Глава 24. В конце 1932 года, когда больше не осталось овощей и хлеба, по сёлам разнеслась новость, что в районном центре открылись новые магазины

В конце 1932 года, когда больше не осталось овощей и хлеба, по сёлам разнеслась новость, что в районном центре открылись новые магазины, в которых полки ломятся от изобилия. Говорили, что там даже продаются иностранные товары. Однако оказалось, что купить эти товары можно было только на валюту или, расплатившись золотом и серебром, причём в золото и серебро принимали в любом виде.

Постепенно наше село становилось всё более информированным относительно этих новых магазинов. Магазины имели название Торгсин, что представляло собой сокращённое русское название «торговля с иностранцами». Говорили, что в них продавали все необходимые товары: продукты, одежду, лекарства и так далее.

Торгсин существовал и раньше, но только в крупных городах, куда приезжали иностранцы. Теперь сеть этих магазинов пришла и к нам. Какими бы неотесанными мы ни считались, нам сразу же стала ясна цель Советского правительства. Эти магазины предназначались для того, чтобы лишить нас последних остатков золота и серебра. Фамильные ценности, такие как нательные крестики, иконы, серьги, обручальные кольца и тому подобное, могли содержать небольшие количества драгоценных металлов, до которых был так жаден существующий режим. Коммунистическое правительство, подозревая, что у крестьян ещё оставались золотые и серебряные монеты дореволюционного времени, хотело всем этим завладеть. Из поколения в поколение каждая семья бережно хранила такие ценности, как серебряные чайники, сахарницы, подстаканники, солонки и перечницы и многие другие серебряные изделия. Раньше среди молодых сельских жительниц считалось модным иметь один золотой зуб, неважно, была ли в этом действительная необходимость. Теперь правительство не брезговало и золотыми коронками.

Голод завершил то, чего не удалось добиться указами и угрозами. Из сокровенных уголков были вытащены последние крупицы драгоценных металлов. Они стали единственным средством существования.

Мечтой каждого теперь стало обладание какой-нибудь золотой вещицей. Золото стало синонимом самой жизни. На золото можно было купить хлеб, представляете! Даже мы, последние деревенские жители, могли бы накупить хлеба, если бы только у нас было золото. Но откуда его взять? Только немногие имели его, большинство из нас даже никогда не видело золота.

Одновременно с распространением слухов о сказочных магазинах, появились ужасные истории и вооружённых грабежах и убийствах. Тот, кто открыто носил золотые украшения или имел золотую коронку, играл со смертью. Очень скоро обычным событием дня стали убийства из-за пары золотых серёг и кольца или из-за всего того, что выглядело как золото. Одна девушка лишилась пальца, потому что грабитель не смог снять с него кольца и отрезал палец вместе с кольцом. Воры, вооружившись щипцами, вырывали зубы у владельцев золотых коронок. Эти преступления оказывали сильное деморализующее влияние на наши жизни.

Золотая лихорадка привела к полному уничтожению нашего сельского кладбища. Оно было очень старым, первые захоронения начались ещё в шестнадцатом веке. Более чем за три века на этом кладбище хоронили людей разного достатка: богатых помещиков и обычных крестьян. Было традицией хоронить человека со всеми его личными вещами, такими как ювелирными украшениями, оружием и нательным крестом. Теперь, могилы разрывали и разоряли в поисках чего-нибудь ценного. Сначала осквернители могил делали это тайком, ночью, но вскоре они перестали таиться, и уже открыто занимались этим и в дневное время. Насколько я знаю, никого за эти преступления не привлекли к ответственности. Кладбища, прежде всего, считались частью религиозных традиций, а коммунисты вели разрушительную борьбу против «пережитков прошлого». Поэтому, как церковь и единоличники, кладбище должно было исчезнуть из нашей жизни. Со стороны властей ограблению могил не придавалось никакого значения, если не сказать, что оно даже на самом деле действительно поощрялось.

Во многих случаях после раскапывания могил, останки погребённых подвергались осквернению. Можно было видеть человеческие черепа и кости, разбросанные по всему кладбищу, и зияющие пустотами могилы. Даже деревянные могильные кресты уносились с кладбища и использовались в качестве дров.

Надругательство над кладбищем и его разорение неожиданно повлекли за собой одно полезное использование: открытые могилы стали наполняться новыми умершими — жертвами голода. Это был страшный по своей сути «подарок судьбы»: обессиленные жители села уже не могли выкапывать могилы для своих умерших родственников и друзей. Теперь им только оставалось дотащить тела умерших до кладбища и опустить их в ограбленные разрытые могилы.

В селе нашлось несколько жителей, которым удалось сохранить кое-какие ценности, и они могли осуществить свою мечту раздобыть еду. В числе этих счастливчиков оказались и мы. Однажды вечером мама открыла нам свой секрет: у неё оставалось два золотых медальона. Эти медальоны подарили ей до замужества ещё её родители около пятидесяти лет назад или лет за тридцать до революции. В то время считалось модным молодой девушке носить золотые монеты как медальоны. Мама давно уже перестала надевать ценные украшения и спрятала их на чёрный день. Даже её дети ничего не знали о существовании медальонов. Мы очень бедствовали. Во всю свирепствовал голод. И нам, чтобы выжить, надо было раздобыть какое-то пропитание. В таком важном вопросе, как всегда, мама спросила нас, что нам следует предпринять. Мы решили, что лучше всего с одним медальоном направиться в Торгсин районного центра. Надо было торопиться, пока снег окончательно не занёс все дороги. Нельзя было ждать, ведь из-за снега станет трудно вовсе выбраться из села.

Ранним морозным утром в конце января 1933 года, пока ещё не рассвело, я с мамой вышел на улицу, и мы направились вдоль главной дороги к центру села. Оттуда дорога прямиком вела в город. Я навсегда запомнил этот день. Вскоре взошло солнце и начало сверкать во всю силу на бескрайнем синем небе, а его лучи миллионами брызг отражались на снежном покрове. Кругом всё было объято тишиной и спокойствием. Мы не встретили ни одной живой души: ни птиц, ни собак, ни кошек; даже привычных звериных следов не было видно на снегу. На встречу нам ни попалось ни одного человека. У меня возникло жуткое ощущение, что мы бредём по царству мёртвых.

Единственном признаком того, что люди здесь ещё обитали, стал дымок, поднимавшийся над далёкими трубами. Но таких труб было совсем немного. Большинство жилищ, занесённых снегом, скрывало от посторонних глаз ужасную картину страданий и мучений умирающих в них от голода людей.

По мере продвижения к центру села, стали проступать контуры страшного времени. Мы заметили какой-то тёмный предмет в снегу, который на расстоянии казался припорошенным пнём. Когда мы подошли поближе, то увидели, что в снегу лежало тело мёртвого мужчины. Окоченевшие ноги и руки причудливо торчали из-под снега, придавая всему телу нелепый вид. Я присел на колени и смахнул снег с лица. Это был старик Улас, наш сосед, которого последний раз мы видели около месяца назад.

В нескольких шагах от него лежало ещё одно обмороженное тело. Это был труп женщины. Когда я разгрёб снег, то оттого, что я увидел перед собой, у меня застыла от ужаса кровь: под своим рваным полушубком, тесно прижав к груди, окоченевшими руками она крепко держала замерзшее тельце грудного ребёнка.

Наконец, село осталось позади, и мы поплелись по дороге, ведущей в районный центр. Однако перед нами возникла другая, похожая на привидение, панорама. Куда не посмотришь, везде вдоль дороги видны мёртвые замерзшие тела. С правой стороны от нас, очевидно, лежали тела тех, кто пытался добраться до города в поисках работы и куска хлеба. Ослабленные от голода, они оказались не в силах продолжить свой путь решили передохнуть или просто упали от бессилья на краю дороги, чтобы больше никогда не подняться. Лёгкий снежок милосердно покрыл их тела своим белым покрывалом.

Не стоило труда постичь участь тех людей, чьи тела лежали по левую сторону от нас. Скорее всего, они возвращались из районного центра, так ничего и не добившись. Им пришлось преодолеть много километров, только для того, чтобы им отказали в работе и в последнем шансе на жизнь. Они возвращались домой с пустыми руками. Смерть настигала их на обратном пути, дав им шанс умереть на подступах к родному селу.

Открытые колхозные поля, простиравшиеся на многие километры по обе стороны от дороги, сейчас казались местом величайшей битвы. То там, то здесь можно было видеть тела умерших от истощения колхозников, которые в последней надежде найти остатки неубранной картошки снова и снова приходили сюда. Они изнемогали от своих бесконечных поисков пропитания и умирали прямо на колхозном поле. Некоторые из этих обмороженных трупов, вероятно, лежали здесь уже несколько месяцев. Никто не торопился увезти их отсюда и похоронить по-человечески.

Пятнадцатикилометровая дорога до города стоила нам большого труда. Когда мы выходили из села, с севера задул холодный ветер, и горизонт заволокло тучами. Было трудно, особенно для мамы, идти против пронзительного ветра, но мы не сдавались, и после шести часов дороги навстречу ветру, увязывая и проваливаясь в снег, мы, наконец, добрались до окраин города. Здесь нас поджидала ещё одна ужасная картина.

В то время в районном центре не существовало канализационной системы, и нечистоты собирались обычно в ночное время специальной санитарной бригадой. Нечистоты перевозились на телегах в огромных емкостях и чаще всего сбрасывались вдоль дорог прямо за городом. Казалось, что они облюбовали именно ту дорогу, которая вела к городу из нашего села, потому что по обеим сторонам дороги простирались склизкие полосы нечистот. Само по себе, это и раньше было неприятным зрелищем, но мы как-то привыкли не обращать внимания. Теперь, медленно продвигаясь вдоль этой загаженной дороги, нас прямо стало тошнить. Здесь и там, по поверхности нечистот виднелись окоченевшие трупы людей. Они лежали поодиночке и группами или даже один на другом, словно мусор. Некоторые тела частично были занесены снегом, и на поверхности виднелись только руки и ноги, а часть тел покрывал свежий слой нечистот. Грудные дети неизменно оказывались прижатыми к материнской груди.

Все эти умершие люди являлись крестьянами из ближайших сёл и деревень, ставшие жертвами голода. Лишённые всех средств существования, крестьяне видели единственный путь к спасению в городе, где они надеялись найти работу, немного еды и какую-нибудь помощь. Несмотря на запрет покидать пределы своих сёл, они массами пошли в город, к неудовольствию городского населения и городских властей. Они ходили по домам, умоляя о корочке хлеба или хотя бы картофельной очистки, но чаще всего — напрасно. Городские жители, существовавшие на скудные пайки, не могли поделиться с крестьянами достаточным количеством еды, чтобы спасти их от голодной смерти. Ведь крестьян было так много! Они стояли или даже лежали вдоль улиц, на базарах, вокзалах, под заборами, в канавах. Они стали настолько обычным явлением в городской жизни, что горожане уже проходили мимо, не обращая внимания на мольбу и просьбы. Таким образом, после всех бесплодных попыток сельских жителей ожидала неизбежная смерть. Мёртвые могли пролежать на улице несколько дней, словно это были не люди, а всего лишь дрова.

Часто умирающих от голода окружала милиция и, словно скот, выгоняла за пределы города, оставляя их на произвол судьбы. Умерших и тех, у кого уже не было сил самостоятельно передвигаться, грузили на телеги и вывозили за окраины города. Их сваливали в овраги или вдоль дорог вместе с нечистотами. Разве эти люди не заслужили права быть похороненными на кладбище, хотя бы в общей могиле?

Когда я и мама, наконец, добрались до Торгсина, там уже собралась большая очередь. Истощённые, похожие на скелеты или, наоборот, опухшие от голода человекоподобные существа стояли вокруг, прислонившись к стенам и телеграфным столбам, или просто лежали на тротуаре и на обочине дороги. Они смиренно ждали, что какие-нибудь великодушные покупатели сжалятся и поделятся с ними. Другие громко умоляли о помощи, выкрикивая слова и плача. Остальные молча и безропотно протягивали руки за подаянием. Среди толпы можно было заметить окоченевшие тела умерших людей, но на них никто не обращал внимания…

В дверях Торгсина нам сказали, что сначала надо идти в контору через дорогу, где производилась оценка вещей. Там нас направили к одному из оценщиков. Им оказался толстый мужчина, отделённый от нас железной решёткой, который, даже не глядя на нас, взял мамин медальон, взвесил его и бросил в ящик стола. Затем он протянул нам лист форму, чтобы мы написали свою фамилию, адрес и название ценности. После этих формальностей мы получили квитанцию с указанием суммы, которую нам разрешалось потратить: 18 рублей. Ещё один час мы потратили, дожидаясь своей очереди, чтобы войти в Торгсин. Наконец, мы очутились внутри.

Чего там только не было! Я не мог поверить своим глазам, казалось, что всё происходит во сне. Здесь было всё, в чём мы нуждались, и даже больше. Здесь были вещи, о существовании которых мы даже не догадывались или никогда раньше не видели. Некоторые товары я узнал только потому, что когда-то читал о них в книгах. Всё было красиво разложено и расставлено за стеклянными витринами. Всматриваясь в это изобилие еды, я почувствовал головокружение. Много месяцев я не видел даже самых простых продуктов. Я позабыл вкус настоящего хлеба. Теперь, везде, куда бы я ни взглянул, рядами стояла вкуснейшая еда.

Меня охватил острый приступ голода, я еле удерживался на ногах. У меня сильно сводило желудок, а горло так сдавливало, словно чьи-то руки сжимали и крутили мою шею. Я был готов заплакать, но в этот я почувствовал, как мамина рука легла мне на плечо. Она поняла моё состояние. Возможно, она испытывала те же чувства. Я взглянул на неё, она улыбнулась в ответ и тихо сказала: «Мужайся, сынок!». Эти слова успокоили меня, и дали мне силы преодолеть свою слабость.

Мы решили купить только самые основные и самые необходимые продукты, поэтому, дождавшись своей очереди у прилавка, мы, не колеблясь, быстро выбрали то, что нам нужно. Мы купили немного масла, солёной свинины, сала, две буханки хлеба, сахар и кое-что ещё, чтобы набрать точно 18 рублей. Большинство этих товаров было аккуратно упаковано в коробки, консервные банки и мешочки. К нашему изумлению мы обнаружили, что на этикетках напечатано «Сделано в СССР». Значит, эти товары предназначались для продажи за рубежом.

Закончив с покупками, мы, как можно, незаметнее и скорее вышли из магазина и направились домой. Нас не пугала вероятность быть ограбленными в дневное время, потому что мы находились в таких же условиях, как и другие голодающие сельские жители, мы и выглядели, как они: худые и осунувшиеся, одетые в лохмотья, с нищенскими котомками за плечами. Никто в здравом уме не подумает, что в этих картофельных мешках мы несём несколько килограммов солёной свинины и других продуктов, которые для нас стали самым большим сокровищем на земле.

Уже по дороге домой мы не могли удержаться, чтобы не попробовать немного хлеба и свинины. Это было так вкусно! Мама сказала, что нам не стоит набрасываться на еду, иначе можно заболеть. Темнело, и нам было страшно возвращаться той же дорогой, что мы шли днём. Поэтому мы решили пойти на вокзал в надежде сесть на поезд, который делал остановку на станции, находившейся в пяти километрах от нашего села. Это укоротит и обезопасит наш путь.

Оказавшись на вокзале, мы увидели подходящий к платформе товарный поезд. Невдалеке, у путей, толпились люди. Мы подошли к ним: в луже крови лежали искалеченные части человеческих тел. Кто-то сказал, что это было самоубийство: женщина, державшая на руках ребёнка, прыгнула под проходящий мимо поезд. Любопытные по одному стали расходиться, а изуродованные тела матери и ребёнка оставались лежать на том же месте, и больше на них не обращали внимания. Никто не проронил слезу и не выразил никаких чувств по поводу трагедии, все были слишком оцепеневшими.

Мы пошли к зданию вокзала. Здесь тоже было много народа. Все эти люди пришли сюда из окрестных сёл и деревень в последней надежде найти пропитание. Они надеялись, что из чувства сострадания какие-нибудь пассажиры бросят им кусок хлеба из окон походящего поезда. Кое-кто мечтал найти заработок. Были и такие, кто принёс последнее, что имел, с целью обменять на хлеб или продать за деньги. Они сидели прямо цементной платформе, влажной от снега, выставив на обозрение «товар»: национальные украинские костюмы, украшенные прекрасной ручной вышивкой, домотканые скатерти с вышивкой, вышитые полотенца и коврики. Некоторые из этих вещей годами хранились в сундуках в качестве наследства. Но сёйчас на эти ценные предметы не находилось покупателей. Проходящих поездов было немного, а местные жители хотели купить только что-нибудь съестное. Все, за исключением партийных и государственных служащих, а также дельцов чёрного рынка, страдали от голода.

Большинство людей, заполнивших зал ожидания, стремилось купить билеты куда-нибудь севернее Украины, в Россию, где не лютовал голод. Но всё было напрасно. Власти запретили продавать билеты на поезда, идущие в Россию, украинским крестьянам, за очень редким исключением. Только обладатели специальных справок, разрешавшим их владельцам доехать до конкретного населённого пункта, могли приобрести билет в Россию. Тем не менее, люди испытывали судьбу. Им уже терять было нечего и сделать ничего нельзя, особенно в зимнее время, когда поля реки и леса стояли покрытыми толстым снежным покровом. И они стекались на вокзалы и железнодорожные станции, потому что в каждом проходящем поезде им виделся лучик надежды и доброй новости. Кроме всего прочего, оставалась возможность, что, несмотря на все запреты, кому-нибудь повезёт, и он сумеет пробраться на поезд, идущий на север. Их мечтам не суждено было осуществиться. Таких людей ловили и снимали с крыш вагонов, из-под вагонов, с подножек, с платформ и с бамперов.

Толпы народа, скопившиеся внутри вокзала и вокруг него, периодически окружались нарядами милиции и ГПУ. Людей, словно бездомных животных, сажали на грузовики и вывозили куда-нибудь за пределы города.

Нам повезло больше, потому что мы покупали билет не на север, а на юг. Вскоре поезд уже вёз нас по направлению к дому, но нас не переставали преследовать ужасные свидетельства голода.

В вагоне набралось совсем немного людей, ехавших в южном направлении, на Украину. Было много свободных мест. Как только мы с мамой заняли свои места, в купе зашла женщина с двумя маленькими худенькими мальчиками. Как жалко они выглядели! Их истощённые лица словно были обтянуты кожей, их выпученные глаза казались потухшими. Они имели неопрятный вид, одежда была сильно заношенной, рваной и грязной.

Когда они сели, я заметил, что под пальто у груди женщина держала ребёнка, и что ребёнок был мёртв.

— «Это девочка» — произнесла она спокойно, не проявляя никаких эмоций. — «Она умерла вчера. Бедная моя малютка, она так хотела есть и всё время кричала… и вдруг затихла… Мы провели ночь на улице. Они выгнали нас из зала ожидания. Было очень холодно. Мальчики спрятались ко мне под пальто как цыплята…»

Мы не знали, что её ответить и продолжали молча смотреть на неё с грустью и сочувствием. Она положила мёртвого ребёнка к себе на колени и начала разворачивать грязную рванину, в которую было завёрнуто маленькое тельце. Затем, словно вспомнив, что ребёнок мёртв, она завернула его снова, крепко прижала к себе и нежно прикоснулась своей щекой к холодному и застывшему личику ребёнка. Она заплакала:

— «Прости меня» — всхлипывала она, её слёзы катились по лицу и капали на ребёнка. — «Я не виновата. Господь видит, я делала всё, что могла… Они сказали, что я враг народа… Они выгнали нас из дома».

Несчастная женщина начала нежно целовать ребёнка, его лобик и щёчки.

— «Не бойся, маленькая, ты не долго будешь одна. Скоро к тебе придут твои мама и братики».

Мама больше не могла вынести этих страданий и, боясь разрыдаться, она резко поднялась и указала мне следовать за ней. Оказавшись в коридоре, она дала волю своим чувствам. Плача, она попросила меня отломить три кусочка хлеба и отдать женщине и её мальчикам. Мы вернулись в купе, и я протянул им хлеб. Никакими словами нельзя описать удивление этих изголодавших человеческих существ при виде хлеба.

Откусив небольшой кусочек хлеба и отложив остальное для сыновей, женщина немного успокоилась и поведала нам свою историю. Это была типичная судьба украинских крестьян того времени, не понятная тому, кто не пережил тех трагедий и страданий.

Мы узнали, что год назад муж этой женщины был объявлен «врагом народа» и сослан куда-то на север. С тех пор она не имела о нём никаких известий. Он так и не увидел свою дочку, которая родилась позже и сейчас мёртвой лежала на руках матери. Женщина много и тяжело работала в колхозе, но получала только несколько килограммов зерна и немного овощей, и всё это оказалось съеденным ещё до наступления зимы. Страдавшая от голода и холода, без надежды получить пропитание и дрова, эта женщина где-то прослышала, что в России нет голода.

У неё оставалось немного денег, и она решила поехать с детьми на север, в Россию. Преодолев все трудности, она, наконец, добралась до железнодорожной станции и в течение двух дней пыталась купить билет в русский город, куда недавно удалось уехать её соседям. Они прислали ей письмо, в котором написали, что голода в России действительно нет. Однако купить билет ей не удалось, потому что у неё не было необходимой справки из колхоза. Теперь, после смерти своей маленькой дочки, она решила перебраться в другой город, недалеко от её села. Она слышала, что там есть детский приют, и надеялась оставить в нём своих мальчиков. Её собственная судьба после этого для неё не имела значения. Единственно, что заботило эту женщину, чтобы её мальчики остались в живых.

Я вышел в коридор и стал смотреть в окно. Поезд монотонно постукивал по рельсам. Мимо проносились заснеженные поля, деревья и телеграфные столбы. Но даже эта, казалось бы, мирная картина была нарушена: вдоль железнодорожного полотна стояли, сидели и лежали группами и поодиночке голодающие люди. Они преодолели длинный путь до железной дороги, надеясь на чудо, может быть, кто-нибудь из проходящего мимо поезда выбросит им кусочек хлеба. Я не мог слышать голосов, но видел их протянутые руки. Некоторые держали на руках детей. Они поднимали вверх, чтобы пассажиры могли видеть их истощённые маленькие тела, как если бы они кричали: «Пожалуйста, крошку хлеба! Не для меня, для моего ребёнка!».

Непроизвольно я опустил руку в свою котомку и достал нашу последнюю буханку хлеба. Впереди я увидел женщину с двумя маленькими детьми. Они ждут чуда, подумалось мне. Я открыл окно, и когда поезд поравнялся с ними, я бросил им буханку хлеба. Я не мог видеть, что произошло дальше, потому что слёзы застилали мне глаза.

Вскоре мы прибыли на свою станцию. Перед тем, как идти дальше, мне захотелось найти какую-нибудь палку, чтобы мама могла на неё опираться, и дорога бы не стала для неё очень трудной. Ища что-нибудь подходящее, я обошёл строение, примыкавшее к зданию станции. То, что я увидел, повергло меня в ужас. Даже теперь, пятьдесят лет спустя, я не могу без содрогания вспоминать увиденное. Прямо напротив меня штабелями лежали обмёрзшие человеческие тела. Некоторые из них были совершенно раздеты, на других имелись какие-то лохмотья и многие оказались разутыми. Из-под снега во все стороны торчали человеческие руки и ноги. Я застыл на месте, охваченный страхом. Какое-то время я, как загипнотизированный, стоял, уставившись на эти человеческие тела, с вытянутыми закоченевшими руками, словно они продолжали умолять о хлебе и сострадании. Затем я побежал обратно к маме с найденной палкой, дрожа от страха, и понемногу успокоился только в её присутствии.

Когда мы подходили к дому, уже темнело. Однако наши приключения на этом не закончились. Всю дорогу мама казалось чем-то обеспокоенной. Я спросил о причине, и она призналась, что её сильно волнует та форма, которую мы заполнили в конторе Торгсина. Я сразу понял, в чём дело.

Сельские жители часто не считались с указом, запрещавшим обращение золотых монет и иностранной валюты, что заканчивалось арестами и пытками в застенках ГПУ. Мы не нарушили этот указ в случае с медальоном, поскольку он не попадал под категорию монет и валюты. Но мы сделали ошибку, записав медальон в графе «монета» на официальном бланке. Эта «маленькая» оплошность могла обернуться для нас «большим» государственным преступлением.

Наши тревоги скоро стали реальностью. Однажды днём вскоре после нашего хождения в город к нам в дом заявилась большая группа представителей власти. Они состояли из уже хорошо знакомых нам членов хлебозаготовительной комиссии, но на этот раз их сопровождали вооружённый милиционер и председатель сельсовета. Милиционера мы видели впервые, вероятно, он был прислан из города районным руководством. Присутствие всех этих людей указывало, что мы попали в серьёзный переплёт.

Переступив порог, председатель сельсовета сразу же выступил вперёд. Сверившись с бумагой, которую он держал в руке, председатель громко потребовал у мамы удостоверения личности, хотя он очень хорошо её знал. Затем он объявил, что согласно «надёжным источникам» мы владеем золотом, которое должны были давно сдать государству. Он информировал нас, что прибывший из районного центра милиционер имеет приказ конфисковать наше золото. Он также добавил, что если мы это сделаем добровольно, то дело будет сразу же закрыто. В случае отказа главу семьи ожидает арест как «врага народа».

Их требование предоставить «наше» золото и то, что мама станет «врагом народа», казались нам до крайности абсурдными. Мама уже попадала в различные переплёты и научилась себя в них правильно вести, поэтому её нелегко было запугать и на этот раз. Она категорически заявила, что у нас нет золотых монет. Она сама даже не знает, как выглядит золотой. Наша покупка в торгсине была сделана путём сдачи золотого медальона, а не золотой монеты. А такой обмен медальона на продукты в государственном магазине не является противозаконным, настаивала мама.

Председатель сельсовета приказал обыскать нашу хату. Они осмотрели каждый угол, каждое укромное местечко, перетряхнули всю одежду, заглянули во все горшки и кастрюли. Они очень старались, но ничего не нашли. А у нас и невозможно было что-то найти, за исключением последнего медальона, тщательно спрятанного там, что раньше служило хлевом.

Наконец, они ушли с пустыми руками. А спустя немного времени, к нашему великому удивлению, они вообще оставили нас в покое.