Герман Гессе. Паломничество в страну Востока. Вильгельм Шпейер (1887‑1952) — немецкий писатель, во время разгула фашизма эмигрировал в США, после войны вернулся в Европу и поселился в Швейцарии

 

 

 

Вильгельм Шпейер (1887‑1952) — немецкий писатель, во время разгула фашизма эмигрировал в США, после войны вернулся в Европу и поселился в Швейцарии. Автор нескольких романов, но в основном писал рассказы и пьесы. Роман «Счастье Андернахов» вышел в Цюрихе в 1947 г.

 

 

 

«Курортник» — повесть Г. Гессе (1925 г.).

 

www.e-puzzle.ru

 

Герман Гессе. Паломничество в страну Востока

--------------------------------------------------------------- перевод С. Аверинцева--------------------------------------------------------------- Раз уж суждено мне было пережить вместе с другими нечтовеликое, раз уж имел я счастье принадлежать к Братству и бытьодним из участников того единственного в своем роде странствия,которое во время оно на диво всем явило свой мгновенный свет,подобно метеору, чтобы затем с непостижимой быстротой статьжертвой забвения, хуже того, кривотолков,-- я собираю всю своюрешимость для попытки описать это неслыханное странствие, накакое не отважился ни единый человек со дней рыцаря Гюона иНеистового Роланда вплоть до нашего примечательного времени,последовавшего за великой войной,-- времени мутного,отравленного отчаянием и все же столь плодотворного. Не точтобы я хоть сколько-нибудь обманывался относительнопрепятствий, угрожающих моему предприятию: они весьма велики, ипритом не только субъективного свойства, хотя и последние ужебыли бы достаточно существенными, В самом деле, мало того, чтоот времени нашего странствия у меня не осталось решительноникаких записей, никаких помет, никаких документов, никакихдневников,-- протекшие с той поры годы неудач, болезней исуровых тягот отняли у меня и львиную долю моих воспоминаний;среди ударов судьбы и все новых обескураживающих обстоятельствкак сама память моя, так и мое доверие к этой некогда стольдрагоценной памяти стали постыдно слабы. Но даже если отвлечьсяот этих личных трудностей, в какой-то мере руки у меня связаныобетом, который я принес как член Братства: положим, обет этотне ставит мне никаких границ в описании моего личного опыта,однако он возбраняет любой намек на то, что есть уже сама тайнаБратства. Пусть уже много, много лет Братство не подает никакихпризнаков своего осязаемого существования, пусть за все этовремя мне ни разу не довелось повстречать никого из прежнихмоих собратий,-- в целом мире нет такого соблазна или такойугрозы, которые подвигли бы меня преступить обет. Напротив,если бы меня в один прекрасный день поставили перед военнымсудом и перед выбором: либо дать себя умертвить, либо предатьтайну Братства,--о, с какой пламенной радостью запечатлел бы яоднажды данный обет своею смертью! Позволю себе попутно заметить: со времени путевых записокграфа Кайзерлинга появилось немного книг, авторы которыхотчасти невольно, отчасти с умыслом создавали видимость, будтои они принадлежали к Братству и совершали паломничество встрану Востока. Даже авантюрные путевые отчеты Оссендовскоговызвали это подозрение, не в меру для них лестное. На деле всеэти люди не состоят с нашим Братством и с нашим паломничествомни в каком отношении, или разве что в таком, в какомпроповедники незначительных пиетистских сект состоят соСпасителем, с апостолами и со Святым Духом, на особую близостьк каковым они, однако же, притязают. Пусть граф Кайзерлинг ивпрямь объехал свет со всеми удобствами, пусть Оссендовскийвправду исколесил описанные им страны, в любом случае ихпутешествия не явились чудом и не привели к открытию каких-либонеизведанных земель, между тем как некоторые этапы нашегопаломничества в страну Востока, сопряженные с отказом отбанальных удобств современного передвижения, как-то: железныхдорог, пароходов, автомобилей, аэропланов, телеграфа ипрочая,-- вправду знаменовали некий выход в миры эпоса и магии.Ведь тогда, вскоре после мировой войны, для умонастроениянародов, в особенности побежденных, характерно было редкоесостояние нереальности и готовности преодолеть реальное, хотя идолжно сознаться, что действительные прорывы за пределыдействия законов природы, действительные предвосхищениягрядущего царства психократии совершались лишь в немногихточках. Но наше тогдашнее плавание к Фамагусте через Лунноеморе, под предводительством Альберта Великого, или открытиеОстрова Бабочек в двенадцати линиях по ту сторону Дзипангу, иливысокоторжественное празднество на могиле Рюдигера-- все этобыли подвиги и переживания, какие даются людям нашей эпохи инашей части света лишь однажды в жизни. Уже здесь, как кажется, я наталкиваюсь на одно изважнейших препятствий к моему повествованию. Те уровни бытия,на которых совершались наши подвиги, те пласты душевнойреальности, которым они принадлежали, было бы сравнительнонетрудно сделать доступными для читателя, если бы толькодозволено было ввести последнего в недра тайны Братства. Ноколь скоро это невозможно, многое, а может быть, и всепокажется читателю немыслимым и останется для него непонятным.Однако нужно снова и снова отваживаться на парадокс, снова иснова предпринимать невозможное. Я держусь одних мыслей сСиддхартой, нашим мудрым другом с Востока, сказавшим однажды:"Слова наносят тайному смыслу урон, все высказанноенезамедлительно становится слегка иным, слегка искаженным,слегка глуповатым -- что ж, и это неплохо, и с этим я от душисогласен: так и надо, чтобы то, что для одного-- бесценнаямудрость, для другого звучало как вздор". Впрочем, еще векатому назад деятели и летописцы нашего Братства распознали этопрепятствие и отважно вступили с ним в борьбу, и один междуними -- один из величайших -- так высказался на эту тему всвоей бессмертной октаве: Кто речь ведет об отдаленных странах, Ему являвших чудесабез меры, Во многих будет обвинен обманах И не найдет себе уближних веры, Причисленный к разряду шарлатанов; Тому известнымногие примеры. А потому надеяться не смею, Что чернь слепуюубедить сумею.1 Сопротивление "слепой черни", о котором говорит поэт,имело одним из своих последствий то, что наше странствие,некогда поднимавшее тысячи сердец до экстаза, сегодня не толькопредано всеобщему забвению, но на память о нем наложеноформенное табу. Что ж, история изобилует случаями такого рода.Вся история народов часто представляется мне не чем иным, каккнижкой с картинками, запечатлевшими самую острую и самуюслепую потребность человечества -- потребность забыть. Развекаждое поколение не изгоняет средствами запрета, замалчивания иосмеяния как раз то, что представлялось предыдущему поколениюсамым важным? Разве мы не испытали сейчас, как невообразимая,страшная война, длившаяся из года в год, из года в год уходит,выбрасывается, вытесняется, исторгается, как по волшебству, изпамяти целых народов и как эти народы, едва переведя дух,принимаются искать в занимательных военных романахпредставление о своих же собственных недавних безумствах ибедах? Что ж, для деяний и страданий нашего Братства, которыенынче забыты или превратились в посмешище для мира, тоженастанет время быть заново открытыми, и мои записи призваныхоть немного помочь приближению такого времени. К особенности паломничества в страну Востока принадлежалов числе другого и то, что хотя Братство, предпринимая этостранствие, имело в виду совершенно определенные, весьмавозвышенные цели (каковые принадлежат сфере тайны и постолькуне могут быть названы), однако каждому отдельному участникубыло дозволено и даже вменено в обязанности иметь еще свои,приватные цели; в путь не брали никого, кто не был бывоодушевлен такими приватными целями, и каждый из нас, следуя,по-видимому, общим идеалам, стремясь к общей цели, сражаясь подобщим знаменем, нес в себе как самый скрытый источник сил исамое последнее утешение свою собственную, неразумную детскуюмечту. Что до моей приватной цели, о которой мне был заданвопрос перед моим принятием в Братство у престола ВысочайшегоПрисутствия, то она была весьма проста, между тем как некоторыедругие члены Братства ставили себе цели, вызывающие моеуважение, но не совсем для меня понятные. Например, один из нихбыл кладоискатель и не мог думать ни о чем, кроме как остяжании благородного сокровища, которое он именовал "Дао",между тем как другой, еще того лучше, забрал себе в голову, чтодолжен уловить некую змею, которой он приписывал волшебные силыи давал имя "Кундалини". В противность всему этому для меняцель путешествия и цель жизни, возникавшая передо мной всновидениях уже с конца отрочества, состояла в том, чтобыувидеть прекрасную принцессу Фатмэ, а если возможно, изавоевать ее любовь. В те времена, когда я имел счастье быть сопричтенным кБратству, то есть непосредственно после окончания великойвойны, страна наша была наводнена всякого рода спасителями,пророками, последователями пророков, предчувствиями конца светаили упованиями на пришествие Третьего Царства. Наш народ,получив встряску от войны, доведенный до отчаяния нуждой иголодом, глубоко разочарованный кажущейся ненужностью всехпринесенных жертв, был открыт для кошмаров больной мысли, но идля каких-то подлинных восторгов души, кругом появлялись товакхические сообщества танцоров, то боевые группы анабаптистов,появлялись самые разные вещи, которые имели то общее, чтоговорили о потустороннем и о чуде, хотя бы и мнимом; влечение киндийским, древнеперсидским и прочим восточным тайнам и культамбыло тогда тоже широко распространено, и совокупность всех этихпричин повела к тому, что и наше Братство, древнее, как мир,показалось одним из этих торопливо разраставшихся порождениймоды, и оно вместе с ними через несколько лет было отчастизабыто, отчасти стало жертвой злословия. Для тех его учеников,кто соблюл верность, это не может послужить соблазном. Как хорошо помню я тот час, когда, по прошествии года,данного мне для испытания, я предстал перед престоломВысочайшего Присутствия и глашатай открывал мне замыселпаломничества в страну Востока; когда же я предложил наслужение этому замыслу себя и самую свою жизнь, дружелюбноспросил меня, чего я жду для себя от этого странствия в мирсказки? Краснея, но с полной откровенностью и без стеснениясознался я перед собравшимися старейшинами в желании моегосердца: своими глазами увидеть принцессу Фатмэ. И тогдаглашатай, изъясняя жест того, кто был сокрыт под завесою,ласково возложил руку мне на темя, благословил меня и произнесритуальные слова, скреплявшие мое приобщение к Братству. "Animapia"2*,--обращался он ко мне, заклиная меня хранить твердость ввере, мужество перед лицом опасности, любовь к собратьям.Тщательно подготовясь за время испытания, я произнес текстприсяги, торжественно отрекся от мира и всех лжеучений его иполучил на палец кольцо, на котором были выгравированы слова изодной чудной главы летописей нашего Братства: Все силы четырех стихий смиряет Оно одним явлением своим,Зверей лютейших покоряет, И сам Антихрист дрогнет перед ним 3 Радость моя была тем больше, что немедленно после приема вБратство я сподобился одного из тех духовных озарений,вероятность которых обещана новоначальным братьям вроде меня.Едва лишь, следуя повелению старейшин, я присоединился к однойиз групп, какие по всей стране собирались по десять человек ипускались в путь, дабы в совокупности образовать общее шествиеБратства,-- стоило мне сделать это, и одна из тайн такогошествия до конца раскрылась моему внутреннему взору. Мне сталоясно: да, я присоединился к паломничеству в страну Востока, тоесть по видимости к некоему определенному начинанию, имеющемуместо сейчас, и никогда более,-- однако в действительности, ввысшем и подлинном смысле, Это шествие в страну Востока было непросто мое и не просто современное мне; шествие истовых ипредавших себя служению братьев на Восток, к истоку света,текло непрерывно и непрестанно, оно струилось через всестолетия навстречу свету, навстречу чуду, и каждый из нас,участников, каждая из наших групп, но и все наше воинство вцелом и его великий поход были только волной в вечном потокедуш, в вечном устремлении духа к своей отчизне, к утру, кначалу. Познание пронизало меня как луч, и тотчас в сердце моемпроснулись слово, которое я вытвердил наизусть за год моегопослушничества и всегда особенно любил, хотя еще не понимал,как должно, слова поэта Новалиса: "Так куда идем мы? Все тудаже--домой". Между тем наша группа двинулась в путь, вскоре мы началивстречаться с другими группами, и нас все больше и большенаполняло блаженством чувство единства и общей цели. Всоответствии с нашим уставом жили мы, как должно пилигримам, непользуясь ни одним из тех удобств, которые порождены миром,обезумевшим под властью золота, числа и времени, и опустошаютчеловеческую жизнь; сюда относятся прежде всего механизмы,как-то: железные дороги, часы и тому подобное. Другое из нашихединодушно соблюдаемых основоположений повелевало нам посещатьи почитать все памятные места, связанные с тысячелетнейисторией Братства и с его верой. Все святые места и монументы,церкви, досточтимые могилы, лежавшие подле нашего пути,получали от нас дань благоговения, капеллы и алтари былиукрашаемы цветами, руины-- почитаемы пением или безмолвнымразмышлением, умершие--поминаемы музыкой и молитвой. Нередко мыпри этих занятиях встречали насмешки и глумления неверующих, нодовольно часто бывало, что священники дарили нам благословениеи звали в гости, что дети вне себя от радости шли за нами,разучивали наши песни и провожали нас слезами, что старикпоказывал нам позабытые реликвии былых времен или рассказывалместную легенду, что юноши вызывались пройти вместе с намичасть пути и просили о принятии в Братство. Этим последнимбывал преподан совет и сообщены первые обязательства иупражнения их послушничества. Совершались первые чудеса, поройпрямо у нас на глазах, порой же о них внезапно распространялисьвести и слухи. В один прекрасный день, когда я еще был совсемновичком, все и каждый внезапно заговорили о том, что в шатренаших предводителей гостит великан Аграмант и пытаетсяуговорить последних направить путь в Африку, чтобы тамвызволить из плена у мавров некоторых членов Братства. Другойраз кто-то видел Фруктового Человечка, Смоловика, Утешителя, ивозникло предположение, что маршрут наш отклонился в сторонуозера Блаутопф. Но первое чудесное явление, которое я лицезрелсобственными глазами, было вот какое: мы предавались молитве ироздыху у полуразрушенной капеллы в селении Шпайхендорф, наединственной невредимой стене капеллы проступал исполинскогороста святой Христофор, державший на плече младенца Христа, чьяфигурка почти стерлась от времени. Предводители наши, как ониделали иногда, не просто назначили нам путь, которым должноследовать, но призвали всех нас высказать на сей счет нашемнение, ибо капелла лежала на перекрестке трех путей, и у насбыл выбор. Лишь немногие из нас отважились высказатькакой-нибудь совет или пожелание, однако один указал налево игорячо убеждал нас выбрать такой путь. Мы замолчали и ждалирешения наших предводителей; но тут сам святой Христофор настене поднял руку с длинным, грубо сработанным посохом ипростер ее в том же направлении, то есть налево, кудаустремлялся наш собрат. Мы все лицезрели это в молчании, вмолчании же предводители повернули налево и вступили на этудорогу, и мы последовали за ними с самой сердечной радостью. Мы еще не успели особенно долго пробыть в Швабии, как длянас уже стала осязаемой сила, о которой нам не приходилосьпрежде думать и влияние которой мы некоторое время чувствоваливесьма сильно, не зная, благожелательная это сила иливраждебная. То были Хранители короны, искони блюдущие в этомкраю память и наследие Гогенштауфенов. Мне неведомо, знали линаши предводители об этом предмете больше нашего и насколькоони располагали соответствующими предписаниями. Мне известнотолько, что с этой стороны к нам многократно приходилиободрения или предостережения, например когда на холме подороге в Бопфинген навстречу нам важно выступил седовласыйлатник со смеженными веждами, потряс убеленной головой инезамедлительно исчез неведомо куда. Наши предводители принялиэто предостережение, мы тотчас повернули назад и так и неувидели Бопфингена. Напротив, поблизости от Ураха случилось,что посланец Хранителей короны, словно возникнув из-под земли,явился посреди шатра предводителей и пытался обещаниями иугрозами понудить последних, чтобы они поставили наш поход наслужбу власти Штауфенов, а именно занялись подготовкойзавоевания Сицилии. Поскольку предводители наши заявилирешительный отказ связать себя подобного рода вассальнымиобязательствами, он, как передают, изрек ужасающее проклятиеБратству и нашему походу. Но рассказ мой передает лишь то, чтопередавалось шепотом из уст в уста; сами предводители никогдане говорили про это ни слова. В любом случае представляетсявозможным, что наши зыбкие отношения с Хранителями короныспособствовали тому, что Братство наше некоторое время имелонезаслуженную репутацию секретного сообщества, имеющего цельювосстановление монархии. Однажды мне довелось пережить вместе с другими, как одиниз моих товарищей переменил свой образ мыслей, попрал ногамисвой обет и вернулся во тьму безверия. Это был молодой человек,который мне определенно нравился. Личный мотив, увлекавший егов направлении страны Востока, состоял в том, что ему хотелосьувидеть гроб пророка Мухаммеда, будто бы, как он слыхал,свободно витающий в воздухе. Когда мы задержались в одном изшвабских или алеманских городишек, чтобы переждатьпрепятствовавшее нашему дальнейшему пути зловещеепротивостояние Сатурна и Луны, этот злополучный человек, уже иранее являвший черты уныния и скованности, повстречал одногостарого своего учителя, к которому со школьных годов привыкотноситься с обожанием; и этому учителю удалось заставить юношуснова увидеть наше дело в таком свете, как оно представляетсяневерующим. После визита к учителю несчастный вернулся на нашпривал в ужасающем возбуждении, с перекошенным лицом, оняростно шумел перед шатром предводителей, и когда глашатайвышел к нему, он крикнул тому в гневе, что не хочет большеучаствовать в этом шутовском шествии, которое никогда не придетна Восток, что ему надоело прерывать путешествие на целые днииз-за нелепых астрологических опасений, что ему осточертелобезделье, осточертели праздники цветов и ребяческие процессии,осточертело важничание с магией и привычка смешивать поэзию ижизнь, что он порывает со всем этим, швыряет под ногипредводителям свое кольцо и покорнейше раскланивается, чтобыпри помощи испытанной железной дороги вернуться на свою родину,к своей полезной работе. Это было неприятное и печальноемгновение, у нас сжимались сердца от стыда за безумца иодновременно от жалости к нему. Глашатай доброжелательновыслушал его и с улыбкой наклонился за брошенным кольцом, азатем сказал голосом, прозрачное спокойствие которого должнобыло бы устыдить шумливого бунтаря: -- Итак, ты распростился с нами и вернешься к железнойдороге, к рассудку и к полезному труду. Ты распростился сБратством, распростился с шествием на Восток, распростился с волшебством, праздниками цветов, с поэзией.Ты свободен, ты разрешен от твоего обета. -- И от клятвы хранить молчание? -- беспокойно выкрикнулсвой вопрос отступник. -- И от клятвы хранить молчание,-- ответил ему глашатай.--Припомни: ты поклялся не говорить перед неверующими о тайнеБратства. Но, поскольку мы видим, что ты забыл тайну, ты никомуне сможешь ее поведать. -- Разве я что-то забыл? Ничего я не забыл! -- вскричалюноша, но им овладела неуверенность, и, едва глашатайповернулся к нему спиной и удалился в шатер, он неожиданнопустился в бегство. Нам всем было жаль его, но дни наши были так густонасыщены переживаниями, что я позабыл его необычно быстро.Однако еще некоторое время спустя, когда о нем, по-видимому, недумал уже никто из нас, нам случалось во многих деревнях игородах, через которые проходил наш путь, слышать от местныхжителей рассказы об этом самом юноше. Был тут, говорили нам,один молодой человек-- и они описывали его в точности иназывали по имени,-- который повсюду вас разыскивает. Сначала,по слухам, он рассказывал, будто принадлежит к Братству ипросто отстал и сбился с пути на переходе, но затем принялсяплакать и поведал, что был нам неверен и дезертировал, однакотеперь-де видит, что жизнь без Братства для него невозможна, онхочет и должен нас разыскать, чтобы кинуться предводителям вноги и вымолить у них прощение. То тут, то там нам снова иснова рассказывали эту историю; куда бы мы ни пришли,несчастный, как выяснялось, только что ушел оттуда. Мы спросилиглашатая, что он об этом думает и чем это кончится. -- Не думаю, что он найдет нас,--ответил глашатай кратко.И тот вправду нас не нашел, мы его больше не видели. Однажды, когда один из наших предводителей вступил со мнойв конфиденциальную беседу, я набрался храбрости и задал вопрос,как все-таки обстоит дело с этим отпавшим братом. Ведь он жераскаялся и силится нас найти, говорил я, необходимо помочь емуисправить свою ошибку, и в будущем, возможно, он покажет себявернейшим между собратьями. Предводитель ответил так: -- Если он найдет путь возврата, это будет для насрадостью. Облегчить ему поиски мы не можем. Он сам затруднилсебе вторичное обретение веры, и я боюсь, что он нас не увидити не узнает, даже если мы пройдем рядом с ним. Он сделал себянезрячим. Раскаяние само по себе не пользует нимало, благодатинельзя купить раскаянием, ее вообще нельзя купить. Подобноеслучалось уже со многими, великие и прославленные людиразделили судьбу нашего юноши. Однажды в молодые годы им светилсвет, однажды им дано было увидеть звезду и последовать за ней,но затем пришел насмешливый разум мира сего, пришло малодушие,пришли мнимые неудачи, усталость и разочарование, и они сновапотеряли себя, снова перестали видеть. Многие из них всю своюжизнь не переставали нас искать, но уже не могли найти, апотому возвещали миру, что наше Братство -- всего лишь красиваясказка, которой нельзя давать соблазнить себя. Другие стализаклятыми врагами, они извергали против Братства все виды хулыи причиняли ему все виды вреда, какие могли измыслить. Это был всякий раз чудесный праздник, когда мы встречалисьна нашем пути с другими частями братского воинства пилигримов;в такие дни на нашем привале бывали собраны сотни, подчас дажетысячи братьев. Ведь шествие наше совершалось не в жесткомпорядке, не так, чтобы все участники были распределены по болееили менее замкнутым маршевым колоннам и двигались бы в одном итом же направлении. Напротив, в пути были одновременнонеисчислимые маленькие сообщества, каждое из которых ежеминутнобыло готово раствориться в более широком единстве и некотороевремя оставаться его частью, но было столь же готово идтидальше само по себе. Подчас брат шел своим путем совершенноодин, и мне приходилось делать переходы в одиночестве, когдакакое-нибудь знамение или какой-нибудь призыв направляли меняособой тропою. Я вспоминаю отменное маленькое сообщество, с которым мынесколько дней пробыли вместе на пути и на привале; сообществоэто взяло на себя попытку вызволить из рук мавров принцессуИзабеллу и братьев, плененных в Африке. О нем говорили, будтооно обладает волшебным рогом Гюона, и его членами были в числедругих поэт Лаушер, состоявший со мной в дружбе, художникКлингзор и художник Пауль Клее; они не говорили ни о чемдругом, кроме Африки, кроме плененной принцессы, их Библиейбыла книга о подвигах Дон Кихота, во славу которого онинамеревались посетить Испанию. Всегда прекрасно было повстречать подобное сообществодрузей, делить с ними их торжества и духовные упражнения,приглашать их к участию в наших, слушать их рассказы о своихдеяниях и замыслах, благословлять их на прощание и при этомнеотступно помнить: они следуют своим путем, как мы следуемнашим, у каждого из них в сердце своя греза, свое желание, своятайная игра, и все же они движутся, образуя вместе с намиструение единого потока, они тайными нитями связаны с нами, онинесут в в своих сердцах то же благоговение, ту же веру, что имы, они давали тот же обет, что и мы! Я встречал волшебникаЮпа, надеявшегося отыскать блаженство своей жизни в Кашмире, явстречал Коллофино, заклинателя табачного дыма, которыйцитировал излюбленные места из приключений Симплициссимуса, явстречал Людовика Жестокого, чьей мечтой было разводить маслиныи владеть рабами в Святой Земле, он проходил, держа в своейруке руку Ансельма, вышедшего на поиски голубого ириса своихдетских лет. Я встречал и любил Нинон, по прозванию Иноземка,темно глядели ее глаза из-под темных волос, она ревновала меняк Фатмэ, принцессе моего сновидения, но весьма возможно, чтоона-то и была Фатмэ, сама этого не зная. Так, как мы шлитеперь, в свое время шли паломники, монахи и крестоносцы, чтобыосвобождать Гроб Господень или учиться арабской магии, это былпуть паломничества испанских рыцарей и немецких ученых,ирландских монахов и французских поэтов. Поскольку я по профессии являл собою всего лишь скрипача ирассказчика сказок, в мои обязанности входило заботиться омузыке для нашей группы паломников, и я испытал на собственномопыте, как великое время поднимает маленького индивида выше егобудничных возможностей и удесятеряет его силы. Я не толькоиграл на скрипке и руководил хоровым пением, я также собиралстаринные песни и хоралы, сочинял шестиголосные ивосьмиголосные мадригалы и мотеты и разучивал их с певцами. Ноне об этом я намерен рассказывать. Многие между моими собратьями и старейшинами были весьмамною любимы. Но едва ли хоть один из них занимает с тех пор моюпамять так сильно, как Лео, человек, на которого я тогда повидимости обращал мало внимания. Лео был одним из наших слуг(разумеется, таких же добровольцев, как мы сами), он помогал вдороге нести поклажу и часто нес личную службу при особеглашатая. Этот скромный человек имел в себе так многоприветливости, ненавязчивого обаяния, что все мы его любили.Работу свою он делал весело, все больше напевая илинасвистывая, попадался на глаза исключительно тогда, когда внем нуждались, как приличествует идеальному слуге. Всех зверейк нему тянуло, почти всегда с нами была какая-нибудь собака,увязавшаяся за нашим воинством из-за него; он умел такжеприручать диких птиц и приманивать бабочек. Что влекло его кстране Востока, так это желание выучиться понимать птичий языкпо Соломонову Ключу. По контрасту с некоторыми фигурами нашегоБратства, при всей высоте своих достоинств и верности своемуобету все же являвшими в себе нечто нарочитое, нечточудаческое, торжественное или причудливое, этот слуга Леопоражал несравненной простотой и естественностью, краснощекимздоровьем и дружелюбной непритязательностью. Что особенно затрудняет ход моего повествования, так этонеобычайное разноречие картин, предлагаемых мне памятью. Я ужеговорил, что мы иногда шли небольшим отрядом, поройобразовывали многолюдное сонмище или целое воинство, но порой яоставался в каком-нибудь месте с единственным спутником или вполном одиночестве, без шатров, без предводителей, безглашатая. Рассказ мой дополнительно затруднен и тем, что шлимы, как известно, не только через пространства, но и черезвремена. Мы направлялись на Восток, но мы направлялись также кСредневековью или в Золотой Век, мы бродили по Италии, поШвейцарии, но нам случалось также останавливаться на ночь в Хстолетии и пользоваться гостеприимством фей или патриархов. Вте времена, когда я оставался один, я часто обретал ландшафты илица из моего собственного прошлого, прогуливался с невестойбылых лет по лесистым берегам над верховьями Рейна, бражничал сдрузьями юности в Тюбингене, в Базеле или во Флоренции, или былснова мальчиком и пускался со школьными товарищами на ловлюбабочек или подслушивал шорох крадущейся выдры, или же обществомое состояло из персонажей любимых книг, рука об руку со мнойна конях ехали Альманзор и Парцифаль, Витико, или Гольдмунд,или Санчо Панса, или еще мы гостили у Бармекидов. Когда я послевсего этого нагонял в какой-нибудь долине наш отряд, слушалгимны братства и располагался для ночлега перед шатромпредводителей, мне сейчас же делалось ясно, что мой возвратныйпуть в детство или моя прогулка верхом в компании Санчо строгонеобходимым образом принадлежат к паломничеству; ибо ведь цельюнашей была не просто страна Востока, или, лучше сказать, нашастрана Востока была не просто страна, не географическоепонятие, но она была отчизной и юностью души, она была везде инигде, и все времена составляли в ней единство вневременного.Но сознавал я это всякий раз лишь на мгновение, и как раз вэтом состояло великое блаженство, которым я тогда наслаждался.Ибо позднее, когда блаженство ушло от меня, я стал отчетливовидеть все эти связи, из чего, однако, не мог извлечь для себяни малейшей пользы или радости. Когда нечто бесценное иневозвратимое погибло, у нас часто является чувство, как будтонас вернули к яви из сновидения. В моем случае такое чувство дожути точно. Ведь блаженство мое в самом деле состояло из той жетайны, что и блаженство сновидений, оно состояло из свободыиметь все вообразимые переживания одновременно, играючиперемешивать внешнее и внутреннее, распоряжаться временем ипространством как кулисами. Подобно тому, как мы, членыБратства, совершали наши кругосветные путешествия безавтомобилей и пароходов, как силой нашей веры мы преображалисотрясенный войной мир и претворяли его в рай, в акте такого жечуда мы творчески заключали в одном мгновении настоящего всепрошедшее, все будущее, все измышленное. Вновь и вновь, в Швабии, на Бодензее, в Швейцарии иповсюду, нам встречались люди, которые нас понимали или, вовсяком случае, были нам так или иначе благодарны за то, что мывместе с нашим Братством и нашим паломничеством существуем насвете. Между трамвайными линиями и банковскими строениямиЦюриха мы наткнулись на Ноев ковчег, охраняемый множествомстарых псов, которые все имели одну и ту же кличку, и отважноведомый сквозь мели нашего трезвого времени Гансом К.,отдаленным потомком Ноя и другом вольных искусств; а вВинтертуре, спустясь по лестнице из волшебного кабинетаШтеклина, мы гостили в китайском святилище, где у ног бронзовойМайи пламенели ароматические палочки, а черный король отзывалсяна дрожащий звук гонга нежной игрой на флейте. А у подножияхолма Зонненберг мы отыскали Суон Мали, колонию сиамскогокороля, где нами, благородными гостями, среди каменных ижелезных статуэток Будды принесены были наши возлияния ивоскурения, К числу самого чудесного должно отнести праздник Братствав Бремгартене, тесно сомкнулся там около нас магический круг.Принятые Максом и Тилли, хозяевами замка, мы слышали, как Отмариграет Моцарта под сводами высокой залы во флигеле, мы посетилипарк, населенный попугаями и прочими говорящими тварями, уфонтана нам пела фея Армида, и голова звездочета Лонгуса,овеянная струящимися черными локонами, никла рядом с милымликом Генриха фон Офтердингена. В саду кричали павлины, иЛюдовик Жестокий беседовал по-испански с Котом в сапогах, междутем как Ганс Резом, потрясенный разверзшимися перед ним тайнамимаскарада жизни, клялся совершить паломничество к могиле КарлаВеликого. Это был один из триумфальных моментов нашегопутешествия: мы принесли с собой волну волшебства, котораяширилась и все подхватывала, местные жители коленопреклоненнопоклонялись красоте, хозяин произносил сочиненное имстихотворение, где трактовались наши вечерние подвиги, вмолчании слушали его, теснясь подле стен замка, звери лесные,между тем как рыбы, поблескивая чешуей, совершали торжественноешествие в глубине реки, а мы угощали их печеньем и вином. Как раз об этих лучших переживаниях можно по-настоящемудать понятие лишь тому, кто сам был причастен их духу; так, каких описываю я, они выглядят бедными, может быть, дажевздорными; но каждый, кто вместе с нами пережил праздничные дниБремгартена, подтвердит любую подробность и дополнит ее сотнейдругих, еще более дивных. То, как при восходе луны с высокихветвей свешивались переливчатые павлиньи хвосты, как назатененном берегу между скал сладостным серебряным мерцаниемвспыхивали поднимавшиеся из влаги тела ундин, как под каштаному колодца на первой ночной страже высился худощавый Дон Кихот,между тем как над замком последние брызги фейерверка мягкопадали в лунную ночь, а мой коллега Пабло в венке из роз игралдевушкам на персидской свирели, останется в моей памятинавсегда. О, кто из нас мог подумать, что волшебный круг такскоро распадется, что почти все мы--и я, и я тоже!--сызновазаблудимся в унылых беззвучных пространствах нормированнойдействительности, точь-в-точь чиновники или лавочники, которые,придя в себя после попойки или воскресной вылазки за город,сейчас же нагибают голову под ярмо деловых будней! В те дни никто не способен был на такие мысли. В окно моейспальни в башне Бремгартенского замка долетал запах сирени,сквозь деревья мне слышалось журчание потока, глубокой ночьюспустился я через окно, пьянея от блаженства и тоски,проскользнул мимо бодрствовавших рыцарей и уснувших бражниковвниз, к берегу, к шумящим струям, к белым, мерцающим морскимдевам, и они взяли меня с собой в лунную глубину, в холодный,кристаллический мир их отчизны, где они, не ведая искупления,не выходя из грез, вечно тешатся коронами и золотыми цепямисвоей сокровищницы. Мне казалось, что месяцы прошли над моейголовой в искрящейся бездне, но, когда я вынырнул, чуя глубокопронизавшую меня прохладу, и поплыл к берегу, свирель Пабло всееще звучала далеко в саду и луна все еще стояла высоко нанебосклоне. Я увидел, как Лео играет с двумя белыми пуделями,его умное мальчишеское лицо светилось от радости. В роще яповстречал Лонгуса, он сидел,.разложив на коленях пергаментнуюкнигу, в которую вписывал греческие и еврейские знаки-- слова,из каждой буквицы которых вылетали драконы и вилисьразноцветные змейки. Меня он не увидел, он в полномсамозабвении чертил свои пестрые змеиные письмена, я долго,долго всматривался через его согнутое плечо в книгу, видел, какдраконы и змейки вытекают из строк, струятся, беззвучноисчезают в ночных кустах. -- Лонгус,--позвал я тихонько,--милыймой друг! Он меня не услышал, мой мир был далек от него, онушел в свой собственный. А поодаль, под лунными ветвями,прогуливался Ансельм, держа в руке ирис, неотступно глядя спотерянной улыбкой в фиолетовую чашечку цветка. Одна вещь, которую я уже многократно наблюдал за времянашего паломничества, как следует над ней не задумываясь, сновабросилась мне в глаза там, в Бремгартене, озадачив меня ислегка опечалив. Среди нас было много людей искусства, многоживописцев, музыкантов, поэтов, передо мной являлись яростныйКлингзор и беспокойный Хуго Вольф, неразговорчивый Лаушер иблистательный Брентано--но, сколь бы живыми, сколь быобаятельными ни были образы этих людей, другие образы,рожденные их фантазией, все без исключения несли в себе кудабольше жизни, красоты, радости, так сказать, реальности иправильности, чем их же творцы и создатели. Пабло восседал сосвоей флейтой в дивной невинности и веселости, между тем какизмысливший его поэт скитался по берегу, как тень,полупрозрачная в лунном свете, ища уединения. ПодвыпившийГофман язычком пламени метался от одного гостя к другому, ни наминуту не умолкая, маленький, словно кобольд, ах, и его образтоже был лишь наполовину реальным, лишь наполовину сбывшимся,недостаточно плотным, недостаточно подлинным; и в это же самоевремя архивариус Линдхорст, для потехи корчивший дракона, скаждым выдохом изрыгал огонь, и дыхание его было полно мощи,как дыхание локомобиля. Я спросил Лео, почему это художники побольшей части выглядят лишь как половинки людей, между тем каксозданные ими образы являют столь неопровержимую жизненность.Лео посмотрел на меня, удивляясь моему вопросу. Затем онспустил на землю пуделя, которого перед этим держал на руках, иответил -- То же самое бывает с матерями. Произведя на свет детейи отдав им вместе с молоком свою красоту и силу, они самиделаются невзрачными, и никто их больше не замечает. -- Но это печально,--сказал я, не утруждая особо своегоума. -- Я думаю, что это не печальнее, нежели многоедругое,--возразил Лео.--Может быть, это печально, однако ведь ипрекрасно. Так хочет закон. -- Закон?--переспросил я с любопытством.--О каком законеты говоришь, Лео? -- Это закон служе