КУЛЬТУРОЛОГИЯ. XX ВЕК. ЭНЦИКЛОПЕДИЯ. 7 страница. ловий (пространства, времени и средств, материальных и моральных); психология., имеющую задачей раскрыть “волевой акт

ловий (пространства, времени и средств, материальных и моральных); психология., имеющую задачей раскрыть “волевой акт, к-рый вызвал данный факт”, и И. идей, “заполняющую те пробелы, к-рые оставляет психологич. И.”. По мнению Шпета, психологич. моменты в рассуждениях Дройзена таковыми, по сути, не являются, поскольку историк сам подчеркивает, что человек как личность осуществляется только в общении и тем самым перестает быть психологич. субъектом, а становится объектом социальным и историческим. Понимающие И., направленные на него, перестают быть психологическими и становятся историческими, природа последних, однако, остается у Дройзена не раскрытой.

Существенное обогащение и развитие понятия И. произошло в филос. контексте, где ставились иные, чем в филологии и истории проблемы, а также выявлялись новые значения и смыслы И. Не принадлежа герменевтич. направлению, Ницше использовал понятие И. для принципиально иного подхода к познанию мира, названному им “перспективизмом”. Рассматривая познание как волю к власти, он исходит из того, что наши потребности применяют логику, истолковывают мир с помощью “схематизирования в целях взаимного понимания”, и это позволяет сделать его доступным формулировке и вычислению. Такой подход объясняет нам, почему возможно множество интерпретаций. Всегда остается “зазор” между тем, что есть мир — бесконечно изменчивый и становящийся — и устойчивыми, “понятными” схемами и логикой. Всегда возможно предложить новые смыслы, “перспективы” и способы “разместить феномены по опр. категориям”, т.е. не только тексты, но сама действительность открыта для бесконечных И., а “разумное мышление есть интерпретирование по схеме, от к-рой мы не можем освободиться”. Человек “полагает перспективу”, т.е. конструирует из себя весь остальной мир, меряет его своей силой, осязает, формирует, оценивает, и ценность мира оказывается укорененной в нашей И. Соотношение И. и ценностей рассматривал также М. Ведер, для к-рого толкование языкового “смысла” текста и толкование его в смысле “ценностного анализа” — логически разл. акты. Вынесение “ценностного суждения” о конкр. объекте, в свою очередь, не может быть приравнено к логич. операции подведения под родовое понятие. Оно лишь означает, что интерпретирующий занимает опр. конкр. позицию и осознает или доводит до сознания других неповторимость и индивидуальность данного текста. Для истор. текстов значимо различие ценностной и каузальной И., поскольку соотнесение с ценностью лишь ставит задачи каузальному исследованию, становится его предпосылкой, но не должно подменять само выявление истор. причин, каузально релевантных компонентов в целом. Как особая проблема рассматривается вопрос об И. мировоззрения (Weltanschauung) в социологии познания Мангейма, указавшего на трудности, возникающие в связи с необходимостью перевода нетеор. опыта на язык теории, “размораживания аутентичного опыта в стынущем потоке рефлексии”. Остается впечатление, что при такой И. мировоззрения теор. категории оказываются неадекватными, искажающими прямой аутентичный опыт, на к-рый они налагаются.

Наиболее обстоятельно И. разрабатывалась как базовое понятие герменевтики, начиная с правил И. текстов, методологии наук о духе и завершая представлениями понимания и И. как фундаментальных способов человеч. бытия. Дильтей, объединяя общие принципы герменевтики от Флация до Шлейермахера и разрабатывая методологию истор. познания и наук о культуре, показал, что связь переживания и понимания, лежащая в основе наук о духе, не может в полной мере обеспечить объективности, поэтому необходимо обратиться к искусственным и планомерным приемам. Именно такое планомерное понимание “длительно запечатленных жизнеобнаружений” он называл истолкованием или И, Понимание части истор. процесса возможно лишь благодаря ее отнесению к целому, а универсально-истор. обзор целого предполагает понимание частей. По Шпету, одному из первых осуществившему истор. очерк герменевтики, проблема понимания предстает как проблема рационализма, на основе к-рого должны быть показаны место, роль и значение всякой разумно-объективной И., и вопросы о видах И., в т.ч. истор. и психологической, лежат в этой проблеме. Хайдеггер дал блестящие образцы И. филол. и филос. текстов Анаксимандра, Декарта, Канта и мн. др., руководствуясь, в частности, известным еще Канту принципом “понимать автора лучше, чем он понимал себя сам”. Вместе с тем он совершил “онтологич. поворот”, вывел герменевтич. И. за пределы анализа текстов в сферу “экзистенциальной предструктуры понимания”; различил первичное дорефлексивное понимание как сам способ бытия человека, тот горизонт предпонимания, от к-рого никогда нельзя освободиться, и вторичное понимание, возникающее на рефлексивном уровне как филос. или филол. И. Вторичная И. коренится в первичном предпонимании; всякое истолкование, способствующее пониманию, уже обладает пониманием истолковываемого. Отсюда особая значимость предзнания, предмнения для И., что в полной мере осознается в дальнейшем Гадамером, утверждавшим, что “законные предрассудки”, отражающие истор. традицию, формируют исходную направленность нашего восприятия, включают в “свершение традиций”, и поэтому являются необходимой предпосылкой и условиями понимания и И. В целом в герменевтике, поскольку она становится философской, расширяется “поле” И., к-рая не сводится теперь только к методу работы с текстами, но имеет дело с фундаментальными проблемами человеч. бытия-в-мире. И. элементов языка, слова также изменила свою природу, поскольку язык не рассматривается как продукт субъективной деятельности сознания, но, по Хайдеггеру, как “дом бытия”, как то, к чему надо “прислушиваться”, через него говорит само бытие. Для Гадамера язык предстает как универсальная среда, в к-рой отложились предмнения и предрассудки как “схематизмы опыта”, именно здесь осуществляется понимание и способом

этого осуществления является И. Временная дистанция между текстом и интерпретатором рассматривается им не как помеха, но как преимущество позиции, из к-рой можно задать новые смыслы сообщениям автора. Возможность множества И. ставит проблему истины, “правильности”, гипотетичности И.; обнаруживается, что вопрос об истине не является более вопросом о методе, но вопросом о проявлении бытия для понимающего бытия. Отмечая этот момент, Рикёр, чьи идеи лежат в русле “онтологич. поворота”, предлагает такую трактовку И., к-рая соединяет истину и метод и реализует единство семантич., рефлексивного и экзистенциального планов И. Он полагает, что множественность и даже конфликт И. являются не недостатком, а достоинством понимания, выражающего суть И., и можно говорить о текстуальной полисемии по аналогии с лексической. В любой И. понимание предполагает объяснение в той мере, в какой объяснение развивает понимание. Хабермас, гл. обр. в работе “Знание и интересы”, критически исследовал герменевтич. подходы к И. и стремился раскрыть природу интерпретативного исследования в социальных науках. Соглашаясь с Гадамером в том, что социальные аналитики проникнуты культурно-истор. контекстом и традицией, он критикует догматическое принятие власти традиций в социальной И. Если опереться на “критическую” (рефлексивную) теорию или идеологию, нацеливаясь на обнаружение скрытых, неосознаваемых структур в ходе И., то герменевтика может стать научной формой И., претендующей на обнаружение смыслов в донаучном контексте традиций. Проблема И. обсуждалась также в дискуссии (Париж, 1981) Гадамера и Деррида, за к-рыми стоят две радикально разл. “интерпретации интерпретаций”, текстов, самого языка — как “два лица Сократа” (Ж.Риссе). Деррида еще в 1967 в ст. “Структура, знак и игра в дискурсе гуманитарных наук”, к-рой предпосланы слова Монтеня: “Истолкование истолкований — дело более важное, нежели истолкование вещей”, характеризует два способа истолковывать истолкование, структуру, знак и игру. Первый способ: стремление расшифровать некую истину или начало, “неподвластное ни игре, ни дисциплине знака”, когда сама необходимость истолковывать предстает как признак “изгнания”. Второй способ игнорирует начала, утверждает игру, пытаясь встать “по ту сторону человека и гуманизма”; идет по пути, указанному Ницше, и не стремится видеть в этнографии некую “вдохновительницу нового гуманизма”. Оба этих способа истолкования, несмотря на то, что ощущается их одновременность и нек-рый “двусмысленный симбиоз”, делят между собой область гуманитарных наук. Их взаимная непримиримость обостряется, но еще не настало время выбора между ними, поскольку мы все еще пребываем в историчности, а также надлежит найти для них общую почву, равно как и “различание, лежащее в основе их непримиримого различия”. В последующем эпистемология И. на стыке гуманитарного знания и герменевтики развивалась в направлении выяснения канонов И., ее обоснованности и неопределенности, соотношения с критикой и реконструкцией. В качестве канонов утверждались, в частности, принцип автономии объекта, его воспроизведение в целостности внутр. связей и в контексте интеллектуального “горизонта” интерпретатора (Э.Бетти). Теорию обоснования И. предложил Э. Хирш, опираясь на работы лингвистов, герменевтиков и философов науки. Выступая “в защиту автора”, он выявил наиболее острые аспекты этой проблемы: если значение текста меняется не только для читателя, но даже для самого автора, то можно ли считать, что “изгнание” авторского значения текста — нормативный принцип И.; если текстуальное значение может изменяться в любом отношении, то как отличить обоснованную, верную И. от ошибочной; можно ли полагать, что не имеет значения смысл, вкладываемый автором, а значит только то, что “говорит” его текст. Последняя проблема особенно трудна для решения, т.к. авторский смысл в полной мере не доступен, а автор сам не всегда знает, что он имел в виду и хотел сказать, создавая конкр. текст. В подтверждение этого Хирш напоминает известное место из “Критики чистого разума”, где Кант, размышляя о Платоне, заметил, что мы иногда понимаем автора лучше, чем он сам себя, если он недостаточно точно определил понятие и из-за этого “говорил или даже думал несогласно со своими собственными намерениями”. Критически осмысливается традиц. проблема психологич. и истор. И. значений, правомерность позиций “радикального историзма”, покоящегося на вере в то, что только наши собственные “культурные сущности” имеют аутентичную непосредственность для нас, поэтому мы не можем правильно понимать и интерпретировать тексты прошлого, мы их, по существу, заново “придумываем”, конструируем. Не принимая этот довод, Хирш утверждает, что все понимание “культурных сущностей” не только прошлого, но и настоящего, их И. есть в той или иной степени создание, конструирование, поэтому мы никогда не можем быть уверены, что правильно поняли и интерпретировали как тексты прошлого, так и настоящего, они всегда остаются открытыми. Понимание природы обоснованности И. предполагает предварит. решение таких методол. проблем, как соотношение понимания, И. и критицизма; принципы обоснования, его логика, а также методы, каноны, правила, объективность И., свое видение к-рых предложил Хирш. Значение методол. принципов возрастает, если обратиться к более узкой сфере — научному или научно-филос. тексту, подлежащему И. историком. Так, Визгин, понимая И. как придание четкого смысла тексту, “молчащему” без истолкования историка, выделяет три уровня осмысления и соответственно три класса И. текста, различающихся методол. особенностями. Первый уровень осмысления — понимания текста как элемента системы авторских текстов, его единой концепции, что составляет задачу систематич. И.; второй уровень — внешняя и внутр. истор. И., учитывающая контекст и условия, эволюцию авторских текстов, связь их с текстами др. мыслителей; третий уровень осмысления и И. опирает-

ся на “вне-текстовые реалии”, вненаучные данные, события практики и значения, связанные с культурными, социальными и экон. институтами, политикой, религией, философией, искусством. Это схематич. И., вычитывающая в научном тексте “вне-текстовые” и вненаучные значения практики и культуры, лежащие в основе обобщенных схем предметной деятельности. Обращение к разработанному Кантом понятию схемы как “представлении об общем способе, каким воображение доставляет понятию образ” может быть плодотворным для понимания правомерности и объективности И. Схема дает предметно-деятельностное наполнение абстракциям теории, тем самым способствуя объективной И. Представление о схемах может помочь в анализе трудностей, возникающих при И. текстов, не устранимых обычными традиц. методами их осмысления, включая систематич. и истор. И. В этом случае значение индивидуального авторства как бы отступает на задний план, содержат, структуры знания оказываются не столько прямым личным изобретением, сколько схемами культуры и деятельности, они имеют характер относительно устойчивых рабочих гипотез и не являются продуктом индивидуальной психологии отд. эмпирич. индивидов. Синтез всех трех уровней осмысления и соответственно классов И., отражая генезис и историю знания, может быть основой методики и “техники” И. каклогич. реконструкции конкр. гуманитарного текста.

Процедура И. рассматривается как базовая в этно-методологии, где осуществляется выявление и истолкование скрытых, неосознаваемых, нерефлективных механизмов коммуникации как процесса обмена значениями в повседневной речи. Коммуникация между людьми содержит больший объем значимой информации, чем ее словесное выражение, поскольку в ней необходимо присутствует также неявное, фоновое знание, скрытые смыслы и значения, подразумеваемые участниками общения, что и требует спец. истолкования и И. Эти особенности объекта этнографии принимаются во внимание, в частности, Г. Гарфинкелем в его “Исследованиях по этнометодологии” (1967), где он стремится обосновать этнометодологию как общую методологию социальных наук, а И. рассматривает как ее универсальный метод. При этом социальная реальность становится продуктом интерпретационной деятельности, использующей схемы обыденного сознания и опыта. В поисках “интерпретативной теории культуры” К. Гирц полагает, что анализировать культуру должна не экспериментальная наука, занятая выявлением законов, а интерпре-тативная теория, занятая поисками значений. В работе этнографа главным является не столько наблюдение, сколько экспликация и даже “экспликация экспликаций”, т.е. выявление неявного и его И. Этнограф сталкивается с множеством сложных концептуальных структур, перемешанных и наложенных одна на другую, неупорядоченных и нечетких, значение к-рых он должен понять и адекватно интерпретировать. Суть антропологич. И. состоит в том, что она должна быть выполнена исходя из тех же позиций, из к-рых люди сами интерпретируют свой опыт, из того что имеют в виду сами информанты, или что они думают, будто имеют в виду. Антропол. и этногр. работа предстает, т.о., как И., причем И. второго и третьего порядка, поскольку первую И. может создать только человек, непосредственно принадлежащий к изучаемой культуре. Серьезной проблемой при этом становится верификация или оценка И., степень убедительности к-рой измеряется не объемом неинтерпретированного материала, а силой научного воображения, открывающего ученому жизнь чужого народа. Столь значимая и достаточно свободная деятельность субъекта-интерпретатора не только в этнографии, но и во всех других областях, где И. широко используется, вызывает к ней критическое отношение, чему даже посвящаются книги. Совр. амер. писательница и исследователь культуры С. Зонтаг в сборнике эссе “Против интерпретации” (1966), в очерке, давшем название всей книге, отрицательно оценивает роль И. в искусстве и культуре. Ее позиция: произведение исскуства должно быть показано таким, каково оно есть, а не объясняемо, что оно значит; необходимо стремиться к “дотеоретическому простодушию”, когда искусство не нуждается в оправдании интерпретатора. Одна из причин появления И. — примирить древние тексты с “совр.” требованиями: грубые черты Гомерова Зевса и его буйного клана перевели в план аллегории; Филон Александрийский истолковал истор. сказания Библии как “духовные парадигмы”; сорокалетние скитания в пустыне — аллегория освобождения, страданий и спасения; осуществили талмудистские и христианские “духовные” толкования эротич. “Песни песней”. И. предстает как радикальная стратегия сохранения старого ценного текста, стремления надстроить над буквальным текстом почтительный аллегорический. Совр. стиль И. — раскопать то, что “за” текстом, найти истинный подтекст. Знаменитые и влият. доктрины — марксистская и фрейдистская — это “развитые системы герменевтики, агрессивные, беспардонные теории И.”. Наблюдаемые феномены берутся в скобки, необходимо найти под ними истинное содержание, скрытый смысл — значит истолковать, переформулировать явление, найти ему эквивалент. Оценка И. должна быть исторической: в одних культурных контекстах она освободит, акт, в других это деятельность реакционная, трусливая и удушающая. Именно последняя, по Зонтаг, господствует сегодня, “интерпретаторские испарения вокруг искусства отравляют наше восприятие”, И. “укрощает” произведение, делает искусство “ручным, уютным”, подлаживает под вкусы обывателя. “Трудные” авторы, как Кафка, Беккет, Пруст, Джойс и др., “облеплены интерпретаторами как пиявками”, “покрыты толстой штукатуркой И.”, И. превращает произведение в предмет для использования, для помещения в схему категорий. В совр. культуре, подорванной гипертрофией интеллекта, И. — это месть интеллекта искусству, миру, потому что истолковывать — значит иссушать и обеднять мир, пре-

вращать его в “призрачный мир смыслов”. Желание спастись от И. породило неприязнь к содержанию в его традиц. понимании, отсюда абстрактное искусство, символизм, формализм и др. Выход Зонтаг видит в чистоте, непосредственности, прозрачности произведений искусства. “Прозрачность означает — испытать свет самой вещи, вещи такой, какова она есть”. Достойное уважения, но наивное и утопич. стремление Зонтаг “искоренить” И., как представляется, сродни вере наивно-реалистич. философии в возможность познать вещь “как она есть на самом деле”. Но в отличие от познания, где невозможно освободиться от “тени” познающего человека, в искусстве спасение есть всегда — обращение к самому произведению без посредников-интерпретаторов. Они требуются лишь в случае научно-теор. исследования произведений искусства, как в научном познании вообще. Здесь И. текстов и герменевтика как ее теория оказываются весьма плодотворными, подтверждением чему становятся сегодня исследования в области искусств, интеллекта и роли компьютера в познании. Так, Т. Виноград и Ф. Флорес исходят из того, что интерпретативная деятельность пронизывает всю нашу жизнь и чтобы в исследоват. программе “Искусственный интеллект”(ИИ) осознать, что значит думать, понимать и действовать, необходимо признать роль и понять природу И. Опираясь на идеи Хайдеггера и Гадамера, к-рые вывели герменевтич. идею И. за пределы анализа текстов и отнесли ее к основам чело-веч. познания, они исследуют И. в контексте задач программы ИИ, что определяет актуальность и универсально-синтетич. природу этого фундаментального метода.

Лит.: Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1986; Гадамер Х.-Г. Истина и метод: Основы философской герменевтики. М., 1988; Вебер М. Критич. исследования в области логики наук о культуре // Культурология. XX век. Антология. М., 1995; Шпет Г. Г. Герменевтика и ее проблемы // Контекст. Лит.-теор. исследования. М., 1989-1992; Рикер П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике. М., 1995; Кубрякова Е.С., Демьянков В.3. и др. Краткий словарь когнитивных терминов. М., 1996; Зонтаг С. Мысль как страсть. Избр. эссе 1960-70-х годов. М., 1997; Хайдеггер М. Бытие и время. М., 1997; BoeckhA. Encyklopadie und Methodologie der philologischen Wissenschaften. Lpz., 1877; Birt Th. Kritik und Hermeneutik. Nebst Abriss des antiken Buchwesens. Munch., 1913; Mannheim K. Essays on the Sociology of Knowledge. L., 1952; Droysen J.G. Historik. Vorlesungen fiber Enzyklopadie und Methodologie der Geschichte. Munch., 1960; Hirsch E. Validity in Interpretation. New Haven; L., 1967; Garfmkel H. Studies in Ethnomethodology. Englewood Cliffs, N.Y., 1967; Habermas J. Erkenntnis und Interesse. Fr./M., 1968; Geertz C. The Interpretation of Cultures. N.Y., 1973; Winograd Т., Flores F. Understanding Computers and Cognition: A New Foundation for Design. Norwood, New Jersey. 1987.

Л.А. Микешина

ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОСТЬ - термин, введенный Кристевой для обозначения спектра межтекстуальных отношений, постулирует, что любой текст всегда является составной частью широкого культурного текста. Вопрос об И. продолжает проблематику диалогического понимания, рассматриваемую в работах Бахтина и предлагает рассматривать любой текст как открытую структуру. В тексте, особенно художественном, всегда присутствуют отсылки, аллюзии, цитаты. Т.о., текст существует за счет многих других предшествующих текстов.

Проблему И. условно можно рассматривать в двух аспектах: И. как принципиальный худож. прием и И. как метод прочтения любого текста; в первом аспекте необходимо сознавать, что в нек-рых случаях попытка автором “вобрать” в себя или, наоборот, “преодолеть” к.-л. предшествующее произведение, часто носит чисто бессознат. характер. В культуре постмодернизма И. стала обязат. частью культурного дискурса и одним из осн. худож. приемов, поскольку принципиальная эклектичность и цитирование являются доминирующими чертами совр. культурной ситуации. Произведение постмодернизма “вбирает” в себя любые элементы всего накопленного опыта, прочитывая его удобным для себя способом и соотнося с любыми другими текстами, что происходит, напр., в произведениях Д. Фаулза, X. Кортасара, еще раньше этот худож. прием часто применялся В.В. Набоковым, Д. Джойсом. Иногда произведение может целиком состоять из цитат или полностью повторять другое произведение, привнося в него лишь новые акценты. Во втором аспекте И. связана с проблемой восприятия. Если произведение, построенное на всем культурном опыте человечества, лишено черт индивидуальности, то эту индивидуальность — всегда новую — может привнести любой читатель, зритель и т.п. В этом случае И. становится изначальной установкой воспринимающего. Исходя из принципа подобного прочтения можно утверждать, что худож. текст никогда не совпадает с текстом написанным, а является более широкой областью, затрагивая всякий раз новое культурное поле.

Область функционирования И. находится там, где взаимодействуют “свой” и “чужой” текст, поэтому возникает особая проблема — соотношение разных культур, культурных традиций.

Разница в интерпретации, в способах прочтения, а также и сам принцип И. дали возможность развить не только лит.-ведч. и культурологич. модели И., но и модель психоаналитическую (напр., психоаналатич. модель работает при сравнении материала одного произведения, воспринимаемого разными реципиентами); однако И., следуя практике заимствования, постоянно комбинирует приемы и методы самых разных дисциплин, являясь по существу междисциплинарной категорией.

Лит.: Studia Anglica Posnaniensia: Intertextuality in

English and American Literature //Proceedings From Baranowo Conference, May 1988. V. 24. Poznari, 1992; Шамма Шаадат. Новые публикации по интертекстуальности // Новое лит. обозрение. 1995. № 12.

Е.В. Родионова

ИНТУИТИВИЗМ — философско-эстетич. течение, противопоставляющее интуицию как единственно достоверное средство филос. познания рассудочному мышлению. И. формируется в качестве особого направления в к. 19—нач. 20 в., хотя отд. интуитивистские идеи встречаются у многих философов предшествующих эпох. Становление И. связано с критикой ошибок и противоречий позитивизма, механицизма, сциентизма, осуществляемой с позиций иррационализма, мистицизма. Интуитивное видение мира и человека противопоставляется рациональному истолкованию природы, истории, об-ва и личности, этики и эстетики.

Стремление нек-рых сторонников И. сохранить элементы интеллектуализма в своих концепциях (Жильсон, Маритен, Лосский, Франк, Е.Н. Трубецкой, Н. Гартман и др.) не снимает принципиальной ориентации этого течения на критику разума и понятийного мышления. И., упраздняя границы между субъектом и объектом, познанием и действительностью, толкует последнюю как знание-бытие (Лосский).

И. в эстетике абсолютизирует интуицию как момент непосредств. осознания в эстетич. восприятии и эстетич. оценке, в творч. фантазии художника. Интуитивистская эстетика Бергсона, направленная против классич. эстетики Гегеля и позитивистской философии искусства И. Тэна, последовательно оспаривает значение интеллекта, дискурсивного мышления в качестве инструментов познания и творчества. В этом плане она является предтечей совр. неклассич. видения эстетич. поля. Вслед за Шопенгауэром бергсонизм трактует интуицию как высшую форму познания, как бескорыстное мистич. созерцание, полное совпадение, слияние субъекта со специфич. объектом — динамической, духовной сущностью мира, жизненным порывом (elan vital). Интуиция, по Бергсону, — единств. способ постижения текучей, изменчивой, постоянно творящей самое себя длительности (duree), т.е. психич. жизни человека, обладающей той же природой, что и космич. “жизненный порыв”. Иррац. интуиция схватывает уникальное, непредсказуемое, неповторимое. Наделенный способностью к интуиции художник не зависит от социальной среды, культурной традиции, истории, от стереотипов мышления в понятиях — он творит нечто абсолютно новое, и эта оригинальность — фундаментальный критерий эстетич. ценности. Интуиция как бескорыстное созерцание и творчество противостоит интеллекту, обслуживающему утилитарные, социальные потребности человека. В работе Бергсона “Смех” (1900) — единственной, специально посвященной эстетич. проблематике, — подчеркивается, что всякое повторение, обобщение, типизация выводят произведение из сферы чистого искусства и помещают в социальную среду, где господствуют стереотипы, условные знаки, понятия, символы — все то, что враждебно худож. интуиции. Бергсон противопоставляет трагедию как искусство неповторимо-индивидуальных образов комедии как социально значимому суррогату творчества, основанному на работе интеллекта, склонного к обобщениям.

В интуитивистской эстетике Кроче сущность искусства также видится в “чистых образах фантазии”, создаваемых художником. Однако, если Бергсон полагал, что интуиция в сущности невыразима, Кроче считал, что интуиция позволяет чувству, переживанию воплотиться в образе, обрести внешнее предметное выражение — в камне, краске, пластике человеч. тела, в муз. звуке, наконец, в слове. Эти идеи, высказанные в труде “Эстетика как наука о выражении и как общая лингвистика” (1902), были в последующем уточнены автором, провозгласившим поэзию интуицией и ритмизацией Вселенной.

И. оказал глубокое влияние на худож. культуру 20 в., прежде всего на многочисл. школы и течения модернизма. Интуитивистскими идеями питались лит-ра “потока сознания” и “новый роман”. Бергсоновской концепцией проекции на полотно интуиции “реальности души”, “чистой реальности” вдохновлялись кубисты, абстракционисты, абстрактные экспрессионисты. Его представление об искусстве как мифотворчестве в разл. степени повлияло на теорию и худож. практику сюрреализма, театра абсурда, экзистенциалистского романа. Крочеанство, выдвинувшее тезис “искусство — это выражение”, нашло отклик в “новой критике”, исходившей из того, что всякое выражение — это искусство; поэзия леттризма, играющая сочетаниями букв; “потенциальная поэзия”, предлагающая набор взаимозаменяемых строк и строф. Интуитивистская идея ассоциативной эмоц. памяти оказалась особенно созвучна постмодернистскому видению искусства, эстетики и культуры как глобального “флэш бека”.

Лит.: Асмус В.Ф. Проблема интуиции в философии и математике. М., 1963; Новиков А.В. От позитивизма к интуитивизму. М., 1976; Свасьян К.А. Эстетич. сущность интуитивистской философии А. Бергсона. Ереван, 1978; Кроче Б. Эстетика как наука о выражении и как общая лингвистика. Ч. I. М., 1920; Сгосе В. Aesthetica in nuce. Bari, 1932; Arbour R. Henri Bergson et les lettres francaises. P., 1955; Bergson Н. Oeuvres. P., 1959.

А.В. Новиков

ИНТУИЦИЯ ХУДОЖЕСТВЕННАЯ - непосредственное усмотрение истины без участия рассудка или разума, имеет в процессе худож. творчества и восприятия исключит, значение. И.х. по своей сущности сходна с духовным откровением в религии, имеет тот же источник, к-рый в богословии наз. сердечным умом. И.х. как чувство истины есть основание совершенства эстетич. суждений, неопосредствованное дискурсией. Она необходима на всех этапах худож. творчества, начиная от замысла и до завершения произведения. Рез-том

И.х., т.о., является худож. произведение или эстетич. суждение. И.х. как особый вид интуиции объединяет в себе два других вида интуиции: т.н. чувственную и интеллектуальную. Чувственную, поскольку это интуиция чувственно воспринимаемых форм, интеллектуальную, поскольку это способность за обликом (видимым, слышимым, представляемым) усмотреть сущность. И.х. в основном относится к произведениям искусства. Те истолкования, к-рые способна дать наука, напр., искусствознание, или философия, эстетика произведению искусства, показав смысл, сложность (или простоту), совершенство формы и уходящую в бесконечность глубину содержания в случае гениального произведения, и одновременно оценить худож. уровень произведения, все это в одно мгновение осуществляет И.х. В этом тайна И.х. Эта способность свернуть в одном мгновении и в одном акте собрать все познават. способности: восприятие, рассудок, разум, воображение, — является основой создания произведения искусства, его неисчерпаемости и многозначности. Хотя существует тип художника, “рассчитывающего” свое произведение, это отнюдь не означает, что он обходится в своем творчестве без И.х., работа к-рой шаг за шагом, как правило, не осознается и самим художником. И.х. как синтезирующая способность души особенно обостряется в моменты вдохновения, когда творч. личность получает доступ к источнику высшего знания и энергии. Этот выход к высшему источнику знания (по-разному называемому в идеализме, будь то мистич., религ. или чисто филос. идеализм) эмпиризм и рационализм объясняют как некое не замечаемое сознанием прокручивание умозаключений, как находящуюся на обочине сознания сознат. или бессознат. деятельность закрытой в себе, как в монаде, индивидуальной души. Против такого понимания интуиции и вдохновения выступали многие мыслители, в том числе Э.Гартман, Бергсон, и в особенности Бердяев в своей кн. “Смысл творчества”.