Taken: , 115. Энтомопилог

 

– То есть я как хочу сделать, Паш, – тонким тенорком говорил Арнольду Сэм, – я туда поеду и возьму корыто, а назад своим ходом. Тут я корыто продам, а продам я его, Паша, круто. Они сейчас дорогие. И тогда у меня с прибабахом на два новых выйдет.

Свесив ноги, они сидели на высоком деревянном заборе в начале набережной. Пальцы Сэма были вжаты в пластмассовые бока чемоданчика с такой силой, что их ногти побелели, а лицо было покрыто маленькими бусинками пота и до крайности сосредоточенно; глядел он в сторону моря, но явно видел на его месте что-то другое.

– Но это, понятно, через баксы, – продолжал он, – а то их все сейчас продали, вот с рублями, козлы, и остались. Ты ведь понимаешь, Паш, не на голое место еду. А кстати, тебе охотничий билет нужен?

– Зачем это? – спросил Арнольд.

– А чтоб официально на стене висел. Если придут квартиру грабить – снимешь и… Ты подумай только, Паш, какая сильная вещь! Я сейчас оформляю себе – четыре инстанции надо пройти, и везде взятки платишь. Выходит примерно два с полтиной. И еще у меня одна мысль есть…

Снизу послышался скрип, и Арнольд увидел приближающийся к забору навозный шар, облепленный зелеными и желтыми листьями.

«Уже осень», – подумал он с грустью.

За шаром бежал маленький мальчик.

– Эй, – крикнул он, – вас зовут! Просили к столикам подойти.

– Кого зовут? – спросил Арнольд. – И кто?

– Не знаю, – ответил мальчик. – Просто просили передать, что с Наташей плохо. Вы не знаете, где тут пляж? А то в тумане не видно ничего.

– Прямо, – сказал Арнольд и неопределенно махнул рукой.

– Спасибо, – недоверчиво сказал мальчик.

Он толкнул свой шар дальше, и Арнольд некоторое время глядел ему вслед, прислушиваясь к путаному бормотанию Сэма.

– А если ты хочешь, Паш, – говорил тот, – то поезжай со мной в Венгрию. Билет шестьдесят долларов, дорогой, но поехать стоит. И насчет ружья тоже подумай – вещь очень сильная…

Арнольд потряс его за плечо.

– Сэм, – сказал он, – очнитесь.

Сэм встрепенулся, помотал головой и поглядел по сторонам. Потом он раскрыл чемодан, поплевал красным в стеклянную баночку и спрятал ее назад.

– Это уже интересней, – своим обычным голосом сказал он, – здесь хоть какая-то перспектива видна. Что случилось?

– Не знаю, – сказал Арнольд. – С Наташей плохо.

– О Господи, – сказал Сэм, – вот оно. Начинается.

Он спрыгнул на газон и стал ждать, пока Арнольд завершит сложные эволюции с переносом веса, полным оборотом жирного тела на сто восемьдесят градусов и повисанием на руках.

– Если хотите знать мое мнение, – сказал Арнольд, грузно приземлившись в траву, – в таких ситуациях надо вести себя жестко с самого начала. Иначе обоим будет только хуже. Никогда не подавайте никаких надежд.

Сэм ничего не сказал. Они вышли на набережную и молча пошли в сторону летнего кафе.

У одного из его столиков собралась небольшая толпа, и уже при первом взгляде на нее было ясно, что произошло что-то нехорошее. Сэм побледнел и побежал вперед. Растолкав зрителей, он протиснулся вперед и замер.

Со стола свисал, покачиваясь под ветром, узкий желтый лист липучки. К нему пристало несколько мелких листьев и бумажек, а в самом его центре, бессильно склонив голову, висела Наташа. Ее крылья были распластаны по поверхности листа и уже успели пропитаться ядовитой слизью; одно было отогнуто в сторону, а другое непристойно задрано вверх. Под ее закрытыми глазами чернели синяки в пол-лица, а зеленое платьице, когда-то пленившее Сэма своим веселым блеском, теперь потускнело и покрылось бурыми пятнами.

– Наташа! – вскрикнул Сэм, кидаясь вперед. – Наташа!

Его удержали. Наташа открыла глаза, заметила Сэма и с испугом поправила челку на лбу. Усилие, видимо, оказалось для нее чрезмерным – ее рука бессильно упала и впечаталась в ядовитый клей.

– Сэм, – с усилием открывая рот, сказала она, – хорошо, что ты пришел. Видишь, как…

– Наташа, – прошептал Сэм, – прости.

– Представляешь, Сэм, – тихо заговорила Наташа, – я ведь, как дура, перед зеркалом тренировалась. Плиз чиз энд пепперони. Думала, уеду с тобой…

Ветер донес от репродуктора над лодочной станцией еле слышную трель балалайки.

– Понимаешь, Сэм, не в Америку, а с тобой… Волновалась, как я там… Помнишь, как мы купаться ходили? А мама, представляешь, из своей шторы мне новое платье сшила. Я и не знала даже, смотрю – на диване лежит. Все говорила – Наташенька, поиграй мне еще на баяне, а то уедешь скоро насовсем… Только ей не говорите… Пусть лучше думает, что я, не попрощавшись, уехала…

Наташа опустила голову, и на ее длинных ресницах заблестели маленькие капельки слез.

– Осторожно, – раздался слева женский бас. – Пропустите-ка.

К столику подошла официантка с багровым лишаем на строгом, как у судьбы, лице. В ее руке была огромная алюминиевая кастрюля с красной надписью «III отряд». Официантка поставила кастрюлю на землю, вытряхнула туда остатки пищи из стоявших на столе тарелок, а потом одним движением сильной и жестокой ладони сорвала со стола лист липучки с Наташей, смяла его в маленький желтый комок и кинула следом. Сэма опять удержали на месте чьи-то руки. Официантка прикрепила к столу свежую липучку, подхватила кастрюлю и пошла к следующему столу. Граждане стали расходиться, а Сэм все стоял на месте и глядел на свисающую со стола липкую желтую полоску.

 

– Пойдемте, Сэм, – услышал он тихий голос Арнольда. – Ей уже все равно не помочь. Идемте. Вам выпить надо, вот что. Пойдемте к Артуру, он сейчас в домик к покойному Арчибальду переехал. Две цистерны поставил и факс. Там тихо, уютно. Не смотрите только на эту липучку, я вас умоляю…

– Разрешите пройти.

Сэм поднял заплаканные глаза. Перед ним стояла странная фигура в чем-то вроде серебристого плаща, край которого волочился по земле – или, может быть, это были сложенные за спиной тяжелые длинные крылья.

– Разрешите пройти, – повторила фигура. – А если вам стало грустно, перечитайте главу четыре.

Сэм кивнул и шагнул в сторону.

 

Крупный навозный шар необычного красноватого отлива откатился в сторону, и навстречу поплыла длинная пустынная набережная. Далеко впереди стоял шезлонг, в котором полулежал еще один навозный шар, рыжевато-черный. Когда шезлонг оказался ближе, стало видно, что это толстый рыжий муравей в морской форме; на его бескозырке золотыми буквами было выведено «Iван Крилов», а на груди блестел такой огород орденских планок, какой можно вырастить, только унавозив нагрудное сукно долгой и бессмысленной жизнью. Держа в руке открытую консервную банку, он слизывал рассол с американской гуманитарной сосиски, а на парапете перед ним стоял переносной телевизор, к антенне которого был прикреплен треугольный белый флажок. На экране телевизора в лучах нескольких прожекторов пританцовывала стрекоза.

Налетел холодный ветер, и муравей, подняв ворот бушлата, наклонился вперед. Стрекоза несколько раз подпрыгнула, расправила красивые длинные крылья и запела:

 

Только никому

Я не дам ответа,

Тихо лишь тебе я прошепчу…

 

Рыжий затылок муравья, по которому хлестали болтающиеся на ветру черные ленточки с выцветшими якорями, стал быстро наливаться темной кровью.

Дмитрий сунул руки в карманы и пошел дальше. С его крыла сорвалась чешуйка и, качнувшись под ветром, приземлилась на покрытый облетевшими листьями бетон. Она была размером примерно с ладонь, расщепленная на несколько темнеющих к концу хвостов, а с другого – белая, плавно сходящаяся в сияющую точку.

 

…Завтра улечу

В солнечное лето,

Буду делать все, что захочу.