамический паттерн, и это есть «ци»?

– Но когда вы описываете такой динамический паттерн, недо­статочно определить только направления; чтобы получить целост­ный паттерн, следует описать взаимосвязи.

– О, да. Без взаимосвязи не будет «ци», потому что «ци» – не пустой воздух. Это структурированная модель взаимосвязей, кото­рые определяются направленным способом.

Я почувствовал, что нам уже не удастся ближе подойти к опре­делению «ци» в западных терминах, и Поркерт согласился. В фи­нальной части беседы мы затронули несколько других параллелей между системным взглядом на жизнь и китайской медицинской тео­рией, но ни один из этих вопросов не взволновал меня так глубоко, как наше совместное усилие прояснить понятие «ци». Это был ин­теллектуальный поединок изумительной строгости и красоты; та­нец двух умов в поисках понимания, который доставил огромное наслаждение нам обоим.

Уроки восточно-азиатской медицины

Между моей первой беседой с Маргарет Локк и моей дискус­сией с Манфредом Поркертом пролегает семь лет интенсивных исследований. С помощью многочисленных друзей и коллег мне уда­лось постепенно собрать вместе различные фрагменты новой кон­цептуальной системы холистического подхода к здоровью и исцеле­нию. Необходимость такого подхода стала очевидной для меня еще со времени Майских лекций, и после встречи с Локк я стал заме­чать контуры новой концепции, которая должна будет постепенно проясняться через несколько лет. В своей окончательной формули­ровке она должна была представить системный подход к здоровью, соответствующий системному взгляду на жизнь, но в те далекие дни 1976 года я был еще очень далек от такой формулировки.

Философия классической китайской медицины казалась мне очень привлекательной, поскольку она полностью отвечала тому мировоззрению, которое я исследовал в «Дао физики». Серьезная проблема заключалась в том, в какой степени китайскую систему можно адаптировать к нашей западной культуре. Мне очень хоте­лось обсудить это с Локк, и несколько недель спустя после нашей первой встречи я опять пригласил ее на чай с целью поговорить об этой конкретной проблеме. К тому времени мы с Маргарет уже достаточно хорошо знали друг друга. Я пригласил ее в качестве лектора на мой семинар «За пределами механистического мировоз­зрения», организованный в Беркли. Я познакомился с ее мужем и детьми и провел много часов, слушая замечательные рассказы о их встречах с японской культурой.

Локк сразу же предупредила меня о подводных камнях при сравнении медицинских систем из различных культур. «Любая ме­дицинская система, – утверждала она, – является продуктом ис­тории и существует внутри конкретного экологического и культур­ного контекста. Это относится и к западной медицине. Если этот контекст изменяется, то меняется и медицинская система. На нее будут влиять экономические, политические и философские концеп­ции. Поэтому любая система здравоохранения уникальна в конкрет­ную эпоху и в конкретном контексте».

Осознав эту ситуацию, я выразил сомнение по поводу пользы изучения медицинских систем других культур.

– Я сильно сомневаюсь в полезности любой медицинской сис­темы в качестве модели для другого общества, — ответила Локк, – и фактически мы не раз были свидетелями того, как западная медицина «ударяла в грязь лицом» в развивающихся странах.

– Может быть, – предположил я, – цель межкультурных сравнений состоит в том, чтобы использовать другие системы не как модели для нашей культуры, а скорее как зеркало, с помощью которого мы можем понять преимущества и недостатки нашего соб­ственного подхода.

– Это действительно может быть очень полезным, – согласи­лась Локк, – и, знаете, вы убедитесь, что не все традиционные, культуры применяли холистический подход к здравоохранению.

Это замечание показалось мне весьма интересным.

– Даже если подходы этих традиционных культур не являются холистическими, заметил я, – их сегментированные или ре­дукционистские методы могут отличаться от тех, что доминируют в нашей современной научной медицине. И понять эту разницу, очевидно, бывает очень полезно.

Локк согласилась со мной и в качестве иллюстрации рассказа­ла мне историю о традиционной церемонии исцеления в Африке, во время которой лечили кого-то от порчи. Целитель собрал всю де­ревню на продолжительный политический митинг, на котором все население разделилось по родам, каждый из которых выдвинул свои обвинения и требования. В это время больной лежал на обочине дороги, обделенный вниманием. «Вся процедура имела, в первую очередь, социальный характер, – пояснила Локк. – Больной явля­ется просто символом конфликта внутри общества; и лечение в этом случае, конечно, не было холистическим».

Эта история привела нас к долгой и интересной беседе о шама­низме, области, которую Локк изучала достаточно подробно, но которая мне была совершенно незнакома. «Шаман, – рассказала она мне, – это мужчина или женщина, которая по своей воле спо­собна войти в необычное состояние сознания для того, чтобы уста­новить контакт с миром духов от имени членов его или ее сообще­ства». Локк настаивала на исключительной важности последней части определения, и она также подчеркивала тесную связь между социальным и культурным окружением пациента и шаманскими идеями о причинах болезни. В то время как внимание западной научной медицины всегда было сосредоточено на биологических механизмах и физиологических процессах, которые служат призна­ками болезни, основной объект шаманизма – социокультурный контекст, в котором возникает болезнь. Динамика болезни либо вообще игнорируется, либо ей придается второстепенное значение. Когда западного врача спрашивают о причинах заболевания, объяс­няла Локк, он говорит о бактериях или физиологических нарушени­ях; а шаман, вероятно, расскажет о зависти, ревности и жадности, ведьмах и колдунах, о прегрешениях членов семьи больного или о чем-нибудь еще, в чем они или его семья нарушили моральные ус­тои.

Этот комментарий надолго запомнился мне и годы спустя очень помог мне осознать, что центральной теоретической проблемой со­временного здравоохранения является разделение понятий, относя­щихся к процессам болезни и источникам болезни. Вместо того чтобы выяснить причины заболевания и попытаться изменить усло­вия, которые ее вызвали, медики-исследователи фокусируют свое внимание на механизмах протекания болезни, с тем чтобы на них можно было воздействовать. В современном медицинском мышле­нии именно эти механизмы, а не источники часто рассматриваются как причина болезни.

Пока Локк говорила о шаманизме, она часто ссылалась на «ме­дицинские модели» традиционных культур, как она делала и ранее при обсуждении классической китайской медицины. Это меня не­сколько смущало, особенно когда я вспоминал, что участники Май­ских лекций часто упоминали понятие «медицинская модель» в свя­зи с западной научной медициной. Поэтому я попросил Локк пояс­нить мне эту терминологию. Она предложила мне, при ссылке на теоретические основы современной медицины, употреблять термин «биомедицинская модель», так как в нем отражен тот акцент на биологические механизмы, которые отличает современный запад­ный подход от медицинских моделей других культур и от моделей, сосуществующих с ним в нашей собственной культуре.

«В большинстве сообществ существует плюрализм медицин­ских систем и взглядов, – пояснила Локк. – Даже в наше время шаманизм все еще является важной медицинской системой в боль­шинстве стран с преобладанием сельской местности. Кроме того, шаманизм все еще очень живуч в крупнейших городах мира, осо­бенно в тех, где живет много недавних иммигрантов». Она также сказала мне, что она предпочитает говорить «космополитическая», а не «западная» медицина, и «восточно-азиатская», а не «классичес­кая китайская» медицина». Эти термины дают лучшее представле­ние о масштабе распространения этих систем.

Теперь мы подошли к моменту, когда я мог задать Локк вопрос, который интересовал меня больше всего: «Как мы можем использо­вать уроки восточно-азиатской медицины для развития системы холистического здравоохранения в нашей культуре?»

– На самом деле вы задаете два вопроса, – ответила она. – В какой степени восточно-азиатская модель холистична и какой из ее аспектов может быть использован в нашем культурном контекс­те.

Я еще раз поразился четкости и систематичности подхода Локк и попросил ее прокомментировать первый аспект проблемы – хо­лизм в восточно-азиатской медицине.

– Здесь было бы полезно различить два вида холизма, – заме­тила она. – В более узком смысле холизм состоит в рассмотрении всех аспектов человеческого организма в их взаимосвязи и взаимо­зависимости. В более широком смысле он кроме этого означает признание того, что организм находится в постоянном взаимодейст­вии с природной и социальной средой.

– В первом, узком, смысле восточно-азиатская медицина, без­условно, холистична, – продолжала Локк. – Ее практики верят в то, что их методы лечения не только устранят основные симптомы заболевания пациента, но и окажут влияние на весь организм, кото­рый они рассматривают как динамическое целое. Однако в более широком смысле китайская медицина холистична только теорети­чески. Взаимозависимость организма и окружающей среды учиты­вается при диагностике болезни и широко обсуждается в медицин­ской классике, но когда дело касается терапии, то ею обычно пре­небрегают. Видите ли, большинство современных практиков не чи­тали классических текстов; их, как правило, изучают ученые, кото­рые никогда не практиковали медицину.

– Итак, восточно-азиатские врачи холистичны в широком эко­логическом смысле только в своей диагностике, но не в терапии?

– Да, это так. Когда они ставят диагноз, они массу времени уделяют разговорам с пациентом об их работе, семье, эмоциональ­ных состояниях, но, когда дело доходит до терапии, они концентри­руют внимание на диетических рекомендациях, травной медицине и акупунктуре. Другими словами, они ограничивают себя методами, которые управляют процессами внутри организма. Я не раз наблю­дала это в Японии.

– Было ли это характерно для китайских врачей в прошлом?

– Да, насколько нам известно. На практике китайская медици­на, вероятно, никогда не была холистической в том, что касается психологических и социальных аспектов заболевания.

– Как вы думаете, в чем причина этого?

– Ну, частично она заключается в сильном влиянии конфуци­анства на все аспекты китайской жизни. Как вы знаете, конфуцианская система в целом касалась поддержания социального порядка. Заболевание в конфуцианской традиции проистекает от неадекват­ной адаптации к законам и обычаям общества, и единственный путь к выздоровлению человека лежит через его изменение так, чтобы он соответствовал данному социальному порядку. Мои наблюдения в Японии убедили меня в том, что такой подход все еще глубоко коренится в восточно-азиатской культуре. Он лежит в основе меди­цинской терапии как в Китае, так и в Японии.

Мне стало ясно, что в этом основное отличие восточно-азиат­ской медицины от того холистического подхода, который мы теперь пытаемся разработать на Западе. Наша концепция, чтобы быть ис­тинно холистической, должна была бы включать в качестве важ­нейших составляющих психологически ориентированные терапии и социальный активизм. Маргарет и я, оба руководимые своим поли­тическим опытом 60-х, достигли полного согласия по этому вопро­су-

По ходу беседы с Маргарет Локк меня не покидало сильное чувство, что философия, лежащая в основе восточно-азиатской ме­дицины, во многом согласуется с новой парадигмой, возникающей в недрах современной западной науки. Более того, для меня было очевидно, что многие ее характеристики должны стать важными аспектами нашей новой холистической медицины – например, взгляд на здоровье как на процесс динамического равновесия; внимание, уделяемое постоянному взаимодействию между человеческим орга­низмом и его природным окружением, и важность превентивной медицины. Но с чего начать внедрение этих аспектов в нашу систе­му здравоохранения?

Я понял, что подробное изучение медицинской практики в со­временной Японии, предпринятое Локк, будет чрезвычайно полез­ным при решении этого вопроса. Она рассказывала мне, что совре­менные японские врачи используют традиционную восточно-азиатскую медицинскую теорию и практику для лечения болезней, кото­рые почти не отличаются от болезней в нашем обществе, и мне было крайне интересно услышать, что ей дали ее наблюдения.

– Сочетают ли японские врачи в настоящее время восточные и западные методы? – спросил я.

– Не все из них, – объяснила Локк. – Японцы приняли западную медицинскую систему около ста лет назад, и большинст­во японских докторов сегодня практикуют космополитическую ме­дицину. Но, так же как и на Западе, там растет неудовлетворенность этой системой. Знаете, примерно такую же критику, которую вы слышали на Майских лекциях, можно услышать и в Японии. В качестве альтернативы, японцы сейчас усиленно возрождают свою собственную традиционную практику. Они верят, что традицион­ная восточно-азиатская медицина может решить многие задачи, выходящие за пределы биомедицинской модели. Врачи, участвую­щие в этом движении, действительно сочетают восточные и запад­ные методы. Их называют врачами «канпо», кстати, «канпо» в пере­воде означает «китайский метод».

Я спросил Локк, чему мы, на Западе, можем научиться у япон­ской модели.

– Я полагаю, что один фактор важен особенно, – начала Локк после некоторого раздумья. – В японском обществе, как и во всей Восточной Азии, очень высоко ценится субъективное знание. Несмотря на свои широкие познания в научных методах медицины, японские врачи способны воспринять субъективные оценки – свои или своих пациентов – без ощущения того, что это угрожает их медицинской практике или нарушает их личную неприкосновенность.

– Какого рода субъективные оценки имеются в виду?

– Например, врачи «канпо» не будут измерять температуру тела больного, но отметят его субъективное суждение о том, что у него жар; также они не устанавливают продолжительность приме­нения акупунктуры — они просто определяют ее, справляясь о самочувствии пациента.

– Ценность субъективного знания — вот что, наверное, мы можем перенять у Востока, – продолжала Локк. – Мы так увле­чены рациональным знанием, объективностью и подсчетами, что совершенно беспомощны, когда имеем дело с человеческими цен­ностями и человеческим опытом.