Маленький человек в дырявом желтом котелке и с грушевидным малиновымносом, в клетчатых брюках и лакированных ботинках выехал на сцену Варьете наобыкновенном двухколесном велосипеде. Под звуки фокстрота он сделал круг, азатем испустил победный вопль, от чего велосипед поднялся на дыбы.Проехавшись на одном заднем колесе, человек перевернулся вверх ногами,ухитрился на ходу отвинтить переднее колесо и пустить его за кулисы, а затемпродолжал путь на одном колесе, вертя педали руками. На высокой металлической мачте с седлом наверху и с одним колесомвыехала полная блондинка в трико и юбочке, усеянной серебряными звездами, истала ездить по кругу. Встречаясь с ней, человек издавал приветственныекрики и ногой снимал с головы котелок. Наконец, прикатил малютка лет восьми со старческим лицом и зашнырялмежду взрослыми на крошечной двухколеске, к которой был приделан громадныйавтомобильный гудок. Сделав несколько петель, вся компания под тревожную дробь барабана изоркестра подкатилась к самому краю сцены, и зрители первых рядов ахнули иоткинулись, потому что публике показалось, что вся тройка со своими машинамигрохнется в оркестр. Но велосипеды остановились как раз в тот момент, когда передние колесауже грозили соскользнуть в бездну на головы музыкантам. Велосипедисты сгромким криком "Ап!" соскочили с машин и раскланялись, причем блондинкапосылала публике воздушные поцелуи, а малютка протрубил смешной сигнал насвоем гудке. Рукоплескания потрясли здание, голубой занавес пошел с двух сторон изакрыл велосипедистов, зеленые огни с надписью "выход" у дверей погасли, и впаутине трапеций под куполом, как солнце, зажглись белые шары. Наступилантракт перед последним отделением. Единственным человеком, которого ни в коей мере не интересовали чудесавелосипедной техники семьи Джулли, был Григорий Данилович Римский. В полномодиночестве он сидел в своем кабинете, кусал тонкие губы, и по лицу его то идело проходила судорога. К необыкновенному исчезновению Лиходееваприсоединилось совершенно непредвиденное исчезновение администратораВаренухи. Римскому было известно, куда он ушел, но он ушел и... не пришелобратно! Римский пожимал плечами и шептал сам себе: -- Но за что?! И, странное дело: такому деловому человеку, как финдиректор, прощевсего, конечно, было позвонить туда, куда отправился Варенуха, и узнать, чтос тем стряслось, а между тем он до десяти часов вечера не мог принудить себясделать это. В десять же, совершив над собою форменное насилие, Римский снял трубкус аппарата и тут убедился в том, что телефон его мертв. Курьер доложил, чтои остальные аппараты в здании испортились. Это, конечно, неприятное, но несверхъестественное событие почему-то окончательно потрясло финдиректора, нов то же время и обрадовало: отвалилась необходимость звонить. В то время, как над головой финдиректора вспыхнула и замигала краснаялампочка, возвещая начало антракта, вошел курьер и сообщил, что приехалиностранный артист. Финдиректора почему-то передернуло, и, став уж совсеммрачнее тучи, он отправился за кулисы, чтобы принимать гастролера, так какболее принимать было некому. В большую уборную из коридора, где уже трещали сигнальные звонки, подразными предлогами заглядывали любопытные. Тут были фокусники в яркиххалатах и в чалмах, конькобежец в белой вязаной куртке, бледный от пудрырассказчик и гример. Прибывшая знаменитость поразила всех своим невиданным по длине фракомдивного покроя и тем, что явилась в черной полумаске. Но удивительнее всегобыли двое спутников черного мага: длинный клетчатый в треснувшем пенсне ичерный жирный кот, который, войдя в уборную на задних лапах, совершеннонепринужденно сел на диван, щурясь на оголенные гримировальные лампионы. Римский постарался изобразить на лице улыбку, от чего оно сделалоськислым и злым, и раскланялся с безмолвным магом, сидящим рядом с котом надиване. Рукопожатия не было. Зато развязный клетчатый сам отрекомендовалсяфиндиректору, назвав себя "ихний помощник". Это обстоятельство удивилофиндиректора, и опять-таки неприятно: в контракте решительно ничего неупоминалось ни о каком помощнике. Весьма принужденно и сухо Григорий Данилович осведомился у свалившегосяему на голову клетчатого о том, где аппаратура артиста. -- Алмаз вы наш небесный, драгоценнейший господин директор, --дребезжащим голосом ответил помощник мага, -- наша аппаратура всегда принас. Вот она! Эйн, цвей, дрей! -- и, повертев перед глазами Римскогоузловатыми пальцами, внезапно вытащил из-за уха у кота собственные Римскогозолотые часы с цепочкой, которые до этого были у финдиректора в жилетномкармане под застегнутым пиджаком и с продетой в петлю цепочкой. Римский невольно ухватился за живот, присутствующие ахнули, а гример,заглядывающий в дверь, одобрительно крякнул. -- Ваши часики? Прошу получить, -- развязно улыбаясь, сказал клетчатыйи на грязной ладони подал растерянному Римскому его собственность. -- С таким в трамвай не садись, -- тихо и весело шепнул рассказчикгримеру. Но кот отмочил штуку почище номера с чужими часами. Неожиданноподнявшись с дивана, он на задних лапах подошел к подзеркальному столику,передней лапой вытащил пробку из графина, налил воды в стакан, выпил ее,водрузил пробку на место и гримировальной тряпкой вытер усы. Тут никто даже и не ахнул, только рты раскрыли, а гример восхищенношепнул: -- Ай, класс! Тут в третий раз тревожно загремели звонки, и все, возбужденные ипредвкушающие интересный номер, повалили из уборной вон. Через минуту в зрительном зале погасли шары, вспыхнула и далакрасноватый отблеск на низ занавеса рампа, и в освещенной щели занавесапредстал перед публикой полный, веселый как дитя человек с бритым лицом, впомятом фраке и несвежем белье. Это был хорошо знакомый всей Москвеконферансье Жорж Бенгальский. -- Итак, граждане, -- заговорил Бенгальский, улыбаясь младенческойулыбкой, -- сейчас перед вами выступит... -- тут Бенгальский прервал самсебя и заговорил с другими интонациями: -- Я вижу, что количество публики ктретьему отделению еще увеличилось. У нас сегодня половина города! Как-то наднях встречаю я приятеля и говорю ему: "Отчего не заходишь к нам? Вчера унас была половина города". А он мне отвечает: "А я живу в другой половине!"-- Бенгальский сделал паузу, ожидая, что произойдет взрыв смеха, но так какникто не засмеялся, то он продолжал: --...Итак, выступает знаменитыйиностранный артист мосье Воланд с сеансом черной магии! Ну, мы-то с вамипонимаем, -- тут Бенгальский улыбнулся мудрой улыбкой, -- что ее вовсе несуществует на свете и что она не что иное, как суеверие, а просто маэстроВоланд в высокой степени владеет техникой фокуса, что и будет видно из самойинтересной части, то есть разоблачения этой техники, а так как мы все какодин и за технику, и за ее разоблачение, то попросим господина Воланда! Произнеся всю эту ахинею, Бенгальский сцепил обе руки ладонь к ладони иприветственно замахал ими в прорез занавеса, от чего тот, тихо шумя, иразошелся в стороны. Выход мага с его длинным помощником и котом, вступившим на сцену назадних лапах, очень понравился публике. -- Кресло мне, -- негромко приказал Воланд, и в ту же секунду,неизвестно как и откуда, на сцене появилось кресло, в которое и сел маг. --Скажи мне, любезный Фагот, -- осведомился Воланд у клетчатого гаера,носившего, по-видимому, и другое наименование, кроме "Коровьев", -- какпо-твоему, ведь московское народонаселение значительно изменилось? Маг поглядел на затихшую, пораженную появлением кресла из воздухапублику. -- Точно так, мессир, -- негромко ответил Фагот-Коровьев. -- Ты прав. Горожане сильно изменились, внешне, я говорю, как и самгород, впрочем. О костюмах нечего уж и говорить, но появились эти... каких... трамваи, автомобили... -- Автобусы, -- почтительно подсказал Фагот. Публика внимательно слушала этот разговор, полагая, что он являетсяпрелюдией к магическим фокусам. Кулисы были забиты артистами и рабочимисцены, и между их лицами виднелось напряженное, бледное лицо Римского. Физиономия Бенгальского, приютившегося сбоку сцены, начала выражатьнедоумение. Он чуть-чуть приподнял бровь и, воспользовавшись паузой,заговорил: -- Иностранный артист выражает свое восхищение Москвой, выросшей втехническом отношении, а также и москвичами, -- тут Бенгальский дваждыулыбнулся, сперва партеру, а потом галерее. Воланд, Фагот и кот повернули головы в сторону конферансье. -- Разве я выразил восхищение? -- спросил маг у Фагота. -- Никак нет, мессир, вы никакого восхищения не выражали, -- ответилтот. -- Так что же говорит этот человек? -- А он попросту соврал! -- звучно, на весь театр сообщил клетчатыйпомошник и, обратясь к Бенгальскому, прибавил: -- Поздравляю вас, гражданин,соврамши! С галерки плеснуло смешком, а Бенгальский вздрогнул и выпучил глаза. -- Но меня, конечно, не столько интересуют автобусы, телефоны ипрочая... -- Аппаратура! -- подсказал клетчатый. -- Совершенно верно, благодарю, -- медленно говорил маг тяжелым басом,-- сколько гораздо более важный вопрос: изменились ли эти горожаневнутренне? -- Да, это важнейший вопрос, сударь. В кулисах стали переглядываться и пожимать плечами, Бенгальский стоялкрасный, а Римский был бледен. Но тут, как бы отгадав начавшуюся тревогу,маг сказал: -- Однако мы заговорились, дорогой Фагот, а публика начинает скучать.Покажи для начала что-нибудь простенькое. Зал облегченно шевельнулся. Фагот и кот разошлись в разные стороны порампе. Фагот щелкнул пальцами, залихватски крикнул: -- Три, четыре! -- поймал из воздуха колоду карт, стасовал ее и лентойпустил коту. Кот ленту перехватил и пустил ее обратно. Атласная змеяфыркнула, Фагот раскрыл рот, как птенец, и всю ее, карту за картой,заглотал. После этого кот раскланялся, шаркнув правой задней лапой, и вызвалнеимоверный аплодисмент. -- Класс, класс! -- восхищенно кричали за кулисами. А Фагот тыкнул пальцем в партер и объявил: -- Колода эта таперича, уважаемые граждане, находится в седьмом ряду угражданина Парчевского, как раз между трехрублевкой и повесткой о вызове всуд по делу об уплате алиментов гражданке Зельковой. В партере зашевелились, начали привставать, и, наконец, какой-тогражданин, которого, точно, звали Парчевским, весь пунцовый от изумления,извлек из бумажника колоду и стал тыкать ею в воздух, не зная, что с неюделать. -- Пусть она останется у вас на память! -- прокричал Фагот. -- Недаромже вы говорили вчера за ужином, что кабы не покер, то жизнь ваша в Москвебыла бы совершенно несносна. -- Стара штука, -- послышалось с галерки, -- этот в партере из той жекомпании. -- Вы полагаете? -- заорал Фагот, прищуриваясь на галерею, -- в такомслучае, и вы в одной шайке с нами, потому что она у вас в кармане! На галерке произошло движение, и послышался радостный голос: -- Верно! У него! Тут, тут... Стой! Да это червонцы! Сидящие в партере повернули головы. На галерее какой-то смятенныйгражданин обнаружил у себя в кармане пачку, перевязанную банковским способоми с надписью на обложке: "Одна тысяча рублей". Соседи навалились на него, а он в изумлении ковырял ногтем обложку,стараясь дознаться, настоящие ли это червонцы или какие-нибудь волшебные. -- Ей богу, настоящие! Червонцы! -- кричали с галерки радостно. -- Сыграйте и со мной в такую колоду, -- весело попросил какой-тотолстяк в середине партера. -- Авек плезир! -- отозвался Фагот, -- но почему же с вами одним? Всепримут горячее участие! -- и скомандовал: -- Прошу глядеть вверх!... Раз! --в руке у него показался пистолет, он крикнул: -- Два! -- Пистолет вздернулсякверху. Он крикнул: -- Три! -- сверкнуло, бухнуло, и тотчас же из-подкупола, ныряя между трапециями, начали падать в зал белые бумажки. Они вертелись, их разносило в стороны, забивало на галерею, откидывалов оркестр и на сцену. Через несколько секунд денежный дождь, все густея,достиг кресел, и зрители стали бумажки ловить. Поднимались сотни рук, зрители сквозь бумажки глядели на освещеннуюсцену и видели самые верные и праведные водяные знаки. Запах тоже неоставлял никаких сомнений: это был ни с чем по прелести не сравнимый запахтолько что отпечатанных денег. Сперва веселье, а потом изумленье охватиловесь театр. Всюду гудело слово "червонцы, червонцы", слышались восклицанья"ах, ах!" и веселый смех. Кое-кто уже ползал в проходе, шаря под креслами.Многие стояли на сиденьях, ловя вертлявые, капризные бумажки. На лицах милиции помаленьку стало выражаться недоумение, а артисты безцеремонии начали высовываться из кулис. В бельэтаже послышался голос: "Ты чего хватаешь? Это моя! Ко мнелетела!" И другой голос: "Да ты не толкайся, я тебя сам так толкану!" Ивдруг послышалась плюха. Тотчас в бельэтаже появился шлем милиционера, избельэтажа кого-то повели. Вообще возбуждение возрастало, и неизвестно, во что бы все этовылилось, если бы Фагот не прекратил денежный дождь, внезапно дунув ввоздух. Двое молодых людей, обменявшись многозначительным веселым взглядом,снялись с мест и прямехонько направились в буфет. В театре стоял гул, у всехзрителей возбужденно блестели глаза. Да, да, неизвестно, во что бы все этовылилось, если бы Бенгальский не нашел в себе силы и не шевельнулся бы.Стараясь покрепче овладеть собой, он по привычке потер руки и голосомнаибольшей звучности заговорил так: -- Вот, граждане, мы с вами видели случай так называемого массовогогипноза. Чисто научный опыт, как нельзя лучше доказывающий, что никакихчудес и магии не существует. Попросим же маэстро Воланда разоблачить намэтот опыт. Сейчас, граждане, вы увидите, как эти, якобы денежные, бумажкиисчезнут так же внезапно, как и появились. Тут он зааплодировал, но в совершенном одиночестве, и на лице при этому него играла уверенная улыбка, но в глазах этой уверенности отнюдь не было,и скорее в них выражалась мольба. Публике речь Бенгальского не понравилась. Наступило полное молчание,которое было прервано клетчатым Фаготом. -- Это опять-таки случай так называемого вранья, -- объявил он громкимкозлиным тенором, -- бумажки, граждане, настоящие! -- Браво! -- отрывисто рявкнул бас где-то в высоте. -- Между прочим, этот, -- тут Фагот указал на Бенгальского, -- мненадоел. Суется все время, куда его не спрашивают, ложными замечаниями портитсеанс! Что бы нам такое с ним сделать? -- Голову ему оторвать! -- сказал кто-то сурово на галерке. -- Как вы говорите? Ась? -- тотчас отозвался на это безобразноепредложение Фагот, -- голову оторвать? Это идея! Бегемот! -- закричал онкоту, -- делай! Эйн, цвей, дрей! И произошла невиданная вещь. Шерсть на черном коте встала дыбом, и онраздирающе мяукнул. Затем сжался в комок и, как пантера, махнул прямо нагрудь Бенгальскому, а оттуда перескочил на голову. Урча, пухлыми лапами котвцепился в жидкую шевелюру конферансье и, дико взвыв, в два поворота сорвалэту голову с полной шеи. Две с половиной тысячи человек в театре вскрикнули как один. Кровьфонтанами из разорванных артерий на шее ударила вверх и залила и манишку ифрак. Безглавое тело как-то нелепо загребло ногами и село на пол. В залепослышались истерические крики женщин. Кот передал голову Фаготу, тот заволосы поднял ее и показал публике, и голова эта отчаянно крикнула на весьтеатр: -- Доктора! -- Ты будешь в дальнейшем молоть всякую чушь? -- грозно спросил Фагот уплачущей головы. -- Не буду больше! -- прохрипела голова. -- Ради бога, не мучьте его! -- вдруг, покрывая гам, прозвучал из ложиженский голос, и маг повернул в сторону этого голоса лицо. -- Так что же, граждане, простить его, что ли? -- спросил Фагот,обращаясь к залу. -- Простить! Простить! -- раздались вначале отдельные и преимущественноженские голоса, а затем они слились в один хор с мужскими. -- Как прикажете, мессир? -- спросил Фагот у замаскированного. -- Ну что же, -- задумчиво отозвался тот, -- они -- люди как люди.Любят деньги, но ведь это всегда было... Человечество любит деньги, из чегобы те ни были сделаны, из кожи ли, из бумаги ли, из бронзы или из золота.Ну, легкомысленны... ну, что ж... и милосердие иногда стучится в ихсердца... обыкновенные люди... в общем, напоминают прежних... квартирныйвопрос только испортил их... -- и громко приказал: -- Наденьте голову. Кот, прицелившись поаккуратнее, нахлобучил голову на шею, и она точносела на свое место, как будто никуда и не отлучалась. И главное, даже шрама на шее никакого не осталось. Кот лапами обмахнулфрак Бенгальского и пластрон, и с них исчезли следы крови. Фагот поднялсидящего Бенгальского на ноги, сунул ему в карман фрака пачку червонцев ивыпроводил со сцены со словами: -- Катитесь отсюда! Без вас веселей. Бессмысленно оглядываясь и шатаясь, конферансье добрел только допожарного поста, и там с ним сделалось худо. Он жалобно вскрикнул: -- Голова моя, голова! В числе прочих к нему бросился Римский. Конферансье плакал, ловил ввоздухе что-то руками, бормотал: -- Отдайте мою голову! Голову отдайте! Квартиру возьмите, картинывозьмите, только голову отдайте! Курьер побежал за врачом. Бенгальского пробовали уложить на диван вуборной, но он стал отбиваться, сделался буен. Пришлось вызывать карету.Когда несчастного конферансье увезли, Римский побежал обратно на сцену иувидел, что на ней происходят новые чудеса. Да, кстати, в это ли время илинемножко раньше, но только маг, вместе со своим полинялым креслом, исчез сосцены, причем надо сказать, что публика совершенно этого не заметила,увлеченная теми чрезвычайными вещами, которые развернул на сцене Фагот. А Фагот, спровадив пострадавшего конферансье, объявил публике так: -- Таперича, когда этого надоедалу сплавили, давайте откроем дамскиймагазин! И тотчас пол сцены покрылся персидскими коврами, возникли громадныезеркала, с боков освещенные зеленоватыми трубками, а меж зеркал витрины, и вних зрители в веселом ошеломлении увидели разных цветов и фасонов парижскиеженские платья. Это в одних витринах, а в других появились сотни дамскихшляп, и с перышками, и без перышек, и с пряжками, и без них, сотни же туфель-- черных, белых, желтых, кожаных, атласных, замшевых, и с ремешками, и скамушками. Между туфель появились футляры, и в них заиграли светом блестящиеграни хрустальных флаконов. Горы сумочек из антилоповой кожи, из замши, изшелка, а между ними -- целые груды чеканных золотых продолговатыхфутлярчиков, в которых бывает губная помада. Черт знает откуда взявшаяся рыжая девица в вечернем черном туалете,всем хорошая девица, кабы не портил ее причудливый шрам на шее, заулыбаласьу витрин хозяйской улыбкой. Фагот, сладко ухмыляясь, объявил, что фирма совершенно бесплатнопроизводит обмен старых дамских платьев и обуви на парижские модели ипарижскую же обувь. То же самое он добавил относительно сумочек, духов ипрочего. Кот начал шаркать задней лапой, передней и в то же время выделываякакие-то жесты, свойственные швейцарам, открывающим дверь. Девица хоть и с хрипотцой, но сладко запела, картавя, что-томалопонятное, но, судя по женским лицам в партере, очень соблазнительное: -- Герлэн, шанель номер пять, мицуко, нарсис нуар, вечерние платья,платья коктейль... Фагот извивался, кот кланялся, девица открывала стеклянные витрины. -- Прошу! -- орал Фагот, -- без всякого стеснения и церемоний! Публика волновалась, но идти на сцену пока никто не решался. Но наконецкакая-то брюнетка вышла из десятого ряда партера и, улыбаясь так, что ей,мол, решительно все равно и в общем наплевать, прошла и по боковому трапуподнялась на сцену. -- Браво! -- вскричал Фагот, -- приветствую первую посетительницу!Бегемот, кресло! Начнем с обуви, мадам. Брюнетка села в кресло, и Фагот тотчас вывалил на ковер перед нею целуюгруду туфель. Брюнетка сняла свою правую туфлю, примерила сиреневую, потопала вковер, осмотрела каблук. -- А они не будут жать? -- задумчиво спросила она. На это Фагот обиженно воскликнул: -- Что вы, что вы! -- и кот от обиды мяукнул. -- Я беру эту пару, мосье, -- сказала брюнетка с достоинством, надеваяи вторую туфлю. Старые туфли брюнетки были выброшены за занавеску, и туда жепроследовала и сама она в сопровождении рыжей девицы и Фагота, несшего наплечиках несколько модельных платьев. Кот суетился, помогал и для пущейважности повесил себе на шею сантиметр. Через минуту из-за занавески вышла брюнетка в таком платье, что повсему партеру прокатился вздох. Храбрая женщина, до удивительностипохорошевшая, остановилась у зеркала, повела обнаженными плечами, потрогалаволосы на затылке и изогнулась, стараясь заглянуть себе за спину. -- Фирма просит вас принять это на память, -- сказал Фагот и подалбрюнетке открытый футляр с флаконом. -- Мерси, -- надменно ответила брюнетка и пошла по трапу в партер. Покаона шла, зрители вскакивали, прикасались к футляру. И вот тут прорвало начисто, и со всех сторон на сцену пошли женщины. Вобщем возбужденном говоре, смешках и вздохах послышался мужской голос: "Я непозволю тебе!" -- и женский: "Деспот и мещанин, не ломайте мне руку!"Женщины исчезали за занавеской, оставляли там свои платья и выходили вновых. На табуретках с золочеными ножками сидел целый ряд дам, энергичнотопая в ковер заново обутыми ногами. Фагот становился на колени, орудовалроговой надевалкой, кот, изнемогая под грудами сумочек и туфель, таскался отвитрины к табуретам и обратно, девица с изуродованной шеей то появлялась, тоисчезала и дошла до того, что уж полностью стала тарахтеть по-французски, иудивительно было то, что ее с полуслова понимали все женщины, даже те изних, что не знали ни одного французского слова. Общее изумление вызвал мужчина, затесавшийся на сцену. Он объявил, чтоу супруги его грипп и что он поэтому просит передать ей что-нибудь черезнего. В доказательство же того, что он действительно женат, гражданин былготов предъявить паспорт. Заявление заботливого мужа было встречено хохотом,Фагот проорал, что верит, как самому себе, и без паспорта, и вручилгражданину две пары шелковых чулок, кот от себя добавил футлярчик с помадой. Опоздавшие женщины рвались на сцену, со сцены текли счастливицы вбальных платьях, в пижамах с драконами, в строгих визитных костюмах, вшляпочках, надвинутых на одну бровь. Тогда Фагот объявил, что за поздним временем магазин закрывается дозавтрашнего вечера ровно через одну минуту, и неимоверная суета поднялась насцене. Женщины наскоро, без всякой примерки, хватали туфли. Одна, как буря,ворвалась за занавеску, сбросила там свой костюм и овладела первым, чтоподвернулось, -- шелковым, в громадных букетах, халатом и, кроме того,успела подцепить два футляра духов. Ровно через минуту грянул пистолетный выстрел, зеркала исчезли,провалились витрины и табуретки, ковер растаял в воздухе так же, как изанавеска. Последней исчезла высоченная гора старых платьев и обуви, и сталасцена опять строга, пуста и гола. И вот здесь в дело вмешалось новое действующее лицо. Приятный звучный и очень настойчивый баритон послышался из ложи N 2: -- Все-таки желательно, гражданин артист, чтобы вы незамедлительноразоблачили бы перед зрителями технику ваших фокусов, в особенности фокус сденежными бумажками. Желательно также и возвращение конферансье на сцену.Судьба его волнует зрителей. Баритон принадлежал не кому иному, как почетному гостю сегодняшнеговечера Аркадию Аполлоновичу Семплеярову, председателю акустической комиссиимосковских театров. Аркадий Аполлонович помещался в ложе с двумя дамами: пожилой, дорого имодно одетой, и другой -- молоденькой и хорошенькой, одетой попроще. Перваяиз них, как вскоре выяснилось при составлении протокола, была супругойАркадия Аполлоновича, а вторая -- дальней родственницей его, начинающей иподающей надежды актрисой, приехавшей из Саратова и проживающей на квартиреАркадия Аполлоновича и его супруги. -- Пардон! -- отозвался Фагот, -- я извиняюсь, здесь разоблачатьнечего, все ясно. -- Нет, виноват! Разоблачение совершенно необходимо. Без этого вашиблестящие номера оставят тягостное впечатление. Зрительская масса требуетобъяснения. -- Зрительская масса, -- перебил Семплеярова наглый гаер, -- как будтоничего не заявляла? Но, принимая во внимание ваше глубокоуважаемое желание,Аркадий Аполлонович, я, так и быть, произведу разоблачение. Но для этогоразрешите еще один крохотный номерок? -- Отчего же, -- покровительственно ответил Аркадий Аполлонович, -- нонепременно с разоблачением! -- Слушаюсь, слушаюсь. Итак, позвольте вас спросить, где вы были вчеравечером, Аркадий Аполлонович? При этом неуместном и даже, пожалуй, хамском вопросе лицо АркадияАполлоновича изменилось, и весьма сильно изменилось. -- Аркадий Аполлонович вчера вечером был на заседании акустическойкомиссии, -- очень надменно заявила супруга Аркадия Аполлоновича, -- но я непонимаю, какое отношение это имеет к магии. -- Уй, мадам! -- подтвердил Фагот, -- натурально, вы не понимаете.Насчет же заседания вы в полном заблуждении. Выехав на упомянутое заседание,каковое, к слову говоря, и назначено-то вчера не было, Аркадий Аполлоновичотпустил своего шофера у здания акустической комиссии на Чистых прудах (весьтеатр затих), а сам на автобусе поехал на Елоховскую улицу в гости картистке разъездного районного театра Милице Андреевне Покобатько и провел унее в гостях около четырех часов. -- Ой! -- страдальчески воскликнул кто-то в полной тишине. Молодая же родственница Аркадия Аполлоновича вдруг расхохоталась низкими страшным смехом. -- Все понятно! -- воскликнула она, -- и я давно уже подозревала это.Теперь мне ясно, почему эта бездарность получила роль Луизы! И, внезапно размахнувшись коротким и толстым лиловым зонтиком, онаударила Аркадия Аполлоновича по голове. Подлый же Фагот, и он же Коровьев, прокричал: -- Вот, почтенные граждане, один из случаев разоблачения, которого такназойливо добивался Аркадий Аполлонович! -- Как смела ты, негодяйка, коснуться Аркадия Аполлоновича? -- грозноспросила супруга Аркадия Аполлоновича, поднимаясь в ложе во весь свойгигантский рост. Второй короткий прилив сатанинского смеха овладел молодойродственницей. -- Уж кто-кто, -- ответила она, хохоча, -- а уж я-то смею коснуться! --и второй раз раздался сухой треск зонтика, отскочившего от головы АркадияАполлоновича. -- Милиция! Взять ее! -- таким страшным голосом прокричала супругаСемплеярова, что у многих похолодели сердца. А тут еще кот выскочил к рампе и вдруг рявкнул на весь театрчеловеческим голосом: -- Сеанс окончен! Маэстро! Урежьте марш!! Ополоумевший дирижер, не отдавая себе отчета в том, что делает,взмахнул палочкой, и оркестр не заиграл, и даже не грянул, и даже не хватил,а именно, по омерзительному выражению кота, урезал какой-то невероятный, нина что не похожий по развязности своей марш. На мгновенье почудилось, что будто слышаны были некогда, под южнымизвездами, в кафешантане, какие-то малопонятные, но разудалые слова этогомарша: Его превосходительство Любил домашних птиц И брал под покровительство Хорошеньких девиц!!! А может быть, не было никаких этих слов, а были другие на эту жемузыку, какие-то неприличные крайне. Важно не это, а важно то, что в Варьетепосле всего этого началось что-то вроде столпотворения вавилонского. КСемплеяровской ложе бежала милиция, на барьер лезли любопытные, слышалисьадские взрывы хохота, бешеные крики, заглушаемые золотым звоном тарелок изоркестра. И видно было, что сцена внезапно опустела и что надувало Фагот, равнокак и наглый котяра Бегемот, растаяли в воздухе, исчезли, как раньше исчезмаг в кресле с полинявшей обивкой.
