Издание подготовлено при содействии Института Философии РАН 9 страница

Когда я спросил Грофа, какие следствия вытекают из исследо­ваний ЛСД-терапии для понимания природы психических заболеваний, он повторил мне историю, которую он приводил в своей лек­ции в Гарварде вскоре после своего приезда в США в конце 60-х годов. Он рассказал тогда, что у пациентов, прошедших в Праж­ской психиатрической больнице курс ЛСД-терапии, отмечалось рез­кое улучшение состояния и что у некоторых из них в результате терапии радикальным образом изменилось мировоззрение: они са­мым серьезным образом заинтересовались йогой, медитацией, ми­фологией и архетипическими образами. Во время обсуждения пос­ле лекции один гарвардский психиатр заметил: «Мне кажется, вы помогли своим пациентам справиться с их невротическими пробле­мами, но вы сделали их психотиками».

«Этот комментарий, – объяснил Гроф, – является выражени­ем типичного и широко распространенного в психиатрии заблужде­ния. Критерии, определяющие психическое здоровье – чувство самоидентичности, ориентация в пространстве и времени, воспри­ятие среды и т.п., – требуют, чтобы восприятие и представления человека соответствовали ньютоно-картезианской модели реальнос­ти. Картезианский взгляд на мир является здесь не просто главной моделью, а рассматривается в качестве единственно верного описа­ния реальности. Все остальное квалифицируется традиционной пси­хиатрией как психологические нарушения».

Исследование трансперсональных переживаний убедило Грофа в том, что человеческое сознание способно обладать двумя компле­ментарными модусами сознания. В ньютоно-картезианском модусе мы воспринимаем окружающее как раздельные объекты, сущест­вующие в трехмерном пространстве и линейном времени. В транс­персональном модусе происходит трансцендирование ограничений сенсорного восприятия и логического мышления – восприятие фиксируется теперь не на твердых объектах, а на потоках структу­рированной энергии. Гроф подчеркнул, что он намеренно употре­бил термин «комплементарные» для описания двух модусов созна­ния, поскольку соответствующие им модусы восприятия могут быть названы «частицеподобными» или «волноподобными», как в кванто­вой физике.

Мне очень понравилась эта аналогия. Неожиданно я понял, как происходит замыкание обратных связей в истории науки. Я рассказал Грофу, что Нильс Бор выбрал термин «комплементарность» для описания отношения между частицей и волной в микро­мире под влиянием психологической литературы. В частности, на него произвел глубокое впечатление текст Уильяма Джеймса, где тот описывал комплементарные модусы сознания у больных шизофренией. Теперь Гроф вновь возвращает это понятие в психологию, обогащая его параллелью с квантовой физикой.

Поскольку Джеймс использовал понятие комплементарности в связи с шизофренией, мне было крайне интересно услышать от Грофа, что он думает по поводу природы шизофрении и психичес­ких заболеваний вообще.

«Мне кажется, что между двумя модусами сознания, – начал Гроф, – существует некое фундаментальное динамическое напря­жение. Воспринимая мир исключительно в трансперсональном мо­дусе, мы не сможем нормально функционировать в обыденном мире. Одно противоречит другому. Переживание конфликта, столкнове­ния этих двух модусов при неспособности интегрировать их явля­ется психозом. Симптомы психического заболевания можно пред­ставить как проявление шума в канале связи между двумя модуса­ми сознания».

Размышляя над сказанным Грофом, я задал себе вопрос, как бы я характеризовал человека, функционирующего исключительно в ньютоно-картезианском модусе, и я понял, что это тоже будет без­умием. Как сказал бы Лэйнг, безумием нашей доминирующей куль­туры.

Гроф согласился: «Человек, функционирующий исключительно в ньютоно-картезианском модусе, может не проявлять психиатри­ческих симптомов, но его нельзя назвать психически здоровым. Такие люди, как правило, эгоцентричны, их жизнь ориентирована на до­стижение и наполнена соперничеством с другими. Они не способны получать удовольствие от повседневных действий и событий обы­денной жизни; у них происходит отчуждение от собственного внутреннего мира. Людям, в чьей жизни доминирует этот модус опыта, ни богатство, ни власть, ни слава не принесут подлинного удовле­творения. Их настолько охватывает ощущение бессмысленности, тщетности и абсурдности жизни, что даже самый значительный внешний успех не сможет развеять его».

«Типичная ошибка современной психиатрической практики, – подводит итог Гроф, – ставить диагноз психоза на основе содержа­ния переживаний. Мои наблюдения убедили меня: для того чтобы определить, что нормально, а что патологично, следует опираться не на содержание и характер переживаний человека, а на то, что он с ними делает и в какой мере способен интегрировать эти необыч­ные переживания в своей жизни. Гармоничная интеграция трансперсональных переживаний является важнейшим условием психи­ческого здоровья, и эмпатическая поддержка и помощь в этом про­цессе имеют решающее значение для успешной психотерапии».

Своим последним высказыванием Гроф как бы открыл психоте­рапевтическую проблематику, и я спросил его, что он думает об идее резонанса между терапевтом и пациентом, – тема, которая возникла в разговоре с Лэйнгом и другими психотерапевтами. Гроф согласился, что феномен «резонанса» является одним из ключевых элементов психотерапии, но добавил, что существуют и другие «ка­тализаторы» целительного процесса. «Я убежден, что ЛСД являет­ся самым мощным катализатором такого рода, – сказал он, – но существуют и другие техники, предназначенные для того, чтобы стимулировать или наполнить энергией организм таким образом, что начнут пробуждаться его внутренние целительные способнос­ти».

– После того как психотерапевтический процесс начался, – продолжал Гроф, – роль психотерапевта состоит в том, чтобы под­держивать проявляющиеся переживания клиента и помогать ему преодолевать сопротивления. Видишь ли, идея состоит в том, что симптомы психического заболевания представляют собой заморо­женные элементы того или иного переживания, которое должно быть завершено и интегрировано – тогда симптомы исчезают. Вмес­то того чтобы подавлять симптомы психофармакологическими пре­паратами, следует, наоборот, активизировать, усиливать их для того, чтобы они могли быть полностью пережиты, интегрированы и раз­решены.

– И эта интеграция может включать в себя трансперсональ­ные переживания, о которых ты говорил до этого?

– Да, и весьма часто. В действительности, полное развертыва­ние некоторых переживаний может быть чрезвычайно трудным и драматичным процессом как для клиента, так и для терапевта, но я считаю, что следует способствовать этому терапевтическому про­цессу, поддерживать его, каким бы интенсивным он ни был и какую бы форму он не принимал. Чтобы это было возможно, и терапевт, и клиент должны в максимальной степени как бы отставить в сторо­ну свою систему воззрений и ожиданий на время процесса развер­тывания переживания, который нередко принимает форму своеоб­разного исцеляющего путешествия. Мой опыт показал мне, что если терапевт готов способствовать такому «странствию» по неизведан­ной территории и готов оказывать клиенту свою поддержку во время него, а клиент открыт к такому опыту, то они будут вознаграж­дены выдающимися терапевтическими результатами».

Гроф рассказал мне, что в 60–70-е годы было разработано множество специальных психотерапевтических техник, направлен­ных на то, чтобы мобилизовать блокированную энергию и транс­формировать симптомы в переживания. В отличие от подавляюще­го большинства подходов традиционной психотерапии, ограничива­ющихся исключительно вербальным обменом, в методах новой, так называемой experiental therapies – эмпирической психотерапии, то есть психотерапии, ориентированной на непосредственное пере­живание, поощряется невербальное выражение и акцентируется значение непосредственного опыта, связанного со всей целостнос­тью организма. Мне было известно, что Эсален был одним из главных центров, где сформировались многие из методов этого подхода, и в поисках холистических подходов к здоровью и лечению в после­дующие годы я сам испытаю некоторые из них.

Кстати, через несколько лет после нашего разговора сам Стэн вместе с Кристиной объединят интенсивное дыхание, особую музы­ку и техники работы с телом в единый терапевтический метод, спо­собный вызвать поразительно интенсивные переживания после относительно короткого периода быстрого глубокого дыхания. После многолетней апробации этого метода, получившего название «холотропной терапии», Стэн и Кристина убеждены, что он является одним из самых перспективных методов психотерапии и самопозна­ния.

Беседы с Джун Сингер

Мое исследование смены парадигмы в психологии формирова­лось в решающей степени под влиянием моих разговоров со Стэном Грофом и Р.-Д. Лэйнгом. Но я встречался и со множеством других психиатров, психологов и психотерапевтов. Одна из наиболее про­дуктивных таких встреч, вылившаяся в целую серию бесед, была с юнгианским аналитиком Джун Сингер, с которой я познакомился в 1977 году в Чикаго. Сингер тогда только что опубликовала свою книгу «Андрогенность», посвященную анализу психосексуальных проявлений мужского/женского начал, их взаимодействия и их разнообразных мифологических репрезентаций. Поскольку я давно интересовался китайским учением об инь/ян как двух архетипических полюсах, подробно рассматривавшихся в книге Сингер, у нас было довольно много общих интересов и проблем для содержа­тельной беседы. Однако тематика наших разговоров постепенно переместилась на юнгианскую психологию и ее параллели с совре­менной физикой.

В то время я достаточно разобрался в ньютоно-картезианском основании психоанализа благодаря нашему первому разговору с Грофом, но мне мало что было известно о юнгианской психологии. Из разговоров с Джун Сингер я вынес удивительное наблюдение о том, что многие из различий между Фрейдом и Юнгом как бы па­раллельны различиям между классической и современной физикой. Сингер сообщила мне, что сам Юнг находился в тесном контакте с некоторыми из ведущих физиков того времени[11] и прекрасно отда­вал себе отчет в этих параллелях.

Фрейд никогда не отказывался от базисной ньютоно-картезианской ориентации своей теории и пытался описывать динамику пси­хологических процессов в категориях специфических механизмов. Юнг же постарался понять человеческую психику в ее целостности и особое внимание уделял ее связям с более широкой средой. Так, его концепция коллективного бессознательного подразумевает свя­занность личности и человечества в неразрывном единстве, что невозможно осмыслить в рамках механистического подхода. Юнг также использовал ряд понятий, которые поразительно близки по­нятиям, используемым в квантовой физике. Он рассматривал бес­сознательное как процесс, включающий в себя «коллективные ди­намические структуры», которые он называл архетипами. Согласно Юнгу, эти архетипы связаны между собой сетью взаимоотношений так, что каждый архетип в конечном итоге подразумевает все остальные. Естественно, эти удивительные параллели вызвали у меня глубокий интерес, и мы решили исследовать дальше эту тему на совместном семинаре, который Сингер обещала организовать осе­нью в университете Нортуестерна. Проведение совместных семина­ров оказалось для меня весьма эффективным способом ознакомле­ния со взглядами и идеями своих партнеров, и мне посчастливилось множество раз участвовать в такого рода взаимодействии на пути моих интеллектуальных странствий.

Семинар с Джун Сингер состоялся в ноябре. К тому времени я успел во многом разобраться в разговорах со Стэном Грофом и мы уже провели с ним несколько наших совместных семинаров. Теперь я значительно лучше ориентировался в инновационных идеях в со­временной психологии и психотерапии, и наша дискуссия о парал­лелях между физикой и юнгианской психологией оказалась инте­ресной, живой и продуктивной. После семинара наш разговор продолжился вечером с группой юнгианских аналитиков, проходивших профессиональную подготовку у Джун Сингер. Мы стали обсуж­дать тогда юнгианское представление о психической энергии. Мне было очень интересно выяснить, использовал ли Юнг понятие «энер­гия» в том же смысле, что оно имело в естественных науках (то есть энергия как количественная мера активности). Но я не смог получить сколько-нибудь вразумительного ответа на этот вопрос даже после нашей продолжительной беседы. Только несколько лет спустя я понял причину неясности в этой проблеме, прочитав ста­тью Юнга «О психической энергии». И сегодня, оглядываясь назад, я могу расценивать прояснение для себя этого вопроса как важный шаг в развитии моих собственных идей.

Юнг пользовался термином «психическая энергия» в количест­венном, научном смысле. Для того чтобы опереться на данные есте­ственных наук, он приводил в этой статье множество аналогий с физикой. Многие из этих аналогий совсем неадекватны для описа­ния живых организмов и делают его теорию психической энергии весьма запутанной. Во время моих чикагских встреч с Джун Сингер и ее коллегами я все еще рассматривал новую физику как идеаль­ную модель для новых представлений в других дисциплинах. Неуди­вительно, что мне никак не удавалось схватить суть проблемы в концепции Юнга и в нашей дискуссии. Лишь с годами, благодаря влиянию Грегори Бэйтсона, мои взгляды претерпят существенную трансформацию. Поместив системный взгляд на жизнь в центр мое­го синтеза новой парадигмы, я мог теперь довольно легко показать, что теория психической энергии Юнга поддается переводу на язык системного подхода, и тогда она вполне согласуется с самыми со­временными представлениями в науках о жизни.

Корни шизофрении

В апреле 1978 года я опять посетил Англию, чтобы прочитать там курс лекций. И я снова увиделся с Р.-Д. Лэйнгом. Прошел уже целый год после нашей первой встречи. К тому времени я не только почерпнул множество важных для меня сведений из продолжитель­ных разговоров со Стэном Грофом и другими психологами и психо-терапевтами, но и с огромным интересом погрузился в изучение концептуальных оснований медицины и уже выступил с рядом лек­ций, в которых я сравнивал смену парадигмы в физике и медицине. Я отправил Лэйнгу несколько своих статей по этой тематике и попросил его встретиться со мной во время моего приезда в Лон­дон. В особенности мне хотелось обсудить с ним проблему природы психических заболеваний, и в частности шизофрении. Я подготовил тщательный план беседы с Лэйнгом по этим вопросам.

На этот раз я увиделся с ним на приеме, который давала моя приятельница Джилл Перс. Большую часть вечера Лэйнг провел сидя на полу в окружении десятка людей, поглощенных его речами. Позже мне еще раз довелось наблюдать ту же картину во многих других местах. Ему нравилось иметь аудиторию, и его «вечная свита» вдох­новляла его красноречие, остроумие и актерскую выразительность. На этом вечере у Джилл мой контакт с Лэйнгом был очень кратким и весьма неприятным для меня. Мне не терпелось узнать его мнение о материалах, которые я выслал ему, но он был явно не расположен к серьезному разговору. Вместо этого он всячески стал провоцировать, подразнивать меня. «Ну, что же, доктор Капра, – саркастически об­ращался он ко мне, – у нас есть для вас головоломка. Разъясните ее нам, пожалуйста». Я чувствовал себя крайне неловко весь этот вечер, который затянулся допоздна. Лэйнг был одним из последних в числе расходившихся гостей. Выйдя на улицу, он взглянул на меня, как-то ехидно улыбнулся и сказал: «Ну, что ж, в четверг в час дня». Это было время встречи, согласно нашей предварительной договореннос­ти. Я подумал тогда про себя: «Боже мой, скорее всего меня ждет нелегкое испытание».

Через два дня я пришел к Лэйнгу домой, и, к моему изумле­нию, я увидел совершенно другого человека, совсем не похожего на того, который был на вечере у Джилл. Как и во время нашей пер­вой встречи Лэйнг был очень приветлив ко мне и, пожалуй, значи­тельно более открыт, чем тогда. Мы отправились пообедать в гре­ческий ресторан, и по дороге Лэйнг сказал мне: «Я прочитал мате­риалы, которые вы мне выслали, и я согласен со всем, что вы там утверждаете. Так что у нас есть прочная основа для взаимопонима­ния». Я ликовал. Лэйнг, один из крупнейших авторитетов в области медицины, и в особенности в вопросах психических заболеваний, снова подтвердил верность первых шагов моего поиска. Эта под­держка давала мне новые силы.

Во время обеда Лэйнг был на редкость чуток ко мне. Наша беседа, в отличие от первой, получилась очень концентрированной и весьма последовательной. Моей целью было глубже понять при­роду психических расстройств. Я узнал от Стэна Грофа, что симп­томы психической болезни можно рассматривать как «застывшие» элементы тех или иных переживаний, которые должны быть завер­шены – тогда происходит исцеление. Лэйнг выразил свое полное согласие с такой точкой зрения. Он заметил, что большинство се­годняшних психиатров никогда не могут увидеть естественную ис­торию жизни своих пациентов, поскольку она «заморожена» транквилизаторами. Находясь в таком «замороженном» состоянии, па­циент не может не выглядеть сломленным, а его поведение нелогич­ным и неестественным.

«Но безумие – это не только срыв, – сказал Лэйнг, – оно может быть и прорывом». Он подчеркнул, что, опираясь на систем­ную перспективу и подход, ориентированный на субъективные пере­живания, можно убедиться в том, что поведение психотического пациента отнюдь не является иррациональным, а, напротив, весьма разумно при взгляде со стороны его экзистенциальной позиции. Исходя из такой перспективы, даже самое путанное и странное психотическое поведение оказывается разумной стратегией выжи­вания.

Когда я попросил Лэйнга привести мне какой-нибудь пример такого рода психотических стратегий, то он рассказал мне о бэйтсоновской теории шизофрении – теории «двойного зажима», кото­рая оказала на него, по его словам, огромное влияние. Согласно Бэйтсону, ситуация «двойного зажима» является центральной ха­рактеристикой структур коммуникации в семьях диагностирован­ных шизофреников. Поведение, называемое шизофреническим, как объяснил Лэйнг, представляет собой стратегию выживания челове­ка в условиях, которые стали невозможными для его жизни. Это, как определил Лэйнг, «такая ситуация, при которой любое его дей­ствие или отсутствие действия неизбежно сопровождается ощуще­нием, что он разрывается на части от давления и изнутри, и со стороны окружающих; это ситуация, в которой он не может побе­дить, что бы он ни делал». Например, в ситуации «двойного зажи­ма» окажется ребенок, который получает от родителей (или одного из них) сообщения, противоречащие друг другу на вербальном и невербальном уровнях и содержащие в себе опасность наказания или угрозу эмоциональной безопасности ребенка. Если такие си­туации часто повторяются, то структура «двойного зажима» может принять характер жизненной установки этого ребенка и порождать затем шизофренические переживания и шизофреническое поведе­ние.

Услышав от Лэйнга это описание источников возникновения шизофрении, мне стало очевидным, почему он считал, что психи­ческое заболевание можно понять, только если обратиться к иссле­дованию той социальной системы, в которую включен пациент «По­ведение человека, получившего психиатрический диагноз, – ак­центировал Лэйнг, – является частью более широкой сети ано­мального поведения, нарушенных и вызывающих нарушения струк­тур коммуникации. Нет никаких шизофреников, есть только шизо­френические системы».

Хотя в нашем разговоре мы нередко переходили к чисто «техническим» подробностям, это было нечто значительно боль­шее, чем обычное научное обсуждение. Лэйнг умеет очень тон­ко вызывать драматичные и необычные переживания – и я вновь, как и во время нашей первой встречи, испытал это на себе. Объясняя мне что-либо, он старался не просто сообщить мне информацию, но и вызвать соответствующее переживание. Опыт внутреннего переживания, как я узнал позднее, всегда был для Лэйнга самой увлекательной темой, и он утверждал, что этот опыт нельзя описать. Поэтому он старался создать его, иллю­стрируя свои мысли яркими, живыми образами, воплощая их со страстью и незаурядным артистизмом непосредственно в своем поведении

Например, объясняя мне концепцию «двойного зажима», он привел в качестве примера ситуацию с ребенком, получающим кон­фликтные сообщения от родителей: «Представьте себе внутреннее состояние ребенка, который совершенно не способен предугадать, нужен ли он сейчас матери или мешает ей, собирается она его обнять или ударить». Произнося эти слова, Лэйнг пристально по­смотрел на меня и стал медленно поднимать свою руку, пока она не оказалась прямо перед моим лицом. В течение нескольких секунд я действительно не мог предсказать, что сейчас произойдет. Во мне резко поднялась тревога, и я был в полном замешательстве. Имен­но это состояние он и хотел вызвать у меня, и, естественно, далее он не стал ни обнимать, ни бить, а расслабленно откинулся на спинку стула и отпил из своего бокала. Так он сумел обратить свою мысль в драматическое переживание, четко выбрав для этого наиболее подходящий момент.

Несколько позже Лэйнг стал рассказывать мне о том, как пси­хологические особенности могут проявлять себя в форме физичес­ких симптомов. Он объяснил, что для людей, обычно подавляющих выражение своих эмоций, характерно также сдерживать свое дыха­ние, что может способствовать развитию астматических проявле­ний. Выразительно жестикулируя, Лэйнг показал мне, как это мо­жет происходить, и завершил свою демонстрацию изображением астматического приступа с таким драматическим правдоподобием, что люди в ресторане стали оборачиваться к нам, думая, что дейст­вительно что-то неприятное происходит с этим человеком. Я снова почувствовал себя крайне неловко, но Лэйнг и на этот раз спрово­цировал сильное переживание, чтобы проиллюстрировать свою мысль.

С обсуждения природы психических болезней наш разговор перешел на тему терапевтического процесса. В этой связи Лэйнг с большой внутренней убежденностью сообщил, что часто самая луч­шая терапевтическая стратегия состоит в том, чтобы создать для пациента обстановку поддержки, в которой его переживания могли бы раскрыться. Для этого, сказал он, нужна помощь соответствую­щих людей, которые сами имеют опыт такого рода пугающих путешествий. «Вместо психиатрических больниц, – с пафосом сказал Лэйнг, – мы нуждаемся в обрядах инициации, при которых, от­правляясь во внутреннее пространство, человек имел бы специаль­ных проводников в лице людей, которые побывали «там» и верну­лись обратно».

Замечание Лэйнга об исцеляющих путешествиях по внутренне­му пространству напомнило мне об очень похожем разговоре со Стэном Грофом, и мне особенно стало интересно знать, что думает Лэйнг по поводу общих черт в путешествиях мистиков и шизофре­ников. Я упомянул, что Гроф рассказывал мне, что психотические больные часто воспринимают реальность в трансперсональных со­стояниях сознания, поразительно напоминающих описания мисти­ков. Хотя очевидно, что мистики не являются душевнобольными. Согласно мнению Грофа, наши выводы о том, что есть норма, а что – патология, должны основываться на том, в какой степени чело­веку удается интегрировать эти переживания, включая самые не­обычные, в своей жизни. Лэйнг полностью согласился с такой точ­кой зрения и также подтвердил, что переживания психотиков и в особенности шизофреников часто трудно отличить от опыта мисти­ков. «Мистики и шизофреники попадают в один и тот же океан, – сказал он торжественно, – но если мистики там плавают, то шизо­френики в нем тонут».

Работа и медитация в Биг-Суре

Моя вторая встреча с Лэйнгом в Лондоне ознаменовалась за­вершением моих исследований сдвига парадигмы в психологии. Остаток 1978 года я посвятил другим областям. Однако мой друг Станислав Гроф продолжал играть важную роль во всей этой дея­тельности. В течение лета 1978 года я провел несколько недель один в его доме, работая над книгой, в то время как он и Кристина отправились в лекционные туры.

Все эти недели были заполнены смесью работы и медитации, которую я всегда практиковал. Я спал на кушетке в комнате Грофа, открытой медленно успокаивающим ритмам океана. Я вставал за­долго до того, как солнце поднималось над окружающими горами, делал упражнения maй-цзы, обращаясь лицом к необъятной серой глади Тихого океана, готовил завтрак и ел на балконе.

Я начинал работать в одной из угловых комнат, облачившись в теплые и удобные одежды, в то время как свежий утренний бриз гулял по комнате через открытую балконную дверь. По мере того как солнце поднималось все выше, я передвигал свой маленький рабочий стол по комнате, для того чтобы остаться в тени, освобож­дался от одежд, по мере того как дом прогревался. Оставаясь к полудню в одних шортах и майке, я продолжал напряженную рабо­ту. Когда солнце начинало садиться и воздух становился прохлад­нее, соответственно и я пускался в обратный путь по комнате, по­степенно одеваясь и закачивая тем, с чего начал, наслаждаясь прохладой вечернего бриза. С заходом солнца я делал паузу для про­должительных размышлений, затем зажигал свет и устраивался на кушетке с книгой из обширной библиотеки Стэна.

И так я работал изо дня в день, изредка прерывая свою рабо­ту, отправляясь в Эсален для бесед с Грегори Бэйтсоном. Я сделал солнечный циферблат для того, чтобы видеть проходящие часы и погружать себя в циклические ритмы, формирующие мою актив­ность, – воспроизводящие промежутки ночи и дня, прилива и от­лива, потока прохладного морского бриза и пылающего летнего солнца на фоне нескончаемого шума волн, ритмично набегающих на скалы, пробуждающих меня утром, и усыпляющих поздно вече­ром.

Сарагосская конференция

Двумя годами позже, в сентябре 1980 года, состоялась моя третья встреча с Р.-Д. Лэйнгом, оказавшаяся и самой длительной по времени, и самой глубокой по впечатлениям. Мы увиделись в Испании на конференции «Психотерапия будущего», организован­ной Европейской ассоциацией гуманистической психологии. К тому времени я уже написал значительную часть книги «Поворотный пункт» и твердо решил отказаться от включения в нее новых мате­риалов. Но моя встреча с Лэйнгом оказалась настолько насыщен­ной и эмоциональными, и интеллектуальными коллизиями, что я изменил свое решение и включил некоторые наиболее важные час­ти нашего разговора в текст книги.

Конференция проходила под Сарагоссой в Монастерио дэ Пьедра, красивом монастыре XII века, превращенном в большую гости­ницу. Состав участников был весьма впечатляющим. Помимо Лэйнга, здесь были Стэн Гроф, Джин Хьюстон и Ролло Мэй. Эта группа включала бы и Грегори Бэйтсона, если бы смерть не прервала его жизнь два месяца назад. Конференция продолжалась три недели, но я пробыл там только неделю, так как работа с текстом книги была в самом разгаре и мне не хотелось прерывать ее на слишком долгое время. Во время этой недели я испытал удивительные чувства об­щности и единства, радостного возбуждения и удивления, которые создавала вокруг себя группа этих необыкновенных людей, и я на­слаждался редкой красотой этого места. Лекции проходили в быв­шей трапезной монастыря, часто при свечах. Семинары проводи­лись и в помещении, и в саду. Неформальные дискуссии часто про­ходили на огромном балконе до самой поздней ночи.

Лэйнг был, так сказать, душой конференции. Значительная часть событий и дискуссий вращалась вокруг его идей и разных граней его личности. Он прибыл на конференцию в окружении большой свиты, включающей в себя его семью, друзей, бывших пациентов, учеников и небольшую киносъемочную группу. Он был активен с утра до поздней ночи, и казалось, что он совсем не знает усталости. Он читал лекции, проводил семинары, организовывал серию дискуссий с другими участниками, которая снималась на пленку. Боль­шую часть времени он проводил в оживленных дебатах, проходив­ших в небольших группах, которые обычно заканчивались его длин­ными монологами, когда все другие от усталости не чувствовали в себе сил участвовать в обсуждении. Часто такие сборы завершались тем, что Лэйнг оказывался за фортепиано – это уже далеко за полночь – и вознаграждал оставшихся своими великолепными интерпретациями Коула Портера и Гершвина.

За эту неделю я действительно близко узнал Лэйнга. Хотя до этого наши отношения были весьма теплыми и наши беседы давали мне так много пищи для размышлений, только во время Сарагосской конференции я по-настоящему вошел в контакт с ним на лич­ностном уровне. Приехав в Монастерио, я буквально сразу же на­ткнулся на него в дверях. Мы не виделись в течение двух лет и, увидев меня, Лэйнг радушно поздоровался и тепло обнял меня. Я был удивлен и тронут таким спонтанным выражением добрых чувств. В тот же вечер после ужина Лэйнг пригласил меня присоединиться к нему и к группе его друзей, чтобы поговорить за рюмкой коньяка. Мы расположились на балконе. Я оказался рядом с Лэйнгом, а вокруг нас образовалась довольно большая группа людей.

Ронни (как я стал называть Лэйнга, последовав примеру его друзей) спросил меня, чем я занимался в последнее время. Я рас­сказал, что работал над книгой и в последнее время глубоко заинте­ресовался изучением природы психики и сознания. Услышав все это, Лэйнг обрушился на меня с яростными нападками. «Как ты смеешь в качестве ученого даже ставить вопрос о природе созна­ния! – с негодованием воскликнул он. Ты не имеешь никакого права задавать этот вопрос, даже употреблять такие слова, как «сознание» или «мистический опыт». Это недопустимая нелепость, что ты позволяешь себе говорить о науке и буддизме на одном дыха­нии». Он явно не шутил и не поддразнивал меня, как это было во время вечеринки в Лондоне. Это было началом серьезной, страст­ной и продолжительной атаки на мою позицию как ученого. Слова Лэйнга кипели гневом и осуждением.

Я был в шоке. Я никак не ожидал таких яростных нападок со стороны Лэйнга. Я был уверен, что он на моей стороне. И ведь действительно, он, по крайней мере, был на моей стороне. Я был в полном недоумении, почему он так набросился на меня в самый первый день моего приезда и всего лишь через несколько часов после наших теплых объятий. В то же самое время я понял, что это был некий интеллектуальный вызов, и вскоре состояние шока и растерянности сменилось напряженной мысленной работой. Я ста­рался понять позицию Лэйнга, соотнести ее со своей и подгото­виться к ответу. И пока Лэйнг продолжал со страстью обличать пороки науки, представителя которого он видел во мне, я чувствовал, как во мне поднимается возбуждение. Мне всегда нравилось сталкиваться в дискуссиях с резко расходившимися с моей точкой зрения мнениями. Лэйнг бросил мне вызов. И это был самый дра­матичный интеллектуальный вызов, на какой мне когда-либо прихо­дилось отвечать. Наш диалог с Лэйнгом, по его драматургии, вновь проходил в импозантной обстановке. Я сидел напротив группы по­читателей Ронни, прислонившись спиной к стене, и мне казалось, что на метафизическом уровне он своей яростной атакой пытается как бы вдавить меня в нее. Я был готов вступить в борьбу. Чувства неловкости и смятения полностью ушли, и я испытывал настоящий подъем.