ТРАГЕДИЯ ПСИХИАТРОВ

В таких условиях в 50 — 60-х годах началось трагическое перерождение психиатрии в СССР, в результате которого была подведена теоретическая база под психиатрические репрессии и образовалось целое поколение врачей, автоматически определяющих невменяемыми людей с психическими заболеваниями, особенно с диагнозом “шизофрения”. Подобное решение сразу влекло за собой список ограничений: в профессиональных возможностях и вообще в дееспособности, в переписке и многих других, даже если они не привлекались к уголовной ответственности.

В свою очередь, у населения это вызывало стойкие антипсихиатрические настроения, выражающиеся в презрении к душевнобольным, страхе перед психиатрическим лечением и помещением в психиатрические больницы, ужасом перед психиатрами. Массовое сознание сместилось в область средневековья, когда с душевнобольными обходились как с одержимыми бесом.

Такой теоретической базой явилось учение о типах течения психических заболеваний, и в частности шизофрении. В соответствии с биологической концепцией академика Давыдовского шизофрения описывалась последователями крупнейшего советского психиатра профессора А. Снежневского как психическое заболевание, протекающее в периодической, приступообразной и непрерывной формах, причем непрерывное течение может быть как злокачественным, так и вялым, сопровождающимся непсихотическими симптомами и изменениями личности. Непсихотические симптомы и личностные особенности такого рода больных не приводят к существенной деградации и утрате социальной адаптации, но сопровождаются своеобразием духовной жизни, чудачествами, некоторой расщепленностыо психических процессов, переживанием своей отчужденности.

Само по себе квалифицированное описание вялотекущей шизофрении расширяло клинические представления врача и разубеждало его в правомерности классического учения Э. Крепелина о шизофрении как неизлечимой болезни, приводящей к своеобразному “раннему слабоумию”. Вместе с тем вульгаризаторское расширение толкования вялотекущей шизофрении привело к тому, что любое отклонение в мышлении и поведении от социальной нормы стало трактоваться как проявление психического заболевания и при столкновении носителей таких психических качеств с реальной жизнью приводило к их госпитализации в психиатрические больницы и постановке их на учет в психоневрологические диспансеры.

Особенно безграмотным и бесцеремонным стало в этой связи отношение к тем молодым людям, которые проявляли интерес к философским проблемам, пытались осмыслить происходящие в стране социальные процессы и искали разгадку бытия в так называемой “буржуазной литературе”. Термин “философическая” или “метафизическая интоксикация”, применяемый К. Ясперсом для характеристики не связанного с болезнью становления личности в юношеском возрасте, стал синонимом рано начавшегося шизофренического процесса. Все эти представления, тиражируемые в массовом сознании, способствовали возникновению в обществе пренебрежительного отношения к любому инакомыслию и причислению к шизофреникам жалобщиков, изобретателей, реформаторов и т. д.

В судебно-психиатрическом плане это привело к расширенному толкованию шизофрении, для доказательства которой не требовалось какого-либо серьезного подтверждения. Кроме того, методическое руководство судебно-психиатрическими экспертизами, по-прежнему осуществляемое Институтом им. Сербского, не требовало мотивированного обоснования экспертного решения и связи болезни с инкриминируемым правонарушением. Достаточно было установить диагноз шизофрении, чтобы вынести вердикт невменяемости. Эти диагнозы и экспертные заключения выносились тысячам больных, в связи с чем потребность в психиатрических койках, в частности для принудительного лечения, росла из года в год и приводила к увеличению числа психиатрических больниц специального типа в системе МВД.

Учение о вялотекущей шизофрении, подменившее в значительной степени другие исследования в области клиники и этиологии психических заболеваний, отрицание каких-либо теоретических концепций зарубежной психиатрии, расходящихся с отечественной “идеологией”, отрыв от философских и психологических корней и стали основой экспертных решений Института им. Сербского в отношении политических диссидентов. Судебно-психиатрические экспертные акты в отношении этих граждан носили обвинительный, а не описательный характер, особенности личности подэкспертных квалифицировались произвольно как “эмоциональная холодность”, “метафизическая интоксикация”, что часто противоречило материалам уголовного дела и показаниям родственников (пример — дело Н. Горбаневской, которую врачи обличали в эмоциональной холодности и отсутствии заботы о детях, вопреки показаниям родственников и близких знакомых).

Любые идеи, расходящиеся со стереотипными коммунистическими, квалифицировались как “реформаторские”, увлеченность ими — как “охваченность” и “паранойяльность” и т. д., что позволяло лишать носителя подобных идей вменяемости (П. Григоренко и др.).

Врачи брали на себя смелость по особенностям личности экспертируемого судить о содержании высказываний, литературных или публицистических произведений и т. п., то есть выходили за рамки своей компетенции и проявляли возмутительное психиатрическое высокомерие, основанное на невежестве, политической ангажированности и страхе.

Знакомство специалистов Независимой психиатрической ассоциации России с историями болезни политических диссидентов в психиатрических больницах со строгим наблюдением, в которых не всегда объективно и крайне скупо описывается психическое состояние этих лиц, говорит о жестокости и медицинской нецелесообразности столь длительного (от 3 до 15 и более лет) пребывания в тюремных условиях.

Так, Файнберг В. И., находившийся в Ленинградской СПБ с января 1969 года по февраль 1973 года был признан невменяемым комиссией Института им. Сербского в составе Г. В. Морозова, Д. Р. Лунца и Л. Л. Ландау в связи с “нарушением общественного порядка на “Красной площади” (этим исчерпывается описание в акте № 35/с от 10 октября 1968 года его правонарушение). Психическое состояние Файнберга, приведшее к решению о невменяемости, описано, в частности, следующим образом:

“С увлечением и большой охваченностью высказывает идеи реформаторства по отношению к учению классиков марксизма, обнаруживая при этом явно повышенную самооценку и непоколебимость в своей правоте. В то же время в его высказываниях о семье, родителях и сыне выявляется эмоциональная уплощенность… В отделении института при внешне упорядоченном поведении можно отметить беспечность, равнодушие к себе и окружающим. Он занят гимнастикой, обтиранием, чтением книг и изучением литературы на английском языке… Критика к своему состоянию и создавшейся ситуации у него явно недостаточная”.

Необходимость в лечении вообще и в СПБ системы МВД в акте не обоснована. В Ленинградской СПБ у него психотические расстройства не описывались, он был возмущен порядками, “допускал отрицательную оценку действий персонала”, в порядке протеста отказывался от пищи, за что его кормили насильственно через зонд. Несмотря на соматические противопоказания (базедова болезнь), Файнбергу проводилась аминазинотерапия. Ему была оформлена инвалидность, по данным истории болезни, опекуном Файнберга (он был признан недееспособным по ходатайству больницы!) является отец. 15 марта 1971 года профессор Н. Н. Тимофеев усомнился в правильности установленного Файнбергу диагноза “шизофрения”, однако уже через три дня этот диагноз был подтвержден профессором Наджаровым и главным специалистом МЗ СССР по психоневрологии Серебряковой. После 4 лет “лечения” в СПБ Файнберг был направлен на принудлечение в ПБ общего типа (в Ленинградскую ПБ № 15).

Ременцов Виталий Ильич, 1935 года рождения, находился на принудлечении в Ленинградской СПБ с 30 апреля 1962 года по 2 января 1965 года в связи с обвинением по статье 70 УК РСФСР, будучи признан невменяемым по акту Института им. Сербского, подписанному Калашником, Кербиковым, Снежневским, Лунцем и Земсковым. В больнице “бредовых идей не высказывал, давал действительно меткие характеристики окружающим”, был требователен, эмоционально неустойчив, писал грамотные и последовательные письма родственникам и следователю УКГБ в Москве. Тем не менее его лечили большими дозами психотропных препаратов (до 400 мг мелипрамина и 24 мг резерпина в сутки). Расширенная комиссия больницы с участием профессора Случевского, а также директора Института Сербского Морозова, профессора Калашника и Гордовой признала его не страдающим психическим заболеванием и вменяемым (через три года после противопоказанного ему принудительного лечения). Несмотря на это, вопрос о выписке Ременцова не решился и он был направлен в Институт Сербского.

Гаркавый Юрий Львович, 1915 года рождения (чех по национальности), находился в Ленинградской СПБ с 1 ноября 1951 года по март 1954 года. Родился в Чехословакии, учился в Варшавском университете на факультете права и филологии. В 1939 году вступил добровольцем в польскую армию, воевал против фашистов, был ранен. Будучи в госпитале, попал в расположение советских войск, был эвакуирован во Львов, работал зав. клубом, писарем в колхозе, экскаваторщиком. Привлекался по статье 58 УК РСФСР за намерение вернуться на родину в Чехословакию, в связи с чем писал ряд писем на имя Президента Чехословакии и в чехословацкое посольство. В период пребывания в больнице был спокоен, вежлив, трудолюбив, просил установить связь с его родственниками в Чехословакии или выписать на Украину, где он жил до ареста. Говорил о своей родине, как “земном рае”, где “нет преступлений и тюрем”, а культура “выше немецкой”, критиковал государственное устройство в СССР. По распоряжению Тюремного управления МВД СССР № 34/5/1202 от 3 марта 1954 года был направлен на принудительное лечение на Западную Украину.

Рафальский Виктор Парфентьевич, 1918 года рождения, в прошлом писатель, драматург и публицист, многократно обвинялся по политическим статьям УК, лечился в различных СПБ. В Сычевской ПБ, где он находился на принудительном лечении с 1976 по 1987 год, после чего был переведен во Львовскую ПБ, по ходатайству врачей Сычевским судом был признан недееспособным. При это сами врачи Сычевской ПБ отмечали отсутствие у Рафальского грубых нарушений памяти и интеллекта и улучшение его психического состояния.

Акинин Иван Васильевич, 1914 года рождения, с 1965 по 1973 год находился на принудлечении в Черняховской, Рязанской, Шацкой, Назаревской, а с 1971 по 1973 год в Сычевской СПБ в связи с обвинением по статье 227 УК РСФСР в создании религиозной сектантской группы. Столь многочисленные переводы из одной больницы в другую были связаны с тем, что верующие, считая его “святым человеком”, добивались свидания с Акининым, приносили для освящения куличи, требовали его освобождения. Он по рекомендации врачей был признан недееспособным. Массивное медикаментозное лечение не оказывало влияния на его религиозные убеждения и воспринималось им как “испытание”. Столь длительное стеснение и лечение в условиях тюремного режима представляется особенно жестоким и неадекватным.

Игнатьев Федор Иванович, 1927 года рождения, находился на принудлечении в Ленинградской СПБ, а затем, с сентября 1961 года по январь 1964-го, — в Сычевской СПБ, где поведение было упорядоченным, охотно делился своими религиозными настроениями и переживаниями с больными и по распоряжению медицинского персонала подвергался преследованию по религиозным убеждениям — у него отобрали Евангелие, назначали усиленное лечение нейролептиками — за соблюдение религиозных обрядов и отказ от работы по религиозным и обрядовым мотивам (он вступил в секту иеговистов и был активным ее последователем).

Описанные примеры психиатрических репрессий можно было бы умножить. Одним из частых способов издевательств над больными, находящимися в СПБ, являлось признание их по инициативе медицинских работников недееспособными, что означало полное лишение каких-либо гражданских прав. Это дополнительное и, как правило, бессрочное наказание особенно часто проводилось в отношении политических диссидентов. Так, до сих пор считается недееспособным известный правозащитник П. Старчик, который был лишен гражданских прав во время пребывания на принудительном лечении в Казанской СПБ. Старчик отказывается от необходимой для признания его дееспособным судебно-психиатрической экспертизы и абсолютно обоснованно настаивает на том, чтобы дееспособным его признали те, кто лишил его гражданских прав. И хотя для всех, в том числе врачей-психиатров, дееспособность П. Старчика очевидна, неправовое, издевательское решение, инспирированное психиатрами Казанской СПБ, остается в силе.