От мифа к философии

Зарождение философии в VII – VI веках до н.э. сразу в нескольких культурах по масштабам всемирной истории события почти одновременные. Но в данном случае для нас более важно не столько хронологическое совпадение, сколько своеобразный феномен “временной и социо-культурной одновременности». Это стало моментом взлета человеческой культуры. Одновременно это было результатом некой закономерности становления человеческого духа, его переломным моментом, что позволило, например, немецкому философу К. Ясперсу говорить об осевом времени всемирной истории. Действительно, во многих культурах «одновременно» происходит резкий поворот, и появляется “современный человек”, человек философствующий. Он “осознает бытие в целом, самого себя и свои границы. Перед ним открывается ужас мира и собственная беспомощность. Стоя над пропастью, он ставит радикальные вопросы, требует освобождения и спасения... В эту эпоху были разработаны основные категории, которыми мы мыслим по сей день, заложены основы мировых религий, и сегодня определяющих жизнь людей”[74]. Это было завершение мифологической и начало совсем другой эпохи - эпохи рационального переосмысливания всей жизни человечества, включая и переосмысливание мифов, как основополагающих смысловых структур того периода. «Мифы были преобразованы и постигнуты с новой глубиной в то самое мгновение, когда миф в целом был разрушен»[75].

Философия, возникает не на пустом месте, а реализуется в соответствующих социальных и культурных условиях. Кроме внутренней логики развития самого человеческого мышления, само это мышление опосредствуется социально-исторической практикой, определяющей форму этого развития и его распространение.

В некоторых культурах философия изначально формируется как вариант религиозного сознания, в других, в ней на первый план выходят проблемы этического или эстетического плана. В зависимости от политического устройства государства (хотя эти связи не следует абсолютизировать), философское мышление принимает свободный и доступный для всех характер, в других – оно реализуется как замкнутая мыслительная деятельность посвященных лиц. Соответственно, философия либо выступает как открытая для дискуссий система, либо как форма абсолютно завершенного знания, доступ к которому обычных людей может быть весьма затруднен. Не случайно носителями такого рода эзотерических религиозно-философских систем выступают жрецы, пророки и другие представители религиозного культа. Это, в свою очередь, определяет и условия существования философии, и формы ее распространения.

Здесь лежит корень различий в возникновении философии на Западе (в Греции) и на Востоке (Китай и Индия), который проявляется для соответствующих философских систем и в наше время. Разрыв с мифологической мировоззренческой пуповиной никогда не был на Востоке столь радикальным как в Европе. Скорее даже можно говорить о естественной кристаллизации религиозно-философских систем (конфуцианства и даосизма в Китае; веданты в Индии) внутри традиционных систем восточных верований, где идет постоянное возвращение (правда, рациональное и систематическое, облаченное в категориальный язык философии) к классическим мифологическим, “осевым” как иногда говорят, текстам и темам.

Так, в Китае на протяжении тысячелетий незыблемым оставался авторитет древнего Пятикнижия во главе со знаменитой И-цзин (китайской классической Книгой Перемен). В Индии такими осевыми текстами до сих пор являются Веды и бессмертная “Бхагавадгита” - часть крупнейшего индийского эпоса “Махабхараты”. В силу такого глубочайшего традиционализма, особого внимания к мистической интуиции и созерцанию в философском творчестве, а также почитания Учителя - конфликт между философией и религией на Востоке был практически невозможен. Смертный приговор Сократу за оскорбление греческих богов - это нечто совершенно не мыслимое для восточной культурной традиции.

С другой стороны, европейской философской мысли, начиная с Древней Греции, свойственна гораздо большая связь с наукой и опора на ее позитивные результаты. Если на Востоке великие философы - это чаще всего еще и крупнейшие религиозные деятели-реформаторы (Лао-Цзы и Конфуций в Китае; Нагарджуна и Шанкарачарья, Вивекананда и Шри Ауробиндо - в Индии), то на Западе, напротив, они по преимуществу выдающиеся ученые типа Пифагора, Фалеса или Аристотеля.

Однако, несмотря не все различия, на всю опосредованность социально-исторической практикой, в развитии философии большее значение имеет её собственная внутренняя логика, отражающая, как мы сказали выше саму логику свободного человеческого мышления, свободного размышления индивида на кардинальными вопросами бытия. Именно поэтому, характер первых философских систем на Востоке и на Западе весьма схож[76], равно как и логика их последующего развития.

Это проявляется, во-первых, в единой направленности развития философии: от первоначально недифференцированного состояния ко все большей специализации и дифференциации философского знания; от философии как творчества отдельных мудрецов - к формированию профессионального философского сообщества; от спорадического и случайного занятия философией “для души” - к ее преподаванию в школах и университетах в качестве обязательной учебной дисциплины.

Во-вторых, философия исторически развивается и дифференцируется под непосредственным влиянием развивающейся культурной среды. Она всегда является “дочерью” своей эпохи, отражая ее базовые ценности, идейные веяния и пристрастия. Более того, она способна выражать дух своего времени в наиболее конденсированной, четкой и ясной форме. По текстам великих философов мы реконструируем образ мышления и “картины мира” древних греков и средневековых людей, деятелей европейского Просвещения и индийского духовного Ренессанса последней четверти Х1Х - начала ХХ века. Недаром великий представитель немецкого классического идеализма Гегель определял философию как духовное самосознание своей эпохи. И это еще одно ее абсолютно верное определение, на чем мы еще не раз остановимся в дальнейшем.

В-третьих, существует органическая связь между характером философствования (вниманием преимущественно к тем или иным проблемам, разработка преимущественно тех или иных разделов философии, определенная специфика философского языка и стиля) и его национальной принадлежностью. В национальной философской традиции своеобразное решение получают вечные философские проблемы, подвергаются систематическому осмыслению и кристаллизуются базовые ценности данной культуры. Чем более развита духовная культура какого-либо народа - тем более развитой является и его философия, а последняя вполне может быть определена как важнейшая теоретическая форма национального самосознания, позволяющая избегать как крайностей национализма, так и космополитизма. Букет мировой философии складывается из неповторимых национальных философий, находящихся в диалогических отношениях.

В-четвертых, несмотря на все возрастающее историческое, национальное, профессиональное и личностное разнообразие мировой философии, на появление все новых и новых мировоззренческих и методологических философских проблем, о которых подчас и задумываться не могли философы прежних эпох[77] - в ней всегда сохраняется неизменный проблемный стержень, придающий ей и историческое (диахроническое), и культурно-пространственное (синхроническое) единство и преемственность. Такой единый стержень как раз и образуют “вечные” проблемы человеческого бытия, устойчивые относительно всех исторических перемен и лишь получающие своеобразную постановку и решение в зависимости от нового социокультурного контекста.

Мы рассмотрим возникновение философии на примере древнегреческой культуры, для чего имеется целый ряд вполне объективных причин. Именно здесь становление и развитие философии реализуется в наиболее «чистом» варианте, что позволяет трактовать античную философию как своеобразный эталон. Именно это давало повод Гегелю достаточно жестко утверждать, что философия как таковая начинается только в Греции. В более мягкой форме, распространяя влияние античной философии лишь на западную культуру об этом же говорит и Карл Ясперс, усматривая в древнегреческой философии начала западноевропейской философской в целом. Если по поводу восточной философии ведутся споры: была ли это философия в собственном смысле слова или нет, то по поводу древнегреческой философии в этом уж точно не сомневается никто.

Именно здесь в чистом виде происходит известный переход от «мифа к логосу», который в других культурах носил менее определенный характер. Поэтому целесообразно рассматривать данный тип философии как некий классический образец с помощью которого можно исследовать проблему возникновения философии «в чистом виде», проследить как она отделялась от иных форм сознания, и в частности, как происходило ее вычленение из мифа.

Гегелю принадлежит известное выражение о том, что развитие философии как бы проходит путь солнечного светила, которое восходит на Востоке, поднимается в Греции и заходит как форма завершенного знания на Западе (к последнему типу знания он, конечно, относил прежде всего собственную философскую систему).

Восточный народ, писал великий немецкий философ, убегает в “пустую абстракцию как в бесконечное; это встречается преимущественно у индусов, которые истязают себя и углубляются в состояние наиглубочайшей абстракции; так, например, индусы смотрят в продолжении десятков лет на кончик своего носа, а окружающие их кормят, они, таким образом, живут без всякого духовного содержания, кроме как знания абстракции; содержание этого знания есть, таким образом, нечто совершенно конечное. Это, следовательно, не почва для свободы”[78].

В связи с этим Гегель вообще отрицал наличие философии на Востоке, где по его мнению, существовало лишь предфилософское знание, которое хотя и оказало влияние на греческую философию, но не сравнимо с античностью по достигнутым результатам. Конечно, Гегель был явно несправедлив, принижая философские системы восточных стран, но, действительно, Древняя Греция дала нам особую - как бы кристальную - форму философии, с которой, и это не случайно, мы чаще всего и отождествляем само понятие философии.

Для того чтобы понять особенности данного феномена необходимо кратко рассмотреть социокультурный фон развития философии в античности. Гегель, высочайшим образом оценивая значение древнегреческой философии, связывал это с тем, что философия вообще есть принципиально свободное мышление, которое не может быть реализовано без соответствующих социальных предпосылок. Она возникает здесь как форма свободного мышления, а условием свободного мышления должна быть практическая (при всей ее относительности) свобода мыслящего человека. “Вследствие этой общей связи политической свободы со свободой мысли философия выступает в истории лишь там и постольку, где и поскольку образуется свободный государственный строй … философия поэтому начинается лишь в греческом мире”[79]. Правда, Гегель замечает далее, что это еще ограниченная свобода, так как само развитие философии есть неуклонный процесса самореализации и самопознания абсолютного духа, поэтому философия развивается как нарастание самой степени свободы человеческого мышления, как рост самосознания человечества в целом.

Но еще до достижения политической свободы, как условия свободного мышления, существовал важный фактор, оказавший влияние и на само государственное устройство Древней Греции, и даже на характер представителей этого народа. Это особенности географического положение Греции. Страна представляла собой территорию, расчлененную на множества островков земли. Здесь отсутствуют и мощные реки, пронизывающие всю страну, и высокие горы, ее разделяющие. Греция заселена людьми, которые, как отмечал Гегель, видят перед собой одинаковый горизонт, что придает им чувство единства, но, одновременно, это единство разнообразия, так как племена, населяющие Грецию, отличны друг от друга. Это важный момент, когда национальное единство обогащается разностью и даже чужеродностью его составляющих. Греческие племена, достаточно поздно придя на ту землю, которую мы называем Грецией, быстро научились земледелию у местных критских племен. От них же они перенимают практику освоения моря. Поэтому, отмечал Гегель, корабль и виноградная лоза надолго становятся любимыми объектами поэтического творчества греков. Таким образом, в Греции реализуется принцип разнообразия в восприятии мира, что оказывает влияние на сам стиль мышления, который изначально должно был быть достаточно гибким и толерантным.

Географические факторы повлияли изначально и на государственное устройство Греции. Греция располагалась в гористой местности, но горы были не слишком велики, чтобы отгораживать друг от друга селившиеся здесь племена. Люди жили между гор и имели выход к общему для них морю, что обеспечивало постоянный контакт. Такая территориальная раздробленность создавала предпосылки для чисто географического разделения (но не раскола!) страны на ряд мелких округов (кантонов). “Такой рельеф создавал благоприятные условия для той политической организации, которую греки назвали полисом”[80], о значении которого мы скажем ниже. Относительная культурно-географическая неоднородность совокупности государств-полисов приводила к тому, что они жили между собой в соперничестве. Между полисами постоянно велись войны, что отражается в том факте, что в Греции никогда не заключали мира, а были лишь перемирия, которые, как правило, нарушались.

Это способствовало созданию особых социально-психологических условий для формирования индивидуального сознания. Вся жизнь людей здесь протекала в соперничестве как на индивидуальном уровне, так и в экономической, политической, культурной сферах взаимоотношений между различными полисами, что частенько заканчивалось войнами. Своеобразной вершиной этого всеобщего духа соперничества становятся Олимпийские игры, как бы закрепившие эту форму конкурентно-конфликтного социального поведения. Это были не сегодняшние Олимпиады, в которых демонстрируется преимущественно сила мышц, но также соревнования между поэтами, драматургами, певцами, танцорами. Проводились даже конкурсы красоты. При этом в большей степени ценилась не материальная награда, которая, впрочем, была незначительной, но слава победителя.

Постепенно это формирует особое духовное состояние личности древних греков, который иногда обозначают термином агональность [81]. Это особое состояние психики человека, когда стыд и нежелание вызвать неодобрение со стороны равных себе, причем по любому вопросу, приобретает характер абсолютной ценности, так же как и желание проявить себя перед лицом соплеменников с наилучшей стороны. Причем желание снискать славу и почести любыми путями приобретает иногда крайне болезненную форму[82]. В этом культе борьбы и самоутверждения, а не политического единства и нравственного согласия есть, безусловно, и свои слабые стороны, которые в конце концов привели как к политическому падению классической полисной Греции и подчинению ее власти македонских царей, так и к духовному перевороту, который принесло в европейскую культуру победившие христианство.

Однако безусловно важнейшей предпосылкой формирования греческой философии и общей творческой свободы греческого культурного мира является выработанная ими такая форма политического правления, как демократия. Гегель неслучайно называл ее художественным произведением в политике. Свобода индивидуума в Греции не зависела в такой степени от государства, как в восточных деспотиях. Поэтому не государство определяло индивидуальность греков, но, напротив, индивидуальность греков, определяла общие свойства греческого государства[83].

Правда, замечает далее Гегель, именно демократия стала и главным условием гибели античной Греции. Так как, она исторически была еще не готова к существованию, не получила собственную субстанциальность, и не стала в полной мере демократией. Это была форма эгалитарной демократии для меньшинства[84]. В рамках всей Греции это привело к ее разрушению, так как свобода и частные интересы отдельных городов превалировали над общими интересами и законами, могущим спасти независимые греческие города-государства.

Культура древней Греции, отмечает Лосев, стала настолько эталоном классики, что даже в сознании профессиональных исследователей античность лакируется, а ее социально-исторические отношения (общество, государство) идеализируются и как бы отождествляются с великими образцами ее художественного развития[85].

Так, например, говоря о демократии – чаще всего имеют в виду афинскую демократию, игнорируя иные примеры государственного устройства, что особенно характерно для философов, пытающихся конструировать реальную историю как единый исторический процесс. Это было характерно, например, для Гегеля.

Мы частенько находимся под обаянием таких величественных фигур как Платон или Аристотель, думая, что все греки были таковыми. Мы восхищаемся стихами Сапфо и отождествляем их с восприятием мира и с общим положением античной женщины в целом, которое было отнюдь не столь прекрасно и поэтично[86]. Не случайно, Платон, который попытался в своем "Государстве" провести все собственные идеальные принципы до конца, нарисовал в качестве идеального, образ такого тоталитарного государства, который был "страшнее самой тогдашней действительности". "Пока вопрос касался только самих этих конструктивно-логических принципов, идеи Платона, а вернее, целый мир идеальных сущностей представал взору читателей Платона в очень чистом и весьма возвышенном виде. Тут Платон побеждал свой век с его развалом и хаосом, и тут у него получалась весьма возвышенная эстетика, действительно, в корне противоречащая культурно-социальной жизни"[87].

Таким образом, развитие Греции, как и многих иных народов, представляло собой, по выражению Лосева, "душераздирающую трагедию".

Но для нас, однако, важны не эти социально-исторические аспекты существования Древней Греции, сколько идеи, оставленные древнегреческими философами в человеческой культуре. И здесь мы обязаны подчеркнуть, что перечисленные социокультурные особенности античной Греции, и прежде всего афинская демократия привели к невиданной активности индивидуального человека в жизни общества. Здесь необходимо было бороться за свою политическую и человеческую репутацию, быстро и взвешенно принимать публичные решения, уметь вести споры и моделировать продуктивные дискуссии. Указанная же выше агональность пронизывает все сферы бытия античного человека, в том числе и философию, придавая ей диалоговую форму, построенную на столкновении противоположных точек зрения, что, в свою очередь, основывается на диалектическом восприятии мира.

Таким образом, философия реализуется в античной культуре как соревнование (борьба) мысли, основанная, на развитии доказательного типа мышления, на такой философской дисциплине как логика, детально разработанной в античности. Борьба за то, чтобы бы твои аргументы были приняты большинством, необходимость убеждать в своей правоте других, порождает дополнительно к этому необходимость учитывать сферу психо-эмоционального воздействия на сознание человека, что реализуется в такой дисциплине как риторика.

Цель политической риторики, в которой главной выступает задача привлечения на свою сторону как можно большего числа людей, в наибольшей степени опирается не столько на логическое обоснование политических взглядов, сколько именно на систему психо-эмоционального воздействия на субъекта, позволяющую риторическими приемами возвысить самого себя или, напротив, очернить противника. Итогом переживания ситуации, когда человека за что-то высмеяли могло стать даже самоубийство[88]. И прославление, и очернение противника были нормами греческой политики и мощным средством воздействия на людей, впрочем как и сегодня. Разница лишь в усилении технических средств воздействия на психологию масс[89].

Логика и риторика, как символы рационального подхода к миру, дополнили виноградную лозу и корабль в качестве важнейших символов греческой цивилизации.

Именно владение логикой и риторикой, стали условием того, что философ в античности занимает важное место и в политической борьбе, выступая здесь часто как политик-профессионал, а политика, в свою очередь становится может быть самой наглядной формой умственной состязательности. Именно здесь, наверное, закладывается традиция, что даже если философы и не управляли государством непосредственно как действующие правители (таких случаев в истории культуры действительно мало), то уж влияние на этих правителей они имели огромное. Не случайно уже Аристотель выделяет внутри философии такую дисциплину как философия политики, которая должна являться фундаментом политики как разновидности общественной деятельности. И кстати говоря этот термин гораздо глубже понятия «политологии», фиксирующей часто лишь совокупность прежде всего эмпирического и часто несистематизированного материала.

Кроме вышеперечисленных компонентов, культура античности была проникнута идеей гармонии, которая распространялась также на все сферы жизни человека. Здесь не было господства, например, культа грубой силы или физически бессильной интеллектуальности. Не случайно Диоген Лаэртский иронизирует по поводу Платона (от греч. «платюс» – широкий), настоящее имя которого было Аристокл, что он получил данное прозвище скорее за ширину плеч, как победитель Олимпийских игр, чем за ширину лба, как философ.

Подводя некоторые итоги, можно сказать, что в Древней Греции становление философии было связано с рационалистическим преодолением мифологического сознания. На это непосредственно влияла социально-политическая стихия античного полиса, требовавшая людей энергичных, речистых и склонных к рациональной аргументации. Если в мифах такие проблемы как, например, проблема добра и зла, блага, ответственности и др. носят художественно-символический характер, что впрочем не снимает момента интуитивных открытий и озарений, то философия постепенно стремится ставить и решать их в рациональной форме, обосновывая и доказывая выдвигаемые утверждения.

Одновременно, философия воспринимает такую особенность мифа как синтетическое воззрение на мир, соединяющее в единое целое реальное и идеальное, сознательное и бессознательное, рациональное и внерациональное. Установка мифа на целостное понимание бытия и места в нем человека глубоко пронизывает философию, отличая ее уже с самого начала от дифференцированного, предметного подхода наук. В философии живой и чувствующий субъект мыслительной деятельности, будучи личностью, не отбрасывается. Для нее – важны не только рациональные знания, но и сфера эмоциональных переживаний человека, от которых он никогда не сможет окончательно освободиться, не рискуя лишиться полноты бытия.

Таким образом, миф как бы распадается, и та его часть, которая была связана с попытками целостного описания мира, моделированием его закономерностей, или, иначе говоря, его рациональная часть развивается в философии. Философия делает ясным то, что было смутным в мифе (Гегель), она начинает свое существование в качестве понятийно структурированного мышления, когда на первое место выступает культивирование рациональных знаний, а мыслитель начинает оперировать абстракциями (И. Кант).

В то же время становящаяся греческая философия не абсолютизирует рационалистическую установку, и в ней большое место отводится образному восприятию мира. Ее близость к мифу и, одновременно, установка на рациональное постижение мира, приводит к гармоничному пониманию философии, которая также изначально двуедина, как двуедино само человеческое сознание.

Гармония мира представляется греку почти абсолютной. С помощью разума можно все объяснить и обосновать, но мир трактуется не только как нечто внешнее и сугубо рассудочное, но и как особое художественное творение человека. Подобно тому, как музыкант улавливает в этом мире гармонию звуков, художник – гармонию цвета, скульптор – гармонию форм, поэт – ритмику мира, философ способен как бы своеобразно усматривать разумность бытия, раскрывающуюся для нас не только в виде системы понятий и категорий, но и в виде по своему прекрасной картины Космоса.

Таким образом, греки диалектически преодолевают («снимают», если использовать гегелевскую терминологию) мифологическое сознание, создавая философию как систему понятий, обеспечивающую универсальное рациональное понимание и одновременно ценностно-эмоциональное восприятие мира осуществляя тем самым переход от мифа к философии.

Однако, греки изначально чувствовали опасность такого перехода, связанного с тем, что философии здесь может быть сведена к псевдофилософии, когда за онаученными терминами теряется сама ее душа. Поэтому философия формируется здесь, как мы уже отмечали, как интегративное образование, сочетающие рациональные компоненты с ее изначальной сущностью – отвечать нравственным потребностям человека, что позже, особенно в ХХ веке, очень часто приводит к своеобразной имитации философии, к самоценной интеллектуальной игре, к созданию пустых и даже откровенно морально порочных философских моделей, какими бы утонченными они ни выглядели. Это сегодня, в частности, свойственно постмодернистскому дискурсу с его обостренным вниманием к разным патологиям и маргиналиям. Неслучайно одним из главных объектов критики и деконструкции для философов постмодернистской ориентации являются Сократ и Платон[90], как наиболее яркие представители античного духа гармонии и нравственной меры.

В целом же, рационалистическая традиция, зародившаяся в античности, кроме вышеперечисленных следствий, заставляющих нас особое внимание уделять данному периоду человеческой истории, имела и огромное общецивилизационное значение. Как писал по этому поводу Андре Боннар: “...греческий народ был совершенно таким же народом, как и всякий другой... Его цивилизация распускалась и взращивалась на том же черноземе суеверий и мерзостей, на котором выросли все народы мира... Именно этот примитивный, легковерный и жестокий народ изобрел... цивилизацию - нашу с вами цивилизацию”[91].

В этом плане, греческая культура, в которой центральное место принадлежало философии, своими рационалистическими традициями, отразила фактор избрания человечеством рационально-технологического пути развития современной цивилизации (связанного как с огромными достижениями, так и просчетами, вплоть до угрозы самому существованию человечества), по которому, нравится нам или нет, развивается и сегодняшний мир.

Другое дело, что уроки греческой культуры могут помочь нам избежать ряда «цивилизационных ловушек», в которые попадает современный человек, слишком уж доверяющийся технике и сложившимся нормам рациональности. В частности, по многим параметрам сознание древнего грека (при всех отмеченных выше неизбежных суевериях и мерзостях) было все же куда как гармоничнее нашего, по крайней мере оно никогда ложно не уравнивало норму и патологию. Греки достаточно отчетливо различали в Космосе «верх» и «низ», заботились о нравственном и физическом здоровье подрастающих поколений и всячески препятствовали тому, чтобы к власти в демократическом государстве пробирались откровенно беспринципные и порочные честолюбцы, равно как и «денежные мешки».

Забывшим иерархию подлинных демократических ценностей грозил остракизм – изгнание из родного полиса, что воспринималось греком как трагедия. В свою очередь, грек времен классического периода имел очень четкое представление о подлинной иерархии полисных ценностей, что наиболее явственно слышится в речи Перикла[92] над могилой павших афинян. “Наши отцы..., - говорит Перикл, - тем, что возвысили нашу державу до ее теперешнего величия,... обязаны более своей мудрости, чем слепому счастью, и более своей моральной стойкости, чем материальной силе. Мы должны быть достойны наших предков и всеми силами противостоять врагам, чтобы передать потомству нашу державу не менее великой и могущественной”[93]. Еще более кратко и точно о сущности полиса и его истинных ценностях говорит жена Перикла Аспазия, кстати сама незаурядный философ, в платоновском диалоге «Менексен»: «Одни называют ее демократией, другие еще как-нибудь - кто во что горазд, на самом же деле это правление лучших с одобрения народа ”.[94]

 

Философия и литература

Фактор двойственности философии и сочетания в ней, уже с самого момента становления, рационально-теоретических и ценностных компонентов проявлялся в античности в особой взаимосвязи между философией и литературой. Исследование данной проблемы также позволяет нам уяснить некоторые особенности самой философии.

Человек воспринимает мир в разнообразных формах, и субъективное переживание мира на уровне первобытного сознания становится предпосылкой возникновения целого пласта идеально-образного бытия, "которое отныне начинает противоречиво жить рядом с реальной, не замечаемой сознанием действительностью. Так из невольного, биологически свойственного человеку познания мира, возникает связанная система мироощущения, остающаяся жить в виде известных форм культуры”[95].

Выйдя из мифа, философия еще полна этими художественными восприятиями, и поэтому представляет собой скорее форму поэзии, нежели строгого научного трактата. Но образцы этой поэзии содержат в себе в явном виде развитые философские идеи. Как отмечала О.М. Фрейденберг, исследуя античность, мы как бы присутствуем при рождении самой культуры. Здесь все еще перемешано, и из этой смеси возникают новые формы духовного творчества, в том числе и понятийное мышление. «Но где эта культура берет свой материал? Она его берет из себя самой же. Все старое она перекаливает в новое; то, что было внешним, лежавшим вовне, она делает своим внутренним конструктивным материалом. Ни одна эпоха в мире не была так конструктивна, как античность»[96].

Миф и связанный с ним образ были очень эффективны на уровне восприятия и работы воображения, реализуясь в виде особого рода художественных произведений, поэм, афоризмов и т.д. На этом этапе и философские рассуждения облачались в поэтические одежды, что часто так привлекает нас сегодня в античности. Вся досократовская философия это прежде всего форма поэтического творчества. И иного быть не могло. Философия только становится. Ее базовые категориальные структуры, лежащие в основе порождения рациональных смыслов (понятий), еще не откристаллизовались[97].

Поэтому она пробует реализоваться прежде всего как форма литературного творчества, что является определенным препятствием для развития абстрактного мышления. За образами и метафорами было трудно уловить четкий смысл и логику. Быть может, именно поэтическая форма рассуждений не дала Пармениду более обстоятельно разобраться в диалектике бытия и небытия, о чем мы еще поговорим далее.

Словом, неслучайно философия начинает поиск своей оригинальной формы самовыражения, адекватной собственному предмету. Сначала - это переход к прозе. Аристотель отмечает, сравнивая Гомера и Эмпедокла, что у них «нет ничего общего, кроме размера. Поэтому первого правильно называть «поэтом», а второго – натурфилософом [«физиологом] скорее, чем поэтом»[98]. Лактанаций сокрушается о том, что Эмпедокла «не знаешь куда и отнести: к поэтам ли или к философам»[99]. Философы даже сочиняют натурфилософские гимны, что присуще, по мнению античных авторов особенно Пармениду и Эмпедоклу. Эти поиски самовыражения, смесь поэзии и прозы еще наполнены афористичностью, что весьма затрудняет выявление логики рассуждений. Философы уже готовы всему давать определения, но не могут оторваться от поэтической пуповины. С другой стороны, логический аппарата еще настолько слаб, что с помощью поэтического языка и метафор гораздо легче добиться разъяснения и понимания.

Лишь Сократ и Платон придают философским размышлениям более универсальный, а, значит, менее зависимый от образов и от художественной формы выражения характер. Происходит конституирование рационалистической греческой философской традиции как таковой, основанной на понятийном мышлении и еще большей оторванности ее от своих изначальных литературных корней. Возникает самая первая разновидность того, что мы сейчас называем философской рефлексией. Эта сократовская рефлексия идет рука об руку со знаменитой сократовской иронией.

В основе философской рефлексии лежит критический анализ высказываний оппонента и самокритичное отношение к самому себе. И, как это ни странно, первым объектом критики становятся искусство и литература. Поэтическое воображение и полет фантазии плохо согласуются с систематической работой абстрактной философской мысли. Рационально-понятийный подход неизбежно становится в философии главенствующим, затрагивая все области человеческой культуры, вплоть до морали. Сократ даже доводит эту традицию до некоторого абсурда, вообще отказавшись от письменной формы выражения своих идей. Только проза, только разговор сохраняет, по его мнению, жизненность самовыражения философии. «Дурная особенность письменности, поистине сходной с живописью: ее порождения стоят, как живые, а спроси их – они величаво и гордо молчат»[100].

Заметим попутно, что уже здесь, а в еще большей степени в творчестве софистов и киников, лежат истоки критического отношения к письму и к тексту, столь свойственного современному постмодернизму. Причем у тех же киников позиция куда как более радикальные, чем это пытаются представить постмодернисты.

В чем Сократ, действительно, держит абсолютный приоритет, так это в том, что именно с него начинает вырабатываться и наиболее, на наш взгляд, адекватная форма самовыражения философии, а именно, - диалог. Сократовский диалог, правда, по существу еще таковым не является. Это своеобразный монологичный диалог. Диалог в том смысле, что участвуют как минимум два человека, но философствует на самом деле лишь один Сократ (а чаще всего - Платон, говорящий устами своего учителя). Это форма провокационного диалога, когда оппонент Сократа выступает в качестве своеобразной “боксерской груши”, на которой философ оттачивает свою логику. Постепенно диалог становится главной формой описания философской дискуссии. Но если у Платона это еще синтез литературы и философии, поэзии и логики, то позже в классической традиции - это диалог идей как таковых, осуществляемый на высоком уровне абстракции. Поэтическое совсем отходит на задний план и диалог становится чисто философским жанром. Он превращается в царство философской диалектики, как творческого противо-речения, в котором шлифуются и взаимно корректируются позиции оппонетов[101].

Тем не менее, и это прекрасно, от «литературного наследства» философии полностью избавиться не удалось и строгая логика не подавила поэтическую прелесть. Мы знаем целую плеяду философских гениев, органически совмещавших философское умозрение с художественным даром. Это М. Фичино и Данте Алигьери, Ф. Бэкон и Д.Дидро, Ф. Ницше и В.С. Соловьев.

Показательно, что именно в рамках русской философии, всегда тяготевшей к греческой философии и особенно к ее сократической линии, число философствующих литераторов и склонных к занятиям литературой философов было особенно велико. Одни фигуры прозаиков Л.Н. Толстого и Ф.М. Достоевского, поэтов Г.Р. Державина и Ф.И. Тютчева, литературных критиков и публицистов В.Г. Белинского и А.И. Герцена чего стоят! Да и само позднее рождение всемирно значимой русской философии из духа ее всемирно значимой литературы во второй половине 19 века разве не перекликается с за