Мануфактурный период войны

Само по себе это означает, что была решена основная задача Возрождения: ликвидирована экономическая база домена и построено - пока что в масштабах отдельных национальных государств - единое торговое пространство. Не будет преувеличением сказать, что только теперь, на рубеже XV-XVI вв., открыв новые континенты, изобретя и распространив порох, компас, книгопечатание, создав, наконец, приемлемую идеологическую базу для экспансии, Европа вернулась к поступательному движению, развитию и возвышению, прерванному падением Рима.

Для мануфактурного периода характерны затянутость войн и отсутствие четкости, легкости и прозрачности в оперативном маневрировании. Потому военные конфликты этой эпохи не отвечают строгим критериям стратегической эстетики (хотя отдельные эпизоды и прежде всего отмеченная Б. Лиддел-Гартом кампания Тюренна 1674 - 1675 гг. впечатляюще красивы).

В целом же создается ощущение, что полководцы Нового времени слабо представляли себе, каким именно образом можно использовать вверенные им войска. Проблема состояла в том, что в связи с нарастанием темпа изменения организационных структур (лишь частично обусловленным ускорением технического прогресса) предшествующий опыт в значительной степени утратил свою полезность. Начиная с мануфактурного периода армия непрерывно получает в свое распоряжение инновации, к которым она не готова и которые ее руководство не в состоянии ни осмысленно принять, ни осознано игнорировать. В результате вся тактика сводится к судорожным попыткам как-то приспособить эти инновации к боевой реальности. Поэтому и нет в операциях легкости и красоты, которые все-таки прежде всего подразумевают виртуозное владение инструментарием{39}. [448]

Могут быть выделены следующие типы войн мануфактурного периода:

1. Колониальные войны, подразумевающие структурную индукцию европейского образа жизни на остальные народы Земного шара. С точки зрения военной истории эти войны совершенно «неинтересны», поскольку происходили между армиями, находящимися на разном организационно-техническом уровне. С позиций же «большой политики» эти войны сформировали ни более ни менее как современный миропорядок со значительным перераспределением совокупного мирового продукта в пользу европейской цивилизации.

2. Войны за мировое господство, иными словами - за создание единого мирового пространства империи.

К этому типу можно отнести вековой конфликт между Испанией и Великобританией, Тридцатилетнюю войну, серию войн за утверждение французской гегемонии в Европе, англо-голландские войны, Семилетнюю войну, наконец, наполеоновские войны{40}.

3. Гражданские войны, как правило, представлявшие собой в мануфактурный период буржуазные революции. Содержанием этих войн было установление соответствия между экономической и политической структурами общества. Окончательным результатом этих революций неизменно оказывалось двоевластие (между дворянством и буржуазией), кристаллизующееся в форму абсолютистского (позднее авторитарного, еще позднее - тоталитарного) государства во главе с харизматическим лидером, исполняющим роль общественного арбитра{41}. [449]

Заметим, что, хотя все типы войн были сугубо светскими (что вполне согласуется и с общим содержанием мануфактурного периода), они часто представлялись как религиозные конфликты - Реформации и Контрреформации. Насколько можно судить, это историческая случайность, вызванная болезненным католицизмом слишком уж удачливых властителей Испании - Фердинанда и Изабеллы{42}.

Из многочисленных сражений Тридцатилетней войны Б. Лиддел-Гарт остановился только на кампании 1632 г., в решающем сражении Которой погиб Густав II Адольф и с ним - великая Швеция и многообещающая идея надгосударственной протестантской конфедерации.

Следует, однако, помнить, что все незаурядные боевые качества «новой модели» не позволили достичь решающих результатов, пока парламентские полководцы прибегали к прямым наступлениям против укрепленных баз роялистов. В сражении при Марстон-Муре 2 июля 1644 г., и при Нейзби 14 июля 1645 г. «круглоголовые» имели не только преимущество в организации и боеспособности войск, но и решающий числовой перевес (в первом случае при равной 7-тысячпой кавалерии принц Руперт имел 11 тыс. пехоты против 20 тыс., во втором - 6,5 тыс. конницы и 7,5 тыс. пехоты Ферфакса король Карл мог противопоставить лишь 4 тыс. кавалерии и 3,5 тыс. пехоты). Оба сражения были выиграны парламентом, но это не привело к стратегическому результату. Разительный контраст с результатами непрямых действий Кромвеля и Ламберта в 1648 и 1650 гг.

Подводя итог, согласимся, что поражение роялистов действительно было предрешено «исторической необходимостью». Заслугой Кромвеля было то, что, применив непрямые действия, он сумел избежать обоюдного поражения сторон и разорения Англии. [450]

Битва при Лютцене 16 ноября не была ни самым красивым, ни самым результативном столкновением в ходе войны. Пожалуй, следует отметить только устойчивость шведской армии, которая была уже настолько дисциплинированной, что не развалилась при гибели полководца. В сражении участвовали почти равные силы: 18,5 тыс. у Густава II Адольфа, 18 тыс. у Валленштейна, который потерял 6000 человек, вдвое больше, чем шведская армия.

Заметим, что в полном соответствии со стратегией непрямых действий достижения участников Тридцатилетней войны были обратно пропорциональны вложенным усилиям. Хуже всего пришлось Германии, на территории которой в течение жизни целого поколения маневрировали, ничем себя не стесняя, большие по тем временам армии. Франция же, воздействовавшая на конфликт в значительной степени опосредованно, вплотную подошла к европейской гегемонии.

Дальнейшая политическая история эпохи оказалась связанной с англо-французским соперничеством и в очередной раз продемонстрировала миру приоритет морской стратегии над сухопутной.

Людовик XIV не унаследовал ничего из стратегических талантов отца и деда, которые, сражаясь в тяжелейших условиях враждебного окружения и внутренней нестабильности, последовательно и умело добивались не столько военных побед, сколько «мира лучшего, чем довоенный». Король-Солнце «растратил» сильнейшую в Европе армию и развалил самую надежную на континенте финансовую систему.

В серии войн начала XVIII столетия окончательно сформировался английский стиль стратегии, в известной степени являющийся квинтэссенцией непрямых действий. При чтении книги Б. Лиддел-Гарта создается правильное впечатление, что все красивые (и вычурные) маневры Мальборо были лишь дымовой завесой, маскирующей реальные действия Великобритании: захватив Гибралтар и Минорку, она обеспечила себе (вне всякой зависимости от результатов европейской «разборки») контроль над Средиземным морем.

В советской литературе «английская морская стратегия» подвергается резкой критике, как «бесчестная» и «эксплуатирующая союзников». С этим нельзя согласиться. Во-первых, ответственные государственные деятели должны при всех обстоятельствах ставить во главу угла интересы своей страны. Во-вторых, на стадии перехода к миру, самой важной, сложной и опасной операции любой войны, английские завоевания неизменно оказывались той козырной картой, которая позволяла, обеспечив специфические английские интересы, оказать также и решающую дипломатическую помощь союзникам.

В войне за Испанское наследство (1701-1713 гг.) многократные кровопролитные сражения не приводили к разумным результатам. При Бленхейме 13 августа 1704 г. Мальборо, имея меньше сил (52 тыс. против 60 тыс. Тальяра, в целом - более боеспособных), рискнул армией и выиграл, однако его потери достигли 12 тыс. человек (23%), возместить которые Мальборо было тяжело. Людовик XIV потерял 18 тыс. убитыми и 13 тыс. пленными (в основном малоценные [451] войска баварского союзника) и не утратил способности к продолжению войны. При Мальплаке 11 сентября 1709 г. союзники попытались достичь решающего результата. Они выиграли сражение ценой колоссальных жертв - 30 тыс. из 117 - 26%. Вильяр, потеряв 14 тыс. из 90, имел все основания считать это поражение своим крупным успехом. («Если Бог даст нам еще одно такое поражение, противники Вашего Величества будут уничтожены».) Действительно, при Денене (июль 1712 г.) французы разбили превосходящую по численности армию принца Евгения, что дало Королю-Солнцу возможность заключить «благопристойный» мир.

Так-то оно так, но малозаметные действия Великобритании на стратегической периферии Средиземноморья надолго, если не навсегда, исключили Францию из числа стран, претендующих на господство в Европе. И оказывается, основной вопрос войны был решен не при Бленхейме, не при Мальплаке, не Мальборовским маневрированием, а Гибралтарской экспедицией.

В еще более яркой форме приоритет «периферийной стратегии» над центральной проявился в Семилетней войне (1756-1763). Анализ этой войны обычно ограничивают борьбой Фридриха с «коалицией Кауница». Действительно, в стратегически безрадостной обстановке войны на три фронта Фридрих, используя механизм «внутренних операционных линий» и ряд тактических приемов, сводящихся по существу к «косому боевому порядку» Эпаминонда, несколько примитивизированному по сравнению с исходной идеей греческого полководца, но во всяком случае приспособленному к потребностям мануфактурного периода войны, добился ряда впечатляющих успехов{43}. [452]

Однако неопределенный мир вместо неизбежной капитуляции Фридриху принесли не его победы, а успешные действия Вулфа в Канаде. В результате войны Пруссия, Австрия и Россия остались «при своих», «победительница» Франция лишилась целой страны (и всякой надежды на создание мировой колониальной империи), а принадлежащие к «проигравшей» коалиции англичане вновь укрепили свои позиции.

В целом войны XVIII столетия привели к созданию двух империй принципиально различного типа: «морской» Британской и «континентальной» Российской. Победы Петра под Полтавой (1709), Салтыкова под Кунерсдорфом (1759), завоевательные походы Румянцева и Суворова базировались почти исключительно на прямых действиях и опирались на численное превосходство, неистощимость людских-резервов и - last but not least - на превосходство русской артиллерии.

Казалось бы, следующий век должен пройти под знаком русско-английского соперничества. Однако решающее столкновение прямой и непрямой стратегии оказалось бескровным: в конце XVIII столетия британская дипломатия сумела «поймать» Россию на эмоциональном отношении к эксцессам Французской революции и в дальнейшем беззастенчиво использовала этот психологический фактор и его производные. С этого момента Россия теряет цивилизационную самостоятельность и неизменно - при любом узоре европейского политического калейдоскопа - используется Великобританией как инструмент решения собственных задач на континенте. Заслуживает уважения последовательное выполнение сменяющими друг друга английскими правительствами процедуры психологического управления Россией, безотносительно к тому, была ли она союзником (наполеоновские войны и обе мировые войны) или противником (Крымская, русско-турецкая, русско-японская, Балканская войны, «антракт» 1918-1939 гг.). Самостоятельность русской внешней политики, надо заметить, не восстановлена по сей день.

Разумеется, окончательно разрешить подобным казуистическим образом неустранимое структурное противоречие между «континентальной» и «морской» стратегиями было невозможно, и Великобритании все же пришлось столкнуться с силами, полагающими себя гегемонами Европы. Это привело к длительной борьбе с революционной Францией (1789-1815), а позднее - к вековому англо-германскому конфликту. Достижением английской дипломатии была приобретенная возможность использовать Россию против Франции и Германии, в то время как обыденная «прямая» логика преобразования противоречия приводила к использованию Россией Франции и Германии против Англии. Иными словами, непрямые действия в области большой стратегии обеспечили [455] Великобритании благоприятную «редакцию» конфликтов XIX-XX столетий{44}.

Последовавший за Великой французской революцией 30-летний период общеевропейской войны отличается прежде всего непомерной идеологической насыщенностью («Республика - она как солнце...» - Наполеон Бонапарт) и заметным по отношению к предшествующим конфликтам возрастанием роли пропаганды. Французская революция заменила религиозную нетерпимость Реформации политической нетерпимостью, что привело, в частности, к тенденции затягивать безнадежно проигранные войны.

Со стратегической точки зрения решающие события произошли в 1799 г. на Средиземном море.

Победы Республики при Вальми 20 сентября 1792 г., Жемапе 6 ноября того же года, Флёрюсе 18 июня 1794 г. несомненно имели своим источником «историческую необходимость», проявляющуюся в данном случае как повышенная маневренность и боеспособность революционной армии. Не следует, правда, забывать, что во всех трех сражениях французы имели заметное численное превосходство{45}. Стратегически эти три победы позволили решить лишь минимальную аадачу - волей-неволей Французскую Республику пришлось признать де-факто за реальную военную силу.

В 1796-1797 гг. Наполеон, перенеся войну в Италию, поставил вопрос о доминации французского оружия на европейском континенте. Операция, осуществленная им против Австрии, была очень красивой. Кампания насчитывала немало громких сражений, а ее стратегическое содержание сводилось к последовательному заманиванию австрийских армий в блокированную Мантую. Решающую битву при Риволи 13-15 января 1797 г. Наполеон выиграл классическим блокадным приемом, который Б. Лиддел-Гарт называет «растянутая и нагруженная сеть». Австрийцы, имея 28 тыс. человек против 23 тыс. у Наполеона, потеряли половину своей армии, причем 10 тыс. - пленными.

Итальянская кампания была фланговой и периферийной по отношению к Австрии, но прямой в отношении главного противника - Великобритании. Добившись преобладания над австрийцами, Наполеон принял решение перенести боевые действия на средиземноморский ТВД, имея перспективой действия против Индии и подрыв британской экономической и финансовой мощи. [454]

Идея была правильной, но англичане, используя плоды победы Нельсона при Абукире 1-2 августа 1798 г.{46}, применили против Наполеона его же стратегический прием и блокировали войска Бонапарта в Египте. Очень скоро положение французской армии стало безнадежным, и Наполеону ничего не оставалось, как бежать во Францию и обвинить в поражении правительство Директории.

Все вернулось на «круги своя», и в 1800 г. пришлось начинать заново кампанию в Италии. На этот раз она развертывалась очень трудно, и в решающем сражении у Маренго 14 июня 1800 г. 16 тыс. войск первого консула были принуждены атаковать 40-тысячную армию Меласа. Сражение было выиграно благодаря частной инициативе Дезо, управляющего отдельной 12-тысячной дивизией. Услышав гул сражения, Дезо не побоялся нарушить прямой приказ Наполеона и повел свою колонну к полю боя. Внезапное вмешательство свежих войск привело к перелому в ходе битвы, но поражение австрийцев не было ни полным, ни окончательным. В конце концов, они потеряли 12 тыс. человек против 7000 французов, т. е. по окончании боя сохранили общее превосходства в силах. Лишь незаурядный дипломатический талант Наполеона позволил завершить сумбурную кампанию 1800 г. триумфальным миром.

Борьба Наполеона с Англией возобновилась в 1805 г. Первые «ходы» были для обоих сторон вполне очевидны: Бонапарт сосредоточил армию в Булонском лагере, создав угрозу Британским о-вам. Ответом на это было конструирование Англией очередной - третьей - коалиции в составе Англии, России, Австрии, Швеции, Неаполитанского королевства. Наполеон до последней возможности держал войска в Булони (думается, последние десять дней он не столько ждал Вильнева, сколько приковывал внимание противников к самой прямой и, возможно, тем не менее самой эффективной стратегической идее непосредственного вторжения в Англию).

Далее начинается ожесточенная борьба за выигрыш темпа. «Великая армия» срывается с места и форсированными маршами идет к Рейну и через Рейн. Союзники мучительно пытаются собрать в пределах Австрийской империи войска. Осуществляющая стратегическое прикрытие развертывания, армия Мака охвачена с обоих флангов и, иллюстрируя стратегический закон «тяготения потерявших устойчивость войск к укрепленной позиции», отступает 7 октября в крепость Ульм. Наполеон блокирует Ульм и быстро принуждает его к сдаче. 20 октября 1805 г. Мак капитулирует.

Ульмская операция вошла в военную историю как лучшая победа Наполеона. Почти без боев, одними маршами, он заставил капитулировать отборную 80-тысячную армию{47}. Его собственные потери не превысили 6 тыс. человек. [455]

Параллельно развертывались события на атлантическом ТВД. Наполеон принимал капитуляцию Ульма, когда, исполняя приказ императора, 18 французских и 15 испанских линейных кораблей вышли из Кадиса в направлении на Булонь. На следующий день, 21 октября, 27 английских линейных кораблей под командованием Нельсона уничтожили объединенный франко-испанский флот, причем 17 кораблей были захвачены англичанами, один потоплен, остальные, получив повреждения, устремились обратно в Кадис. В плен попал и сам командующий флотом - адмирал Вильнев. В бою у мыса Трафальгар Нельсон продемонстрировал образец уничтожения противника по частям. Арьергард и центр французов были уничтожены раньше, нежели авангард успел развернуться и вступить в бой.

Вряд ли можно сомневаться в том, что, не будь Трафальгара, Наполеон развернул бы Великую армию на запад и - вновь форсируя до предела марши - погнал бы ее в Булонь. Союзники, потерявшие темп после разгрома Мака, не смогли бы создать реальной угрозы Франции по крайней мере до середины декабря. К этому времени с Англией было бы покончено{48}.

Теперь же приходилось признавать, что «столкновение дебютов» разрешилось в пользу англичан: Нельсону удалось разбить замыслы противника, в то время как Наполеон сокрушил лишь одну - и не самую сильную - армию коалиции.

На австрийском фронте ноябрь был заполнен маршами, содержанием которых для союзников было соединение разрозненных австрийских и русских войск, для Наполеона же - нарушение взаимодействия группировок противника. Несмотря на умелые и быстрые действия императора, Кутузову удалось вывести армию из-под удара и присоединиться к австрийцам, «по дороге» нанеся французам чувствительное поражение у Кремоса (11 ноября 1805 г.).