Старые львы. За окном выл осенний ветер

 

За окном выл осенний ветер. Стеклопакеты лишь глушили звук, но ничего не могли поделать с низкой вибрацией и глухими ударами, то и дело сотрясающие рамы.

Салин поежился, представив обратный путь по шоссе, выбеленному первой поземкой. Вдоль исхлестанного ветром леса. Под каждым деревом мог затаиться обмороженный — в прямом и переносном смысле слова — с гранатометом.

Охрана у Салина надежной, восемь человек в бронированных джипах. Вместо роскошного “мерса” люди его ранга теперь предпочитали для дальних поездок гибрид БМП с “кадиллаком”: гусеницы с резиновыми вставками гарантировали плавный и безвучный ход, в десантном отсека помещалась капсула для пассажиров, комфорт на самом высоком уровне, плюс гарантия сохранения жизни даже при прямом попадании снаряда с сердчечником из обедненного урана.

Но именно в езде на предельной скорости в броневике, прикрытом телами “джипов”, было самое страшное. Осознание своей обреченности, унизительной зависимости от случая.

Плотные гардины не пропуская солнечный свет. В кабинете царил малиново-фиолетовый полумрак, густо-черные тени растеклись по углам. Свет лампы под старинной шалью тусклой янтарный лужицей растекался по столу, выхватывая из полумрака сухую старческую кисть с золотой капелькой перстня на пальце. Только напрягая зрение, можно было разглядеть контур фигуры старика, утонувшего в кресле, и венец из гладко зачесанных седых волос.

В кабинете, несмотря на работу кондиционера, ощущался запах старости и болезни. Старик умирал. Это знал он сам и те, кому полагалось это знать.

Салин сам уже давно чувствовал возраст и научил себя смиряться с блуждающими болями и то и дело накатывающей немощью. Но перед стариком он ощущал себя молодым и неопытным. Вместе со стариком, хрипло дышащим в кресле, уходила целая эпоха. Великая Эпоха Великой страны. Давным давно сухой палец Администратора указал на юношу Виктора, выбрав из сотни претендентов, вошедших в возраст начала карьеры. Прошли годы, но для заматеревшего и успевшего состариться льва закулистных битв Виктора Николаевича Салина, Администратор так и остался Администраторм, чье слово — закон, а выбор — неоспорим.

В полосе света проплыло белое пятно скомканного платка. Администратор тяжко откашлялся. Долго переводил дыхание.

— Я мечтал умереть как Моисей, — прошелестел его севший голос. — На берегу Иордана, приведя свой народ к порогу нового мира. Моисей же умер на берегу со стороны пустыни, а мог — за рекой, в тени деревьев. Но он не решился нарушить волю своего Бога. Нарушить Договор! В этом великий смысл: реку пересек Ковчег завета, а не человек. Соль притчи: ничего личного в делах, связанных с Договором.

— Да, я понимаю, — промолвил Салин.

— Увы, умираю как Первосвященник, который видит, как пламя пожирает Храм, — с горечью произнес Администратор. — Скажите, неужели нельзя было избежать Катастрофы?

— Увы, мы делали, все что могли. Но о н и просто обезумели. Ничего не хотели слушать, ничего тольком не смогли предпринять.

— Временщики, — процедил Администратор. — Надеюсь, когда-нибудь построят новый музей Катастрофы*. Музей зверинной тупости одних, покорной глупости других и умной подлости третьих.

---------------------

* — музей Шоа в Израиле — памятник жертвам Холокоста, посещение музея обязательно перед принятием военной присяги.

 

Салин сколнил голову. Он не знал, к кому Администратор причисляет его.

— Я сдаю дела, Виктор Николаевич. Мое время истекло. Я и так зажился и увидел то, что не стоило бы видеть. Пока еще в ясном уме и твердой памяти, я раздаю самое ценное — информацию. Вы готовы принять от меня свою долю?

Салин понял, что вопрос ритуальный. Молча кивнул.

— Что вы знаете об Ордене Орла? — спросил Администратор.

— Перед самой Катастрофой они предприняли попытку изменить вектор развития. Чем это кончилось, мы знаем. Насколько мне известно, Орден объявил силанум*. Мы давно не ощущаем его присутствия.

--------------------

* — букв. — “молчание”: временное прекращение активной деятельности тайной организации масонского типа, в этот период не ведется поиск и прием новых членов, не проводятся регулярные капитулы и собрания лож, вся деятеятельность организации концентрируется в законспирированном “внутреннем круге”.

 

Мертвая ладонь ожила, трижды раза по три вяло хлопнула по скатерти. Перстень, блеснув печаткой, послал в глаза Салину золотую иглу.

Голос Администратора окреп, стал голосом м а г и с т р а.

— Они умеют проявлять себя ровно настолько, насколько посчитают нужным. У них нет жесткой вертикальной структуры, поэтому они неуловимы для обычных контрразведывательных мер. Их члены действуют так, словно Орден существовал, существует и пребудет во веки веков. Есть он или нет в действительности, не важно. К действию их обязывают знания, а не устав или приказ.

Салин знал это, но сохранил на лице выражение уважительного внимания.

— Вы не забыли девяносто четвертый год? — спросил Администратор.

— Первая чеченская? Я тогда охотился за деньгам Горца. Можно сказать, последняя удачная операция нашей Организации.

Он не увидел, но почувствовал как на блеклых губах старика всплыла тонкая улыбка.

— Я считаю своим долгом отдать это знания вам. В октябре того года я заключил договор с Орденом. В обмен на оказанную услугу представитель Ордена, его орденское имя я вам не назову, получил право владеть таким же перстенем.

Салин замер. Потребовалось усилие, чтобы осознать степень важности и предельную опасность информации.

Невидимая финансовая империя, как утверждают некоторые исследователи, возникла задолго до разрушения Храма. Так ли это, судить за давностью лет сложно. Но в узких кругах широко известен факт, когда тайное братство на краткий исторический миг вынырнуло из мглы. Некий меняла из Ломбардии по имени Джузеппе Бензони (для “братьев” — Иосиф Бен Сион) приказал изготовить тридцать три золотых перстня с двумя ключами на печатке. После чего или в результате чего, тут исследователи путаются, тайная конгерация ломбардийцев нанесла смертельный удар по финансовой империи своих конкурентов. “Проклятый король” Людовик вдруг осмелел, вошел в союз с Папой и наложил королевский секвестр на имущество Ордена тамплиеров. На Еврейском острове на Сене вспыхнули три костра аутодафе. Великий магистр Жак де Моле проклял короля и Папу. Проклятие-приказ, естественно, привели в исполнение, как и полагается в воинской структуре — точно, беспрекословно и в срок. Но главное дело было сделано — финансовая империя католического Храма перестала существовать.

Монахи-рыцари были опасно близки к созданию Объединенной Европы. Под сенью черно-белого стяга тамплиеров. Финансисты в плащах с алым крестом обрели достаточно власти, чтобы реализовать свою мечту об идеальном орденском государстве. Но пали от собственного же оружия — золота, интриг и корысти.

А тайное братство “хранителей всего золота мира” продолжило свою историю. Ссужая золотом смертельных врагов, накидывая удавку кредита на сильных и опьяняя валютной инъекцией слабых, они т в о р и л и Историю.

Администратор выждал положенное время, дав Салину осознать услышанное и сопоставить полученную информацию с имеющейся.

— Орден имеет свой ключ от кладовой “гномов”. Договор позволяет им потребовать и получить любые финансовые ресурсы. А властных ресурсов, которые происходят от истинного знания, у них всегда было достаточно. Учитывайте это в своих умопостроениях.

Салин помедлил, к о н с т р у и р у я вопрос, тонко сбалансировав все нюансы.

— Они еще не использовали свое право?

— Насколько мне известно, нет.

Администратор поднес платок ко рту. Глухо откашлялся.

— Теперь об этом человеке. Заслуги его велики. Насколько мне известно, ему предлагались регалии Рыцаря Хранителя Королевской тайны*. Он отказался. Остался Странником. Впрочем, его выбор меня не удивляет. Тигр силен, когда он одинок и невидим. Тигр в куче себе подобных, да еще под светом прожекторов — это уже цирк. Унизительное зрелище.

-------------------

* — степень в Шотландском регулярном масонстве, система посвящения созданная Альбертом Пайком, генералом армии конфедератов, позже — известным адвокатом; в отличие от нижних “просветительных” степеней, степени “черных рыцарей” (уровень с 19 градуса — по 30-ю — рыцаря Кадоша) требуют от адепта активных действий по защите интересов Ордена вплоть до убийства отступников, по сути являются контрразведкой Ордена и его тайной армией.

 

— Вас эта информация касается непосредственно. Именно поэтому я ее вам обязан передать. — Администратор отдышался. — Если этот человек жив, он вправе перечеркнуть вашу игру с Арнольдом Ганнером. Перстень дает ему на это право.

— Остается надеяться, что Катастрофа его не пощадила.

— И он не успел выбрать наследника, — с плохо скрытым сарказмом подсказал Администратор. — К вашему сведению, такие линии приемственности не прерываются случайной смертью. Расчитывайте на худший вариант. Первое, он жив. Второе, каким-либо образом он оказался в курсе ваших контактов с Арнольдом Ганнером. Знаете, тогда у меня сложилось впечатление, что для него нет невозможного. Вернее так: творить невозможное — его предназначение.

Салин не без труда взял себя в руки. Мозг уже лихорадочно просчитывал варианты действий.

«Успокойся, у тебя будет время все взвесить, все обдумать и внести коррективы, если потребуется. Не оскорбляй старика невниманием!»

Он немного подался вперед, демонстрируя готовность принять новую порцию информации. Какой бы убийственно тяжелой она не была.

Администратор долго откашливался. Потом еще ниже осел в кресле. Кисть, лежащая на столе, мелко дрожала в такт прерывистому, свистящему дыханию.

— Мой младший сын вступает в право наследства. Перстень переходит к нему. Такова моя воля, и с нею согласны все “гномы”. Теперь курировать ваши контакты с Арнольдом Ганнером будет Михаил. Это все. Благодарю вас.

Салин встал. Ждал, глядя на стариковскую кисть. Приглашающего жеста не последовало.

Беззвучно открылась дверь. В кабинет повеяло свежим воздухом и запахами других помещений большого дома, где шла другая, совершенно другая жизнь.

За креслом Администратора возникла женская фигура в белом. В руках она держала подносик с флакончиками, прикрытых белой марлей.

Салин поклонился и стал пятиться к дверям.

 

Г Л А В А ВОСЬМАЯ

 

Странник

 

Автобус, чихая и скрипя всем стальным нутром, медленно тащился от остановке к остановке. На фоне серого неба медленно вырастали конусообразные башни ТЭЦ. Из высокой трубы тянулся слабый дымок. По всему зданию станции мерцали яркие всполохи электросварки. По задымленному щербатому фасаду гуляли лучи прожекторов башенных кранов. Станцию обещали реанимировать к Новому году. А пока Бескудниково сидело на урезанном пайке энергии. В домах, тянущихся вдоль дороги, уныло светились слабые огоньки. Фонари на столбах работали вполнакала, едва освещая улицу.

Напротив Максимова сидел парнишка лет семнадцати на вид, в шапочке с козырьком а-ля “немцы под Москвой”, напяленной до самых глаз. Выглядел он в ней полным дебилом. К тому же был явно под кайфом. Парнишку просто распирало от химического коктэйля, пузырящегося в крови. Он уже дошел до стадии “пробило на поговорить”. Только говорить в салоне было не с кем. Пассажиры с тупым упорством таращились в окна или уставились перед собой ничего не выражающими глазами.

Вдохновение парнишка искал в объявлениях водителя и звуках, доносившихся изнутра автобуса.

— Крак-псы-ы-ы. Гы-гы. Следующая школа. Школа... Почему — следующая? Она же — предыдущая. За ней идет универ. Вер. Вера. Верно? Вера — она что? Женщина или религия? Надо разобраться. Если верна вера в женскую универсальность... Пшы-ыш! Двери закрываются! Зачем? Подумай над этим, братишка. Подумай, подумай, поду-май. Май — этом месяц такой. Интере-есный. Или нет? Тогда, какой? Как школа? Или как универ?

Он захлопал маслянными от счастья глазками, улыбнулся Максимову, призывая вступить в дискуссию.

Максимов по опыту знал, стоит издать хоть звук, наркоша уже никогда не отвяжется. Руки чесались отправить нудного, как зеленая муха, наркошу в нокаут, но не хотелось скандала. По закону подлости, все, кто сейчас тихо сатанел и скрипел зубами, слушая этот бред, первыми же поднимут ор, стоит только пальцем тронуть блаженного.

В переднюю дверь втиснулась бабища с характерным заостренным лицом профессиональной стервы. Окатив салон мутным полубезумным взором, она искривилась и неожиданно громко заголосила:

— А все равно будет по-нашему!! Иш чего захотели, жрачки народ лишить!

Все разом вздрогнули. Взгляды против воли приковались к источнику истерики.

Овладев всеобщим вниманием, бабища, как опытный лектор, выдержала паузу и понесла:

— Стариков и так мало осталось, так всех решили разом угробить! Ну, суки, держитесь. Мы выйдем на улицы. Мы митинговать будем. Наш будет праздик! А то удумали... Где еще дешево жрачку купишь? В магазе?! Там тухляк один, в ихнем магазе! А на рынке и мясцо бывает с костью, и молочко. Много нам, старым надо? Сколько старикам осталось, а? И все терпеть?! Вот вам!

Бабища выкинула кукиш.

По салону покатился тихий ропот.

«Это она про облавы. Спровоцированный психоз, или просто провокация? — Поймав пристальный взгляд Максимова, баба смутилась, на секунду вышла из роли, и в глазах пропала безумная муть. — Ясно, провокация. Изучение и структурирование общественного мнения. Ну давай, сука, отрабатывай пайку!»

Максимов сел поудобнее, изобразив на лице тупую сосредоточенность. Баба сразу же успокоилась. И пошла бредить дальше.

Надо отдать ей должное, бредила весьма умело. Тонко цепляла за болючие струнки, вызвав нужную реакцию, тут же хваталась за другие, противоречила сама себе, истеричничала там, где нужно было спокойствие, и наоборот, нечленораздельно бормотала в тех местах, где слушатели подсознательно ждали всплеска эмоций. При этом ее мутные глазки прыгали с одного лица на другое, то страхом глуша противодействие, то поощрением вызывая солидарность.

«Хорошо, сука, работает, — оценил Максимов. — Ценный кадр. Наверняка, охраняют».

Он решил проверить.

Баба уже скрестила проблему старости с ростом преступности и переключилась на дела молодежи. Максимов подумал, что в самый раз появиться на сцене лучшему представителю молодежи. Он ткнул соседа ботинком в голень. От резкой боли впавший в глубокую задумчивось парнишка взвился и сразу же обрел дар речи и геббельсовский раж.

— А кто это говорит?! Кто?! Почему говорит? Говорит, или просто так живет? Кому какое дело, как я живу!

Баба быстро сориентировалась.

— Вишь, до чего людей доводят! А еще молодежь. Их уму надо учить. А они дубинками их калечат! Не бывать этому, не бывать!

Наркоша прыжком обернулся. Уставился на оппонентку.

— Чему быть, тому не миновать! — заявил он. — Я сверху все вижу. Ты вся серая. И ноги у тебя — черные. От асфальта. Он был горячим, когда ты родилась. А теперь его нет. Нет, понимаешь?! У тебя ноги асфальтовые. Поэтому и трава не растет. Трава не растет, не растет — и все. И что ты на это скажешь?

— Мы до самого Первого дойдем! Пусть знает, что с народом творят! — завизжала баба. — Не будет по-ихнему!

— Их нем, нихт! — в ответ взъярился наркоша. Стал дергаться всем телом и жестикулировать с характерной пластикой наркомана. — Отдай мой оранжевый зонтик, дура! У тебя на него инструкции нет. Как управлять зонтиком, знаешь?! А зачем украла? Ты его асфальтом испачкаешь. Он же летать не сможет, это ты понимаешь? Или понимаешь? Крак-с-бухты-бухты-бумс. Уф, ууф. Почему у тебя платок синий? Он же вчера был белый. Белый, как... Как огонь. Зачем тебе огонь, асфальтовая баба? Он не твой. Он не мой. Он даже не наш. Он всех! Подумай над этим, герла. Это уже было. Только давно. Надо обязательно вспомнить. Их там много было, они вот так вот крутились, в кожу лезли, в каждую пору. Пора, пора... Это — нора. А в ней асфальт спрятан. Ведь так оно было, да? Ну говори, говори, говори!

«Крепко вставило парнишку», — усмехнулся Максимов.

Глаза у бабы беспокойно запрыгали. Тонкая провокация превращалась в балаган.

— Ничо не было! Ничо не было! Ты сам из этих. Они их специально колют! Вот до чего дошли. Люди, держите его, пока он всех не порезал!

От ее визга по салону покатила волна истерии. С задней площадки протиснулся мужчина в кожаной куртке. Без лишних слов врезал наркоше по почкам. Удерживая за воротник, не дал опасть на пол. Наркоша вырубился хорошо и надолго.

«Профессионально», — оценил Максимов.

Баба чуть заметно кивнула мужчине на дверь.

— Водила, дверь открой! — проорал мужчина. — Я эту срань выкинуть хочу.

Водитель резко ударил по тормозам. Салон дружно охнул.

— Конечная, я дальше не поеду, — объявил водитель.

С компрессорным визгом распахнулись двери.

Пассажиры завопили. Большинство почему-то поминали наркошу.

— А мне пофигу. Бензин на нуле, — разом парировал водитель.

С ворчанием и матюгами все стали выгружаться из автобуса.

Максимов забросил на плечо рюкзак, выпрыгнул наружу. Осмотрелся.

Чуть дальше тянулся квартал, пострадавший при взрыве ТЭЦ. Смятые коробки домов, черные амбразуры окон. В туманной мути тревожно трепыхались огненные цветы костров.

Над дорогой висел рекламный щит. Лик Первого был обезображен пятнами бурой жижи и исклеван пулями. На ржавой конструкции, удерживающей щит, болталась пара армейских бутсов, связанных шнурками. Намек патрулям, что вход в запретную зону чреват ускоренным дембелем по состоянию здоровья.

Водителя можно было понять. Без особой нужды в руины лучше не соваться даже днем. Разберут машину по винтику. Или просто сожгут забавы ради.

Несколько человек, кто поддался суггестии, окружили бабу и внимали ее безумным речам. Двое сопровождающих провокаторшу курили в сторонке. Тело наркоши покоилось у перевернутой урны.

Максимов прислушался к себе. Пересекать пустырь и пробираться к ветке железной дороги не было никакого желания. Там можно было отгрести неприятностей не меньше, чем в руинах. Железную дорогу охраняли с повышенной бдительностью. Блокпосты и секреты зверели от скуки и плохого питания. Полоснут очередью и даже не подойдут посмотреть, кого скосили.

Он подошел к кабине водителя. Постучал в дверь.

В приспущенное окно высунулось лицо водителя.

— Что надо?

— Назад поедешь?

— Бензина нету!

— А если заправить?

Водител выжидающе уставился на Максимова.

Банка консервов, вытащенная из рюкзака, произвела ожидаемый эффект. Водитель шумно сглотнул.

Максимов вошел через переднюю дверь в темный салон. Водитель не стал зажигать свет и сразу же закрыл за ним дверь.

— Куда надо?

— До Ховрино подбрось.

Максимов передал плату за проезд. Опустился в кресло, вытянул в проход ноги.

— А вообще, куда надо? — с затаенной надеждой спросил водитель.

“Голодный. За десяток банок в Кремль повезет”.

— Туда и надо, — отозвался Максимов.

«Извини, мужик, ты у меня на довольствии не состоишь».

Половину банок он закопал в парке. В рюкзаке сейчас имелись три “звездочки”, брикеты с гречкой, пакет с фруктами и поллитра водки. Вполне хватит на царский обед. Или на НЗ на случай экстренного рывка из города.

Водитель запустил двигатель.

Охранники провокаторши переглянулись. Один сделал шаг вперед и вскинул руку. Им явно не улыбалось застрять до вечера в столь небезопасном месте. Баба вскоре закончит “промывку мозгов”, получившие дозу обываетели поплетуться по домам, и что тогда? Втроем маячить на виду у руин? Там народ живет жесткий. Ни ксивой, ни пистолетом не отмашешься.

— Пошел ты! — Водитель зло хрустнул коробкой скоростей. — Задолбал уже. Пусть тебя Ларин катает.

В последнее время кликуши наводнили городской транспорт. Работали, как нищенки, карманники и контроллеры, по порученным маршрутам. И если пассажиры не успевали вычислить в кликушах агентов Управления “К” СГБ, то водителям эти орущие создания и смурные рожи их охраны должны были уже примелькаться до оскомины. Возможно, водил даже гоняли на инструктаж, разъясняя как содействовать трудной службе профессиональных кликуш.

Автобус дрогнул. За окном поплыла остановка с загипнотизированными слушателями. Провокаторша. И ее охранники. Проводившие автобус злобными взглядами.

 

* * *

 

 

Фараон

Исполинское здание театра Армии выплывало из белесой хмари грязно-серым айсбергом.

Старостин вытащил из-под вояк театр пять лет назад. Обозвал “самым бестолковым военным объектом”, “отстойником блядей в погонах и педерастов с контрабасами” и отобрал под нужды Движения. Никто даже не пикнул. Отбирал просто так, без всякой хозяйственной нужды, просто решил проверить, насколько силен его авторитет. И лишь по-хозяйски осмотрев помещение, оценил, что же прибрал к рукам. Идеальное по своей монументальности, вместительности и многофункциональности сооружение.

Только знаменитая своими размерами сцена театра могла вместить размах шоу съездов Движения. В многочисленных гримерках, подсобных и служебных помещениях размещался бюрократический аппарат, размножающийся со скоростью колонии дрожжей. И все равно места хватало всем. Даже Агитотдел Движения уместился без проблем со всем своим оборудованием и цыганистым персоналом.

По коридорам блуждали толпы региональных активистов, разыскивающих своих кураторов, а за одно присматривающих теплое местечко для себя.

Самое главное, что при штурме театр мог стать вторым Рейхстагом. Или Бресткой крепостью, если в обороне задействовать систему подземных коммуникаций. По негласному распоряжению Старостина в здании под благовидными предлогами каждый день находилось до ста боевиков из “Молодых львов”. Это не считая двух рот охраны из тех же “львят”, прошедших подготовку на базах Сил Быстрого Развертывания МЧС. Резерв первой очереди в триста человек в полной выкладке прибывал к театру в течении получаса. Систему обороны объекта разрабатывали лучшие спецы из штаба генерала Скобаря.

И с точки зрения чрезвычайных ситуаций и катастроф здание было идеальным объектом. По-сталински монументальное, сработанной на совесть, оно единственное в районе не дало осадки и не пошло патиной трещин после серии подземных взрывов, разрушивших Палиху и Лесную улицу вплоть до Белорусского вокзала.

Для личной резиденции Старостин конфисковал Клуб офицеров. Старинный особнячок в уютном парке с примыкающими флигельками и теннистыми кортами походил на посольство независимой державы.

Когда отремонтировали особняк и служба безопасности отселила из соседних домов всех неблагонадежных, по настоянию Старостина провели боевые учения. Стрелок-одиночка, миновав все кордоны, преспокойно вогнал три пули в окна кабинета. Стрелял с чердака дома, находящегося почти в километре от штаб-квартиры.

Выматеренный с ног до головы, начальник личной охраны признался в том, о чем и сам давно догадывался Старостин: «Ни одна система охраны не сработает против одиночки. Чистого одиночки. За которым не стоит организация, а значит, нет возможности получить утечку. Который, если и псих, то не болтлив, а значит, нет возможности агентурными средствами упредить его подход на точку в ы с т р е л а. Который оказался достаточно умным, либо везучим, и подготовился, ни разу не задев незримой агентурной паутины. У которого хватает мужества не просчитывать варианты отхода, если он действительно готов убить и заплатить за это единственно возможную цену. Тогда — крышка. Одна надежда на везение и нашу реакцию. Успеем прикрыть, спасем. Если не повезет ему, повезет нам. Вот такие расклады».

Старостин оценил прямоту начальника охраны. Не любил, когда ему пудрят мозги, пользуясь неосведомленностью в узкоспециальных вопросах.

Сказал с улыбкой: «Богу богово, кесарю — кесарево!» И приказал отстроить под особняком бункер, которые острые языки сразу же окрестили “Берлогой”.

Старостин задернул штору. Прошелся по кабинету. За громоздкий дубовый стол садиться не стал. На ходу, в размеренном движении по диагонали огромного кабинета думалось легче. Кочубей, верный помощник и поверенный во многие, весьма опасные тайны, называл этот процесс "качанием маятника". Сам предпочитал забиться в угол, до минимума ограничив жизненное пространство.

«Интересно, — подумал Старостин, бросив взгляд на скорчившегося на стуле в углу Кочубея; тот сидел в тени, только отсвечивали носки туфель, да изредка вспыхивала золотая дужка очков. — Как соответствует моторика и стиль мышления. Я мыслю смело, с непосильным для других размахом. Вороча б л о к и чужих интересов, стряпаю новые и раздираю старые союзы, давлю всмятку и бросаю кость не группкам, а целым группировкам. Он же, шельма, мыслит д е т а л ь к а м и. Чуткими пальчиками сучит по ниточкам чужих интересиков, вяжет и развязывает узелки, сплетая собственную сеть, загоняя в нее человечков и группки. Без его обстоятельности и веры во всемогущество д е т а л е й, иезуитской способности улавливать влияние н е у ч т е н н о г о фактора я бы давно свернул себе шею.

Дал я ему не мало. Больше бы он не получил ни от кого. С таким умом ходить в советниках у шестерок, терпеть непонимание и пинки, нет, он бы долго не выдержал. Я дал ему возможность реализовать себя. Я подпустил его к таким тайнам, от причастности к которым он будет тихо балдеть до старости лет. Очень важно, что т и х о.

Конкретные тайны имеют свой срок давности. Время от времени их на забаву историкам и исследователям сдают, выставляют на всеобщее обозрение, как вышедшее из моды платье забытой кинозвезды. Всегда найдется дурашка, желающий казаться, а не быть, готовый отдать последнее за право приобщиться к миру состоятельных и состоявшихся. Он-то и платит красную цену за уцененный секретный материалец, наспех кроит из него книжонки и диссертации, задуряя голову себе и новой поросли тайнолюбцев, еще меньше, чем он сам, представляющих, в каком мире они живут и как этот мир лепится из тысяч воль, амбиций, похоти, самолюбий, химер и миражей истины. Больше всех витийствуют непосвященные, по тем или иным причинам обойденные вниманием с и л ь н ы х.

Посвященные хранят молчание. И дело не в мелочной секретности, кто кого и как подставил, или на чем взял, или почем купил — детали все это, мелочевка. Раз прикоснувшись к д е л у, они познали, как же хрупок мир, несуразная махина цивилизации от основания и до самого верха пронизана невидимым остовом тайных сделок и союзов, отменить и переиграть которые уже не во власти ныне живущих. Это и есть единственная тайна. Не приведи господь, Шальная рука профана цапнет хрупкий каркас, рухнет тысячелетняя Вавилонская громадина, похоронив и мастеров, и каменщиков, и надсмотрщиков, и рабов.

Пусть пока мозолит себе мозги Карнауховым. Деда уже не вернешь, обыграть его смерть должным образом одно, постоянно об этом думать — другое».

— Так, Кочубей, что у нас есть?

Старостин круто развернул грузное тело и посмотрел на Кочубея.

— Пока думаю. Есть мыслишка...

— Я не о том. Артемьев уже прибыл?

— Кофе пьет в приемной. Девочки от него млеют.

Старостин понимающе хмыкнул.

— С придурками связался?

— Если имеешь ввиду парапсихологов, то — да. Назначил на семнадцать часов.

— Ага!

Старостин посмотрел на бронзовые часы на каминной полке. Атлант, взвалив на плечи земной шар, силился подняться с колена.

— Ни хрена не выйдет, любезный. Пупок развяжется.

— Ты о чем? — подал голос из своего угла Кочубей.

— Это я так. Выползай из угла, засел там, как таракан, понимаешь ли!

— Кое-что я успел обдумать. Если хочешь... — скороговоркой произнес Кочубей, подходя к нему. Невысокого роста, худощавый, острые глазки за толстыми линзами очков и тонкая щеточка усов — он действительно напоминал таракана.

— После. Сейчас гони ко мне Артемьева. Сам накрути хвост народу. Дармоеды, хозяин приехал, а они от безделья по коридорам как шатались, так и шатаются!

— Сделаем.

Старостин удержал его за рукав.

— Мы с Артемьевым не здесь побеседуем, а в “берлоге”. Сам будь в досягаемости. Можешь понадобиться.

Кочубей пошевелил усиками, чуть дрогнув тонкой верхней губой. На его языке это означало самодовольную улыбочку.

 

* * *

Старостин решил принять Артемьева в "берлоге", как он называл находящийся в бункере специально оборудованное рабочее помещение.

Вниз можно было попасть либо на лифте из "верхнего" кабинета, либо миновав несколько постов охраны. Стены, если верить строителям, защищали от прямого попадания авиабомбы.

Старостин больше полагался на заверения службы безопасности. Они соорудили двойные переборки, засыпав пустоты песком, вмонтировали излучатели, парализующие работу любых электронных и радиопередающих устройств, при попытке просверлить внешнюю поверхность стены или обмотку кабелей, выходящих из его личного отсека, любопытных обдавало струей нервнопаралитического газа. Кроме этого, трижды в сутки помещение проверяли на "жучков" специально подобранные специалисты.

Старостин взял с сервировочного столика тяжелый хрустальный графин. Вытащил пробку. В воздухе возникло облачко аромата дорогого виски.

— Давай-ка мы, брат, старика Карнаухова помянем. Как-то не по-людски получается. День прошел, а помянуть забыли, — сказал он сидящему напротив Артемьеву.

— Его не поминать надо, а осиновый кол в могилу забить, суке старой!

— Грешишь, Кирилл, — с хитрой улыбкой ответил ему Старостин. Протянул Артемьеву графин. — Наливай. А я полюбуюсь, как ручонки у тебя от злобы дрожат. Грешно, Кирилл, о мертвых плохо говорить.

— Грешно при жизни собачится, а потом покойного в лоб взасос целовать! — Артемьев плеснул виски в стаканы. — Вот за что нас ненавижу, так за лицемерие на кладбище.

— А в Европах демократических еще политесу не обучился? — поддел его Старостин, оценивающе осмотрев дорогой хорошо сшитый костюм Артемьева. — Слезу пустить над убиенным, это же так политкорректно! Ладно, не заходись. Выпьем молча.

— Выпьем. Пусть земля ему пухом, если уж так сложилось.

Артемьев красивым жестом поднял стакан.

Выпили. Старостин налил поновой.

— Я тебя не зря драконю. Мне сейчас от тебя правда нужна. Вижу, спросить что-то хочешь. Спрашивай.

— С Лариным встречались, Иван Иванович?

— Уже растрезвонили, оглоеды! Елки-палки, два часа человек в Москве, а уже все тайны знает. Никакой конспирации. Языки им, что ли, поотрывать? Так, ведь только ими и работать умеют! — Старостин отвалился в кресле, стакан примостил на колене. Сразу же стал серьезным. — Конечно, высвистал его. Смазал под хвостом скипедаром. Пусть, зараза, побегает!

— Дело же по принадлежности должна вести Служба охраны Первого, — подсказал Артемьев.

— Ну и пусть. Всегда полезно их на перегонки запустить. Это все, что ты хотел узнать?

Артемьев поболтал виски в стакане, медленно пригубил.

— Нашли, кто старика грохнул?

— Нет. Пока — нет. Если Ларин на своем месте остаться хочет, раньше Филатова найдет. — Старостин с удовольствим отметил, что Артемьев не отводит взгляда. — “Сердцем чувствовал, вырастет из щенка волчара. Не ошибся!”

— Вот как? — Артемьев изогнул бровь.

— А ты что думал, я позволю своих людей стрелять и никому за это башки не снесу?!

— Его же отравили... — Артемьев мягко улыбнулся.

— Не принципиально, — отмахнулся Старостин.

— Как посмотреть. Почерк выдает убийцу в головой.

— Ну-ка, ну-ка!

— Ну, например, вы, Иван Иванович, организовали бы авиакатастрофу. Или отправли с инспекцией в провинцию, а там банды лютуют... Или взрыв бытового газа в доме мог случиться. Короче, чем грубее, тем надежнее. И уж ни при каком случае не позволили Филатову сунуть нос в сейф старикана.

Старостин заворочался в кресле, как медведь в берлоге.

— А ты бы, дружище, как поступил?

Артемьев смочил губы виски. Облизнулся.

— Именно так. Ликвидировал бы тихо, но с максимальным резонансом. И так, чтобы бумаги Карнаухова по всему городу разлетелись. Чтобы все узнали о нашей “китайской линии”. И обомлели от восторга.

— Так, может, это ты его, а? — усмехнулся Старостин.

— Рад бы. Но опередили.

Старостин в ответ на тонкую улыбку Артемьева затрясся в беззвучном смехе. Отхлебнул из стакана. Протер заслезившиеся глаза.

Обшарил прищуренными глазками Артемьева.

Дорогой костюм, ухоженное лицо, альпийский загар, свободная поза, небрежно свесившаяся кисть, на мизинце простенький перстенек с черной кляксочкой свастики. Взгляд прямой и твердый. В глазах плавают синие льдинки. Русые волосы, прическа идеальная, волоск к волоску. В девять утра сел в самолет в Женеве, два часа добирался из аэропорта в штаб-квартиру, а на лице и костюме ни складочки.

«А ведь мог, волчонок! Грохнул бы и не поморщился».

Артемьева он приблизил к себе за изощренный ум и зверинное чутье. До Катастрофы Артемьев успел закончить два факультета МГУ — психологический и экономический, сделать свой десяток миллионов, поработать на правительство, по разнарядке уйти на солидный пост в солидный концерн, покурировать политическую партийку. А когда валом пошли первые признаки беды, отчалили на личной шлюпочке от давшего течь государственного “Титаника”. Молодым волком резко скакнул за флажки, разом обрубив все связи. Ушел, ничего не потеряв. Отсиделся в Европе. Вынурнул из мути откатывавшей Первой волны. Сам вышел на контакт с нарождающимся Движением. Предложил свои услуги и к о н т а к т ы.

С двадцати двух лет — ни одной ошибки, резюмировал Старостин, пробив биографию и контакты Артемьева. Дважды проверил на вшивость, один раз — на слом, парень, скрипел зубами, но выдержал. Был приглашен в “берлогу” на беседу с глазу на глаз, и вышел в должности “посла по особым поручениям”.

— Крепко старик тебе насолил?

— Едва не спалил, когда к Ганнеру на контакт полез. — Артемьев брезгливо поморщился. — Я перед нашим друзьями неделю по паркету ползал. Еле убедил, что инициативный дурак на должности — это у нас так принято.

— В мой огород камень?

Артемьев сделал вид, что сосредоточенно изучает содержимое стакана.

— Кадровые вопросы у нас курирует Кочубей, — обронил он.

— Нет, брат, ты не юли! Я не для того тебя высвистал. Если что есть на душе, так и выкладывай!

— Очень грубо и очень не вовремя, — помедлив, произнес Артемьев.

Он без видимых усилий выдержал тяжелый взгляд Старостина.

Артемьев поднял ладонь, пошевелил пальцами, словно перебирал невидимые струны.

— Бисер. Будто рассыпали бисер по столу. Шарики прыгают, мельтешат в глазах, а никак не сложатся в одну картинку. Вот так выглядит ситуация, Иван Иванович. И вдруг кто-то со всего маху бьет кулаком по столу. Шарики просто сходят с ума. Все ожидание насмарку, все заготовки — к черту. У кое-кого могут сдать нервы.

Он уронил руку на колено. Машинально погладил острую складку на брючине. Поднял взгляд на Старостина.

— Я ясно обрисовал ситуацию?

— У серьезных игроков ручки и коленки не дрожат!

— Правильно. Они просто берут ручку в твердую руку и вычеркивают дурака из списка серьезных игроков.

— Тебе это так и сказали?

— Ну, в лоб говорят и стреляют только у нас. Там политкорректно намекают, что тебе не место в приличном обществе. Не понял намека, вызовут дворецкого... — В глазах Артемьев вспыхнула льдистая искорка. — И вышвырнут в окно, как гонца Карнаухова. Как этого идиота при жизни звали?

— Неважно. Нашел, о ком поминать!

Старостин, тяжело сопя, выбрался из кресла, пошел "качать маятник", благо, места и здесь хватало.

Артемьев закурил тонкую сигару, выпустил облачко душистого дыма.

— Вы поставьте себя на их место, Иван Иванович. Люди готовятся к серьезной игре. А это почти всегда дележ сфер влияния, а не банальный намыв бабок. Само собой, для игры нужны деньги, но важнейшее — это информационное обеспечение опер