Восковая фигурка
Уже восемь дней Карл был пригвожден к постели лихорадочной слабостью, перемежавшейся сильными припадками, похожими на падучую болезнь. Иногда во время таких припадков он испускал дикие крики, которые с ужасом слушали телохранители, стоявшие на страже в передней, и которые гулким эхом разносились по древнему Лувру, уже встревоженному зловещими слухами. Когда припадки проходили, Карл, сломленный усталостью, с потухшими глазами, падал на руки кормилицы, храня молчание, в котором чувствовалось одновременно и презрение, и ужас. Рассказывать о том, как мать и сын, не поверяя друг другу своих чувств, не только не встречались, но даже избегали Друг друга; рассказывать о том, как Екатерина Медичи и герцог Алансонский вынашивали в уме зловещие замыслы, – это все равно что пытаться изобразить тот омерзительный клубок, который шевелится в гнезде гадюки. Генрих сидел под замком у себя в камере, и на свидание с ним, по его личной просьбе к Карлу, не получил разрешения никто, даже Маргарита. В глазах всех это была полная немилость. Екатерина и герцог Алансонский дышали свободнее, считая Генриха погибшим, а Генрих ел и пил спокойнее, надеясь, что о нем забыли. Ни один человек при дворе не подозревал об истинной причине болезни короля. Мэтр Амбруаз Паре и его коллега Мазилло, приняв следствие за причину, нашли у него воспаление желудка, и только. Вследствие этого они прописывали мягчительные средства, лишь помогавшие действию того особого питья, которое назначил королю Рене. Карл принимал его из рук кормилицы три раза в день и оно составляло основное его питание. Ла Моль и Коконнас находились в Венсенне в одиночных камерах под строгим надзором. Маргарита и герцогиня Неверская раз десять пытались проникнуть к ним или по крайней мере передать им записку, но все было тщетно. Однажды утром Карл, которому становилось то лучше, то хуже, почувствовал себя бодрее и пожелал, чтобы к нему впустили весь двор, который, по обычаю, являлся к королю каждое утро, хотя вставания теперь не было. Таким образом, двери отворились, и все могли заметить – по бледности щек, по желтизне лба цвета слоновой кости, по лихорадочному блеску ввалившихся и обведенных черными кругами глаз – то страшное разрушение, какое произвела в Карле неведомая болезнь, поразившая молодого монарха. Королевская опочивальня быстро наполнилась любопытными и корыстными придворными. Екатерину, герцога Алансонского и Маргариту известили о том, что король принимает. Все трое пришли порознь, один вслед за другим. Спокойная Екатерина, улыбавшийся герцог Алансонский и подавленная Маргарита. Екатерина села у изголовья сына, не заметив взгляда, каким он ее встретил. Герцог Алансонский встал у изножия кровати. Маргарита оперлась на стол и, посмотрев на бледный лоб, исхудалое лицо и ввалившиеся глаза брата, не могла удержать ни вздоха, ни слез. Карл, от которого ничто не ускользало, увидел ее слезы, услышал ее вздох и незаметно сделал Маргарите знак головой. Благодаря этому едва заметному знаку лицо несчастной королевы Наваррской прояснилось – Генрих ничего не успел, а быть может, и не захотел сказать ей. Она боялась за мужа и трепетала за возлюбленного. За себя она нисколько не опасалась:, она слишком хорошо знала Ла Моля и была уверена, что может на него положиться. – Ну как вы себя чувствуете, мой милый сын? – спросила Екатерина. – Лучше, матушка, лучше. – А что говорят ваши врачи.? – Мои врачи? О, это великие ученые! – разразившись хохотом, сказал Карл, – По правде говоря, я получаю величайшее удовольствие, когда слушаю, как они обсуждают мою болезнь. Кормилица! Дай мне попить. Кормилица принесла Карлу чашку с обычным его питьем. – Что же они дают вам принимать, сын мой? – Ах, сударыня, да кто же знает, что они там стряпают? – ответил король и с жадностью проглотил питье. – Было бы превосходно, – заговорил Франсуа, – если бы брат мог встать и выйти на солнце; охота, которую он так любит, подействовала бы на него как нельзя лучше. – Да, – подтвердил Карл с усмешкой, разгадать значение которой герцог был бессилен, – только в последний раз она подействовала на меня как нельзя хуже. Карл произнес эти слова таким странным тоном, что разговор, в котором не принимали участия присутствующие, на этом оборвался. Карл чуть кивнул головой. Придворные поняли, что прием окончен, и вышли один за другим. Герцог Алансонский сделал движение, чтобы подойти к брату, но какое-то непонятное чувство остановило его. Он поклонился и вышел. Маргарита схватила исхудавшую руку, которую протягивал ей брат, стиснула ее, поцеловала и тоже ушла. – Милая Марго! – прошептал Карл. Одна Екатерина продолжала сидеть у изголовья. Оставшись с ней наедине, Карл отодвинулся к проходу между стеной и кроватью с тем чувством ужаса, которое заставляет нас отступить перед змеей. У Карла, которому многое объяснили признания Рене и, быть может, еще больше размышления в тишине, не осталось даже такого счастья, как сомнение. Он отлично знал, отчего он умирает. И потому, когда Екатерина подошла к его постели и протянула ему руку, такую же холодную, как ее взгляд, он вздрогнул от страха. – Вы остаетесь, матушка? – спросил он. – Да, сын мой, – ответила Екатерина, – мне надо поговорить с вами о важных вещах. – Говорите, – сказал Карл, отодвигаясь еще дальше. – Государь! – заговорила королева. – Вы утверждали сейчас, что ваши врачи – великие ученые… – Я и сейчас это утверждаю. – Но что же они делают с тех пор, как вы заболели? – По правде говоря, ничего… Но если бы вы слышали, что они говорили… Честное слово, стоит заболеть ради того, чтобы послушать их лекции. – В таком случае, сын мой, вы позволите мне сказать вам одну вещь? – Ну конечно! Говорите, матушка. – Я подозреваю, что все эти великие ученые ничего не понимают в вашей болезни. – В самом деле? – Быть может, они и видят следствия, но причина им непонятна. – Возможно, – сказал Карл, не понимая, к чему клонит мать. – Таким образом, они лечат симптомы, вместо того чтобы лечить болезнь. – Клянусь душой, по-моему, вы правы, матушка! – воскликнул изумленный Карл. – Так вот, сын мой, – продолжала Екатерина, – мое сердце и благо государства не могут вынести, чтобы вы болели так долго, а кроме того, болезнь может в конце концов тяжело повлиять на ваше душевное состояние, – вот почему я собрала самых сведущих ученых. – В медицинской науке? – Нет, в науке более глубокой, в науке, которая позволяет проникнуть не Только в тело, но и в Душу. – Превосходная наука, – заметил Карл. – Почему только этой науке не обучают королей!.. Так, значит, ваши изыскания привели к какому-то результату? – спросил он. – Да. – К какому же? – К тому, какого я ожидала, и сейчас я принесла вам, ваше величество, средство, которое должно исцелить и ваше тело, и ваш дух. Карл вздрогнул. Он подумал, что мать, находя, что он умирает слишком долго, решила сознательно закончить то, что начала, сама того не зная. – Где же оно, это самое средство? – спросил Карл, приподнявшись на локте и глядя на мать. – Оно в самой болезни, – ответила Екатерина. – В чем же заключается болезнь? – Выслушайте меня, сын мой, – сказала Екатерина. – Вы когда-нибудь слышали о том, что бывают тайные враги, месть которых убивает жертву на расстоянии? – Железом или ядом? – спросил Карл, ни на секунду не спуская глаз с бесстрастного лица матери. – Нет, средствами, не менее надежными и не менее страшными. – Объяснитесь! – Верите ли вы, сын мой, в действие кабалистики и магии? – спросила флорентийка. Карл сдержал недоверчивую, презрительную улыбку. – Твердо верю, – ответил он. – Так вот, это и есть источник ваших страданий, – поспешно произнесла Екатерина. – Некий враг вашего величества, не смея покуситься на вас прямо, замыслил погубить вас тайно. Против особы вашего величества он направил заговор, тем более страшный, что у него не было сообщников, и потому таинственные нити этого заговора до сих пор оставались неуловимыми. – Честное слово, так оно и есть! – ответил Карл, возмущенный этой хитроумной ложью. – А вы поищите получше, сын мой, – сказала Екатерина, – вспомните некоторые попытки к бегству, которое должно было обеспечить безнаказанность убийце. – Убийце? – воскликнул Карл. – Вы говорите – убийце? Стало быть, меня пытались убить, матушка? Екатерина лицемерно закатила сверкающие глаза под свои морщинистые веки. – Да, сын мой. Вы, быть может, и сомневаетесь в этом, но я-то знаю наверно. – Я никогда не сомневаюсь в том, что говорите мне вы, – язвительно произнес Король. – Каким же способом пытались меня убить? Мне это очень интересно! – С помощью магии, сын мой. – Объяснитесь, матушка, – сказал Карл, движимый отвращением к роли наблюдателя, которую ему приходилось играть. – Если бы заговорщик, которого я вам назову… и которого в глубине души вы, ваше величество, уже назвали сами… если бы он, всецело полагаясь на свои батареи, и будучи уверен в успехе, успел скрыться, быть может, никто не узнал бы причину страданий вашего величества, но, к счастью, государь, вас оберегал ваш брат. – Какой брат? – спросил Карл. – Ваш брат Алансон. – Ах да, верно! Я все забываю, что у меня есть брат, – с горьким смехом прошептал Карл. – Так вы говорите… – Я говорю, что, к счастью, он раскрыл вашему величеству внешнюю сторону заговора. Но он, неопытное дитя, искал лишь следов обыкновенного заговора, только доказательств бегства молодого человека, я же искала доказательств дела, гораздо более серьезного, потому что я знаю, сколь велик ум этого преступника. – Вот как! А ведь похоже на то, матушка, что вы говорите о короле Наваррском? – спросил Карл – ему хотелось посмотреть, до каких пределов дойдет флорентийское притворство. Екатерина лицемерно опустила глаза. – Если не ошибаюсь, я приказал арестовать его и отправить в Венсенн за бегство, о котором вы упомянули, – продолжал король, – а он, значит, оказался еще преступнее, чем я думал? – Вы чувствуете, как треплет вас лихорадка? – спросила Екатерина. – Да, конечно, – нахмурив брови, ответил Карл. – Вы чувствуете страшный жар, который сжигает вам внутренности и сердце? – Да, – все более мрачнея, ответил Карл. – А острые боли а голове, которые, как стрелы, ударяют вам в глаза и через них проникают в мозг? – Да, да! О, я прекрасно это чувствую! О-о! Вы отлично описываете мою болезнь! – А ведь все это очень просто, – сказала флорентинка. – Смотрите… И тут она вытащила из-под накидки какой-то предмет и подала его королю. Это была фигурка из желтоватого воска дюймов в шесть высотой. На фигурке было платье с золотыми звездочками, а поверх платья королевская мантия, тоже сделанная из воска. – Но при чем тут статуэтка? – спросил Карл. – Посмотрите, что у нее на голове! – сказала Екатерина. – Корона, – ответил Карл. – А в сердце? – Иголка. – Разве вы не узнаете себя, государь? – Себя? – Да, себя, в короне и мантии. – А кто сделал эту фигурку? – спросил Карл, утомленный этой комедией. – Разумеется, король Наваррский? – Ничего подобного, государь. – Ничего подобного?.. Тогда я вас не понимаю. – Я говорю «нет», – возразила Екатерина, – так как вы, ваше величество, могли бы подумать, что он сделал ее сам. Я сказала бы «да», если бы вы, ваше величество, задали мне вопрос по-другому. Карл не ответил. Он пытался проникнуть во все тайники этой темной души, которая все время закрывалась перед ним в то самое мгновение, когда он полагал, что уже готов прочитать ее. – Государь! – продолжала Екатерина. – Стараниями вашего генерального прокурора Лагеля эта статуэтка была найдена на квартире человека, который во время соколиной охоты держал наготове запасную лошадь для короля Наваррского. – У де Ла Моля? – спросил Карл. – Да, у него! Взгляните, пожалуйста, еще раз на стальную иглу, которая пронзает сердце, и вы увидите, какая буква написана на вставленной в ушко бумажке. – Я вижу букву «М», – ответил Карл. – Это значит смерть – такова магическая формула, государь. Злоумышленник пишет, чего он желает, когда наносит эту самую ранку. Если бы он хотел поразить вас безумием, как это сделал герцог Бретонский с Карлом Шестым, он вонзил бы иголку в голову и вместо «М» написал «F».[77] – Итак, – сказал Карл IX, – вы полагаете, матушка, что на мою жизнь покусился Ла Моль? – Да… постольку, поскольку покушается на чье-либо сердце кинжал, но ведь кинжал держит чья-то рука, которая его и направляет. – Так это и есть причина моей болезни? Значит, как только чары будут уничтожены, мой недуг пройдет? Но каким образом этого достичь? – спрашивал Карл. – Вы-то, конечно, это знаете, моя добрая матушка, – ведь вы занимаетесь этим всю жизнь, а я в отличие от вас полный невежда и в кабалистике, и в магии. – Смерть злоумышленника разрушает чары. В тот день, когда чары будут разрушены, пройдет и болезнь. Все это очень просто, – отвечала Екатерина. – Вот как? – удивленно спросил Карл. – Неужели вы этого не знаете? – Разумеется, нет! Я не колдун, – сказал король. – Но теперь-то вы убедились в этом, ваше величество? – спросила Екатерина. – Конечно. – Эта убежденность победит вашу тревогу? – Победит окончательно. – Вы это говорите из любезности? – Нет, матушка, от души. Лицо Екатерины разгладилось. – Слава Богу! – воскликнула она; можно было подумать, что она верит в Бога. – Да, слава Богу! – насмешливо повторил Карл. – Теперь я знаю, кто виновник моего недуга и, следовательно, кого надо наказать. – И мы накажем… – Господина де Ла Моля: ведь вы сказали, что виновник – он? – Я сказала, что он был орудием. – Хорошо, сначала Ла Моля – это самое главное, – ответил Карл. – Приступы, которым я подвержен, могут вызвать в нашем окружении опасные подозрения. Чтобы открыть истину, необходимо срочно все осветить. – Итак, господин де Ла Моль?.. –..прекрасно подходит мне как виновник, я согласен. Начнем с него, а если у него есть сообщник, он его выдаст. – Да, – прошептала Екатерина, – а если он не выдаст, то его заставят это сделать. У нас есть для этого средства, которые действуют безотказно. Затем она встала и громко спросила Карла: – Итак, государь, вы позволяете начать следствие? – Чем раньше, тем лучше, матушка, – ответил Карл, – такова моя воля. Екатерина пожала руку сыну, не поняв, почему нервно вздрогнула его рука, пожимавшая ей руку, и вышла, не услышав язвительного смеха короля, а за ним глухого, страшного проклятия. ! Король спросил себя: не опасно ли предоставлять свободу действий этой женщине, которая в несколько часов может натворить таких дел, которых уже не поправишь? Но в ту минуту, когда он смотрел на портьеру, опускавшуюся за Екатериной, он услыхал подле себя легкий шорох и, обернувшись, увидел Маргариту – она приподняла стенной ковер, закрывавший коридор, который вел в комнату кормилицы. Бледность Маргариты, ее блуждающий взгляд, ее тяжело дышавшая грудь выдавали страшное волнение. – Государь, государь! – воскликнула Маргарита, бросаясь к постели брата. – Вы же знаете, что она лжет! – Кто «она»? – спросил Карл. – Слушайте, Карл! Это, разумеется, ужасно – обвинять родную мать! Но я подумала, что она осталась у вас затем, чтобы погубить их окончательно. Клянусь вам жизнью, моей и вашей, клянусь душой нас обоих, что она лжет! – Погубить?! Кого она хочет погубить?.. Оба инстинктивно говорили шепотом; можно было подумать, что они боятся услыхать самих себя. – Прежде всего Анрио, вашего Анрио, который вас любит и который предан вам, как никто в мире. – Ты так думаешь, Марго? – спросил Карл. – Государь! Я в этом уверена! – Я тоже, – отозвался Карл. – Но если вы в этом уверены, брат мой, – с удивлением сказала Маргарита, – почему же вы приказали его арестовать и посадить в Венсенн? – Потому что он сам просил меня об этом. – Он сам вас просил, государь? – Да, Анрио человек своеобразный. Быть может, он ошибается, но, быть может, он и прав: одно из его соображений заключается в том, что ему безопаснее быть у меня в немилости, чем в милости, дальше от меня, чем ближе, в Венсенне, чем в Лувре. – Ах, вот как! Понимаю, – сказала Маргарита. – Так он там в безопасности? – Еще бы! Что может быть безопаснее для человека, за жизнь которого Болье отвечает мне головой? – Спасибо, брат мой, спасибо за Генриха! Но… – Но что? – Но там есть и другой человек, государь… Быть может, я виновата, что он мне небезразличен, но он мне небезразличен, вот и все. – Кто же этот человек? – Государь! Пощадите меня… Я едва ли посмела бы назвать его имя моему брату… и не посмею назвать его королю. – Это де Ла Моль? – спросил Карл. – Да! – ответила Маргарита. – Однажды вы хотели убить его, государь, и только чудом он избежал вашей королевской мести. – А ведь это было, Маргарита, когда он был виновен только в одном преступлении, но теперь, когда он совершил два… – Государь! Во втором он не виновен. – Бедная Марго! Разве ты не слышала, что говорила наша добрая матушка? – спросил Карл. – Карл! Я же сказала вам, что она лжет, – понизив голос, ответила Маргарита. – Вам, может быть, не известно о существовании некоей восковой фигурки, изъятой у де Ла Моля? – Конечно, известно, брат мой. – И то, что эта фигурка проколота иглой в сердце, и то, что к этой иголке прикреплен флажок с буквой «М»? – И это я знаю. – И то, что у этой фигурки на плечах королевская мантия, а на голове королевская корона? – Все знаю. – Что же вы на это скажете? – Скажу, что эта фигурка с королевской мантией на плечах и с королевской короной на голове изображает женщину, а не мужчину. – Вот что! – сказал Карл. – А игла, пронзающая сердце? – Это чародейство, которое должно пробудить любовь женщины, а не колдовство, которое должно убить мужчину. – А буква «М»? – Она означает вовсе не смерть, как говорила вам королева-мать. – Что же она означает? – спросил Карл. – Она означает… означает имя женщины, которую любил де Ла Моль. – А как зовут эту женщину? – Эту женщину зовут Маргарита, брат мой, – сказала королева Наваррская, падая на колени перед постелью короля; она взяла его руку в свои и прижала к этой руке залитое слезами лицо. – Тише, сестра! – произнес Карл, оглядевшись вокруг сверкавшими из-под сдвинутых бровей глазами. – Ведь если слышали вы, то и вас могут услышать! – Мне все равно! –; поднимая голову, воскликнула Маргарита. – Пусть меня слышит хоть весь свет! Я всему свету скажу, что подло, воспользовавшись любовью дворянина, марать его честное имя подозрением в убийстве! – Марго! А если я скажу тебе: я знаю так же хорошо, как ты, что правда и что неправда? – Брат! – Если я скажу тебе, что де Ла Моль невиновен? – Так вы это знаете? – Если я скажу тебе, что знаю настоящего виновника? – Настоящего виновника? – воскликнула Маргарита. – Так, значит, преступление все же совершено? – Да. Вольно или невольно, но преступление совершено. – Против вас? – Против меня. – Не может быть! – Не может быть?.. Посмотри на меня, Марго. Молодая женщина вгляделась в брата и вздрогнула, увидев, как он бледен. – Марго! Мне не прожить и трех месяцев, – сказал Карл. – Вам, брат мой? Тебе, мой Карл? – воскликнула сестра. – Марго! Меня отравили. Маргарита вскрикнула. – Молчи, – сказал Карл, – необходимо, чтобы все думали, будто я умираю от колдовства. – – Но ведь вы знаете виновника? – Знаю. – Вы сказали, что это – не Ла Моль? – Нет, не он. – Конечно, это и не Генрих!.. Боже правый! Неужели это… – Кто? – Мой брат… Алансон?.. – прошептала Маргарита. – Возможно. – Или же, или же… – Маргарита понизила голос, словно испугавшись того, что сейчас скажет, – или же… наша мать? Карл промолчал. Маргарита посмотрела на него, прочла в его взгляде ответ, которого ожидала, и снова упала на колени, едва не опрокинув кресла. – Боже мой! Боже мой! – шептала она. – Это немыслимо! – Немыслимо! – с визгливым смехом сказал Карл. – Жаль, что здесь нет Рене, – он рассказал бы тебе целую историю. – Кто? Рене? – Да. Он рассказал бы тебе, например, как одна женщина, которой он ни в чем не смеет отказать, попросила у него книгу об охоте из его библиотеки; как каждую страницу этой книги пропитала сильным ядом; как этот яд, предназначенный, не знаю для кого, проник, игрой случая или небесной карой, в другого человека, а не в того, кому предназначался… Но так как Рене здесь нет, то если хочешь взглянуть на эту книгу, так она там, в моей Оружейной, и надпись, сделанная рукою флорентийца на этой книге, на страницах которой осталось достаточно яду, чтобы уморить еще двадцать человек, скажет тебе, что книга была отдана его соотечественнице из рук в руки. – Тише, Карл, теперь ты говори тише! – сказала Маргарита. – Ты сама видишь, как важно, чтобы все думали, будто я умираю от колдовства. – Но это же несправедливо, это ужасно! Пощадите! Пощадите! Вы же знаете, что он невиновен! – Да, знаю, но надо, чтобы люди думали, будто он виновен. Переживи смерть своего возлюбленного – это так мало для спасения чести французского королевского дома! Ведь я переживаю свой конец безмолвно, чтобы со мной умерла и тайна. Маргарита поникла головой, поняв, что от короля нельзя ждать спасения Ла Моля, и вышла вся в слезах, не возлагая больше надежды ни на кого, кроме себя самой. А тем временем, как и предвидел Карл, Екатерина не потеряла ни минуты; она написала главному королевскому Прокурору Лагелю письмо, которое история сохранила все до последнего слова и которое бросает на это дело кровавый свет:
«Господин прокурор! Сегодня вечером мне передали за верное, что Ла Моль совершил святотатство. В его парижской квартире найдено много предосудительных бумаг и книг. Прошу Вас вызвать председателя суда и как можно скорее дать ему все необходимые сведения по делу о восковой фигурке, пронзенной в сердце, – о преступлении против короля.[78] Екатерина».
|