Венсеннскии лес
По приказу Карла IX Генрих в тот же вечер был препровожден в Венсеннский лес. Так называли в те времена знаменитый замок, от которого теперь остались лишь развалины, но этого колоссального фрагмента вполне достаточно, чтобы дать представление о его былом величии. Путешествие совершалось в носилках. По обеим сторонам шагали четверо стражников. Де Нансе, имея при себе королевский приказ, открывавший Генриху двери темницы-убежища, шагал впереди. Перед потайным ходом в донжон[76] кортеж остановился. Де Нансе спешился, открыл запертые на замок носилки и почтительно предложил королю сойти. Генрих повиновался без единого слова. Любое жилище казалось ему надежнее, чем Лувр: десять дверей, закрываясь за ним, в то же время укрывали его от Екатерины Медичи. Августейший узник прошел по подъемному мосту, охраняемому двумя солдатами, прошел в три двери нижней части донжона и в три двери нижней части лестницы, затем, предшествуемый де Нансе, поднялся на один этаж. Тут командир охраны, видя, что Генрих собирается подняться выше, сказал: – Ваше величество! Остановитесь здесь. – Ага! – останавливаясь, сказал Генрих. – По-видимому, меня удостаивают второго этажа. – Государь! – сказал де Нансе. – С вами обращаются как с венценосной особой. «Черт их возьми! – подумал Генрих. – Два-три этажа выше нисколько меня не унизили бы. Тут слишком хорошо: это может вызвать подозрения». – Ваше величество! Не угодно ли вам последовать за мной? – спросил де Нансе. – Господи Иисусе! – воскликнул король Наваррский. – Вы прекрасно знаете, сударь, речь здесь идет отнюдь не о том, что мне угодно и чего мне не угодно, а о том, что приказывает мой брат Карл. Есть приказ – следовать за вами? – Да, государь. – В таком случае я следую за вами. Они пошли по длинному проходу вроде коридора, выходившему в довольно просторный зал с темными стенами, который имел крайне мрачный вид. Генрих беспокойно огляделся вокруг. – Где мы? – спросил он. – Мы проходим по допросной палате, ваше величество. – А-а! – произнес король и принялся разглядывать зал еще внимательнее. В этом помещении было всего понемногу: кувшины и станки для пытки водой, клинья и молоты для пыток сапогами; кроме того, почти весь зал опоясывали каменные сиденья для несчастных, ожидавших пытки, а над сиденьями, на уровне сидений и у изножия сидений были вделаны в стены железные кольца, но вделаны не симметрично, а так, как того требовал тот или иной род пытки. Сама близость этих колец к сиденьям достаточно ясно указывала, что они здесь для того, чтобы привязывать к ним части тела тех, кто будет занимать эти места. Генрих пошел дальше, не сказав ни слова, но и не упустив ни одной подробности этого гнусного устройства, запечатлевшего, так сказать, на этих стенах повесть о страданиях. Внимательно глядя вокруг, Генрих не посмотрел под ноги и споткнулся. – А это что такое? – спросил он, указывая на какой-то желоб, выдолбленный в сырых каменных плитах, заменявших пол. – Это сток, государь. – Разве здесь идет дождь? – Да, государь, кровавый. – Ага! Прекрасно, – сказал Генрих. – Мы еще не скоро дойдем до моей камеры? – Вы уже пришли, ваше величество, – произнесла какая-то тень, вырисовывавшаяся во мраке, но становившаяся по мере того, как к ней приближались, все более зримой и ощутимой. Генриху этот голос показался знакомым, а сделав несколько шагов, он узнал и лицо. – Ба! Да это вы, Болье! – сказал он. – За каким чертом вы сюда явились? – Государь! Я только что получил должность коменданта Венсеннской крепости. – Что ж, дорогой друг, ваш дебют делает вам честь: вы заполучили узника-короля – это отнюдь не плохо. – Простите, государь, – возразил Болье, – но до вас я уже принял двух дворян. – Каких? Ах, простите, быть может, я нескромен? В таком случае будем считать, что я ничего не сказал. – Ваше величество! У меня нет предписания соблюдать тайну. Это господин де Ла Моль и господин де Коконнас. – Ах, верно! Я видел, что они арестованы. Как эти несчастные дворяне переносят свое несчастье? – Совсем по-разному: один весел, другой печален; один распевает, другой вздыхает. – Кто же из них вздыхает? – Господин де Ла Моль, государь. – Честное слово, мне понятнее тот, кто вздыхает, чем тот, который распевает. Судя по тому, что я видел, тюрьма – место отнюдь не веселое. А на каком этаже их поместили? – На самом верхнем – на пятом. Генрих вздохнул. Ему самому хотелось попасть туда. – Что ж, господин де Болье, будьте любезны показать мне мою камеру. Я очень устал сегодня днем и потому так тороплюсь попасть в нее. – Пожалуйте, ваше величество, – сказал Болье, указывая на распахнутую дверь. – Номер второй, – прочел Генрих. – А почему не первый? – Он уже предназначен, ваше величество. – Ага! Как видно, вы ждете узника познатнее меня! – Я не сказал, ваше величество, что этот номер предназначен для узника. – А для кого же? – Пусть ваше величество не настаивает, а то я вынужден буду промолчать и тем самым не оказать вам должного повиновения. – Ну, это Другое дело, – сказал Генрих и задумался глубже, чем прежде: номер первый явно заинтересовал его. Впрочем, комендант не изменил своей первоначальной вежливости. С бесконечными ораторскими изворотами он поместил Генриха в его камеру, принес тысячу извинений за возможные неудобства, поставил у двери двух солдат и вышел. – Теперь, пойдем к другим, – сказал комендант тюремщику. Тюремщик пошел первым. Они двинулись в обратный путь, прошли допросную палату, коридор и очутились опять у лестницы; следуя за своим проводником, де Болье поднялся на три этажа. Поднявшись тремя этажами выше, тюремщик открыл одну за другой три двери, каждая из которых была украшена двумя замками и тремя огромными засовами. Когда он начал отпирать третью дверь, из-за нее послышался веселый голос. – Эй! Черт побери! – крикнул голос. – Отпирайте скорее хотя бы для того, чтобы проветрить! Ваша печка до того нагрелась, что здесь того и гляди задохнешься! Коконнас, которого читатель, несомненно, уже узнал по его любимому ругательству, одним прыжком перемахнул пространство от своего места до двери. – Одну минутку, почтеннейший дворянин, – сказал тюремщик, – я пришел не для того, чтобы вас вывести, я пришел для того, чтобы войти к вам, а за мной идет господин комендант. – Господин комендант? Зачем? – спросил Коконнас. – Навестить вас. – Господин комендант делает мне много чести. Милости просим! – ответил Коконнас. Де Болье в самом деле вошел в камеру и сразу смахнул сердечную улыбку Коконнаса ледяной учтивостью, присущей комендантам крепостей, тюремщикам и палачам. – У вас есть деньги, сударь? – обратился он к узнику. – У меня? Ни одного экю, – ответил Коконнас. – Драгоценности? – Одно кольцо. – Разрешите вас обыскать? – Черт побери! – покраснев от гнева, воскликнул Коконнас. – Ваше счастье, что и я, и вы в тюрьме! – Все нужно претерпеть ради службы королю. – Так, значит, – возразил пьемонтец, – те почтенные люди, которые грабят на Новом мосту, служат королю так же, как и вы? Черт побери! До сих пор я был очень несправедлив, сударь, считая их ворами! – Всего наилучшего, сударь, – сказал Болье. – Тюремщик! Заприте господина де Коконнаса. Комендант ушел, забрав у Коконнаса перстень с великолепным изумрудом, который подарила ему герцогиня Неверская на память о своих зеленых глазах. – К другому, – выйдя из камеры, сказал комендант. Они миновали одну пустую камеру и снова привели в действие три двери, шесть замков и девять засовов, Когда последняя дверь отворилась, первое, что услышали посетители, был вздох. Эта камера была мрачнее той, из которой только что вышел де Болье. Четыре длинные узкие бойницы с решеткой прорезывали стену, все уменьшаясь, и слабо освещали это печальное обиталище. В довершение всего железные прутья перекрещивались достаточно искусно, чтобы глаз натыкался на тусклые линии решетки, и мешали узнику хотя бы сквозь бойницы видеть небо. Стрельчатые нервюры, выходившие из каждого угла камеры, постепенно соединялись в центре потолка и образовывали розетку. Ла Моль сидел в углу и даже не шевельнулся, как будто ничего не слышал. – Добрый вечер, господин де Ла Моль! – сказал Болье. Молодой человек медленно поднял голову, – Добрый вечер, сударь! – отозвался он. – Сударь! Я пришел обыскать вас, – продолжал комендант. – Не нужно, – ответил Ла Моль. – Я вам отдам все, что у меня есть. – А что у вас есть? – Около трехсот экю, вот эти драгоценности и кольца. – Давайте, сударь, – сказал комендант. – Вот они. Ла Моль вывернул карманы, снял кольца и вырвал из шляпы пряжку. – Больше ничего нет? – Ничего, насколько мне известно. – А это что висит у вас на шее на шелковом шнурке? – спросил комендант. – Это не драгоценность, сударь, это образок. – Дайте. – Как? Вы требуете?.. – Мне приказано не оставлять вам ничего, кроме одежды, а образок не одежда. Ла Моль сделал гневное движение, которое, по контрасту с отличавшим его скорбным и величественным спокойствием, показалось страшным даже этим людям, привыкшим к бурным проявлениям чувств. Но он тотчас взял себя в руки. – Хорошо, сударь, – сказал он, – сейчас вы увидите то, что просите. Повернувшись, словно желая подойти ближе к свету, он вытащил мнимый образок, представлявший собой не что иное, как медальон, в который был вставлен чей-то портрет, вынул портрет из медальона и поднес его к губам. Несколько раз поцеловав его, он сделал вид, что уронил его на пол, и, изо всех сил ударив по нему каблуком, разбил на тысячу кусочков. – Сударь!.. – воскликнул комендант. Он наклонился и посмотрел, не может ли он спасти что-либо от вдребезги разбитого неизвестного предмета, который намеревался утаить от него Ла Моль, но миниатюра в буквальном смысле слова превратилась в пыль. – Король хотел получить эту драгоценность, – сказал Ла Моль, – но у него нет никаких прав на портрет, который был в нее вставлен. Вот вам медальон, можете его взять. – Сударь! Я буду жаловаться королю, – объявил Болье. Ни слова не сказав узнику на прощание, он вышел в бешенстве и предоставил запирать двери тюремщику. Тюремщик сделал несколько шагов к выходу, но, увидев, что Болье уже спустился по лестнице на несколько ступенек, вернулся и сказал Ла Молю: – Честное слово, сударь, я хорошо сделал, что предложил вам сразу же вручить мне сто экю за то, чтобы я дал вам поговорить с вашим товарищем, а если бы вы мне их не дали, комендант забрал бы их вместе с этими тремястами, и уж тогда совесть не позволила бы мне что-нибудь для вас сделать. Но вы заплатили мне вперед, а я обещал вам, что вы увидитесь с вашим приятелем… Идемте… Честный человек держит слово… Только, если можно, не столько ради себя, сколько ради меня, не говорите о политике. Ла Моль вышел из камеры и очутился лицом к лицу с Коконнасом, ходившим взад и вперед широкими шагами по середине своей камеры. Они бросились друг к Другу в объятия. Тюремщик сделал вид, что утирает набежавшую слезу, и вышел сторожить, чтобы кто-нибудь не застал узников вместе, или, вернее, чтобы не застали на месте преступления его самого. – А-а! Вот и ты! – сказал Коконнас. – Этот мерзкий комендант заходил к тебе? – Как и к тебе, я думаю. – И отобрал у тебя все? – Как и у тебя. – Ну, у меня-то было немного – перстень Анриетты, вот и все. – А наличные деньги? – Все, что у меня было, я отдал этому доброму малому – нашему тюремщику, чтобы он устроил нам свидание. – Ах, вот как! – сказал Ла Моль. – Сдается мне, что он брал обеими руками. – Стало быть, ты тоже ему заплатил? – Я дал ему сто экю. – Как хорошо, что наш тюремщик негодяй! – Еще бы! За деньги с ним можно будет делать все что угодно, а надо надеяться, в деньгах у нас недостатка не будет. – Теперь скажи: ты понимаешь, что с нами произошло? – Прекрасно понимаю… Нас предали. – И предал этот гнусный герцог Алансонский. Я был прав, когда хотел свернуть ему шею. – Так ты полагаешь, что дело наше серьезное? – Боюсь, что да. – Так что можно опасаться… пытки? – Не скрою от тебя, что я уже думал об этом. – Что ты будешь говорить, если дойдет до этого? – А ты? – Я буду молчать, – заливаясь лихорадочным румянцем, ответил Ла Моль. – Ты ничего не скажешь? – Да, если хватит сил. – Ну, а я, ручаюсь тебе: если со мной учинят такую подлость, я много чего наговорю! – сказал Коконнас. – Но чего именно? – живо спросил Ла Моль. – О, будь покоен, я наговорю такого, что господин д'Алансен на некоторое время лишится сна. Ла Моль хотел ответить, но в это время тюремщик, без сомнения услышавший какой-то шум, втолкнул друзей в их камеры и запер за ними двери.
|