Кризис традиционных религий и “просвещенческих” идеалов на рубеже Х1Х- ХХ веков.

Последняя четверть ХIХ - начало ХХ веков ознаменовались возникновением целого ряда принципиально новых тенденций во всех сферах общественной жизни. В области техники происходит переход к массовому индустриальному производству и использованию гигантского потенциала новой - электромагнитной - энергии. Это сопровождается не только дальнейшей механизацией, стандартизацией и неизбежно вытекающей отсюда обезличкой физического труда, но все возрастающей специализацией и технизацией труда интеллектуального, когда ученый - некогда учитель жизни и мудрец - постепенно превращается в узкого специалиста-профессионала, в того самого пролетария умственного труда, который больше не может претендовать на обладание всеобщими истинами и вечными ценностями.

Долгое время, прежде всего в рамках классического идеала научности, познавательная деятельность рассматривалась как особый общекультурный феномен, целью которого являлась установка на поиск истины, причем в неявном виде подразумевалось, что эта истина может быть познанной окончательно. Господствующий в общественном сознании образ науки характеризовался ее пониманием как пусть и особой, но части общечеловеческой культуры. Наука не отрывалась от других элементов культуры занимая в ней собственную нишу (поиск истины). Соответственно, те общегуманистические принципы, которые господствовали в культуре, распространялись и на научное познание. Это была фактически философская позиция, базирующаяся на оптимистической вере в силу рационально-теоретического постижения мира. Поэтому, с одной стороны, научные изыскания были близки к натурфилософской исследовательской парадигме как поиска основополагающих, фундаментальных закономерностей бытия, а с другой – отражало факт пока еще не столь значительной дифференциации наук.

Начиная же с последней четверти 19 века понятие науки становится не столь однородным, чему способствует бурная дифференциация наук. С этого момента, собственно говоря, и нет науки как таковой, а есть совокупность совершенно различных наук, которые очень трудно привести к общему знаменателю. Поэтому если науку вообще (в ее классическом варианте) можно было относить к культуре, то разнородные научные дисциплины в общекультурную парадигму уже не вписывались. В науках начинает господствовать принцип относительности, который выступает не только как внутринаучное явление, но носит более широкое мировоззренческое значение.

Становится ясным факт относительности идеалов научности вообще. Наука перестает отныне восприниматься как нечто единое, имеющее общую цель с другими способами духовного постижения мира. А соединение науки с техникой и ее ориентация на практическое овладение миром включает в этот образ мысль о том, что наука вообще лежит за пределами культуры.

Если духовная культура, постигая мир, интегрирует в него человека, то наука, вмешиваясь в природу, напротив, направлена на овладение им, угрожая в некоторых случаях самому его существованию. Этот фактор в восприятии образа науки усиливается своеобразной агрессивностью науки и ей экспансией во все сферы жизни общества и отдельного человека, что позволяет некоторым исследователям обозначать это как своеобразный «научный империализм», удивительным образом совпадающий со вступлением капитализма в империалистическую фазу, о чем речь пойдет ниже. Выйдя за рамки традиционной культуры, ориентируясь прежде всего на внутринаучные критерии и прагматические запросы общества, наука отказывается от внешних для нее гуманистических компонентов и тем самым закрепляет представление о собственной внекультурной или даже антикультурной сущности.

Это представление закрепляется в процессе институциализации науки. Раньше наука вписывалась в парадигму любой иной творческой деятельности, где центральным звеном был человек, индивид. Научное творчество носило глубоко индивидуальный характер, и в некоторых случаях не отделялось, например, от художественного творчества. В данный период, необходимость решения конкретных практических задач потребовало создания особых искусственных условий для реализации научного творчества. Выбор предмета исследования, интересы ученого стали в гораздо большей степени детерминироваться общественными запросами, чем его внутренними индивидуальными устремлениями. Вместо гения-одиночки – институт, вместо личных озарений – кропотливая работа группы людей, вместо часто случайной тематики – целенаправленное исследование и централизованное финансирование.

Сама научная задача отныне расчленяется на отдельные компоненты, исполнитель которых может в некоторых случаях не знать об общем плане и конечных целях научного исследования. Это приводит к изменению связи между личностью ученого и использованием результатов его открытий. Ученый как бы удаляется от практической реализации научных открытий, в меньшей степени чувствует ответственность за их использование. Для общества же, в свою очередь, становится важным не столько сам ученый как личность или процесс совершения открытий, сколько полученный результат. Естественные науки, выполняя часто определенный социальный заказ, переходят к коллективным (оперативным) формам познания в рамках научно-исследовательских групп и институтов. Ученый здесь "становится лишь исполнителем определенной функции внутри какой-либо фирмы или организации"[961]. Все вышесказанное придает науке с одной стороны, новый импульс для все более стремительного развития, а с другой, как бы удаляет ее от системы традиционных ценностей и способов постижения действительности.

Мало того, именно научными лабораториями и институтами, а вовсе не трудами ученых-одиночек, теперь целенаправленно изобретаются и внедряются не только полезные технические устройства, но во все возрастающих масштабах и орудия массового уничтожения типа пулеметов и ядовитых газов. Но значит больше нельзя ставить знак равенства между разумом и моралью, наукой и безусловными ценностями. В этот период начинают подвергаться серьезным сомнениям, казалось бы, незыблемые просвещенческие культы автономного и самоценного научного интеллекта, а также безудержного технического прогресса.

В сфере экономических отношений происходят не менее существенные сдвиги. Капитализм переходит в монополистическую фазу своего развития. Формируются первые транснациональные корпорации, и образуется зачатки глобального товарного и финансового рынков. Начало процесса глобализации сопровождается не только углублением разрыва между богатой и бедной частями населения, экономически развитыми и колониальными странами, но также формированием культа массового и ничем не ограниченного материального потребления. В области взаимоотношений с природой это оборачивается зачатками опять-таки глобального экологического кризиса (на рубеже ХIХ-ХХ веков человечество впервые переходит порог хозяйственной емкости биосферы)[962]; в социальной сфере - нарастанием классовых противоречий с требованиями экономического равенства; в области международных отношений - возникновением массы локальных военных конфликтов и подготовкой почвы для мировых войн за экономический передел мира.

В этот же период впервые явственно обнаруживаются кризисные черты гипертрофированного урбанизма: социальная атомизация и нарастание чувства психологической заброшенности у людей в условиях ослабления родовых и семейных связей, сокращение продолжительности жизни городского населения, возникновение феномена массовых психических эпидемий. Кризис урбанизма нашел блестящее отражение в романах Ф.М.Достоевского, в поэзии Э.Верхарна; в творчестве русских художников-передвижников.

Процессы технической и экономической глобализации начинают все активнее сопровождаться тенденцией культурной унификации, утратой целыми континентами своего национального своеобразия и самобытности. Стандартизация культуры со все возрастающей скоростью идет параллельно со стандартизацией жизни отдельной человеческой личности. Именно эта тенденция с особенной болезненной остротой отмечается мыслителями самой различной идейной ориентации и национальной принадлежности. В отечественной философии об угрозе утраты “цветущей сложности культуры” много и точно пишет К.Н. Леонтьев - один из самых последовательных защитников национального культурного своеобразия и ярый оппонент теории общечеловеческих ценностей[963]. Он - один из тех незаурядных мыслителей, который стоит у самых истоков рождения мировой теоретической аксиологии (в этом смысле довольна верна его квалификация в качестве “русского ницше”), о чем, к сожалению, часто забывают. Показательно, что от проблемы массовой культурной обезлички и исследования угроз, которые несет современная цивилизация неповторимой человеческой индивидуальности, движется к обоснованию фундаментальной роли аксиологии и мыслитель совсем иной идейной ориентации, ни в чем больше не похожий на К.Н. Леонтьева, - академический профессор, немец Вильгельм Виндельбанд. “Мы переживаем, - пишет один из отцов-основателей теоретической аксиологии в одной из своих итоговых работ, - нивелирование исторических различий и установление единообразия жизни, о которых ни одна из прежних эпох человеческой истории не имела ни малейшего представления. Но это влечет за собой большую опасность, которая выражается в том, что мы утратим высшее, что, собственно, только... и составляло во все времена культуру и историю: жизнь личности. Чувство этой опасности глубоко проходит сквозь всю духовную жизнь последних десятилетий и прорывается время от времени со страстной энергией. Вместе с блестящей материальной культурой растет горячая потребность в собственной внутренней жизни, и наряду с демократизирующим и социализирующим массовым существованием возникает резкая оппозиция индивидов, их противодействие подавлению массой”[964].

Отсюда вытекает и главная задача философской теории ценностей по Виндельбанду: “Мы не столько ищем и ожидаем от философии того, что она давала раньше, теоретическую картину мира... То, чего мы в настоящее время ожидаем от философии, - это размышление о вечных ценностях, которые, возвышаясь над меняющимися временными интересами людей, обоснованы высшей духовной действительностью”[965].

Жажда обретения твердой ценностной почвы под ногами в исторической ситуации, когда трещину дали все прежние системы ценностей - равно и просветительски-рационалистические, и традиционно-религиозные[966] - таков социально-политический и культурный запрос эпохи, давший импульс рождению теоретической аксиологии.