Что должна исследовать культурология

Представляется очень важным четко определиться с объектом научных исследований культурологии. Разумеется, это вся культура, относящаяся ко всем эпохам, сословиям, типам, отраслям деятельности. Но...

В исследовании бесписьменных культур (первобытных и «низовых» культур аграрного общества – крестьянской и городской плебейской) безусловное первенство принадлежит антропологии, археологии и фольклористике. Бесписьменная культура – это «культура жеста и поступка», которые манифестируют основное смысловое и символическое содержание жизни соответствующих социальных слоев, связанное в первую очередь с проблемой нормативности, соответствия обычаю. Все это требует очень специализированных методов изучения. Какой-либо вклад культурологии, не ведущей самостоятельных полевых исследований, в изучение этого типа культуры заметен только на уровне высоких теоретических обобщений материала, добытого и первично обработанного (описанного, атрибутированного) антропологами, археологами, фольклористами.

Культура письменного общества (правящих слоев аграрного общества и основных социальных страт индустриального) эффективно исследуется фи­лологией и искусствознанием. Это «культура слова, культура текста», в котором запечатлено ее основное смысловое и ценностное содержание, а также хорошо вербализируемого художественного образа (смыслы и символические подтексты которого можно передать словами). Это культура преимущественно интеллектуального мировосприятия. И применительно к письменным культурам культурология не ведет непосредственных фактурных исследований, а базируется на результатах филологических и искусствоведческих изысканий; и здесь ее научный вклад представляется сравнительно второстепенным, как правило, не выходящим за рамки наиболее умозрительных теоретических обобщений.

Но никакие науки не в состоянии составить конкуренцию культурологии в исследовании постписьменной (экранной, аудио-визуальной) культуры, проявляющейся в современном, преимущественно массовом ее слое (отчасти и в элитарном). Культурология – это в первую очередь наука об «актуальной культуре» (имеется в виду степень ее актуальной социальной востребованности), в частности о культуре постиндустриального/информационного общества или обществ, находящихся в процессе перехода к постиндустриальной/ информационной стадии развития. Как представляется, основным «смыслонесущим текстом» этой культуры является эмоциональное, а не интеллектуальное восприятие мира и выражение этого впечатления в разных формах. Недаром такое значимое место в современной художественной культуре заняла эмоциональная популярная музыка. Именно такое выраженное эмоциональное впечатление в наибольшей мере стимулирует культурные предпочтения потребителя. Это «культура эмоционального выплеска, крика-смеха-плача»[30], выражаемого самыми разными способами (не обязательно звуковыми, но и визуальными, мануальными и др. и не обязательно в художественных формах), культура эмоционального мировосприятия и солидарности, основанной на возможности совместного эмоционального самовыражения. Она лежит в основе социальных объединений потребителей этой культуры (поклонников, болельщиков, любителей, фанатов, собирателей и пр.), которых она объединяет именно ощущением единства в эмоциональном порыве, удовольствии, кайфе, и влияние которых на процессы культурного производства приняли ныне беспрецедентный масштаб[31].

Разумеется, это не означает, что в «культуре жеста» не было эмоций или что в «культуре крика-смеха-плача» нет мысли. Все эти составляющие полноценно присутствуют во всех типах культур. Речь идет только об относительном преобладании в каждом культурном типе того или иного начала, стимулирующего повышенный потребительский спрос.

Именно в изучении современного социокультурного материала, выраженного в формах экранной, аудио-визуальной культуры, культурология является наиболее обеспеченной и теоретически (аналитическая проработка проблем «актуальной культуры» ведется очень активно и имеет несомненные достижения) и, в существенной мере, фактологически. Ее основными информационными каналами являются СМИ, постоянно публикующие необъятно богатый и вполне отражающий реальное положение дел материал по проблемным сюжетам современной культуры и ее трансформациям, и социальная статистика, информирующая о социальных процессах, тенденциях и формах их проявления, имеющих место в обществе. Аналитическое соотнесение данных, полученных по обоим этим каналам, особенно важно, поскольку совершенно ясно, что любые изменения, происходящие в культуре, теснейшим образом связаны и с определенными изменениями в социальных характеристиках общества, которые, среди прочего, стремится отследить культурология. Здесь представляется особенно значимым не непосредственное сравнение данных, характеризующих разные аспекты культурной и социальной жизни, а компаративный анализ динамики развития и того и другого, направленности этой динамики, ее интенсивности и пр. Есть все основания полагать, что наблюдаемая ситуация в культуре (разумеется, понимаемой шире, нежели только художественная жизнь) является важ­нейшим источником информации (симптомов болезни), по которой можно составлять достоверный анамнез социального состояния общества.

В каком-то смысле культурология – это одно из наиболее концентрированных проявлений тенденции «превентивного переживания будущего», свойственного современной культуре, осмысления современности не с точки зрения оценки степени ее соответствия эталонным образцам культуры прошлого (традиционности), а в аспекте определения ее перспективности для грядущего развития, культурного проектирования с учетом предстоящих социальных коллизий. Такая интеллектуальная, научная и художественная переориентация интересов с прошлого на будущее, от сакрализации и мифологизации собственного исторического опыта к дискуссии по поводу возможностей своей социальной потенции в целом стала заметной в культуре на заключительном этапе индустриальной эпохи (в Европе примерно с середины XIX века) и начала доминировать при переходе к постиндустриальной стадии развития (с последней трети ХХ века[32]). Существенная часть того, что происходит в современной культуре, является своеобразной подготовкой к культурным и социальным событиям и процессам завтрашнего дня, предчувствием их, превентивным переживанием, «репетицией предстоящего концерта»[33]. Изучением этой новой культурной тенденции, ее выявлением и анализом в существенной мере и занята культурология.

И в этом видится еще одно принципиальное, парадигмальное отличие культурологии от иных наук о культуре. Иные науки в основном изучают культуру как традицию, как взаимосвязь настоящего с прошлым и ориентированность на него как на универсальный эталон. Культурология же в основном изучает культуру как тенденцию, как взаимосвязь настоящего с будущим, как предвосхищение его во всем драматизме социальных проблем, которые оно принесет.

Следует сказать, что в современных культурных процессах наблюдается один тренд, вызывающий большую тревогу, и в исследовании которого культурология может сыграть значимую роль. В специальной научной литературе в последние десятилетия все чаще поднимается вопрос о специфическом «культурном кризисе», разворачивающимся в мире в последние десятилетия[34]. При этом имеется в виду кризис не столько в производстве культурных форм, сколько в их востребованности потребителем (особенно, когда это касается форм традиционной и классической культуры). Это кризис культурного потребления. И причина этого видится не в каком-то «раскультурива­нии» населения, переставшего интересоваться культурой, хотя падение интереса современных горожан к формам традиционной и классической культуры на фоне возрастающего интереса к культуре массовой стало уже самоочевидным. Но наблюдаемое падение интереса (изменение культурных предпочтений) является только следствием. Причина же видится в общем кризисе национального культурного сознания, национальной культурной идентичности, охватившем современные развитые страны[35].

В Западной Европе[36] это обусловлено множеством причин: как объективных – процессами глобализации и доминированием массовой культуры, насаждающей по преимуществу национально безликие[37] или национально эклектичные, гетерогенные культурные формы, так и субъективных – государственной политикой мультикультурализма, которая в существенной мере размывает национальную культурную гомогенность социальной среды западноевропейских стран. В России важную роль в активизации этой тенденции играет фактор распада СССР и потери населением чувства солидарности в качестве «единого советского народа», хотя и политика мультикультурализма в нашей стране тоже проявляет свои «странные» результаты. На улицах Парижа европейские лица уже стали встречаться только изредка, а молитвенные коврики мусульман расстилаются даже на проезжей части городских авеню. В США при рассмотрении в суде уголовных дел учитывается, не являются ли совершенные преступные действия (скажем, убийство неверной жены) частью этнических культурных традиций подсудимого, что порою служит основанием для его оправдания[38]. Значимыми культурными учреждениями России стали руководить выходцы из кавказских аулов, весьма далекие от знания контекста и норм русской (или шире – христианской) гуманитарной культуры, и т.п.

В этих условиях людям становится все труднее четко определиться в том, к какой нации они принадлежат (не к этносу, а именно к нации) и на каких культурных основаниях базируется их солидарность с социальным окружением. И государственная власть не может предложить им никакого вразумительного объяснения наблюдаемой национально-культур­ной ситуации и новых оснований для национальной самоидентификации. Понятно, что самоидентификация в обязательном порядке должна включать в себя различение «нас» и «их». Но на каких основаниях проводить это различение так, чтобы оно не трансформировалось в отторжение, а в каких-то пределах подразумевало и определенную степень, если не интеграции, то хотя бы солидарности «нас» и «их», мы еще не знаем.

В этих условиях образовавшуюся лакуну начинают заполнять тенденции культурной архаизации[39]. Универсалисткое национальное культурное сознание, столь характерное для индустриальной эпохи и по существу «отменяющее» этническое происхождение человека и заменяющее его актуальной национальной принадлежностью, ослабевает в своем влиянии. Оно начинает вытесняться локальным этническим, религиозным, сословно-группо­вым сознанием, обращенностью к истории и поиску оснований для солидарности в ее опыте. Характерная для национального мироощущения устремленность в будущее («национальная мечта») начинает подменяться акцентированным воспеванием прошлого, безостановочным празднованием юбилеев и былых побед. Одной из форм поведения людей в ситуации такой «культурной денационализации», становится их стремление замкнуться в «малых культурных группах», в этно-племенных и конфессиональных общинах, этнических землячествах, сословных структурах (по типу казачества) и т.п.

Разумеется, эта тенденция культурной архаизации становится актуальной не для всего населения. Она особенно характерна для той его части, которая не выдерживает (квалификационно, профессионально или эмоционально) полноценной социальной конкуренции в современных условиях. Скажем, выходцам из деревень трудно соперничать на площадке социальной самореализации с психологически более мобильными и пластичными потомственными горожанами. Для этих людей обращение к формам и ценностям архаической и традиционной культуры становится определенной психологической ком­пенса­цией низкого уровня их социальной востребованности. Акцентированное мемориальное сознание и обращенность к традиционной культуре становятся своеобразной «индейской резервацией», укрывающей социальных аутсайдеров от нестерпимого шума современности. Традиционализм превращается в этнографический (а иногда и социальный) «зоопарк», привлекающий иностранных туристов своей экзотикой.

Это серьезнейшая социокультурная проблема нашего вре­мени, с которой, видимо, не удастся справиться только методами политического контроля и управления (тем более в России, где государство само «подыгрывает» подобным стихийным тенденциям культурной архаизации) и в которой навряд ли какая-то иная наука сможет разобраться так глубоко, как это может сделать культурология. Анализ состояния современной национальной идентичности (а соответственно и социальной эффективности культурной политики национальных государств) и поиск оснований для новой российской идентичности, отвечающей требованиям времени и перспективам развития по тому сценарию, который мы сознательно выбрали, – это прямая задача культурологии, в которой она может оказаться востребованной, как никакая иная область знания.

Сейчас культурология в существенной мере направлена на исследование культурного прошлого. Казалось бы, почему бы и нет? Но... История, антропология, археология, филология и искусствоведение, исследующие культурное прошлое посредством эмпирического обнаружения, описания, атрибуции и анализа всякого изучаемого явления в его конкретно-исторической реальности и уникальности, приносят и столь же уникальное и достоверное знание о прошлом, чего не в состоянии сделать культурология. Последняя, в силу своих познавательных задач, как правило, не заостряет внимание на признаках этой уникальности и по существу занимается лишь типологизацией того, что было открыто в иных областях знания о культурном прошлом. Разумеется, и такое знание тоже очень ценно. Но все-таки это уже не эмпирическое знание, построенное на непосредственном исследовании изучаемых явлений, а лишь продукт их теоретических интерпретаций (т.е. знание по существу нарративное).

К тому же, не будем забывать, что культурология понимает и трактует культуру несколько в ином смысле, нежели перечисленные культуроведческие науки. Культурология интересуется культурой, прежде всего, в ее интегрирующей функции, как нормативным способом поддержания и обеспечения коллективных форм существования людей (реализацией их интенций солидарности). Здесь в качестве культуры понимаются все феномены сознания и поведения, тексты и образы, материальные объекты и сооружения и пр., которые непосредственно или опосредованно служат укреплению конструктивного и продуктивного характера коллективной человеческой жизнедеятельности и имеют в этом смысле универсальный характер. История, археология, антропология, филология и искусствоведение понимают культуру совершенно иначе, в ее национально, социально и религиозно дифференцирующей функции, разделяющей человечество на отдельные локальные сообщества (этносы, нации, сословия, классы, конфессии), специфические формы жизнедеятельности которых выражаются в их культуре и атрибутируются главным образом на основании этого своеобразия культурных черт. А это означает, что культурология и иные культуроведческие науки преследуют принципиально разные познавательные цели – в первом случае осмысление сущностного культурного единства человечества, во втором – изучение его формального культурного многообразия.

Другое дело, что в культурологии существует и особое направление –«историческая культурология» (сейчас пребывающая в «подпольном», неинституционализированном виде). Специфические признаки этого направления, принципиально отличающие историческую культурологию (как часть культурологической науки) от истории культуры (как части исторической науки), до сих пор так и не получили сколь-либо устойчивого определения, хотя на раннем этапе институционализации российской культурологии такие попытки делались[40]. Мне представляется, что историческая культурология отличается от истории культуры именно тем, что она не занимается исследованием уникального и своеобразного в исторических явлениях культуры. Она изучает исторические тенденции развития культуры и ее исторические типы, а не специфику ее конкретных частных проявлений, не описывает и не атрибутирует их. Т.е. историческая культурология, на мой взгляд, является в каком-то смысле «теорией истории культуры», тяготеющей скорее к философии истории, нежели к анализу исторической эмпирики.

В привязанности же культурологии к собственно исторической проблематике (в ее атрибутивной функции) видится по преимуществу проявление «генетической инерции», доминирование родственных связей культурологии с антропологией, филологией и искусствоведением, от которых она в свое время отпочковалась и от «диктата» которых над собой ей рано или поздно предстоит избавиться. На самом деле, основной предмет научного интереса культурологии – современность, актуальные тенденции культурного развития и прогноз на культурное развитие в обозримом будущем, в исследовании которых антропология, филология и искусствоведение могут сопутствовать культурологии лишь в каких-то ограниченных, частных аспектах. Выход культурологии из «дочернего» состояния по отношению к антропологии, филологии и искусствоведению, как представляется, является одной из актуальнейших задач развития культурологии как самостоятельной науки. Это тем более актуально, поскольку культурология по самой своей природе (как постнеклассическая наука) уже не может пребывать далее в створе аналитических проблем наук классического типа (как синергетика уже не может пребывать в створе аналитических проблем ньютоновской физики).

Но здесь возникает одна сложность. Рассматривая проблемы культуры прошлого, культурология опирается на обширный эмпирический материал, собранный историей, археологией, антропологией, филологией, искусствознанием и другими науками и первично обобщенный ими. Сама культурология по отношению к этому материалу выступает лишь как «вторичная обобщающая инстанция», поднимающая интерпретацию этого знания на следующую ступень теоретического осмысления.

Нельзя не отметить, что с функцией «вторичной обобщающей инстанции» культурология справляется в целом неплохо. И ее опыт показывает, что феномен подобного вторичного обобщения науке нужен; он часто выводит на такие концептуальные модели, на такую глубину понимания, которые при первичном обобщении в рамках проблематики отраслевых наук являются недостижимыми. Отказываться от этого культурологии ни в коем случае не следует.

Проблема видится в том, что локализовав себя исключительно в этом вторичном обобщении, культурология существенно ограничивает сферу своей практической со­циальной полезности как сферы знания. Для того, чтобы быть по-настоящему социально востребованной, культурология должна приносить ка­кую-то види­мую пользу актуальной социальной практике, или рано или поздно она будет поглощена философией. Иметь сразу две отрасли знания, выполняющие по существу одну и ту же познавательную функцию, для общества слишком накладно. Культурология должна найти для себя исследовательскую нишу – объект, предмет и проблемное поле исследований, в которой никто с ней конкурировать не сможет и в которой ее непосредственная социальная полезность будет самоочевидна[41]. И это, безусловно, должно быть исследование современных социокультурных процессов, анализ доминиру­ющих тенденций и прогнозирование и проектирование предстоящего социокультурного развития.

Но в ситуации с изучением культурных процессов современности у культурологии уже не будет «рабов», добывающих и собирающих первичный эмпирический материал (серьезная помощь здесь возможна только со стороны социологии и в некоторой мере от искусствознания). По отношению к современной актуальной культуре культурология должна сама выступать в функции археологии, антропологии, текстологии и т.п. А обладает ли она необходимым инструментарием для этого? Похоже, что нет. Его только предстоит создать так же, как и подготовить соответствующие кадры.

Пока что в качестве культурологов мы готовим многопрофильных гуманитариев, хорошо знающих, чем даосское мировоззрение отличается от буддийского (на основании данных, предоставленных иными науками), но которые не проявляют очевидной склонности к самостоятельному сбору фактического материала. Нынешние культурологи (выпускники культурологических факультетов и кафедр) приучены брать этот материал из научных публикаций иных гуманитарных и общественных наук, уже открытым, описанным, атрибутированным. Они ориентированы в существенной мере работу по развитию общей гуманитарной эрудиции населения, как значимой составляющей общественного сознания, что осуществляется главным образом в ходе образовательных и просветительских процедур. Но к целенаправленному изучению современной культуры как специализированного объекта с четко прописанными познавательными целями такие культурологи плохо подготовлены.

Для того, чтобы изучать современную культуру «с опорой на собственные силы», культурологии необходимо:

• системно определиться с тем, что можно считать показательными явлениями современной культуры (художественной, социальной, национальной, политической, идеологической и пр.), выявляющими именно тенденции, а не модные эксцессы;

• системно определиться с совокупностью объектов, на основании анализа информации о которых можно проводить исследования актуального состояния и основных тенденций развития современной культуры;

• системно определиться с алгоритмами таких исследований (как проводить полевые исследования и что исследовать, что с чем сравнивать и на основании каких признаков делать выводы) и с тем, как проводить их в достаточно корректных и адекватных наблюдаемым реалиям параметрах (свободных от какой-либо ангажированности);

• системно определиться с тем, что в современных условиях является культурной политикой (только ли деятельность Министерства культуры или культурная политика – это гораздо более широкое явление, даже не всегда осуществляемое государственными органами, но это еще и Церковь, и СМИ и пр.) и как измерять социальную эффективность этой политики (по каким показателям, в статике и динамике и т.п.);

• системно определиться с тем, что в современных условиях может служить показателями состояния социальной культуры общества, как замерять эти показатели в статике и динамике и на основании каких критериев делать выводы;

• системно определиться в том, каким образом на основании изучения современных тенденций культурной динамики можно диагностировать тенденции социальной динамики общества (осуществлять социальный контроль) и прогнозировать направленность такой динамики;

• системно определиться с тем, как взаимовлияние между культурными и социальными процессами можно целенаправленно использовать в целях социального управления, прогнозирования и проектирования...

Но самое главное, как представляется, заключается в том, что культурологии необходимо пройти через определенную психологическую ломку. Ей нужно выйти из образа «гениального младенца», которому «мамочки» – история, антропология, филология, искусствоведение, археология и пр. – поставляют «игрушки» – культурно-историческую фактуру, – а культурология тешится с ней в своих интеллектуальных играх. Пока культурология не «отпустит мамочкин подол» и не научится сама добывать нужный фактурный материал для своих аналитических обобщений, ее будущее как самостоятельной науки представляется сомнительным. А по-настоящему уникальным (в пределах «археологических» возможностей культурологии) может быть, прежде всего, материал современный.

И только, когда культурология станет «археологией современности» (и даже в какой-то мере «археологией будущего»), можно будет выразить уверенность в ее надежных научных перспективах.

* * *

Поведу итоги. Эта статья в существенной мере инициирована моими впечатлениями от культурологических конгрессов, в последние годы проходящих в Санкт-Петербурге и производящих впечатление шума толпы на улице, когда каждый говорит по мобильному телефону, и каждый о своем. И это не потому, что участники конгрессов профессионально некомпетентные люди, а потому, что предмет, о котором они рассуждают, настолько плохо систематизирован, структурирован и т.п., что становится очевидным, что, произнося слово «культура», каждый понимает его содержательное наполнение по-сво­ему. Более того. Среди культурологов уже стало «правилом политкорректности» дискутировать о культуре, аккуратно обходя молчанием вопрос о том, что каждый из собеседников понимает под культурой.

Столь же разнится и понимание того, что такое культурология и чем она должна заниматься. Для одних – это изучение общества и его культуры на основе синтезации всех гуманитарных наук (межпредметное научное знание об обществе), для других – это специальная область знания, формирующая общую гуманитарную эрудицию населения, для третьих – это область знания, изучающая процессы производства культурных форм (в первую очередь художественных) и т.п.

Поэтому я предпринимаю очередную попытку как-то структурировать этот «улич­ный шум». И если «по горизонтали» он сам стихийно членится на разные секторы – направления по объектам исследования – социальная культурология, гуманитарная культурология, художественная, психологическая и пр., то я пытаюсь иерархизировать его «по вертикали» – по уровням обобщения культурологического знания.

Мною предлагаются два варианта такой иерархии.

Один вариант предлагает членение культурологии на:

- интеллектуальное движение (оно-то и является в наибольшей мере синтезом всех общественных и гуманитарных наук), основанное на понимании особой роли культуры в детерминации современной социальной динамики и необходимости изучения и осмысления современности именно в этом ракурсе,

- научную парадигму, ориентирующее науку на особое проблемное поле изучения общества как культурно интегрированной и культурно регулируемой системы, что должно иметь место наряду с иными общественными науками, изучающими общество в иных проблемных ракурсах,

- собственно науку о культуре, исследующего культуру в ее основной социальной функции – управления сознанием и деятельностью человека и социально-коммуникативными процессами, обеспечивающими коллективный характер человеческой жизнедеятельности.

Другой вариант иерархизирует культуру на:

- философию культуры, изучающую культуру как всеобщую категорию, как определенную «модальность человеческого существования» (определение Г.С. Кнабе),

- собственно культурологию, изучающую культуру как совокупность типов (стадиальных, региональных, социальных, функциональных и т.п.) и норм, моделируемых на тех или иных основаниях, на чертах сходства разных культурных явлений,

- историю культуры, изучающую культуру как совокупность уникальных феноменов во всей глубине их своеобразия.

Т.е здесь реализуется классический принцип «общее – частное – единичное».

Я полагаю, что такие варианты «вертикальной» структуры культурологии не исключают друг друга, а могут сосуществовать как взаимодополняющие.

* * *

Закончить хотелось бы обращением к очень выразительному примеру своеобразного понимания мира в разных национальных мироощущениях (философиях, религиях, культурах), приводимому нашим замечательным востоковедом Т.П. Григорьевой[42]. Пересказываю его в собственной интерпретации:

Для европейцев белое – это то, что не черное. И всегда одно противостоит другому.

Для китайцев белое – это то, что со временем станет черным. Время все переменит.

Для индусов белое – это и есть черное. Все зависит от того, с какой стороны смотреть.

Развивая этот образ, могу сказать, что для культурологов никакого белого и черного на свете нет. Это только слова, произнесенные человеком, его субъективные оценки, ситуативные впечатления. И все определяется тем, каким человеком, при каких обстоятельствах и с какой целью эти слова были произнесены.

Так что, изучая культуру, ищите человека. И не удивляйтесь, если он окажется женщиной...

 

 

[1]
[1] В этой связи можно представить такую схему структурирования человеческого бытия:
Человек существует во времени, что выражается в сроке его биологической жизни и требует от него определенных усилий по сохранению, обеспечению и продлению этой жизни. Жизнь – это способ существования человека во времени.

Человек существует в пространстве, что инициирует его предметно-преобразова­тельную деятельность по приспособлению этого пространства для своих нужд. Деятельность (адаптивно-адаптирующая, по Э.С. Маркаряну) – это способ существования человека в пространстве.

И человек существует в окружении других людей, что обусловливает необходимость его конструктивных отношений, коммуникации и практического взаимодействия с ними. Это осуществляется с помощью культуры. Культура может быть охарактеризована как способ существования человека среди других людей.

Культура – это нормативная совокупность всех конструктивных форм социального бытия людей и поддержания порядка в этом коллективном существовании. Культура также охватывает материализованные (опредмеченные) результаты этого взаимодействия и все многообразие идей, текстов и образов, связанных с этим групповым характером жизнедеятельности. Среди необъятного множества определений культуры может быть предложено и такое: культура – это наиболее общий способ осуществления социальности человека и упорядочения форм этой социальности.

[2]
[2] Приводимая здесь структура во многом не совпадает с официально принятой в Российской Федерации «Номенклатурой специальностей научных работников», поскольку построена на иных основаниях, не предметных, а объектных.

[3]
[3] Эта модель эволюции философской, научной и общественной мысли в течение XVIII-XX вв. («натуроцентризм» – «социоцентризм» – «культуроцентризм») принадлежит В.М. Межуеву. Она неоднократно озвучивалась им в выступлениях на различных научных собраниях в течение последних лет.

[4]
[4] Нет нужды доказывать, что и 11 сентября 2001 г. в Нью-Йорке, и недавние взрывы в московском метро и на аэровокзале «Домодедово» были акциями «культурного сопротивления» со стороны традиционной культуры, вытесняемой с социальной площадки современности. В этой связи представляется интересной точка зрения известного социопсихолога А.П. Назаретяна, связывающего активизацию терроризма в России, среди прочего, и с общими процессами клерикализации общества, нарастающими в последние два десятилетия (Назаретян А.П. Терроризм, религия и задачи современного воспитания // Будущее науки и образовании в контексте глобализационных процессов. Дубна: Международный ун-т природы, общества и человека, 2010).

[5]
[5] См. об этом: Флиер А.Я. Культура XXI века (аналитический прогноз) // Флиер А.Я. Культурология для культурологов. Издание второе, переработанное. М.: Согласие, 2010.

[6]
[6] Подробнее об этом см.: Флиер А.Я. Культурогенез. М.: РИК, 1995.

[7]
[7] Фуко М. Слова и вещи: археология гуманитарных наук. М.: Прогресс, 1977.

[8]
[8] Фуко основывал свою модель исторической эволюции общественного сознания на анализе соотнесенности «слов и вещей» в разные эпохи, т.е. названий и обозначаемых ими сущностей – полном и непосредственном («ренессансная эпистема»), относительном, опосредованном мыслью («классическая эпистема»), еще более относительном, опосредованном трудом («современная эпистема»). У меня же речь идет скорее об абсолютизации в общественном сознании некоторых психологически комфортных интерпретаций условий жизни, имевших место в ту или иную эпоху, и психологически значимых экзистенциальных целеустановок, актуальных для этих стадий развития. Я предлагаю называть их «доминантными идентичностями». Способ измерения иерархии идентичностей, характерных для той или иной эпохи, заключается в анализе того, какие лояльности в изучаемое время более всего поощрялись и с нарушениями каких идентичностей в это время боролись наиболее жестоко и бескомпромиссно.

[9]
[9] Это утверждение пишется на фоне раздающихся заявлений лидеров западноевропейских стран о том, что политика мультикультурализма себя исчерпала. Мне представляется, что исчерпала себя не стратегия мультикультурализма, а хаотическая практика ее осуществления. Как известно, свободы без границ не бывает. Любая свобода значима своими четко обозначенными границами. А вот стихийный, лишенный понятных границ мультикультурализм, торжествовавший в Западной Европе в последние десятилетия, действительно продемонстрировал свою социально-регулятивную неэффективность.

[10]
[10] Теперь уже понятно, насколько прав был Н.А. Бердяев, называвший наступающий ХХ век «новым средневековьем», поскольку именно для аграрного этапа социальной истории (в частности для европейского средневековья) была характерна повышенная социальная значимость культурных коллизий (в средневековье преимущественно религиозных) и всей культурно-религиозной обусловленности социальной жизни людей. (См.: Бердяев Н.А. Смысл истории. Новое средневековье. М.: Канон+, 2002).

[11]
[11] Показательно, как долго российская власть закрывала глаза на рост культурной ксенофобии в стране. Потребовались массовые события на Манежной площади в Москве в декабре 2010 г., чтобы на это обратили внимание, хотя специалисты бьют тревогу по этому поводу еще со времен «перестройки».

[12]
[12] Мысль о парадигмальном характере культурологии принадлежит А.С. Запесоцкому и А.П. Маркову и аргументируется ими в более теоретико-науковедческом аспекте, нежели мною здесь, (см.: Запесоцкий А.С., Марков А.П. Становление культурологической парадигмы. СПб.: СПбГУП, 2007; Запесоцкий А.С., Марков А.П. Современная культурология как научная парадигма // Вопросы философии, 2010, № 8 – воспроизводится в настоящем издании).

[13]
[13] Этот вопрос специально рассматривался М.С. Каганом (Каган М.С. Человеческая деятельность. М.: Изд-во политической литературы, 1974).

[14]
[14] Идея использования ценностных ориентаций людей в социально-регулятивных целях не нова. Многие века этим успешно занималась религия, а идеологические органы тоталитарных режимов до­стигли в этой практике своих своеобразных рекордов. Принципиальное отличие культурологического подхода к использованию ценностных ориентаций в социальном управлении заключается в том, что, во-первых, при этом преследуется иная цель – не подержание политической и идеологической лояльности человека, а стимулирование его конструктивной социальной активности (не верность и стойкость защитника, а мобильность и инициативность разведчика) и, во-вторых, предусматриваются иные методы воздействия на волю человека – не угроза наказания за нелояльность, а пробуждение заинтересованности в возможности интересной самореализации (охота пуще неволи).

[15]
[15] Разумеется, это мое авторское определение традиции, с которым многие не согласятся.

[16]
[16] Об этом писал и Г.Зиммель. См.: Зиммель Г. Понятие и трагедия культуры // Зиммель Г. Избранное. Т. 1. Философия культуры. М.: Юрист, 1996.

[17]
[17] В этой связи я полностью согласен с мнением И.М. Быховской, заявляющей, что культуролог – это не тот, кто изучает явления культуры в их самодостаточной ценности и специфических формах (на мой взгляд, это скорее задачи филолога – вербальные формы, антрополога – поведенческие формы и искусствоведа – художественно-образные формы), а тот, «кто изучает культурную составляющую любых социальных явлений и процессов, в том числе и тех, что относятся к явлениям культуры» (См.: Быховская И.М. Прикладная культурология: знание в действии // Культурология: фундаментальные основания прикладных исследовании. М.: Смысл, 2010, С.26).

[18]
[18] И в этом видится принципиальное отличие научных парадигм в изучении общества и культуры от общественно-научных методологий, кот