ИНТЕРЕСНЫЙ СПЕКТАКЛЬ

 

 

«Егор Булычев и другие» в постановке Югославского драматического театра — хороший, значительный спектакль. В чем же его основное достоинство? В том, что он своеобразен, целостен, убедителен.

Раньше чем перейти к более подробной оценке исполнения, хочется поделиться несколькими мыслями, которые у меня возникли по ходу спектакля. Это соображения по основному вопросу о праве театра, о праве режиссера на самостоятельную трактовку драматического произведения.

Сплошь и рядом приходится читать рецензии, квалифици-

 

 

рованные и доказательные, в которых знающие и опытные специалисты предлагают ортодоксально законченную трактовку того или иного драматического произведения и с позиций своего понимания непримиримо расценивают представшие перед ними спектакли. Так вот — правомерно ли считать, что существует только одно-единственное прочтение произведения, но говоря уж о том, что вы можете натолкнуться на чуть ли не противоположную теоретическую трактовку, столь же убедительную своей эрудированностью и доказательностью и стол:. же ортодоксально непримиримую?!

Мне кажется обязательным и важным защищать право творческого интерпретатора и, в частности, режиссера па собственную точку зрения, на собственное независимое и оригиналь-ное толкование произведения драматурга.

Спектакль югославского театра мне понранился тем, чти его убедительность, покорившая зрительный зал, который долго и восторженно аплодировал после каждого акта, заключалась в убежденности его создателей. Я видел множество интерпретаций «Булычева» на различных сцепах, и для меня своеобразие данного спектакля, его отличительность, его «спорность» и явились главным достоинством постановки.

Когда-то Станиславский сказал о пьесе Бомарше «Свадьба Фигаро», что это Испания, увиденная глазами француза. Когда мы читаем шекспировского «Гамлета», то в Дании узнаем Англию шекспировской эпохи. Иначе говоря, не этнографическая точность определяет художественную ценность произведения. Разве в Шекспире нас не пленяет именно эта его собственная, шекспировская точка зрения на явления, независимо от того, где они происходят, разве этнографическая, доподлинная «историчность» определяет величие Шекспира?

Однажды в Праге я видел «Виндзорских проказниц» в постановке нескрываемо национальной. Спектакль был решен художником в традиционно чешской манере, и, конечно же, он имел на это полное право. Да, «Булычев» связан со своим временем, его даже нельзя понять вне точной исторической пнохи, вне той действительности, которую он отражает. Но почувствовать эту действительность вправе каждый художник по-своему, лишь бы его интерпретация не оказалась искажением автора.

 

 

Эти мои раздумья являются необходимой предпосылкой оценки виденного спектакля «Егор Булычев и другие» в постановке Маты Милошевича. У меня создалось впечатление, что спектакль органичен и правдив во всех своих основных звеньях. Прежде всего в нем участвуют великолепные актеры, которые создают галерею запоминающихся образов. В первую очередь следует сказать о Булычеве — М. Живановиче. Это по-настоящему трагический образ, который развивается постепенно из акта в акт. Может быть, нам хотелось бы сегодня, чтобы в спектакле прозвучала не столько гибель Булычева, сколько его протест; может быть, слишком большой акцент сделан на болезни и физиологических моментах. Я говорю «может быть» потому, что здесь важен точный режиссерский расчет: облегчение физических страданий Булычева может привести к другой крайности, к неубедительности, неправдивости.

Я не собираюсь подробно разбирать спектакль во всех его деталях. Для этого надо было бы его обстоятельно изучить. Скажу лишь, что меня убедили почти все исполнители. Очень обрадовал нас артист Виктор Старчич, исполняющий роль Павлина. Только накануне мы восхищались им в роли ростовщика Сади (в спектакле «Дундо Марое»). Там он играет необычайно смело, остро, и я боялся, что он пойдет по пути обострения образа, либо, как иногда бывает, по линии внешнего подчеркивания, решив, что Горький попа Павлина не случайно назвал этим именем, придаст ему черты павлиньей самовлюбленности. Но артист создает строгий, скупой, лаконичный образ умного попа. Его игра необычайно убедительна.

Интересна в маленькой роли Антонины артистка Ольга Спиридонович: вы вспоминаете ее судьбу из «Достигаева» и верите, что такая Антонина могла бы иметь именно такую трагическую судьбу.

Но есть моменты в спектакле, которые вызывают возражения с позиции его целостности; в частности, мне показалось поначалу, да и на протяжении всего спектакля, что Звонцов чрезмерно опереточен в своем обращении с женщинами, чрезмерно карикатурным показался Мокроусов и вся сцена разговора с ним; показалось, что Достигаев, с биографией которого мы знакомы, обладал большей внутренней энергией дельца, а Лаптев кажется слишком нарочито револю-

 

 

ционным, его развязное поведение не очень правдоподобно для того времени и для дома Булычева. Показалось и что режиссер, умело решающий в мизансцене отдельные психологические куски пьесы, подчас чрезмерно увлекается пантомимами.

В начале спектакля я невольно обратил внимание на некоторые бытовые неточности, например на стену, завешанную иконами, кресло, стоящее посреди комнаты, и т. п. Это нехарактерно для русской комнатной обстановки того времени. Не очень русский костюм Глафиры. Но по мере того как развивался спектакль, я перестал замечать эти бытовые неточности, потому что не они являются решающими.

В этой связи я вспомнил недавно виденный мною и Париже спектакль «На дне» в постановке Саши Питоеваа и «Театр де л'Эвр». Там тоже было немало подобных неточностей, и прочем, легко исправимых, но они, во всяком случае, ничуть не умалили настоящей ценности спектакля, в котором ясно и сильно звучали горьковские идеи. А это основное. В этом отношении для меня перекликаются два горьковских спектакля, осуществленные французским и югославским театрами.

Очень интересно и смело пользуется режиссер-постановщик М. Милошевич освещением, не только выявляя атмосферу умирания булычовского дома, но пользуясь светом как режиссерским приемом, помогающим раскрывать внутренние события пьесы.

Быть может, иногда на сцене слишком много крика, слишком обнажен звериный оскал во взаимоотношениях персонажей. Но мне кажется закономерным темперамент поведения действующих лиц в этом спектакле. Так оно и было. Я хорошо помню эти благопристойные, благополучные с виду дома, а на самом дело мрачные духовные застенки, в которых разыгрывались душераздирающие трагедии, где бушевал сплав любви и ненависти, где человек кричал и неистовствовал, как зверь. Ибо таков закон в мире собственнических инстинктов, где родственность лишь удесятеряет злобу и ненависть...

Свое краткое слово о спектакле «Егор Булычев и другие» хочется закончить благодарностью талантливому коллективу театра, создавшему такой интересный, содержательный, волнующий спектакль.