Глава 23. В большой тревоге мы ожидали приближение зимы 1932–1933 года, словно наступал День Страшного Суда

В большой тревоге мы ожидали приближение зимы 1932–1933 года, словно наступал День Страшного Суда. Природные силы обрушились на нас со всей своей безжалостностью. Эта суровая зима словно вступила в сговор с коммунистами против крестьянства.

В наших краях зима начинается в ноябре, когда заканчивается череда проливных дождей, и землю сковывают первые заморозки. Лужи покрываются корочками льда, и затвердевает грязь на дорогах. Тяжёлые серые снежные тучи друг за другом несутся по небу.

Эти изменения природы сопровождаются пронизывающим ледяным ветром, гуляющим на открытых просторах и заставляющим людей искать убежище от холода. В это время крестьяне спешно заканчивают работу на полях и пользуются зимней передышкой. Раньше, по завершении уборочной, сельских жителей никто не заставлял выходить на улицу в плохую погоду. Они запасались продуктами и дровами, поэтому морозными днями и ночами сытно и уютно проводили время в своих натопленных жилищах.

Но зима 1932–1933 года стала особенной. Хотя в природе всё шло своим чередом, за исключением необычного холода, жизнь на селе выбилась из своего нормального русла, потому что с наступлением зимы росла угроза страшного голода.

Ещё в начале ноября, когда даже не завершились уборочные работы, нас стала беспокоить нехватка продуктов. То немногое, что мы получили от колхоза, было съедено. Нам было обещано, что по окончании уборочной мы все получим продукты питания, но это так и осталось обещанием.

Затем настала очередь платить налоги. Сдавать государству яйца и молоко должны были только владельцы кур и коров. Но каждая семья, не важно держала они скотину или нет, обязана была сдать примерно 120 килограмм мяса в год. Крестьян, не имевших живности, государство заставляло выплачивать этот налог деньгами. Денег, заработанных колхозниками, не хватало не только на то, чтобы оплатить налог на мясо, но и на то, чтобы просто прожить.

Но даже и при наличии денег не было возможности купить какую-либо еду. Фактически, торговля продуктами питания и товарами широкого потребления была официально запрещена. 6 ноября 1932 года Совет Народных Комиссаров и Центральный Комитет Коммунистической партии совместно вынесли следующее постановление:

«Из-за позорного срыва компании по уборке зерновых в некоторых районах Украины, Совет Народных Комиссаров и ЦК партии Украины приказывает местным партийным и руководящим органам покончить с саботажем зерна, который был организован контрреволюционными и кулацкими элементами. Необходимо заклеймить тех коммунистов, кто возглавил этот саботаж, и полностью ликвидировать пассивное отношение к нему со стороны некоторых партийных организаций. Совет Народных Комиссаров и Центральный Комитет совместно решили взять на заметку все те местности, в которых проводился преступный саботаж, и применить к ним следующие меры наказания:

1. Приостановить в эти местности все поставки товаров государственной торговли и кооперативной сети. Закрыть все государственные и кооперативные торговые точки. Изъять все имеющиеся товары.

2. Запретить продажу основных видов пищевых продуктов, находившихся ранее в ведении колхозов и частных владельцев.

3. Приостановить выдачу всех кредитов этим местностям и немедленно аннулировать ранее выданные кредиты.

4. Тщательно разобрать личные дела руководящих и хозяйственных организаций с целью выявления враждебных элементов.

5. Произвести подобную работу в колхозах, чтобы выявить все враждебные элементы, принявшие участие в саботаже».

Это постановление со всей очевидностью отнимало у крестьянства не только продукцию, выращенную их собственными руками, но и лишало таких товаров, как спички, соль, керосин, рыбные продукты, сахар, консервы всех видов и т. д. Продажу пищевых продуктов и товаров широкого потребления запретили по всей Украине, поскольку ни одно село не выполнило плана по сдаче зерна государству.

Беспокойство переросло в панику, когда разнеслась тревожная новость о том, что колхозные склады и амбары стоят пустыми, а последнее зерно вывезли из села, не оставив ничего местному населению.

Только что наступила долгая зима. Пройдёт не менее шести месяцев, прежде чем взойдут первые овощи на наших огородах, и не менее восьми месяцев до того, как мы испечём первый каравай хлеба из зерна нового урожая. А уже сейчас многие из нас находились на грани истощения. Тем не менее, мы ещё надеялись на помощь со стороны государства, но со временем эта надежда растаяла.

Холода усиливались, и постоянно шёл снег, угрожая занести все дороги и совсем отрезать нас от районного центра и близлежащих деревень и посёлков. Члены хлебозаготовительных комиссий всё ещё продолжали нести свою службу, рыская от хаты к хате, конфискуя всё съедобное, что им удавалось найти, чтобы хоть как-то выполнить государственный план. У жителей села отбирались даже самые ничтожные количества зерна и мяса.

Надо было что-то делать. Никому не хотелось безропотно лечь и умереть с голода. Одним из первых шагов был массовый исход в близлежащие города в надежде найти работу и пропитание. Все, молодёжь и старики, как и прошлой голодной весной, всеми средствами старались добраться до городов. Не всем это удавалось, и их обмороженные тела стали «дорожными» указателями для других на заснеженных подступах к городам. Тех, кто имел достаточно сил, чтобы добраться до города, ждало разочарование: изобилием и не пахло, голод давал о себе знать и в городе. Городским жителям продукты распределялись по хлебным карточкам в таких маленьких количествах, что рассчитывать на их помощь не приходилось.

Как и еды, работы не было. Несколько молодых крепких ребят нашли работу на сахарном заводе, на строительстве железной дороги или на рубке леса. Кого-то наняли водовозом. Но не везло пожилым, женщинам и детям, которые напрасно исходили весь город в надежде заработать кусок хлеба.

По мере усиления потока сельских жителей в города, правительство приняло меры к его пресечению, запретив крестьянам появляться в любом городе без соответствующих документов. Строго запретили и всякий вид переселения за пределы Украины.

Как раз в то время, в конце декабря 1932 года, правительство ввело по всей стране паспортную систему для того, чтобы голодающие крестьяне не могли уйти из села в город. Это значило, что каждый советский гражданин старше 16 лет, постоянно проживающий в городе, должен зарегистрироваться в милиции, чтобы получить советский паспорт.

Без паспорта человек не имел права проживать в данном городе и не мог устроиться на работу. Крестьянам паспорта не полагались. Это означало, что ему не разрешалось пребывать в городе более 24 часов без регистрации в органах милиции. Таким образом, не имея паспорта, крестьяне не могли устроиться на работу в городах, а, значит, и получать хлебные карточки.

Введение паспортной системы, как считалось, была направлена против куркулей. Советские лозунги так и гласили: «Паспортизация — смертельный удар по куркулям!». Убийственный лозунг вызывал старый вопрос: «А кто такие куркули?». Все сельские жители вступили в колхозы. К концу 1932 года в нашем силе не осталось ни одного единоличника. Могут ли колхозники считаться куркулями? Нам было трудно понять такую логику. Но теперь это для нас не имело значения.

Каждого сейчас мучили вопросы, почему на селе не осталось еды, почему нет надежды её получить, почему не оправдались наши надежды на помощь со стороны государства, почему хлебозаготовительные комиссии продолжают поиски спрятанного зерна, и почему правительство запрещает нам искать средства к существованию на стороне. Наконец, нам стало ясно: это заговор против нас, кто-то хочет извести нас целое крестьянство и конкретно крестьянство всего юга России и Украины.

Поняв всё это, мы пришли в ужас. Тем не менее, инстинкт выживания оказался сильнее любых запретов. Этот инстинкт заставлял всех, у кого ещё оставались силы, делать всё возможное, чтобы спасти себя и своих близких.

Отчаянные попытки найти средства к существованию в соседних городах продолжались. Многие из наиболее крепких жителей села подались в отдалённые уголки Советского Союза, главным образом в Россию, где, как мы слышали, было достаточно еды. Другие направились на юг, где, как считалось, на угольных шахтах и заводах Донецкого Бассейна можно было найти работу и получать продукты по рабочей карточке.

Но лишь немногие из этих смельчаков, отправившихся в чужие края, добрались до цели. Дорога в большие города была для них закрыта. Милиция и ГПУ проверяли документы у каждого пассажира и выясняли, куда и зачем он едет. Эти отчаянные мужчины и женщины, пытавшиеся изо всех сил остаться в живых, на самом деле достигали противоположного результата. Мы только можем предполагать, что их ожидало после ареста: или смерть, или концентрационный лагерь. Если им удавалось избежать смертного приговора «народного» суда, получив в обмен сомнительную отсрочку в виде тяжёлых работ, они даже не успевали начать выполнять приговор суда. Сочетание голода, холода и безразличия к их судьбам отнимало их жизни на пути в лагерь, на железнодорожных станциях и в открытых вагонах, катящихся на восток или север, где они замерзали до смерти.

Те, кто смог избежать столкновения с милицией и ГПУ, часто становились жертвами бандитов, терроризировавших железнодорожные линии и рынки. Счастливчики, вернувшиеся в родное село после выпавших на их долю ужасных испытаний, и те, кто никуда не уезжал, постепенно теряли силу духа и веру в своё спасение. У ослабленных от недостатка еды, замёрзших от нехватки дров людей не осталось больше выдержки. Крестьяне всё глубже и глубже погружались в апатию и отчаяние. Некоторые верили, что голодная смерть стала заслуженной божьей карой за их поддержку коммунистов во время революции.

Мы слышали, что совсем немногим, которые вернулись домой, каким-то образом удалось достать еду, в основном — муку, но лишь единицы донесли эту ценную ношу до дома. Эта провизия, добытая в неслыханных мучениях, изымалась государственными агентами или просто отнималась бандитами.

Все эти события убедили нас, что в борьбе за жизнь мы проиграли. Наши попытки убежать или достать продукты в большинстве случаев оказывались безуспешными. Мы стали пленниками в собственном селе, без запасов еды, приговорённые к медленной смерти от голода.