Сказки Бажова Павла Петровича Биография Бажова Павла Петровича 57 страница

Само собой разумеется, что общность вещных прав родителей и детей имеет, подобно общности супружеских имущественных прав, свои пределы. Обозначим один из них: отец при своей жизни допускает выдел детей и берет часть на прожиток: этой частью он распоряжается одни; отсюда является ряд таких актов, в которых отец, отчуждая вотчину, гарантирует неприкосновенность сделки и от своих детей. Другой случай: взрослый сын получает при жизни отца поместье в отвод и там заводит свое отдельное хозяйство, между тем родовые вотчины остаются под управлением отца; возникают отдельные имущества у невыделенного сына и отдельные сделки обеих сторон. Вопрос, мог ли отделенный сын иметь собственное имущество, разрешается в утвердительном смысле уже с древних времен: так, имущество умершей матери, уже по Русской Правде, принадлежит детям, хотя и состоит в управлении вдового отца. Кроме наследства дети могли получить со стороны специальный дар. Но других источников приобретения собственного имущества неотделенными детьми предположить нельзя: все приобретаемое детьми путем возмездных сделок и труда составляло общую семейную собственность. (Неволин. предполагая с древнейших времен безусловное право и отделенных и не отделенных детей на отдельную собственность, говорит: "между родителями и детьми могли быть и тяжбы об имуществе", и ссылается на выражение устава Владимира: "братья или дети тяжються о задницю". Но это выражение означает: братья или дети умершего будут тягаться о наследстве между собою").

Подобно тому как общность имущественных прав супругов постепенно разрушается в XVII в., и общность прав родителей и детей ослабляется законами 80-х гг. этого века (см. текст). Но мы говорим "ослабляется", ибо разрушить столь прочное, вековое создание народного обычного права было нелегко. Поэтому оно совершенно ясно выступает даже в самом конце XVII в., особенно когда речь идет о правах вдовы-матери и ее детей. Приведем пример: "Се язъ вдова Огрофена Прокофьева дочь Яковлева жена Вельяшева с детми своими с Иваном болшим, да с Иваном меншим Яковлевым детьми Вельяшева... что применяла я Ографена с детми своими игумену Ионе с братнею... из поместья своего в Углицком уезде... пустошь Шишкине... а против того выменила я вдова Огрофена с детми своими у него игумена Ионы... из монастырской их вотчины в пустоши Теренине четверик пашни... И к допросу стать сыну моему Ивану большому в поместном приказе, а мне, Огрофене, с сыном же своим Иваном же меншим. к допросу стать на Углече... И впредь мне и детям моим и женам их и детям до той нашей поместной пустоши... дела нет и тою променною пустошью нам не владеть. А буде мы... хотя в малом в чем не устоим, и на мне, вдове Страфене. и на детям моих... и на женах их и на детях взять... за неустойку 100 рублей денег". На обороте подписи такие: "К сей меновоной записи села Воскресенского Воскресенской поп Диомид Иванов вместо дочери своей духовной - вдовы Агрепены Прокопьевы дочери Яковлевские жены Вельяшева, по (ее) веленью, руку приложил. К сей меновой записи Алексей Баранчеев вместо Ивана большево да Ивана, менынево Вельяшева, по их веленью, руку приложил". (С.А. Шумакова. "Углич, акты", N LXXVIII, 1692 г. надо читать 7200: см. акт. 97). Кто же был собственником имения: вдова или два ее сына? Если вдова, то зачем сыновья не только участвуют в сделке, но действуют от своего лица при ее подписи и утверждении? Лишь тогда, когда наступает семейный раздел, члены семьи получают личные права на части общего имущества (см. там же N XCVII, о тех же лицах).

Одно последнее замечание: зачем мы так настаиваем на восстановлений отживших порядков общесемейных институтов, столь далеких от ныне действующего права? Разумеется, они я сами по себе дороги для нас как историческая истина. Но отжили ли они? Несравненно большая масса жителей России и теперь подчиняется не началам Свода, а тем нормам, которые мы иногда отказываемся допустить даже в седой старине. Эти "древности права" суть весьма живая новость. Быть может, они заключают в себе какие-нибудь достоинства, кроме своей долговечности; но если научное правоведение будет их игнорировать, то практика и подавно обречет их ни гибель.

III. Родовые имущества

Заканчивая речь об общесемейных имущества, считаем не лишним дополнить сказанное в нашей книге о родовых имуществах, в частности о происхождении права родового выкупа. Мы знаем, что существуют мнения о причинах возникновения выкупа родовых имуществ, не имеющих ничего общего с правом родового совладения. Поэтому очень важно иметь в виду случаи присуждения права выкупа до издания известного закона об этом в Судебнике царском. Один из таких случаев, опубликованный давно, не обращает на себя внимание исследователей: мы говорим о тяжебном деле 1534 г., напечатанном в "Актах, относящихся до юридического быта" (N 52, IV). В дело между Шарапом и Махрищским монастырем в качестве третьего лица вступил брат Шарапа Левонтий и заявил: "Продал, господине, наш брат Шарап матери нашей Анны куплю селцо Полосине и деревню Гликово, а то вотшиш наша, а брат, господине, мой продает без моего ведома, и язь. господине, то селцо и деревню выкуплю, а вели, господине, в денгах срок дать". На это истец, представитель монастыря, возразил, что в купчей кабале при продаже вотчин брат Шарапа Левонтий написан t послухах. Но сам продавец заявил: "Язъ, господине, брата своего писал за очи". И князь Иван Васильевич велел неделыцину "на Левонтий перевести по записи сто двадцать рублев, да и за пополонок за шубу за кунью пять рублев, да и рост на те денги на два года доправити, а селцо Полосино и Глинково отдам Левонтию". Таким образом, право на выкуп получаст брат продавца потому, что "вотчина наша", т.е. принадлежит роду: право это он мог потерять, если бы подписался на купчей в послухах. Следовательно, все существенные постановления Судебника царского исполнялись задолго до издания этого Судебника. Кроме того, существовало правило, что продающий родовую вотчину обязан до продажи заявить об этом родственникам.

О. ПРОИСХОЖДЕНИЕ ДРЕВНЕРУССКОГО ОБЩИННОГО ЗЕМЛЕВЛАДЕНИЯ

Существование общинного землевладения в Московской Руси XIV-XVII вв. не подвергается сомнению никем (пли почти никем).

Почти единогласное мнение господствует и по вопросам о древнейшем доисторическом существовании общин (родовых или территориальных): его признавали как Б.Н. Чичерин и С.М. Соловьев, так и ИД. Беляев, равно как признают и современные нам исследователи общинного начала. Из этого согласного признания выделяется В.И. Сергеевич.

Затем большое разногласие существует по вопросу: связана ли община Московской эпохи генетически с первобытной (родовою или территориальной)? Прежние исследователи разделились по этому вопросу на два лагеря: Чичерин. Соловьев и г. Милюков отрицали эту связь; Беляев считал ее несомненной. Новейшие писатели пытаются объяснить переход от родовых общин к территориальным при помощи фактов XVI и XVII вв. и при содействии аналогии явлений задруги у западных славян. Приемы, результаты и даже понятие об общине при этом весьма различны, но задача остается той же.

Остановимся сначала на мнении, отрицающем вообще древнейшее бытие общинного землевладения. Проф. Сергеевич утверждает, что русская земельная община, известная по актам XVI и XVII вв., происходит не из мнимой первобытной общины (которой не существовало); она появляется в конце XV в. вследствие конфискации земель вел. кн. Иваном Васильевичем; эти земли, отнятые у прежних владельцев - новгородских бояр, переданы во владение крестьянам, у которых потом утвердилось общинное право. Такой вывод получен уважаемым ученым из изучения пм одностороннего материала, именно новгородских писцовых книг. Оказывается, что до отнятия земель у новгородских бояр и монастырей никаких общинных порядков на землях В. Новгорода отыскать нельзя: эти земли принадлежали частным владельцам-вотчинникам, а отнюдь не крестьянам или их общинам. Вот подлинные слова В.И. Сергеевича: "Изучение писцовых новгородских книг делает совершенно ясным отсутствие у нас в древности земельной собственности крестьянских общин; все крестьянские землевладение возникло у нас из земель, отписанных на государя. Все конфискованные Иваном Васильевичем земли составляют его собственность и предоставляются им или в условное владение помещиков, или в оброчное владение кресты и, которые и прежде сидели на них по порядным, заключенным с прежними собственниками... Возникает вопрос, кому принадлежало это прекарное владение: целой общине или отдельным крестьянам? Даже это не было определено. По писцовым книгам отдельные участки показаны за отдельными крестьянами; они, надо полагать, и суть владельцы этих участков, а не община. Но в та же время впервые появляются и некоторые уславия, при наличности которых может зародиться мысль в правax целой общины на земли и воды царя и великого князя... Раскладки нового оброка между отдельными членами становятся делом всех крестьян, т.е. общины, а вместе с этим должна зародиться и мысль, что земля - общинная. Что же касается угодий, принадлежащих прежним господам, например озер, то они прямо зачитываются за всеми крестьянами подлежащего имения" (Древности рус. права, 3 С-б. 1903 г., стр. 32-33).

Отдельные положения этой схемы происхождения общинного землевладения утверждаются и в других местах книги того же автора. Так, рассматривая исследования Соколовского, проф. Сергеевич (стр. 427-428 I. с.) говорит: "Соколовский составил прекрасную картину сельской общины в XVI и XVII вв.... Крестьянские общины распоряжаются своими землями, они меняются, их участки отдают новым поселенцам, у них есть общие луга, леса, озера, они защищают свое владение на суде и т.д.; все это верно; но все это се вчерашнего дня и на землях, которые составляли частную собственность новгородских бояр и бояришек, а Иваном Васильевичем оставлены за крестьянами. Г-ну же Соколовскому все это представляется стародавним исконным явлением".

Однако при этом возникает целый ряд недоумений, из которых некоторые разрешаются на страницах той же книги. Так, само собою разумеется, что частный факт конфискации новгородских земель никак нельзя считать исходным пунктом общинного землевладения всей России. Общины существовали в XIV, XV и XVI вв. не только на землях, некогда принадлежащих В. Новгороду и его боярам (и конфискованных Иваном III), но повсеместно, в том числе на коренных владениях дома Калиты. Это и признает потом В.И. Сергеевич, таким образом факт конфискации Иваном III новгородских земель имеет лишь значение примера явлений, могущих быть везде и всегда.

Далее, общинное землевладение, по словам самого проф. Сергеевича, возникает не только вследствие конфискации, но и на всех землях, принадлежащих великому князю Московскому (прибавим - и другим князьям), каким бы путем эти земли ни были приобретены князьями: куплею, дарственными и завещательными актами. Если так, то образование общинного землевладения совсем остается в стороне от явлений захвата земель Иваном III или кем-либо другим. Наконец, если общинное землевладение возникает независимо от погрома В. Новгорода Иваном III на всяких землях великих князей, то становится очевидным, что этот вид землевладения мог появиться с незапамятных времен, т.е. с тех времен, когда князья начали приобретать земли, а не... вчерашнего дня". Это также признает В.И. Сергеевич. "Как бы ни возникла частная собственность (великих князей), путем купли и конфискаций, если только она не отдавалась служилым людям, она предоставлялась в оброчное пользование крестьянам и на ней возникало владение крестьянских общин, о котором крестьяне выражались так: земля царя и великого князя, а нашего владения. Первые такие опыты могли возникнуть в конце XIVв." (стр. 423): это уже не "со вчерашнего дня". Но почему именно с конца XIV в.? Что произошло нового в конце этого века? Б другом месте автор говорит уже о середине XIV в.: "Московские государи с половины XIV в. вступают на путь широких земельных приобретений, они присоединяют к Москве села, и волости, и целые уделы и княженья, причем земли опасных и неугодных им лиц, конечно, конфискуются и передаются верным слугам или оставляются за крестьянами".

Надо полагать, что нет причин отрицать возможность тех же явлений и их последствий и во времена более древние (XIII, XII вв.), хотя бы и в меньших размерах. Между тем проф. Сергеевич делает противоположный вывод: "Древности до-московские и московские одинаково наши древности; но они очень мало друг на друга похожи. До Москвы господствующий тип землевладельца - своеземелец-собственник, в Москве господствующий тип землевладения - зависимый от правительства землевладелец. На почве конфискации частной земельной собственности, произведенной в громадных размерах, возникает как поместное владение, так и неизвестное Древней Руси землевладение крестьянских общин, которое, однако, ежеминутно может превратиться в землевладение служилых, а крестьяне-общинники из государственных черносошных людей стать крепостными (sic)" (стр. 40). С этими положениями трудно согласиться.

Почему князья земской (вечевой) Руси не могли сосредоточить массы земель в своих руках и потом передавать землю крестьянам на частном или общинном праве?

Потому, отвечает В.М. Сергеевич, (там же, ст. 37), что, "при незначительности размеров древних княжений, приблизительном равенстве сил противников и необходимости при этих условиях в компромиссах, эти конфискации не могли достигать больших размеров, а земли, так добытые, предоставляться в пользование крестьян. Хорошо, если их было достаточно для нужд самого князя-победителя и его ближайших помощников". Здесь почтенный ученый опять говорит исключительно о конфискации и забывает о допущенных им других (мирных) способах приобретения имуществ князьями. Но и конфискация в земский (вечевой) период по временам производилась в огромных размерах; так, все сподвижники киевского князя, принужденного бежать на Волынь, лишились своих сел и имений в Киевской земле; в Галицкой земле единовременно избито князьями 500 бояр и имущества их конфискованы (см. выше); в Ростовской земле победитель Всеволод забрал все ростовские села боярские (1177 г.; см. выше).

Отрицая возможность широкого применения конфискации в земский (удельно-вечевой период), В.И. Сергеевич утверждает, что "в Московском государстве была произведена социальная реформа великой важности, едва ли достаточно отмеченная нашей историей: поземельная собственность из рук бояр и бояришек перешла в руки рабочего населения". История не только не отметила этого, но единодушно свидетельствует, что в Московском государстве огромный запас черных земель перешел в руки бояр и боярских детей, в силу чего народное ополчение, преобладающее в вечевой период, уступило место дворянской милиции, пока эта последняя в свою очередь не спасовала перед солдатчиной.

Но возвратимся к другим источникам княжеской собственности. Как в 1-й период нашей истории, так и в Московском государстве личные имущества князей (великих и других) обыкновенно именуются "селами купленными"; отсюда заключаем, что главный способ приобретения земель князьями - возмездные и отчасти безвозмездные частные сделки. Примеров приобретения земель древними князьями посредством этих способов можно указать немало. Достаточно вспомнить, что Новгород видел для себя великую опасность в покупках земель князьями на его территории и воспретил ее. Но, может быть, в истории общинного землевладения совсем нет нужды говорить о личной собственности князей.

Общинное землевладение существует (как известно) не на землях, лично принадлежащих вел. князьям (и нисколько не связано с таким характером этих земель), а на землях черных: по установившемуся (и совершенно правильному) мнению, черные земли отличаются от частных имуществ великого князя и так называемых дворцовых. На первых крестьяне (владельцы этих земель) управлялись государственными органами - волостелями и наместниками; напротив, население дворцовых вотчин управлялось посольскими и приказчиками; первые платили дань, вторые оброк (частновладельческую ренту); хотя впоследствии, особенно со времени отмены наместничьего кормления, термин "оброк" начал распространяться и на денежные платежи черно сошных крестьян, но указанные различия дожили до конца Московского государства, когда дворцовые имущества слились с черными; впрочем, то же различие появилось потом вновь под именем государственных (казенных) земель и удельных. В духовных грамотах князей XIV в. князья очень ясно различают свои села, приобретенные частными способами, и волости, на которые простираются их права суда и дани. Волости, конечно, были населены крестьянами. Проф. Сергеевич отвергает установленное различие без достаточных оснований, ссылаясь только на то, что князья распоряжались иногда черными землями, жалуя их частным лицам. Но великие князья были государями, и сам В.И. Сергеевич убедительно доказывает, что у московских князей было и частное, и государственное владение (стр. 24) и что мнение Кавелина о вотчинном характере государства, как безразличии частных и государственных прав, неосновательно.

Поэтому нет никаких оснований предполагать, что возникновение общинного землевладения связано с какими-либо новыми правами власти московских великих князей, и противополагать древности домосковские московским; это было бы понятно с точки зрения Кавелина и его последователей, а не с точки зрения проф. Сергеевича.

Существуют ли, однако, государственные имущества в древнейший период, в особенности там, где верховная власть принадлежала не князьям, а вечу? В.И. Сергеевич весьма убедительно доказывает, что государственные имущества в точном смысле существуют с самого начала государственной жизни как в княжествах, так и в республиках - Новгородской и Псковской. Мы прибавим, что эти имущества в каждой земле были весьма обширны; это были не только дворцы и пр., но и целые волости: например, в Галицкой земле Коломыя и другиеволости, которые отдавались поместным боярам в управление и в пользование "оружникам" (см. выше).

Оставалось только идти дальше и признать, что и на Новгородской территории ничто не могло препятствовать образованию общинного землевладения на государственных землях. А это и есть подлинная и несомненная среда образования общинного землевладения. На государственных землях, т.е. таких, на которые не простиралось ничье частное право, ни князей, ни бояр, именно и могло легко возникнуть представление населявших их крестьян о принадлежности земли им и их общинам и никому другому, кроме отвлеченного права государства, столь же далекого от реальных основ, как право Божие на всю землю. Только здесь и могла возникнуть формула, часто потом повторявшаяся: "что земля Божия да государева, а наше владение".

Темное известие об аграрных беспорядках во Пскове в 1485 г. никак не может быть истолковано в смысле попытки бояр ввести барщину: речь шла тогда о том, "како смердам из веков вечных князю да баяри и Пскову и всякие работы урочнии". Посадники, бояре и житьи люди стоят за смердов и желают исполнить волю в ел. князя: черные же люди - члены псковского веча - идут против. Считаем несомненным, что дело идет о крестьянах, живших на государственных землях.

Проф. Сергеевич не объясняет нам, чьи владельческие права лежали на государственных землях и как они распределялись. Положим, в княжествах частное право на них принадлежало князьям, но в республиках? Полагаем, что во всех русских землях древнейшего периода одинаково это право принадлежало государству, а не князю, как частному лицу. Князья правящие безусловно распоряжались этими землями, ибо им принадлежала верховная власть точно так, как ив Москве (см. в тексте нашей книги о пожаловании князем пустой - ничьей горы Печерскому монастырю). Часть земель могла лежать впусте, не состоять нив чьем частном владении, но право государства на всю территорию вывело весьма рано на свет принцип, что это земля Божья да государева. Когда кто-либо освобождая холопа, то говорил, что он отныне вольный государев человек. Это не значит, что вольноотпущенный человек становится частным холопом государя. Если в так называемом Судебнике царя Федора Иоанновича говорится, что за пределами частных земель и лесов начинается лес царский, то это значит, что этот лес никому в частности не принадлежит. Но государственными были не только пустые (ничьи) земли: были целые "не-обояренные" волости как в Москве, так и до Москвы; кто-нибудь жил на них, кто-нибудь обрабатывал их. Можно предположить, что на этих землях велась экономическая эксплуатация князьями преимущественно рабским трудом: но целые большие волости были заселены несомненно крестьянами, которые, как крестьяне государственные, именовались смердами князя: так, посол князя Черниговского (около 1070 г.) в Ростовской земле допытывался, чьи люди производили мятеж по поводу голода, и выражался так: "чьи это смерды"? И узнал, что это смерды князя. Мы знаем также, что крестьяне владели землей от своего имени: Так, на Долобском съезде, когда обсуждался вопрос о походе на половцев, противники Мономаха говорили, что нельзя отрывать смердов от пашни, а сторонники возражали, что половчин может явиться на землю смерда и разорить ее.

Мы не имеем данных утверждать, что владение таких крестьян было общинное, но точно так же и мы и никто другой не имеет оснований говорить, что оно было частное свое земческое. Знаем только, что государственные подати располагались не на отдельные хозяйства, а на погосты (см. устн. грам. Смоленскую и Новгородскую), а по теории Чичерина и В.И. Сергеевича, отсюда главным образом и возникло общинное землевладение.

Единственным сальным аргументом В.И. Сергеевича о позднем образовании общинного землевладения остается только одно то, что он не нашел следов его в новгородских писцовых книгах; но об этом скажем сейчас.

Точно так же не можем согласиться и с тем положением В.И. Сергеевича, что внедрение частных вотчин в середину волостей есть простая передача собственником (великим князем) земли от одного владельца (крестьян) другому (служилому человеку) и что при этом не только тотчас же разрушаются права общин, но и сами крестьяне становятся крепостными (?) нового владельца. Устойчивость вековечных прав волости была такова, что общинная связь долго не разрушалась даже и тогда, когда все земли волости поступали в частное владение. Разберем для примера следующий документ 1555 г.: судил суд Устюжский писец по жалобе крестьян Алмешской волости - 18 деревень (было несколько представителей, в том числе старосты, от имени всех крестьян волости) на Митю Фомина Нефедьева, который, по словам крестьян, у своей волости отнял посхотинные земли и пригородные своей земле. На суде истцы-крестьяне так определяли свои права на защищаемую землю: "Крепостей, господине, у нас на тое землю нет никаких, а та, господине, земля исстари нашие поскотины Алмешское восимнадцати деревень", и сослались на старожильцев, которым судьей был предложен вопрос: "скажите Божью правду, по цареву и великого князя крестному целованию: чья то земля исстари, на которой стоим? Старожильцы отвечали: "та, господине, земля, на которой стоишь, исстари поскотинная Алешских семнадцати деревень княжеских, и монастырских, и церковных". По-видимому, не подлежит сомнению, что спорные земли крестьяне считают собственностью волости, т.е. общины 18 деревень, что так же смотрит на дело ответчик, и в этом же смысле решает дело судья. Но вдруг оказывается, что все деревни этой волости-общины - дергани частновладельческие: принадлежат князьям, монастырям и церквам ("Акты, отн. до юрид. быта", N 52, VI). Почему же земля признается на суде собственностью не этих князей и церковных учреждений, а крестьянской общины? Почему не собственники, а владельцы-крестьяне ведут иск? Единственный ответ на это таков: волость, разобранная вся частными владельцами, тем не менее сохраняет свою цельность и крестьяне продолжают жить и хозяйничать так же, как и тогда, когда волость была черной. Новые владельцы заменяют собой государство, получая с крестьян то, что прежде крестьяне платили в казну. Перехожие бродячие элементы лишь составляли исключение; между коренным населением волости нашлись старожильцы, которые помнят за 40 лет ("помним, господине, все четыре за сорок лет"); разумеется, нашлось бы и кроме них немало помнящих за 30, 25 и т. д, А потому мысль о том, что права всякого свободного крестьянина определялись подрядными грамотами с владельцем, есть заблуждение. Главное население волости состояло из вековечных владельцев-крестьян, продолжавших признавать землю своей.

Те же явления общинных порядков могут продолжаться и среди одного частного владения, как это, например, было в обширных владениях Соловецкого монастыря. Факты, приведенные в нашей книге о сделках по приобретению имущества целой общиной частновладельческих крестьян вместе с владельцами, в этом отношении весьма поучительны (см. также Акт., относ, до юридич. быта, 80,1, акт 1600 г. тяжебное дело о пустоши между Совьюженной волостью, которая принадлежала Годунову, и крестьянами сельца Одноушевского, принадлежавшего патриарху Иову).

Думаем, что этим объясняется то обстоятельство, что В.И. Сергеевич не нашел в писцовых новгородских книгах следов общинного землевладения: за ширмами владельческих прав бояр и бояришек скрывались древние общинные порядки волостей и погостов, тотчас же выявившиеся наружу, как скоро сместили этих бояр и бояришек. Иначе образование общинного землевладения составляет неразрешимую загадку, несмотря ни на какие попытки объяснить его конфискацией частных имуществ: отдельные крестьяне, получавшие землю на оброк, продолжали бы владеть ею на частном праве.

Сводя все сказанное, находим, что возникновение общинного землевладения отнюдь нельзя объяснить каким-либо явлением, вновь возникшими в Московском государстве, например, конфискацией частных имуществ великими князьями; нельзя относить его ни к концу XV, ни даже к концу XIV в.: московская самодержавная власть, которая усиленно раздавала государственные земли служилым лицам, разрушала, а не создавала прежние общинные права волостей, хотя устойчивость этих древних прав не сразу поддавалась такому разрушению. Наконец, естественная связь явлений заставляет признать, что общинные права волостей, которые мы наблюдаем в XIV-ХVII вв., безусловно должны быть отнесены к древнейшим временам, хотя письменных свидетельств об этом мы не имеем ни pro ни contra. Отсутствие указаний на общинные порядки в новгородских писцовых книгах должно подлежать другому объяснению и, во всяком случае, не может служить доказательством отсутствия самого этого предмета навеем пространстве Руси домосковской.

Не будем останавливаться на другом положении проф. Сергеевича, о том. что древнейшей (родовой или территориальной) общины вовсе не существовало: для этого достаточно сказано в тексте нашей книги, ибо не имеется иных средств, кроме аналогии всех известных нам первобытных форм у других народов, а также согласных мнений литературы (за очень немногими исключениями).

Науке предстоит теперь связать два явления однородные, но различные, т.е. общину XIV-XVII вв. с первобытной родовой или территориальной. Попытки объяснить эту связь и переход от одной к другой при помощи поздних, но зато документированных явлений делались в нашей литературе неоднократно. Однако результаты таких попыток нельзя назвать окончательными. Прежде всего предстояло объяснить выход из родового (кровного) союза в союз искусственный, договорный, не предполагая еще, что такой договорный союз будет непременно общиной.

К этому направлены были работы приверженцев так называемой задружной теории, которая (на основании аналогии быта юго-западных славян) весьма правдоподобно указывает на форму общежития, переходную от кровных союзов к территориальным. Нет сомнения, что та же самая форма наблюдается и в древнерусском праве и в сложных семьях современных великорусских крестьян. Здесь черты кровного союза ясны в общности имуществ, почти полном, и в родовом характере управления обществом; черты же территориальной (искусственной) общины проявляются в легкой возможности усвоения чужеродных элементов. В этом направлении литературой сделано немало весьма поучительных указаний (имеем в виду труды Ф.И. Леонтовича и д-ра Кароля Кадлеца). Жаль только, что некоторые последователи задружкой теории, в увлечении новым учением, иногда произвольно расширяют черты задруги на явления, не имеющие с ней ничего общего (см. нашу заметку о книге Блюменфельда в Киев, Униз. Изв.). а таким образом утрачивается возможность правильно установить эволюционную связь задруги с дальнейшими формами общежития. Хорватская задруга далеко не то. что старорусская поземельная община XIV-XVII вв. Между той и другой должны пройти новые стадии, еще недостаточно разъясненные исследователями. Попытку заполнить этот пробел находим в исследовании А. Ефименко, отчасти примыкающей к задружной теории. Исполнение одной части задачи автора, т.е. уяснение перехода родового союза в искусственный, договорный - "двор", можно принять без оговорок; но другая главная тенденция автора, именно попытка представить выход из задружного союза в союз вполне территориальный (переход двора в деревню) возбуждает недоумение. Совладельцы деревни, прежние сородичи и заменявшие их сторонние (покупщики), владеют "долями" прежней общеродовой собственности, но на частном, а не на общинном праве (что и заметил проф. Сергеевич). Однако, с точки зрения Ефименко, можно сказать, что раздел "долей" между соучастниками, очевидно, не есть окончательный, что, подобно родовым союзам, члены деревенского союза сохраняют многие права на всю совокупность прежнего общего владения; например, запущенные участки обработанной земли, поросшие лесами, могут вновь эксплуатироваться по общему соглашению участников (Суд. Фед. Иоанн., ст. 174); далее угодья обычно остаются нераздельными и на них не простирается право общего владения в идеальных долях. Сам автор отнюдь не 1едает деревню за общинный союз, а говорит, что это такая общественная форма, из которой могло развиться и общинное и подворное владение: однако при каких же именно условиях могло возникнуть общинное землевладение - не указано, а следовательно, не дано выхода к установлению дальнейших, более широких форм общины (погоста, волости). Не имея никаких документов об этих более широких союзах, автор не ограничивается умолчанием о них, но прямо отрицает их в XV-XVII вв., говоря, что они образовались в XVIII-XIX вв. из фискальных мер государства.