Стадия нормальной науки

Происходит накопление знаний.

Ученые знают, какие направления исследований наиболее перспективны.

Ученые стремятся писать «быстрые» статьи.

Все учебники похожи друг на друга

Кун: «Нормальная наука, на развитие которой вынуждено тратить почти все время большинство ученых, основывается на допущении, что научное сообщество знает, каков окружающий нас мир».

«Ученые в русле нормальной науки не ставят себе цели создания новых теорий, обычно к тому же они нетерпимы к созданию новых теорий другими».

Именно потому, что ученый работает только для узкой аудитории коллег-профессионалов, которая разделяет его собственные оценки и убеждения, он может принимать без доказательства единую систему стандартов – парадигму. Парадигма есть совокупность убеждений, ценностей, технических средств, принятых научным сообществом и обеспечивающих научную традицию: “Под парадигмами подразумеваю признанные всеми научные достижения, которые в течение определенного времени дают научному сообществу модель постановки проблем и их решений... Парадигмы включают закон, теорию, их практическое применение и необходимое оборудование”. Понятие парадигмы, таким образом, шире понятий теории и даже научно-исследовательской программы: она выступает как некое надличностное образование. В модели Куна наука в лице парадигмы диктует ученому свою волю, выступая как некая безликая сила, а ученый – это всего лишь выразитель требований своего времени.

Введение понятий научного сообщества и парадигмы означает понимание науки как традиции. Кун впервые сделал традиции центральным объектом рассмотрения при анализе науки, придав им значение основного конституирующего фактора в научном развитии.

Ученые, работающие в нормальной науке, заняты “наведением порядка”, т.е. проверкой и уточнением известных фактов, а также сбором новых фактов, в принципе предсказанных или выделенных теорией. “Три класса проблем – установление значительных фактов, сопоставление фактов и теории, разработка теории – исчерпывают поле деятельности нормальной науки, как эмпирической, так и теоретической”. Так, химик может быть занят определением состава все новых и новых веществ, но само понятие химического состава и способы его определения уже заданы парадигмой. Кроме того, в рамках парадигмы никто уже не сомневается, что любое вещество может быть охарактеризовано с этой точки зрения.

Благодаря тому, что в период нормальной науки ученые работают в соответствии с принятыми моделями, правилами действия, нормальная наука чрезвычайно чутко улавливает любые аномалии – несоответствия решений, полученных в результате исследований, ожиданиям, вытекающим из принятой теории.

Нормальная наука, таким образом, выступает как очень чуткий прибор по обнаружению аномалий, которые в дальнейшем становятся толчком к пересмотру парадигмы.

10. Стадия кризиса. Находится ли психология в кризисе?

Стадия кризиса

Накапливаются факты (аномалии) противоречащие господствующей парадигме.

Появляется множество противоречащих друг другу теорий.

Ученые испытывают субъективное неудовольствие положением дел в науке.

У ученых возрастает интерес к методологическим проблемам.

Они стремятся писать толстые монографии «от печки».

Учебники (в разных странах, в разных школах) разительно отличаются друг от друга.

Аномалии могут стать заметными только на фоне парадигмы.

Психология находится в перманентном кризисе.

Кун говорит: психология находится на допарадигмальной стадии. Поэтому и не наука вовсе. ВМА кажется, что Кун ошибся.

Проблема психологии в том, что она возникла как наука сразу в фазе кризиса.

Что послужило объявлением психологии как науки? Не столько теоретическая идея, сколько метод: эксперименты!

 

Осознание аномалий, как правило, продолжается так долго и проникает так глубоко, что можно с полным основанием сказать: области, затронутые этими аномалиями, находятся в состоянии нарастающего кризиса. Под нарастающим кризисом Кун понимает постоянную неспособность нормальной науки решать ее головоломки в той мере, в какой она должна это делать, и тем более возникающие в науке аномалии, что порождает резко выраженную профессиональную неуверенность в научной среде. По выражению Куна, "банкротство существующих правил означает прелюдию к поиску новых"⁶. Таким образом, на фоне нарастающего кризиса происходит возникновение новых теорий, или, по Куну, "новая теория предстает как непосредственная реакция на кризис"⁷.

Таким образом, любой кризис начинается с сомнения в существующей парадигме и последующего расшатывания правил исследования в рамках нормальной науки. С этой точки зрения исследование во время кризиса подобно исследованию в допарадигмальный период, однако, в последнем случае ученые сталкивались с большим числом трудностей. Все кризисы заканчиваются одним из трех возможных исходов. Во-первых, иногда нормальная наука доказывает свою способность разрешить проблемы, порождающую кризис, несмотря на кажущийся конец существующей парадигмы. Во-вторых, при сложившемся положении вещей решение проблемы может не предвидеться, так что не помогут даже радикально новые подходы. Проблема откладывается в сторону (в разряд необоснованных аномальных фактов) в надежде на ее решение новым поколением ученых или с помощью более совершенных методов. Наконец, возможен третий случай, когда кризис разрешается с возникновением новой теории для объяснения аномалий и последующей борьбой за ее принятие в качестве парадигмы. Этот последний способ завершения кризиса Кун и называет научной революцией.

 

11. Методологические позиции: монизм, либерализм, анархизм (плюрализм). Обоснуйте выбор своей позиции.

«Методологический нигилизм» (еще точнее было бы назвать его «методологическим пофигизмом», ибо психологам соответ­ствующего типа попросту наплевать на методологию), обобщаемый идеей, осо­бенно характерной, как отмечает автор, для практикующих психологов, о том, что «всякая методологическая рефлексия уводит от сути дела в дурную бесконеч­ность бесплодного философствования и вербализма» [16; 280]. Второй позиции С.Д. Смирнов дает двойное название — «методологический ригоризм» и «методо­логический монизм» — и видит ее в убеж­денности в том, что «должна существовать единственно "подлинно научная" методо­логия, строгое следование которой явля­ется критерием научности», отмечая, что «на уровне конкретно-научной методоло­гии сторонники этой позиции стремятся к построению " единой теории психическо­го "» [16; 280], в то время как «современ­ные концепции природы и сущности на­учного знания... оставляют все меньше надежд на то, что построение такой тео­рии в принципе возможно» [16; 281]. Тре­тью позицию он ассоциирует с автором этих строк и вслед за ним называет мето­дологическим либерализмом, согласно ко­торому равно легитимны и равно адекват­ны все глобальные психологические под­ходы, прошедшие естественный отбор в истории психологической науки (стало быть, теории, подобные теории флогисто­на, не в счет), но надо искать «перехо­ды», «мосты» между ними, которые и по­служили бы каркасами единой системы психологического знания. Четвертую по­зицию С.Д. Смирнов называет «методо­логическим плюрализмом», давая понять читателю, что сам он разделяет именно ее. Она состоит в том, что психологическим теориям следует признать друг друга, но не надо стремиться к «наведению мос­тов» между ними, оставив психологию в ее нынешнем раздробленном состоянии и признав ее полипарадигмальность в каче­стве неизбежной [16; 281]. Трудно предсказать, согласится ли с такой трактовкой его позиции сам С.Д. Смирнов, но, как представляется автору этих строк, методологический плю­рализм — это не только легитимизация раздробленности психологической науки з качестве методологически неизбежной, то и вариант ее интеграции, напоминаю-дей отношения в феодальном государстве. Соответственно, монистический вари­ант объединения психологии может быть уподоблен унитарному государству, а ва­риант, предлагаемый методологическим либерализмом, — федеративном. При этом характерный для прежних времен монистический способ объединения те­ряет сторонников, а его противники в ка­честве главного аргумента его неосуще­ствимости указывают на то, что предпо­лагаемая им «психологическая монархия» в свою очередь предполагает «монарха», т.е. некую общую, единую и разделяемую всеми психологическую теорию (или ме­татеорию), которая стала бы вершиной психологического знания, придав ему вид пирамиды, в то время как такая теория в принципе невозможна.

12. Гносеологическая проблема. Варианты ее решения: наивный реализм, психофизический параллелизм, подход Канта.

Содержание сознания — это единственное, что нам известно и в чем мы можем быть уверены. Только благодаря этому содержанию мы знаем о существовании вещей. Но как мы можем узнать, каковы вещи на самом деле, если мы знаем о них только то, что известно нашему сознанию? Гносеологическая проблема была сформулирована философами Нового времени: Дж. Локк, И. Кант + позже Б. Рассел,Э. В. Ильенков. Без решения этой проблемы никакая теория познавательных (психических) процессов не может рассчитывать на успех. Ужас в том, что мы не можем даже доказать, что воспринимаемые нами вещи существуют в действительности, а не являются исключительно плодом нашей фантазии, например, плодом работы нашего зрительного анализатора. Как удается соотнести образ с предметом, если последний дан субъекту только в виде образа? Пример про звуковой сигнал - слышимый им звук реально существует или ему только кажется, что он его слышит? + Пример про вспоминание телефона. Реально ли хочу есть, или мне так кажется? Пример про замедленный-убыстренный ход часов и печенье. Как человек может убедиться в правильности знаний о самом себе? Варианты поиска решения гносеологической проблемы в философии. Наивный реализм: Этот вариант предполагает, что проблемы нет. Как бы ни был загадочен процесс познания, но в какой-то форме он задан человеку до всякого опыта. У человека должны быть какие-то врожденные механизмы переработки информации. Для того чтобы хоть что-то знать, человек должен уметь познавать, еще не зная, как он это умеет. Чтобы снять обсуждаемую проблему, достаточно предположить, что врожденные механизмы познания изначально работают так, чтобы быть адекватными познаваемому. Наивные реалисты призывают не усложнять жизнь излишними проблемами: Содержание сознания непосредственно отражает реальность. Мы видим дерево, потому что дерево отражает свет, этот свет попадает на сетчатку глаз, что и вызывает соответствующие зрительные впечатления. Но проблема в том и состоит, что вначале надо доказать, что этим впечатлениям вообще можно доверять. Человек способен заблуждаться. Так, иногда он видит иллюзии и миражи. Весла в воде, гром после молнии... Знания могут приобретаться автоматически, но из этого не следует, что они верны. Физики начали с наивного реализма, с веры в то, что внешние объекты являются в точности такими, какими мы их видим. На основе этого допущения они развили теорию, согласно которой материя представляет собой нечто совершенно непохожее на то, что мы воспринимаем. Таким образом, их заключение противоречит их предпосылке. Иначе говоря, законы физики мы узнаем благодаря наивному реализму, но эти же законы говорят нам, что наивный реализм ошибается. Отсюда следует: если наивный реализм истинен, то он ложен. И все же наивный реализм принимается в повседневной жизни подавляющим большинством людей. Одна из самых плодотворных попыток разрешения гносеологической проблемы восходит к И. Канту. Кант говорил о двух основных стволах человеческого познания — чувственности и рассудке. Чувственные представления и рассудочные конструкции дают сознанию представления совершенно разных типов. А поэтому именно из их соединения может возникнуть знание. Сличать между собой можно только субъективные представления. Субъективные представления об одном и том же объекте могут быть получены разными, не зависимыми друг от друга способами. И только в случае совпадения этих представлений можно надеяться: обнаружено то реально общее, что есть у этих представлений, а таким общим, вполне вероятно, будет как раз тот объект, который одновременно отображается двумя разными способами. Любое научное высказывание должно независимо проверяться. Н ельзя подтвердить гипотезу данными, на основе которых она была создана. Нужно, чтобы логические рассуждения и экспериментальные данные независимо подтверждали друг друга. Однако и такая идея не полностью снимает все проблемы. Сознание, если оно выполняет какую-то функцию, будет обязательно влиять на оба сравниваемых результата, а значит, эти результаты зависимы друг от друга => никогда нельзя строго подтвердить или опровергнуть теорию, можно лишь выбрать из нескольких теорий наилучшую. Марксизм: Субъективные образы надо проверять на практике. Практика осуществляется в реальном мире, а не в мире субъективных представлений. Поэтому если человек способен целенаправленно изменять окружающий мир и быть при этом успешным, то можно предполагать, соответствуют реальному миру. Во-первых, здесь встает проблема точности. Например, с точностью до производства табуреток Земля плоская, с точностью до изготовления глобусов Земля круглая, но оба эти высказывания, в свою очередь, заведомо неверны для проектирования космических полетов. Истина становится относительной. Во-вторых, с помощью практики нельзя оценить верность утверждений, никак непосредственно с этой практикой не связанных. Например, утверждений относительно давних исторических событий. Как решить, почему Наполеон покинул свою армию в Египте? А если истину вообще подменить практической пользой (как предлагает прагматизм), то такая позиция уже просто ведет к логическому абсурду. Действительно, попробуйте оценить, что практически полезнее было бы для нас: считать, что Наполеон дезертировал? или что он заведомо решил взять власть? Вообще: истина — это то, что есть на самом деле, а не то, что практически полезно. Но самое главное и решающее: ни практика, ни результат практической деятельности не даны сознанию непосредственно. А, следовательно, сличение предполагаемого результата практической деятельности с реально достигнутым результатом невозможно. Ведь мы обычно воспринимаем лишь то, что ожидаем. Так, переживания человека, вызванные галлюцинацией, вполне могут подтверждаться в опыте: размеры галлюцинации увеличиваются, если смотреть на нее в бинокль; уменьшаются, если бинокль перевернуть; галлюцинация вообще может пропасть, если смотреть на нее сквозь непрозрачное стекло. Методологи науки: любой эксперимент можно совместить с любой гипотезой — правда, это может потребовать немало усилий. Тем самым, на мой взгляд, и марксизм не решил проблему, он лишь ее переформулировал. В предложенной марксизмом идее чувствуется некая интуитивная правда. Субъективные образы отражения действительности и субъективные образы деятельности — не совсем одно и то же... Теперь надо только допустить, что практическая деятельность с предметом — это принципиально другой способ создания субъективных представлений, не зависимый от сенсорного отражения. Тогда гносеологическая проблема может быть разрешена. Итак, рационально процесс познания объяснить не удается, хотя реально этот процесс с очевидностью происходит. Наивный иррационализм: ничего не понятно, но зато и проблем нет: человек — это рупор для самовыражения природы, а уж природа сама умеет правильно этим рупором пользоваться. Психофизический параллелизм: Не нужно сравнивать то, что представлено в сознании, с тем, что есть на самом деле. Достаточно предположить, что как реальность, так и представление о ней, данное сознанию, существуют независимо друг от друга, но развиваются параллельно по одним и тем же законам. Следствия: между физическими и психическими явлениями нет и не может быть никакого взаимодействия. Психические явления, раз они параллельны физическим, должны соответствовать тем же законам, что и физические явления, т. е. законам физики, и, наоборот, физические явления должны соответствовать законам психологии…Без решения гносеологической проблемы психология как наука обречена влачить жалкое существование. Психика и познание теснейшим образом взаимосвязаны. Когнитивизм вообще исходит из того, что логика процесса познания поможет объяснить все, что мы знаем о сознании и поведении человека, что «термины "психология познания" и "психология" являются, в сущности, синонимами». Беда лишь в том, что логика этого процесса ускользает от понимания.

Решение: Существует специальный механизм, принимающий решение о том, что осознавать, а что — не осознавать. Признаем, что содержание сознания, отражающее окружающий мир, не может непосредственно сличаться с реальностью. А потому сличаться между собой могут только разные представления, данные сознанию. Однако эти представления должны формироваться независимо друг от друга, потому что только тогда положительный результат сличения будет характеризовать не внутренние процессы сознания, а то, что в этих процессах едино, а именно — окружающий мир. Но сколь бы разными эти процессы ни были, если они протекают внутри одного сознания, они поневоле оказываются взаимосвязаны. Отсюда и возникает главная идея: проблема разрешается, если существуют разные сознания, которые получают разную информацию от внешнего мира, содержат собственный канал обратной связи, позволяющий корректировать свои гипотезы, и при этом обрабатывают поступающую информацию разными способами. Если результаты столь разной и не зависимой друг от друга работы в итоге окажутся тем не менее зависимыми, то эта зависимость может быть объяснена только общим фактором, воздействующим на оба процесса одновременно. Естественно считать таким фактором единый для обоих сознаний окружающий мир. Сличение представлений, даже полученных разными сознаниями, уже логически возможно. А сходство результатов между собой дает приближение к истинному знанию о мире. Но такая идея ставит много новых проблем. Проблема первая. Прежде всего, о каких разных способах познания может идти речь? Методологи науки издавна описывают два разных пути познания: эмпиризм (индуктивизм) и рационализм (дедуктивизм). Эмпиризм: познание начинается с фактов, затем производит их индуктивное обобщение и в итоге формулирует законы.; дедукция применяется для выведения из теории следствий, объясняющих и предсказывающих новые эмпирические данные. Рационализм видит познание иначе: на основе «рациональной интуиции» конструируются гипотезы, из них дедуктивно выводятся следствия, которые эмпирически проверяются, а в итоге формулируется целостная логически связанная теоретическая система. А что, если эти разные способы познания реализуются в разных познавательных структурах одного человека и каждая их этих структур, собственно, и образует самостоятельное сознание"} Тогда индуктивистский путь познания может быть представлен, например, сенсорной познавательной структурой (сенсорным сознанием): организм получает зрительную, слуховую и пр. сенсорную информацию (факты), строит на их основе гипотезы, а затем проверяет, насколько поступающая в дальнейшем сенсорная информация им соответствует. Моторная деятельность тоже может рассматриваться как отдельная познавательная структура (моторное сознание), которая начинает с того, что конструирует представление о мире, на базе этого представления формирует моторные команды, а затем — на основе проприоцептивной информации — проверяет реальную исполнимость этих команд и, тем самым правильность своих представлений о мире. Затем уже результаты работы двух разных познавательных структур можно сравнивать друг с другом. Проблема вторая. Итак, допустим, что моторное и сенсорное сознания строят свои гипотезы о реальности. Но как эти гипотезы можно сравнивать между собо й? Они ведь написаны на разных языках, а правила перевода с одного языка на другой заранее не известны ни одному из сознаний. Пример: встретились два человека: они говорят на двух совершенно разных языках, ничего не знают о языках друг друга, но пытаются друг друга понять. Допустим, стоят они на улице, мимо них проходит красивая девушка, и один из них, показывая на девушку, говорит, например: «befeb». Что он имел в виду? Может, так на его языке называют женщин? Или женскую одежду? Или еще что-нибудь? Точно такая же проблема возникает при переводе с сенсорного языка на моторный. Есть только один выход: на основе наблюдений построить достаточно произвольную догадку, а затем посмотреть, "работает" ли она. Допустим, одно сознание строит предположения о переводе своих построений на язык другого сознания. Для этого оно должно: обладать информацией о результатах работы другого сознания, сформулировать гипотезы о правилах перевода и далее их проверять. Но как сознание сможет осуществить такую проверку? Ведь механизм сознания будет стараться подтверждать собственные гипотезы, а следовательно, в случае ошибочного отождествления, упорно повторять ошибку. Л огический трюк: проверка сделанных предположений о правилах перевода с сенсорного языка на моторный должна организовываться третьим сознанием. Назовем его сенсомоторным. Вот упрощенный способ работы этого сознания: моторные представления, более-менее совпадающие во времени с сенсорными представлениями, случайным образом отождествляются друг с другом. Когда под воздействием сенсорной информации сенсорное сознание актуализирует определенное представление, то сенсомоторное сознание проверяет, осуществимы ли все действия, совместимые с отождествленным с ним моторным представлением. Проблема третья. Результаты работы сенсомоторного сознания необходимо независимо проверять. Но разве человек может найти где-нибудь независимо построенные сенсомоторные связи для сопоставления с теми, которые построены в его сенсомоторном сознании? Ответ, по-видимому, предопределен: в других сенсомоторных сознаниях, построенных другими людьми. Однако никто не имеет непосредственного доступа к сенсомоторному сознанию другого человека. Остается разве лишь строить догадки и их проверять. Но даже сама возможность организации проверочных действий кажется весьма проблематичной. Ведь если нечто сделать, предполагая в ответ определенное действие другого человека, то не известно, действительно ли наблюдаемое после этого поведение партнера является ответным. Конечно, если ответ на проверочные действия строго предопределен физическими законами, биологическими потребностями или врожденными физиологическими реакциями, то поведение партнера можно рассматривать как ответное. Но оно позволяет скорее проверять гипотезы о физических, биологических и физиологических законах, чем гипотезы о содержании внутреннего мира другого человека. Б. Ф. Поршнев справедливо считал, что в завязи общественных отношений должны лежать действия, не имеющие непосредственного прагматического или эмоционального значения. Их он как раз и называл неадекватными. Поэтому гораздо более информативной была бы ситуация, когда действия первого субъекта не должны были бы вызывать у партнера никакой непосредственной реакции (т.е. были бы для партнера неадекватными действиями), но тем не менее побуждали бы его к ответным действиям. Н овый логический трюк. Если оба партнера начнут свои проверочные неадекватные действия одновременно, каждый из партнеров будет склонен приписать причину столь странных действий другого своим действиям, поскольку никакого иного естественного смысла у наблюдаемых действий партнера заведомо нет. Тем самым оба должны предположить взаимозависимость своих действий (каждый ошибочно, но по-разному полагая, какое действие является причиной, а какое — следствием). А далее — в силу уже многократно упомянутого закона работы механизма сознания — будет стараться подтверждать это предположение. Это значит, что, когда один в присутствии другого повторит свое неадекватное действие, тот второй сразу ему ответит своим неадекватным действием. Подтверждение гипотезы о взаимозависимости — это повторение совместных действий. И тут снова оказывается, что допущенная в истоке концептуальная ошибка превращается в истину. Ведь тем самым действия партнеров реально становятся взаимозависимыми. Более того, они вообще не имеют никакого иного содержания, кроме взаимозависимости. Проблема четвертая. Каждое следующее сознание образуется для независимой проверки предшествующих сознаний. Но его работа, в свою очередь, должна сопоставляться с работой другого независимого сознания. И так можно порождать бесконечное количество сознаний. Как вырваться из этого круга? Важно констатировать, что сознаний должно быть несколько и что некоторые сознания могут надстраиваться над другими. А для выхода из бесконечного круга достаточно предположить, что последнее из созданных сознаний (например, самосознание) может проверять себя, соотнося свои результаты непосредственно с сенсорикой и моторикой. Проблема пятая. Итак, допустим, что одно из сознаний проверяет деятельность других сознаний и приходит к печальному результату: созданные в этих сознаниях гипотезы не согласуются друг с другом. Как оно может исправить положение? Его решения определяются сравнением работы двух независимых сознаний, и оно не может непосредственно вмешиваться в работу этих сознаний, ибо тогда теряется столь старательно лелеянная во всех предшествующих рассуждениях исходная независимость этих других сознаний. Допустим, во-первых, что существует специальный механизм (механизм психики), принимающий решение, какое из сознаний следует сейчас актуализировать (осознавать) и тем самым дать ему приоритет на организацию проверочных моторных действий, а какое — не осознавать. Из этого допущения следует, что в каждый времени осознаются результаты только какого-то одного сознания. Проверяющее сознание может дать проверяемым сознаниям только сигнал об эффективности их деятельности. Соответственно, сознание, получившее уведомление о том, что его гипотезы неверны, будет перестраивать свою деятельность до тех пор, пока в конце концов не получит позитивного эмоционального сигнала - сигнала о подтверждении.