ОСНОВНЫЕ МОТИВЫ ЛИРИКИ К. Д. БАЛЬМОНТА 4 страница. Здесь посетила Блока первая любовь

Здесь посетила Блока первая любовь. Предметом ее была Ксения Михайловна Садовская (1862 – 1925), взрослая женщина, почти ровесница его матери. Очевидно, подействовали на него и впечатления заграничной поездки, романтические картины старой Европы. Может быть, зазвучал и зов немецкой крови – поэтический юноша ощутил себя средневековым рыцарем. А вскоре явилась и истинная Прекрасная Дама – но уже не в Германии, в России, в родном Шахматове.

Тем не менее с духом немецкого рыцарства пришли и свободные, близкие к тоническим, размеры, характерные для древней германской поэзии – это не было следствие формальной изощренности, так звучала музыка души юноши-поэта.

Вхожу я в темные храмы,

Совершаю бедный обряд,

Там жду я Прекрасной Дамы

В мерцаньи красных лампад…

В таком случае говорят не о «стопах», а о «долях», и сам размер называется дольник. Ударение применительно к дольнику называется латинским словом ictus, и если в строке, к примеру, три ударения (как в том, схема которого дается), то говорят о 3-иктном дольнике. Классический пример 4-иктного дольника опять-таки дает поэзия Блока:

Девушка пела в церковном хоре

О всех усталых в чужом краю,

О всех кораблях, ушедших в море,

О всех, забывших радость свою…

Сам поэт выделял в своем творчестве три этапа:

мистической «тезы» (1900 – 1903),

скептической «антитезы» (1904 – 1907) и

синтеза, в который укладывается его зрелое творчество, по количеству гораздо менее обильное.

1)Период мистической «тезы» (~ 1900 – 1903)

1. ANTE LUCEM (1898-1900) - 76 стихотворений;

2. Стихи о Прекрасной Даме (1901-1902) - 130 стихотворений;

3. Распутья (1902-1904) - 65 стихотворений.

 

В восьми верстах от Шахматова находилось имение Менделеевых Боблово, где летом 1898 г. состоялась первая сознательная встреча рыцаря с Прекрасной Дамой (прежнее младенческое знакомство не в счет). Любовь Дмитриевна Менделеева-Блок (1881 – 1939). От того, первого лета их знакомства сохранились известные фотографии: Блок в костюме Гамлета, Любовь Дмитриевна в костюме Офелии – едва ли не единственная фотография, которая дает понять, что в этой простоватой и полноватой девушке действительно был какой-то свет женственности, казавшийся ее поклонникам отблеском нетварного света. Блок увидел в своей Прекрасной Даме древнерусский, «княжеский» идеал красоты – так парадоксальным образом синтезировался в нем дух поэзии средневековых трубадуров и труверов – с идеалом русской красавицы. Этот причудливый синтез, очень характерный для поэзии Серебряного века вообще и в литературе очень плодотворный, применительно к жизни изначально таил в себе опасность тяжелой драмы – что и вышло впоследствии. В том же, 1898 г. Блок, окончив гимназию, поступил на юридический факультет Петербургского университета. Закончил же Блок не юридический, а историко-филологический факультет, на который перешел в 1901 г.

Но внутренняя его жизнь была важнее, серьезнее, напряженнее. Это было уже нечто большее, нежели простая юношеская влюбленность. Сквозь земное чувство к земной девушке пробивался свет мистического откровения. Таинственные «лучи» обреченной России уже «скрещивались» на юном поэте. Его душевный опыт был квинтэссенцией опыта его поколения. всюду открылись поклонники философии Ницше, и лозунги ″времена сократического человека прошли″ – подхватили мы все. Выходили тома Собрания сочинений Владимира Соловьева, иначе вскрывавшие небо. Зарей возрожденья стоит Соловьев на рубеже двух столетий, где

Зло позабытое

Тонет в крови,

Всходит омытое

Солнце любви.

 

«Из событий, явлений и веяний, особенно сильно повлиявших на меня так или иначе я должен упомянуть: встречу с Вл. Соловьевым, которого я видел только издали; знакомство с М.С. и О.М. Соловьевыми, З.Н. и Д.С. Мережковскими и с А. Белым», – писал Блок в автобиографии (Блок А. Собр. Соч. в 6-ти тт. Т. 5. С. 75).

Владимира Сергеевича Соловьева (1853 – 1900) Блок видел в феврале 1900 г. на похоронах одной родственницы. В августе того же года философ скончался. Приблизительно в то же время – т.е. когда уже была написана часть «стихов о Прекрасной Даме», – Блок познакомился с его поэзией. «Семейные традиции и моя замкнутая жизнь способствовали тому, что ни строки так называемой ″новой поэзии″ я не знал до первых курсов университета. – вспоминал поэт. – Здесь в связи с острыми мистическими и романтическими переживаниями всем существом моим овладела поэзия Вл. Соловьева. До сих пор мистика, которой был насыщен воздух последних лет старого и первых лет нового века, была мне непонятна. Меня тревожили знаки в природе, но все это я считал ″субъективным″ и бережно оберегал от всех» Он восприняли наиболее спорную часть его философии – учение о Софии, Вечной Женственности, понимаемой как образ красоты, хрупкости, и в то же время – двойственности, переменчивости земного мира. Идея вселенского Добра, лежащего в основе совершенствования мира, которой был полон последний крупный труд Соловьева – «Оправдание добра» (1894 – 1897 г.), горькая ирония (отчасти даже – самоирония и самообличение) «Трех разговоров о войне, прогрессе и конце всемирной истории» (1899 – 1900), наконец, христианская кончина, которой предшествовала смиренная исповедь у православного священника, – эти завершающие вехи пути великого философа остались ими незамеченными.

«Божество открылось ему как космическое начало ″Вечной Женственности″, а не как богочеловеческое лицо Христа. Он верил в Софию, не веря в Христа» (Мочульский К.В. С. 81). Признавая «Стихи о Прекрасной Даме» поэтическим дневником Блока, Мочульский замечал: «Парадоксальность построения ″Стихов о Прекрасной Даме″ в том, что в центре этого ″романа в стихах″ (выражение Блока) стоит мистерия Богоявления». «Я слаб, бездарен, немощен. Это все ничего. ОНА может всегда появиться над зубчатой горой» (Собр. соч. Т. 5. С. 105); «Стихи – это молитвы, – записывает Блок примерно в то же время в записной книжке. – Сначала вдохновенный поэт-апостол слагает ее в божественном экстазе. И все, чему он слагает ее, – в том кроется его настоящий Бог. Диавол уносит его, – и в нем находит он опрокинутого, искалеченного, но все же – Бога. А если так, есть Бог и во всем тем более – не в одном небе бездонном, а и в ″весенней неге″ и в ″женской любви″ <...>

Мистическому возбуждению соответствовал небывалый творческий подъем: стихи писались сотнями, лишь небольшая их часть вошла в изданный сборник. Первые попытки опубликоваться успехом не увенчались. Редактор журнала «Мир Божий» В.П. Острогорский отверг предложенные ему стихотворения «Сирин и Алконост» и «Гамаюн, птица вещая», сочтя их «аполитичными». Пророческого их смысла он, конечно, не распознал.

На гладях бесконечных вод,

Закатом в пурпур облеченных,

Она вещает и поет,

Предвечным ужасом объят,

Прекрасный лик горит любовью,

Но вещей правдою звучат

Уста, запекшиеся кровью!

Между тем период отдаленного преклонения перед земной Прекрасной Дамой близился к завершению: между поэтом и земным объектом его поклонения обнаружилась пропасть непонимания. Первой «взбунтовалась» Прекрасная Дама. В письме, посланном Блоку, она писала: «Я не могу больше оставаться с Вами в тех же дружеских отношениях <...> Ведь Вы смотрите на меня, как на какую-то отвлеченную идею;. «Я принужден идти по пути испытаний своего Бога, – ответил он, – и Вы – мой Бог, при нем же одном мне и все здешние храмы священны в случае неуспеха готов был покончить даже с собой, даже предсмертное письмо написал – парадоксальное и кощунственное.Решающее объяснение Блока с Любовью Дмитриевной состоялось 7 ноября 1902 г. на вечере в Дворянском собрании и кончилось миром.Через два дня Блок сделал Любови Дмитриевне предложение, которое было принято.

Еще в 1902 г. Блок познакомился с Мережковскими. М.А. Бекетова описывает это событие так: «Александр Александрович пришел к ним в дом брать билет на какую-то лекцию. Когда он назвал свою фамилию, Зинаида Николаевна воскликнула: ″Блок? Какой Блок? Это вы пишете стихи? Это не о вас говорил Андрей Белый?″» Это было начало непростых, но долгосрочных и достаточно глубоких отношений. С самим Андреем Белым Блок вступил в переписку еще позже – в январе 1903 г., а личное знакомство состоялось только в следующем, 1904 г.

1903 г. начался трагически. Неожиданно умер Михаил Сергеевич Соловьев, и его жена, Ольга Михайловна, не вынеся горя, покончила с собой. Это событие потрясло всех, кто их знал. Но, несмотря на печальное начало, 1903 год был для ознаменован для Блока, прежде всего, двумя радостными событиями: литературным дебютом и женитьбой. Стихи его были напечатаны почти сразу в журнале «Новый путь», «Литературно-художественном сборнике» студентов Петербургского университета и в альманахе «Северные цветы».

А 17 августа в церкви села Тараканово (неподалеку от Шахматова и Боблова) состоялось его венчание с Л.Д. Менделеевой.

 

35. Лирика А. Блока 1904 – 1908 годов. Цикл «Снежная маска».

Период скептической «антитезы» (1904 – 1907)

Пузыри земли (1904-1905);

Ночная Фиалка (1906);

Разные стихотворения (1904-1908);

Город (1904 - 1908);

Снежная маска (1907);

Фаина (1906 - 1908);

Вольные мысли (1907).

В январе 1904 г. Блок с женой поехали в Москву, где сразу вошли в круг московских символистов – встретились с уже «родным по духу» Андреем Белым, познакомились с Брюсовым, Бальмонтом, издателем «Скорпиона» Поляковым, издателем «Грифа» Кречетовым, его женой Ниной Петровской и другими. Впечатления были разные. 15 января в религиозном собрании университетского кружка Блок читал доклад «Символизм как миропонимание».

Блок к этому времени уже чувствовал, что пора мистических озарений для него миновала. «Чувствовать Ее – лишь в ранней юности и перед смертью. – записал он как раз в 1904 г. – Теперь побольше ума» (Блок А.А. Собр. соч. в 6-ти тт. Т. 5. С.105). Белый и «блоковцы», напротив, навязывали ему «кружковую» мистику, для его натуры неприемлемую. Эту нездорово-мистическую атмосферу Блок иронически запечатлел в пьесе «Балаганчик», написанной в 1906 г.

«Балаганчик» был поставлен В.Э. Мейерхольдом на сцене театра В.Ф. Комиссаржевской в декабре 1906 г. и шел с большим успехом. Между тем, драматический любовный треугольник пьесы: Пьеро – Коломбина – Арлекин, – отражает треугольник, реально образовавшийся в жизни: Блок – Любовь Дмитриевна – Андрей Белый. Мистическое преклонение перед Вечной Женственностью приняло совершенно земной, банальный оборот: Белый влюбился в жену друга, и в какой-то момент она готова была ответить взаимностью. Запутанные отношения дружбы-вражды продолжались до 1907 г., дело чуть не кончилось дуэлью, на три года контакты с Белым вообще прекратились, потом возобновились уже в более спокойной тональности, – однако не случайно заметил Блок в записной книжке: «Слишком во многом нас жизнь разделила» написания знаменитой блоковской «Незнакомки»

 

Принципов переустройства мира на здоровых началах Блок искал в народе, в революции – но не в христианстве, не в Церкви. Возможно, психологически это было обусловлено тем, что о Христе слишком много говорили люди, причинявшие ему боль – Мережковские, Белый и люди их круга. Но ближайший его друг – Евгений Павлович Иванов (1879 – 1942) – был человеком глубоко верующим, причем верующим церковно. В переписке с ним Блок порой говорит о Христе: «Ведь я ″иногда″ Христом мучаюсь» (Блок А. Собр Соч. в 6-ти тт. Т. 6. С. 69). И тут же отвергает Его: «Никогда не приму Христа»

Вот Он – Христос – в цепях и розах

За решеткой моей тюрьмы.

Вот агнец кроткий в белых розах

Пришел и смотрит в окно тюрьмы.

В простом окладе синего неба

Его икона смотрит в окно.

Убогий художник создал небо.

Но лик и синее небо – одно.

Стихотворение датировано 10 октября 1905 г. А 17 октября Блок участвовал в революционной демонстрации и даже нес красный флаг. Возможно, потом эти воспоминания – Христос в розах и красный флаг – соединились в «Двенадцати». События первой русской революции Блок относит к числу наиболее важных вех жизни. Он откликнулся уже на начало ее – события «кровавого воскресенья», 9 января 1905

Ведь никто не встретит старость –

Смерть летит из уст в уста…

Высоко пылает ярость,

Даль кровавая пуста…

События революции заставили поэта выйти за пределы замкнутого личного мира, серьезно задуматься о судьбе своего народа, своей страны.

Ты и во сне необычайна.

Твоей одежды не коснусь.

Дремлю – и за дремотой тайна,

И в тайне – ты почиешь, Русь…

«Из материала работы о русских заговорах и заклинаниях строится образ демонической колдовской Руси. – писал К.В. Мочульский. – Дебри, болота, зарева пожаров, снеговые столбы, где кружатся ведьмы, ночные хороводы разноликих народов, пути и распутья, ветер и вьюга, страшная, нищая Россия. И вся она – в движении, в полете, взметенная и взвихренная. В этом вихре – ее душа. Темный лик – лишь покров, закрывающий тайну. Стихотворение кончается торжественными мистическими строфами:

Живую душу укачала,

Русь, на своих просторах, ты…

″Живая душа″ России, ″нищая″ ее природа озарена нездешним светом <...> На русской земле, смиренной и скудной, напечатлен Лик Христа. И чтобы понять Его – нужно стать странником, скитальцем, ″нищим, распевающим псалмы″ <...> ″Путь″ – ″стремление″ – ″странничество″ – ″Россия″ – ″Христос″ - такова линия нарастания лирической волны в стихах Блока» (Мочульский К.В. С.104). Неожиданно «церковно» звучит название второй книги Блока, вышедшей в декабре 1906 г. – «Нечаянная радость».

В конце 1906 г., в связи с постановкой «Балаганчика», Блок познакомился с актерами театра В.Ф. Комиссаржевской. В их числе была Наталия Николаевна Волохова (1878 – 1966), которой он увлекся. Поэтически это увлечение отразилось в драме «Незнакомка» и в книге стихотворений «Снежная маска» (1907). Созвучное название носила и четвертая книга – «Земля в снегу» (1908).

Реальными декорациями, в которых создавался цикл "Снежная маска", были зима 1907 года и маскарадные ночи в кругу театральной и литературной богемы Петербурга: актеры и литераторы собиралась сначала у кого-то на квартире, потом бродили заснеженными улицами города или мчалась на санях на Сестрорецкий вокзал (место, где явилась Блоку его овеянная поверьями Незнакомка). Непосредственным же адресатом всех стихов «Снежной маски» была актриса театра Комиссаржевской Наталия Николаевна Волохова. Ее образ не просто запечатлен в стихах, а буквально задокументирован, начиная от внешнего облика («трехвенечная тиара вкруг чела» – это о диадеме, которая украшала голову Волоховой) и заканчивая реальными диалогами, зарифмованными Блоком («- Вы любезней, чем я знала, /Господин поэт./ - Вы не знаете по-русски, / Госпожа моя...»).

На первый взгляд, «Снежная маска» - поэтический памятник одной из Блоковских влюбленностей, одного из воплощений Вечного Женственного – образа-константы в его творчестве. Но это лишь внешняя, житейская сторона цикла. Сложность и неоднозначность этого цикла определяет его «серединное» положение в литературном наследии Блока, на которое он сам и дал указание. Обращает на себя внимание то, на сколько разных оценок удостоилась «Снежная маска» - пожалуй, такой разброс во мнениях повторится только однажды – по поводу поэмы «Двенадцать». На самом деле, эти два произведения очень связаны друг с другом, «Снежная маска» - это корни «Двенадцати», именно в этом цикле Александр Александрович впервые променяет гармонию звука, стиха и мироощущения на ассонансы неведомых ему, но уловимых его чутким поэтическим слухом, метаморфоз жизни. В 1907 году он начал «нисхождение по лестнице подмен» (что не совсем кореллируется с его мастерством как поэта, потому что Блок вовсе не исписался после «Стихов о Прекрасной Даме»), а цикл «Снежная маска» является «документом нравственного падения поэта». В 1907 году он закрутил роман с реальной женщиной, но на более высоком уровне – это был роман с теми вихревыми силами, которые в конце концов лишат его воздуха и заставят «всем сердцем слушать музыку революции».

героиня «Снежной маски» наделена атрибутами темных сил и зла, ни тепла, ни нежности, ни трепета, только мгла, чернота, маки злых очей, огонь и лед. «Вихрей северная дочь» - разве это Н.Н. Волохова? Разве это она говорит: «Рукавом моих метелей задушу»? На первый взгляд, образ, созданный Блоком, это маска реальной женщины, с которой он был близок. Проанализировав символику «Снежной маски», очевидно, что сврехреальная ее героиня является существом неприкрыто инферальным. Белая стихия зимы, захватывающая лирического героя, явно перекликается с апокалиптической Белизной Невесты из 1-го тома. Как известно, изначально белый цвет являлся цветом траура и скорби. Кроме того, мотивы смерти очевидны в последнем стихотворении цикла «Обреченный»: буквально - в строчках «И холодными призорами / Белой смерти предала» и метафорично - вначале стиха: «Вот меня из жизни вывели/ снежным серебром стези».. В контексте мифопоэтического анализа употребление Блоком в одной связке лексем «снег», «лед» и «огонь» отражает мотив сожжения зимой. Вообще снеговые заносы в «Снежной маске» также наводят на мысль о их связи с потусторонним миром, если вспомнить, что вовремя масленичных празднеств обязательным пунктом программы был штурм и разбивание снежного городка, так как, по народным поверьям, в снеговых столбах и сугробах веселится нечистая сила (ср. в стихотворении Блока «Русь»: «И ведьмы тешатся с чертями / В дорожных снеговых столбах»).

Наконец, в последней строфе стихотворения «Второе крещение» раскрылась подлинная сущность героини цикла: «Весны не будет, и не надо: / Крещеньем третьим будет – Смерть». С одной стороны, цикл «Снежная маска» по сути повторяет сюжетную линию «Стихов о Прекрасной Даме», где главный женский образ наделен мистическими чертами, только героиня «Снежной маски» представлена уже как откровенно демонический образ. Оппозиция первого и второго крещения имеет не только богоборческий и автобиографически-интимный смысл (противопоставление «первой» и «новой» любви), но и устанавливает символические отношение «Снежной маски" к лирике Блока 1-го тома.С другой стороны, ситуация второго, «снежного крещения» (то есть, по сути, антикрещения), в которую с головой бросается лирический герой цикла, его служение темным силам, стоящими за воображаемой им Вечной Женственностью, оказывается лишь предвестием процесса куда более близкого к жизни и потому более зловещего — очарования Александра Блока народной стихией, за которой многим виделась откровенно демоническая маска.

 

36. Акмеизм. Общая характеристика. Эстетическая программа.

Акмеизм. Акмеизм как литературное направление оформился в 1911 г., когда Н.Гумилевым и С.Городецким было основано литературное объединение «Цех поэтов». Наиболее яркое воплощение черты этого нового направления получили в творчестве таких поэтов, как Н.Гумилев, А.Ахматова, О.Мандельштам, М.Кузмин. В самом названии объединения подчеркивалась идея ремесленной, технической работы художника-мастера со словом и стихом. Наследуя многие открытия символистов (Н.Гумилев долгие годы считал себя учеником мэтра символистов В.Брюсова), акмеисты в то же время отталкивались от опыта своих предшественников, желали вернуть поэтическом образу предметную точность, достоверность зрительного плана, освободиться от того первенства мистического начала, которое было характерно для эстетики символизма. Так, С.Городецкий в манифесте «Некоторые течения в современной русской поэзии» писал о том, что акмеисты ведут «борьбу за этот мир, звучащий, красочный, имеющий формы, вес и время, за нашу планету Землю». А О.Мандельштам в статье «Утро акмеизма» символистской поэтизации стихийного начала и в человеке, и в общественной жизни противопоставил размышления о поэте как «зодчем», который воздвигает здание из слов: «Строить – значит бороться с пустотой». Утверждая уважение к слову как целостному организму, живому «логосу», Мандельштам подверг критике свойственное символистам безудержное экспериментирование со словом, ведущее, по его убеждению, к размыванию заложенного в нем смысла.

Стремлением вместить в поэтический образ всю полноту земного бытия продиктовано художественное своеобразие многих стихотворений и поэм Николая Степановича Гумилева (1886 – 1921). Будучи страстным путешественником, посетившим, в частности, далекую Африку, Гумилев воспел в своих стихотворениях дерзких, отважных людей, утверждающих себя в ситуациях риска, в вызове стихиям. Здесь нередко появляются не характерные в целом для лирики как рода литературы персонажи, вполне самостоятельные по отношению к авторскому «я» и в то же время отражающие в себе существенные стороны миросозерцания самого поэта. В стихотворении «Капитаны» эти люди, противостоящие не только бурям, но и самой судьбе, рисуются в торжественно-романтическом строе авторской речи: «Пусть безумствует море и хлещет, // Гребни волн поднялись в небеса – // Ни один пред грозой не трепещет, // Ни один не свернет паруса». В виде «сюжетного» повествования построено стихотворение «Старый конквистадор».

Стихотворение «Я и вы» представляет поэтический автопортрет лирического героя – дерзкой личности, приемлющей весь первобытный облик земного мира в его отнюдь не идеализированном виде, черпающей вдохновение в «дикарском напеве зурны» и мечтающей окончить свои дни «в какой-нибудь дикой щели, // утонувшей в густом плюще». Приближение к такой первобытности ассоциируется в гумилевской поэзии со сквозными африканскими мотивами – как, например, в стихотворении «Жираф», где экзотический, наполненный мажорными, праздничными красками («стройные пальмы», «запах немыслимых трав») образный ряд воссоздается с присущей акмеистам щедростью чувственных подробностей: «И шкуру его украшает волшебный узор, // С которым равняться осмелиться только луна, // Дробясь и качаясь на влаге широких озер». В стихотворении «Мои читатели» поэт при помощи творческой интуиции моделирует собирательный образ «своего» читателя-адресата – людей «сильных, злых и веселых», подобных отважным капитанам и дерзким конквистадорам, причастных к плоти этого, земного мира, «умиравших от жажды в пустыне, // Замерзавших на кромке вечного льда, // Верных нашей планете, // Сильной, веселой и злой».

Вместе с тем, вопреки многим акмеистическим декларациям, в реальной творческой практике Гумилева, в особенности позднего, возникает сближение с символистским интересом к мистическим сторонам человеческого бытия, что приводит к существенному усложнению образного ряда. Это проявилось в увлечении Гумилева оккультным учением о переселении душ, возможности одновременной жизни души в различных астральных пространствах, что нашло отражение в стихотворении «Заблудившийся трамвай»: «Где я? Так томно и так тревожно // Сердце мое стучит в ответ: // «Видишь вокзал, на котором можно // В Индию Духа купить билет?»». Раздумья о мистической власти причастного к высшим мирам поэтического слова выражаются в стихотворении «Слово» («Солнце останавливали словом, // Словом разрушали города»). В «Шестом чувстве» постижение тайны творчества происходит в серии образных параллелей – с рождением любовного чувства, с незримым созреванием тела и души, с законами роста и развития тварного мира, а сердцевиной лирического сюжета становится процесс постепенного облечения творческой мечты в плоть бытия, мучительная и сладостная тайна обретения художником его великого дара: «Под скальпелем природы и искусства // Кричит наш дух, изнемогает плоть, // Рождая орган для шестого чувства».

 

37. Философско-этическая проблематика в драме М. Горького «На дне». Авторская позиция.

 

В пьесах 900-х гг. были энергично выражены обе тенденции: критическая и провидческая. Всюду: в грязной ночлежке "босяков" ("На дне", 1902), рядом с зажиревшими дельцами ("Дачники", 1904), в затхлой обстановке провинции ("Варвары", 1905) - запечатлено, пусть частичное, несмелое, пробуждение человеческой души - чему и поклонялся драматург. Талантливо это сделано в пьесе "На дне", которая не сходит с отечественной сцены и обошла крупнейшие театры мира.

Название "На дне" рождает чувство перспективы, так и хочется далее поставить многоточие. Что происходит "на дне"? На дне - чего, только ли жизни? Может быть,- и души? Да, именно этот смысл приобретает первостепенное значение.

Поднимается занавес, и сразу пугает нищенская, вымороченная жизнь: грязь, голод, болезни, озлобление. Но особенно страшат не они сами, а их непрерывность, устойчивость. Горький обращается к таким формам диалога и речевым конструкциям, которые убеждают в застойности жалкого мирка.

Квашня (с ее реплики начинается пьеса) продолжает начатый за сценой спор с Клещем. Барон привычно дразнит Настю, читающую очередной бульварный роман. Анна молит: "Каждый божий день... дайте хоть умереть спокойно". Бубнов обрывает Сатина: "Слыхала сто раз!" Сатин подводит итог: "...слова надоели! Каждое из них слышал я... наверное тысячу раз... "Это состояние оттенено с помощью слов-лейтмотивов. Васька Пепел объясняется в любви Наташе, а в это время что-то шьющий скорняк Бубнов произносит дважды: "А ниточки-то гнилые". Воистину рвущиеся нити связывают обитателей ночлежки. Настя о Василисе тоже говорит примечательное для всех: "Озвереешь в такой жизни... Привяжи всякого живого человека к такому мужу". Бубнов толкует взрыв раздражения Насти расширительно: "Ты везде лишняя".

В "невольных" побуждениях персонажей драмы своеобразно (*169) проявились весьма модные для времени "рецепты" достижения счастья: честная трудовая деятельность, сильная воля героя, служение искусству, любовь, совесть и вера в высшее начало. В сниженном, часто смешном обличье "босяки" переживают сходные иллюзии. Трудом хочет достичь успеха Клещ. В любви ищет спасения Настя. К Богу обращен взор Анны. Наташа ждет героя. В неловких суждениях "босяков" - ответ на сложнейший вопрос о природе человека и его горькой судьбе-прощании с наивными надеждами на радость.

Есть в пьесе и другой тип героев. Бубнов, Сатин, Барон давно смирились со своим положением шулеров, равнодушны к преступлениям. Но они глубоко судят о жизни и бессознательно тоскуют по воле и правде. Природный ум, обреченный на бездействие,- исток авторского сопереживания им.

Начало острых внутренних смещений в этой среде начинается с появлением в конце II акта Луки. "Добрые" дела, которые творит Лука в ночлежке, и есть своего рода прилаживание к нуждам "ближних". Краткие диалоги старика с его "подопечными", повторяясь, переплетаясь между собой, сообщают пьесе напряженное внутреннее движение: растут призрачные надежды несчастных. А когда начинается крушение разожженных им иллюзий - цепная реакция трагедий (Наташу калечит Василиса, Пепел убивает Костылева, убийцу арестовывают), Лука незаметно исчезает (конец III акта).

Складывается совсем не похожая на предшествующую атмосфера общения. Люди слушают друг друга. Если и звучит брань, то она - знак внутреннего надлома. Соответственно меняется структура диалога. Исчезает былая фрагментарность, появляется линия его развития и монологические, развернутые высказывания.

Сатин, верно расценив примирение Луки с сущим, оправдавшего "ту тяжесть, которая раздавила руку рабочего <...> и обвинила умирающих с голода", делает неожиданный вывод: "Все - в человеке, все для человека! Существует только человек, все же остальное - дело его рук и его мозга". И хотя для Сатина его сожители "тупы, как кирпичи", он, по большому счету, отстаивает их, как всех людей, достоинство и возможности. Простая истина завораживает говорящего и слушателей. Ее несовместимость с собственным положением не выдерживает Актер, обрывая собственную жизнь.

Наследие Горького вызывает неоднозначную реакцию. Вряд ли кто сможет принять его неколебимую убежденность в близком торжестве творческого народного духа. Свою мечту писатель счел за действительность, пропитав романтикой светлых предчувствий реалистические произведения. Но под влиянием этой стойкой веры сложились в его творчестве своеобразные художественные принципы.

 

 

Анализ пьесы

Социальное и философское в проблематике драмы «На дне»

Долгое время в школьной практике бытовало толкование пьесы как социально-критической. была тема «Обличение капиталистической действительности»

Конечно, пьеса Горького не лишена социальности. На первый взгляд, и заголовок драмы («На дне жизни»), и выбор места действия, и система персонажей с ее широчайшим «социальным представительством» (бывший дворянин, бывший интеллигент, бывшие рабочие и крестьяне) - все это свидетельствует о значимости для автора социальной проблематики. Исковерканные судьбы персонажей - прямое свидетельство социального неблагополучия современного Горькому общества.

«сборный пункт» - ночлежка - временный и не очень обустроенный, но все же дом для разномастной группы горьковских персонажей.

Принципиально важно, что большинство персонажей пьесы - «бывшие люди». Когда-то каждый из них был включен в свою систему социальных отношений, выполнял свою социальную роль. Теперь, в ночлежке, социальные различия между ними стерлись, теперь они - просто люди. Горькому интересны важнейшие, общие для большинства особенности человеческого сознания. Что делает человека человеком, что помогает и мешает ему жить, каковы пути к обретению человеческого достоинства - вот вопросы, на которые он ищет ответы в своей пьесе. Пьесе, содержание которой определяется прежде всего философско-этической проблематикой.