У большинства существительных, точнее, у тех, которые не обозначают лиц и животных, форма рода представляется нам немотивированной; сам же род – мужской или женский, не говоря уже о среднем, – выступает в этих случаях как чисто грамматическая характеристика слова. В самом деле, с точки зрения современного языкового сознания невозможно понять, почему сук мужского рода, крона – женского, а дупло – среднего. Да и что такое здесь грамматический род? Это что-то, что требует, чтобы определяющие существительные слова стояли в определенной форме: " сук толстым", " крона пышная", " дупло старое". И вместе с тем наши представления о грамматическом роде все-таки связаны с представлением о естественном поле живых существ. Эти представления поддерживаются грамматическим противопоставлением тех названий лиц и животных мужского и женского пола, у которых женский род специально обозначен соответствующим окончанием или суффиксом и окончанием: кум – кума, супруг – супруга, внук – внучка, врун – врунья; гусь – гусыня, кот – кошка, лев – львица.
Это представление о поле, потенциально присутствующее в формах грамматического рода, позволяет нам в детстве естественно воображать в виде живых существ мужского и женского пола такие персонажи сказок, как Боб, Соломинка, Колобок и т.п., не говоря уже о Мухе-цокотухе или усатом Тараканище. Они (представления) легко настраивают нас и на восприятие как существ, наделенных свойствами, чувствами лиц определенного пола, при образном использовании слов, при олицетворении. Для русской поэзии, русской лирической прозы характерны образы березы (березки), олицетворяющей девушку, которая может быть то "кудрявой", "нарядной" (как у Пушкина, Бунина), "зеленокосой, в юбчонке белой" (как у Есенина: "Зеленокосая, в юбчонке белой Стоит береза над прудом"), то "печальной" (как у Фета), "беззащитной" ("Но беззащитная береза Глядит с тоской на небеса, И на ветвях ее, как слезы, Сверкает чистая роса"– И.Ник.); дуба как олицетворяющего мужественного мужчину-защитника ("...могучий дуб стоит, как боец, подле красивой липы"– Тург.) и т.д. Традиционным для поэтических произведений является использование грамматически противопоставленных по роду названий деревьев, цветов, небесных светил, ручья, ветра и т.д. для обозначения "его" и "ее", трагически разобщенных или ощущающих счастье разделенной любви. Вспомним одинокую рябину, которая не могла быть вместе с любимым и любящим ее дубом, чья судьба – "век одной качаться". Или счастливую черемуху Есенина, которой ручей "вкрадчиво под кручею песенки поет". При этом категория рода часто служит одновременно и средством создания всей образной основы лирического повествования.
Используется категория рода и в текстах юмористического, шутливого характера. Так, у А.К. Толстого читаем: "Угораздило кофейник С вилкой в роще погулять. Набрели на муравейник; Вилка ну его пырять!" В стихотворении дальше говорится, как муравьи отомстили хохотавшему, глядя на развлечение барышни-вилки, кофейнику, который был весь ими искусан. На использовании названий бытовых и иных предметов (чайник, сахарница, чашки, ложки, скатерть и т.д.), олицетворяющих мужчин и женщин с их типичным поведением в обыденной жизни, основан юмористический эффект в рассказах Ф. Кривина "В стране вещей" (примеры см. в разделе "Использование многозначности"). Таким образом, категория рода в художественной речи может выступать как яркое семантико-стилистическое средство.
