Почему я играю почти в темноте?
Какие только таинственные причины, лестные и не слишком, не изобретают люди, чтобы объяснить это! А между тем причина одна — публика. Мы смотрим на музыку, и нет ничего пагубнее для нее. Движение пальцев, мимика отражают не музыку, а работу над ней, они не помогают схватить ее суть; взгляды, брошенные в зал или на слушателей, разъединяют, отвлекают воображение, вторгаются между музыкой и ее восприятием. Нужно, чтобы музыка приходила чистым и прямым путем. С наилучшими пожеланиями и в надежде, что темнота будет способствовать сосредоточенности, а не нагонять дремоту.
Закончился концерт в Иркутске. За ужином собрались все вместе, чтобы отпраздновать внушительное число концертов — восемьдесят девять! — со дня начала путешествия по нашей стране. − Вы, конечно, читали всего Пруста! — обратился ко мне Святослав Теофилович. − Ничего подобного, я читала совсем не так много. − Но почему же? Это же потрясающий писатель. Может быть, лучший в нашем веке или один из лучших! − Потому что, чтобы читать его, надо, по меньшей мере, заболеть или каким-то иным образом получить массу времени. − А вы читайте медленно, целый год. Как я Расина. На следующий день я вылетала в Москву, и Святослав Теофилович хотел, чтобы меня обязательно проводили в аэропорт. Я возражала. Тогда Святослав Теофилович сказал: − Если они вас не проводят, вы сразу окажетесь как у Диккенса, знаете? Бедная, замерзшая, в лохмотьях, голодная... Смотрите в окно, а там елка... А вас обижают... Вы любите Диккенса? − Очень. − Я тоже. Правда, я не читал «Пиквикский клуб». Но видел изумительный спектакль в старом МХАТе. − Как это вы все так поразительно помните?! − Но я запоминаю все интересное! Потом обсудили новеллу Мериме «Локис», Елену Образцову в роли Кармен; снова превращались в отрывки из арий самые простые реплики, на этот раз они оказывались то из «Семена Котко» — едва ли не лучшей, по мнению Святослава Теофиловича, советской оперы, то из «Князя Игоря», то из «Евгения Онегина». Память Рихтера изумляет точностью фактических и образных деталей. Заговорили, например, об одном из романов Жана Жене. Святослав Теофилович сразу же пересказал сцену, которая произвела на него впечатление, вероятно, силой фантазии автора: мать героя сидит в комнате одна и вдруг видит, что кто-то входит, она настораживается. Оказывается, это она сама в зеркале, — закурила — и видит свое отражение. Надо сказать, что рассказы Рихтера облечены всегда в простые, но яркие и почему-то забытые слова. Складывается впечатление, что сам видишь этот фильм, или помнишь место в книге, или побывал на спектакле. Любой разговор — бесконечная цепь ассоциаций, будь то последняя ссора Жорж Санд с Шопеном из-за курицы, которую Жорж Санд отдала сыну, а не Шопену, или постановка оперы «Моцарт и Сальери», с перечислением всех достоинств и недостатков спектакля, певцов, дирижера и т. д.
...Мы с Олегом стали упрекать Рихтера в том, что он мало играет в Москве. − Но я же много играю в Москве. − Не много, и в маленьких залах! − А я люблю маленькие залы. − Но пожалейте же музыкантов, которые никогда не могут попасть на ваши концерты! − А я играю для публики, а не для музыкантов. − Музыканты нуждаются в том, чтобы слушать вас. − Ну вот, опять я виноват (огорчился). − Сыграйте ваши программы, ведь у вас их сейчас пять! В Большом зале консерватории, это необходимо во всех отношениях. − В каких всех? Мы оставили этот вопрос без ответа, потому что он мог бы прозвучать высокопарно, а этого Святослав Теофилович не выносит. − Я так люблю Москву, больше, чем Ленинград. Но она очень изменилась теперь, из-за новых домов она стала не Москвой... Вернуть на место памятник Пушкину — самое важное. На прощание прочел снова Рембо. «Бедняки в церкви», трагичное и страшное стихотворение о жестокости и фальши религии. Осталось очень тяжелое впечатление. Тогда перечитали любимую «Богему»: ...И окруженный фантастичными тенями, На обуви моей, израненной камнями, Как струны лиры, я натягивал шнурки. На следующее утро Рихтер продолжил путь в Японию... Я вернулась в Москву, чтобы встретить его на обратном пути.
|
