Часть II 5 страница

— Будил бы меня, — говорю я, вспомнив, как сама тормошила его дважды, а то и трижды за ночь. И как долго ему приходилось меня успокаивать.

— Зачем? — возражает Пит. — Чаще всего я вижу, что потерял тебя. Открываю глаза — ты рядом, и все хорошо.

В этом он весь. Обронит фразочку мимоходом — словно кинжал в живот всадит. Парень просто ответил на мой же вопрос. Не потребовал ничего взамен, никаких уверений в любви. А на душе отчего-то гадко — словно я использовала человека самым грубым и отвратительным образом. Так ли? Не знаю. Зато мне впервые кажется неприличным лежать с ним в одной постели. Именно сейчас, когда мы помолвлены. Смешно…

— Не представляю, как дома я буду спать один, — вздыхает Пит.

И правда, мы почти приехали.

Сегодня вечером нас ожидает ужин в особняке у мэра Андерси, а завтра — торжественный проезд по главной площади в честь праздника Жатвы. В нашем дистрикте его отмечали всегда, но только в домашнем кругу и, если могли себе позволить с друзьями. В этом году предстоят публичные торжества за счет Капитолия, так что жители наедятся от пуза.

К выходу из вагонов нас почти не готовят: на улице холодно, пора опять закутываться в меха. На вокзале, успев только поулыбаться и помахать руками, мы погружаемся в автомобиль и едем к мэру. Родных нам позволят увидеть не раньше вечера.

Хорошо еще, пир устраивают у мэра, а не в Доме правосудия — там, где поминали отца, где после Жатвы я пережила душераздирающее прощание с близкими. Дом правосудия полон горькой печали.

А вот особняк Андерси мне по душе. К тому же с его дочерью мы стали подругами. Может, и раньше были, но после того, как она пришла проводить меня на Голодные игры, я научилась воспринимать нашу дружбу всерьез. Именно Мадж приколола мне золотую брошку на счастье. По возвращении я начала проводить с Мадж куда больше времени. Как выяснилось, дочери мэра тоже нечем заполнить долгие дни. Поначалу было даже неловко. Девчонки нашего возраста болтают о мальчиках, тряпках и о других девчонках, но мы — не сплетницы, а разговор об одежде вызывает у меня страшную зевоту. После нескольких не дачных попыток совместно развлечься я догадалась: подружке безумно хочется в лес. Мы выбирались туда не единожды. Я показала ей, как пострелять. Мадж пытается научить меня игре на пианино; впрочем, я предпочитаю слушать ее игру. Время от времени мы ходим друг к другу в гости. Мадж больше нравится у меня. Ее родители — вроде бы симпатичные люди, но сомневаюсь, чтобы она частенько с ними общалась. Отцу нужно управлять Двенадцатым дистриктом, а мать иногда неделями не покидает постель из-за страшных мигреней.

— Вот бы свозить ее в Капитолий, — предложила я однажды, когда мы не стали играть, поскольку и через два этажа музыка причиняла боль этой несчастной женщине. — Там вылечат, глазом моргнуть не успеешь.

— Ты права, — грустно вздохнула Мадж. — Но в Капитолии нечего делать без специального приглашения.

Получается, и мэры могут не все.

Прибыв на место, Эффи не позволяет мне даже как следует обняться с подругой, а сразу тащит на четвертый этаж — готовиться. Накрашенная, причесанная, в серебряном одеянии с длинными рукавами, за час до ужина я ускользаю из-под надзора. Комната Мадж расположена этажом ниже, рядом с комнатами для гостей и кабинетом отца. По пути я просовываю голову к нему в дверь, чтобы поздороваться. Мэр куда-то ушел, но телевизор продолжает жужжать, и я задерживаюсь на пороге. Опять мы с Питом. Крупные планы: вот мы едим, танцуем, целуемся. Сейчас это видят в каждом доме по всей стране. Любопытно, Панем еще не тошнит от этих сладеньких голубков из Двенадцатого? Меня бы давно затошнило.

Собираюсь уйти, но тут раздается писк, и я поворачиваюсь к телевизору. На почерневшем экране вспыхивают слова: «ДИСТРИКТ НОМЕР ВОСЕМЬ: ПОСЛЕДНИЕ НОВОСТИ». Внутренний голос подсказывает: это не для моих глаз, это только для мэра. Надо бежать, и как можно скорее. Но я остаюсь, даже делаю шаг вперед.

Появляется репортер, которого я никогда не видела, — женщина с волосами, тронутыми сединой, и властным надтреснутым голосом. Она сообщает, что ситуация ухудшается, что в Дистрикте номер восемь объявлена тревога третьего уровня. Текстильная промышленность полностью остановлена. К месту событий стягивают дополнительные войска.

Щелк! — на экране высвечиваются кадры с главной площади. Я знаю, потому что была там всего лишь неделю назад. На крышах еще развешаны флаги с моими портретами. А внизу бушует яростная толпа. Нацепив самодельные маски, люди с выкриками бросают куда-то камни и кирпичи. Пылают здания. Миротворцы палят без разбора, сея черную смерть.

Впервые в жизни вижу такую ужасную сцену. Так вот что имел в виду президент, когда говорил о восстании.

 

 

Кожаная сумка с едой и фляга с горячим чаем. Оставленные Цинной перчатки на меху. Три голые ветки лежат на снегу — указывают, в каком направлении меня нужно искать. Гейл все поймет, когда явится на обычное место встречи. Сегодня первое воскресенье после фестиваля Жатвы, и у меня к нему есть разговор.

Я долго бреду по лесу сквозь холодную мглу тумана. Гейл не знает этой тропинки, зато меня ноги сами несут вперед, к заветному озеру. Старое место больше не вызывает доверия. А ведь мне предстоит излить перед Гейлом душу. Он должен узнать... должен помочь мне разобраться...

Потрясенная новостями из Дистрикта номер восемь, я выскочила за дверь и бросилась по коридору. Еле успела: мэр как раз выходил на лестницу. Я помахала ему рукой.

— Ищешь Мадж? — дружелюбно осведомился он.

— Да. Хочу похвастаться платьем.

— Ну, ты знаешь, где ее найти...

Тут из кабинета снова донесся слабый писк. Мэр помрачнел.

— Прошу прощения, — бросил он и, хлопнув дверью, скрылся в кабинете.

Я постояла, чтобы немного собраться с духом. Сама себе лишний раз напомнила, что должна держаться естественно, А потом направилась к Мадж. Подружка сидела за туалетным столиком и расчесывала перед зеркалом золотые волны волос. На ней было то же прелестное белое платье, что и тогда, в день Жатвы. Увидев мое отражение, девушка улыбнулась.

— Смотрите-ка, настоящая капитолийская дама.

Я подошла чуть ближе. Коснулась пальцами птицы у себя на груди.

— Да уж, вплоть до брошки. Благодаря тебе сойки-пересмешницы стали последним писком столичной моды. Хочешь, верну?

— Не глупи, подарки не возвращают, — ответила Мадж, повязывая волосы праздничной золотой лентой.

— Кстати, откуда она у тебя? — спросила я.

— Это теткино украшение. Вроде бы очень древнее.

— Странно, почему именно сойка? — вслух подумала я. — То есть после всего, что случилось во время бунта, что натворили говоруны...

Сойки-говоруны — это переродки, генетически измененные птицы, специально выведенные учеными Капитолия, чтобы шпионить за лагерями повстанцев. Эти создания умели запоминать большие отрывки речи, а потом повторяли каждое слово в столичных лабораториях. Разгадав секрет, мятежники стали кормить соек такой небывальщиной, что Капитолий остался с носом. Ожидалось, что ставшие бесполезными птицы (а среди них были только самцы) вымрут сами по себе, однако те быстро научились спариваться с пересмешницами, и возник совершенно новый вид.

— Сойки-пересмешницы — не оружие, — возразила Мадж. — Это же просто певчие птички, правильно?

— Ага, наверное, — обронила я, но мысленно не согласилась.

Может быть, это и певчие птички — зато они существуют на свете вопреки желанию Капитолия. Никто не ждал, что послушным тварям хватит ума приспособиться к дикой природе, и вытеснить генетический код, размножиться и создать новый вид. Ученые недооценили их волю к жизни.

Шагая по глубокому снегу, я слушаю, как пересмешницы скачут по веткам, подхватывают чужие песни, повторяют их и преображают во что-то свое. Как всегда, на память приходит Рута. Ночью, во сне, я следовала за ней через лес. Жаль, что рано проснулась: вот бы увидеть, куда мы шли.

Да уж, далековато брести до озера. Если Гейл все-таки решит пойти за мной, то потратит уйму сил, которые пригодились бы на охоте. На ужин у мэра он не явился, хотя там была вся его семья. Хейзел сказала: слег от какого-то недомогания, но разве она умеет врать? На фестивале Жатвы мы тоже не виделись. В тот день он отправился на охоту, по словам Вика. Вот это уже похоже на правду.

Спустя еще несколько часов туман раздвигается, и передо мной возникает обветшалый дом на берегу озера. Скорее даже не дом, а маленькая однокомнатная постройка. Отец говорил, когда-то их было множество: остатки фундаментов до сих пор видны. Люди приезжали сюда рыбачить и развлекаться. «Мой» дом — бетонный, поэтому пережил своих сородичей. Из четырех стеклянных окон цело лишь одно, только рама давно пожелтела и покосилась от времени. Водопровода и света нет и в помине, зато печка исправна. В углу вот уже много лет высится поленница. Я развожу небольшой огонек в надежде, что дым будет незаметен среди густой сероватой мглы. Слушая, как потрескивает маленькая печка, беру игрушечную метлу из веток (ее связал отец, когда мне было лет восемь) и выметаю сугробы, скопившиеся под пустыми оконными провалами. А потом сажусь у огня и жду Гейла.

Он появляется на удивление быстро. За спиной — лук и стрелы, к поясу приторочена тушка дикой индейки — видимо, подстрелил по пути. Мой гость медлит на пороге, словно раздумывая, входить или нет. В руках у него — нетронутая сумка с едой, фляга, перчатки. Разозлился, не нужно ему моих подарков. Мне ли не знать, что он чувствует. Сама так вела себя с матерью.

Заглядываю ему в глаза. Сквозь понятный гнев проступают боль и обида от моего предательства, которое все называют помолвкой. Эта встреча — моя последняя надежда не потерять Гейла, не лишиться его навсегда. Можно было бы говорить часами, а он все равно бы не понял. Поэтому я пытаюсь перейти прямо к сути своих оправданий.

— Президент Сноу пообещал, что убьет тебя.

Он только приподнимает брови. Ни страха, ни изумления.

— А кого еще?

— Полный список мне не показывали. Однако все наши родные наверняка там есть.

Вроде подействовало. Гейл подходит ближе к печи, садится на корточки.

— И что можно сделать?

— Уже ничего.

Надо бы объясниться подробнее, но я не знаю с чего начать, поэтому просто сижу и хмуро смотрю на огонь.

Примерно через минуту Гейл нарушает молчание:

— Ладно, спасибо, что предупредила.

Я уже собираюсь огрызнуться, но замечаю, как сверкают его глаза. Улыбаюсь — и ненавижу себя за это. Нашла время веселиться. Сначала обрушила на человека такое бремя...

— Знаешь, я кое-что придумала.

— Неужели? — Гейл швыряет перчатки мне на колени. — На. Не нужны мне подачки от твоего жениха.

— Пит — не жених. Это часть игры. И перчатки совсем не его, а Цинны.

— Тогда верни. — Он забирает и быстро натягивает перчатки, на пробу сгибает пальцы и одобрительно кивает: — Хоть умру с удобствами.

— Я бы на это не рассчитывала. Впрочем, ты же не представляешь себе, что произошло.

— Ну так выкладывай, — говорит Гейл.

И я начинаю с того самого вечера, когда перед коронацией Хеймитч предупредил, что мы с Питом впали в немилость у Капитолия. Рассказываю о том, как долго не находила себе места после возвращения, о внезапном приезде Сноу, выстрелах в Одиннадцатом дистрикте, о нарастающем беспокойстве зрителей, о помолвке, за которую мы ухватились, как за спасательную соломинку, и о немом ответе президента: этого недостаточно. Настало время платить по счетам.

Гейл выслушивает меня, ни разу не перебив. Во время рассказа он успевает спрятать перчатки в карман, достать из сумки еду и приготовить обед. Чистит яблоки, поджаривает хлеб с сыром, бросает в огонь каштаны. Я смотрю на его красивые ловкие пальцы. Все в шрамах, как у меня (прежде чем кожу очистили от любых отметин в Капитолии), но крепкие и умелые. Руки, которые добывают в шахте руду — и в то же время способны сплести почти невидимую ловушку. Руки, которым можно довериться.

Дойдя до места, когда наш поезд пустился в обратный путь, я делаю передышку, чтобы согреться горячим чаем.

— Ну и наломали вы дров, — произносит Гейл.

— Это еще не все...

— Погоди, дай передохнуть. Лучше сразу скажи: что ты задумала?

Я набираю в грудь воздуха.

— Давай убежим.

— Что? — От неожиданности он даже давится чаем.

— Бежим в леса, насовсем.

Его лицо — как бесстрастная маска. Сейчас назовет меня сумасбродкой, начнет смеяться... Я вскакиваю со стула, готовая спорить до посинения.

— Ты сам говорил: должно получиться! Тогда, перед Жатвой. Ты говорил...

Он делает шаг вперед — и мои ноги вдруг отрываются от земли. Комната стремительно кружится; я обнимаю Гейла за шею, чтобы удержаться. Он хохочет от счастья.

— Эй! — возмущаюсь я и тут же сама начинаю смеяться.

Гейл опускает меня, но руки разжать не спешит.

— Отлично, давай убежим.

— Серьезно? По-твоему, я не свихнулась? Ты правда со мной?

Словно гора с моих плеч свалилась. На плечи Гейла.

— По-моему, ты, конечно, свихнулась, но я с тобой. — Он говорит от души. — У нас получится. Непременно получится. Давай удерем навсегда, без оглядки!

— Уверен? Это ведь будет непросто, особенно с маленькими. Не хочу, чтобы через каких-то пять миль...

— Да, я уверен. Совершенно, непробиваемо, на все сто.

Гейл наклоняет голову, прижимается разгоряченным лбом к моему, и привлекает меня к себе. Не только лицо — он весь пылает от близости печки. Закрыв глаза, я медленно растворяюсь в тепле. Вдыхаю запахи яблок и мокрой от снега куртки. Зимние запахи нашего прошлого, которое отобрали Голодные игры. Я не пытаюсь отстраниться. Зачем? И тут он, понизив голос, шепчет:

— Люблю тебя.

Ну вот, пожалуйста.

Почему так бывает? И ведь если бы знать заранее... Только что говорили с ним о побеге — и нате вам. С губ срывается самый дурацкий ответ:

— Я знаю.

Звучит ужасно. Дескать, понимаю, ты в этом не виноват, однако не вздумай чего-то ждать от меня.

Гейл отстраняется, я прижимаю его к себе.

— Да, знаю! И ты... тоже знаешь, как я к тебе отношусь.

Этого мало. Он разрывает наши объятия.

— Гейл, я не в состоянии думать сейчас о мужчинах. С той самой минуты, как Жатва выбрала Прим, все мои мысли пропитаны только страхом. Ни для чего другого просто нет места. Может, когда мы окажемся в безопасности, все будет иначе. Трудно сказать заранее.

— Ладно, посмотрим, — отвечает он, проглотив досаду и, отвернувшись к огню, достает каштаны с подпалинами. — Маму долго придется уговаривать. Думаю, она не откажется от нашего плана.

Но ощущение счастья уже улетучилось, уступив место привычной вежливой отстраненности.

— И мою. Я все ей растолкую. Объясню что иначе нам конец.

— Она поймет. Мы с ней и Прим часто смотрели Голодные игры вместе. Мама тебе не откажет, — уверенно говорит Гейл.

— Надеюсь. — Похоже, в доме похолодало сразу на двадцать градусов. — Вот Хеймитч, тот крепкий орешек.

— Хеймитч? — Гейл отрывается от каштанов. — Он что, пойдет с нами?

— Иначе нельзя. Не могу же я бросить его и Пита, когда... — Меня прерывает громкий стон. — А что?

— Извини. Я не представлял, какой шумной компанией мы отправимся в бегство! — рявкает Гейл.

— Их запытают до смерти, лишь бы выяснить, где мы.

— А как же родные Пита? Они на побег не решатся. Скорее уж, побегут докладывать капитолийцам. Думаю, парню хватит ума это понять. А вдруг он захочет остаться?

Я пытаюсь ответить как можно спокойнее, хотя голос предательски вздрагивает:

— Значит, пусть остается.

— Ты готова уйти без него? — не сдается Гейл.

— Чтобы спасти Прим и маму, да... — начинаю я. — То есть, нет! Я сумею его убедить.

— А меня ты смогла бы бросить? — спрашивает он с каменным лицом. — Допустим, мама не согласится прятаться в зимнем лесу с тремя малышами.

— Хейзел поймет, она умная.

— Ну а вдруг? Что тогда, Китнисс?

— Придется ее заставить, Гейл. По-твоему, я все выдумываю? — Теперь и мой голос тоже готов сорваться от злости.

— Нет. Впрочем... не знаю. Может, Сноу тебя запугивает. Он же лично хотел устроить свадьбу. Слышала, как визжали от радости капитолийские толпы? Теперь ни тебя, ни Пита просто так не убьешь. Нелегко будет выкрутиться.

— Конечно, пока Восьмой дистрикт бунтует, президенту только и дела, что заниматься свадебным пирогом!

Я запоздало прикусываю язык. У Гейла мгновенно краснеют щеки, вспыхивают глаза.

— В Дистрикте номер восемь — восстание? — приглушенно осведомляется он.

— Не знаю. Не то чтобы настоящее — так, небольшие волнения. Просто люди на улицах...

Успокоить его — все равно что пытаться утихомирить дистрикты.

— Что ты видела? — восклицает Гейл, хватая меня за плечи.

— Своими глазами — почти ничего! Слышала краем уха... — Нет, бесполезно. Проще сказать ему все. — В кабинете мэра был включен телевизор. И я случайно... Там целые толпы, и все пылает, и миротворцы палят по жителям, а те отвечают камнями...

Тут я до боли закусываю губу и вместо того, чтобы продолжать рассказ, выпаливаю слова, которые все это время грызли меня изнутри.

— Гейл, это я виновата. Та выходка на арене... Если бы я тогда не достала ягоды, ничего бы и не случилось. Пит вернулся бы невредимым, все продолжали бы жить, как раньше.

— А как? — уточняет он, чуть смягчившись. — Мучась от голода? Надрываясь, точно рабы? Посылая детей на Жатву? Ты принесла не страдания, — ты подарила людям возможность. Главное, чтобы они осмелились воспользоваться ею. В шахтах уже поговаривают... Разве не видишь? Близится новое время! Наконец! Если в Восьмом восстание, значит, и мы могли бы... И все остальные! Вот оно, то, чего мы так долго...

— Прекрати! Ты не ведаешь, что говоришь. Миротворцы из Двенадцатого — не ровня Дарию или Крею! Для них убить жителя дистрикта — то же, что муху прихлопнуть!

— Вот почему нам нужно вступить в борьбу!

— Нет! Нам нужно бежать отсюда, покуда не начались убийства!

Я снова срываюсь на крик. Зачем он так поступает? Почему не желает замечать очевидного?

Гейл грубо отталкивает меня.

— Ну и беги. А я не уйду ни за какие коврижки.

— Пару минут назад ты был рад бежать со мной. Не понимаю, причем здесь восстание в Восьмом? Ты просто взбесился из-за... — Нет, не могу ему бросить в лицо имя Пита. — А как же твоя семья?

— А другие семьи, Китнисс? Те, что не в силах бежать? Разве не понимаешь? Дело уже не в нашем спасении. Начинается революция! — Он трясет головой, не скрывая отвращения ко мне. — Ты столько могла бы сделать... — И бросает перчатки Цинны мне под ноги. — Я передумал. Не желаю столичных подачек!

И Гейл уходит.

Задумчиво смотрю на перчатки. Столичных подачек? Надеюсь, это не обо мне? Я для него — еще одно произведение Капитолия, неприкасаемая? Все это так несправедливо, что меня наполняет злость. И страх. Каких безумств Гейл теперь натворит?

Сажусь у печки; чтобы продумать следующий ход, нужно хотя бы согреться. Хорошо еще, что восстания вспыхивают не за день. До завтрашнего утра Гейлу не удастся потолковать с шахтерами. Нужно опередить его и побеседовать с Хейзел, она как-нибудь успокоит сына. Да, но если явиться прямо сейчас, он выставит меня за дверь. Может быть, ночью, когда все уснут... Хейзел часто работает допоздна, заканчивая стирку. Подойду к окну, постучусь, изложу все, и она удержит Гейла от глупостей.

В голове звучит наш разговор с президентом Сноу.

— Мои советники опасались, что вы создадите массу проблем, но вы же не собираетесь создавать проблемы, верно?

— Нет.

— Я им так и сказал. Сказал, что любая девушка, сохранившая свою жизнь столь высокой ценой, не станет обеими руками отталкивать этот дар.

Хейзел тоже пришлось тяжело потрудиться, поддерживая жизнь родных. Она будет на моей стороне. Или нет?

Приближается полдень, а дни теперь короткие. В лесу лучше не задерживаться дотемна без особой нужды. Затушив остатки огня, убираю объедки, а брошенные перчатки Цинны сую за пояс. Поберегу пока: может, Гейл еще передумает. Помню, с каким лицом он швырнул мне подарок, отвергая и вещь, и меня.

Выбираюсь из леса засветло. Беседа с Гейлом не удалась, но я не отступлюсь от своего плана. Пора искать Пита. Как ни удивительно, вероятно, с ним будет легче договориться.

Мы сталкиваемся на границе Деревни победителей.

— Охотилась? — По его лицу видно, Питу не по душе такая затея.

— Не совсем. В город собрался?

— Да. Обещал поужинать со своими.

— Ладно, давай провожу немного.

Этой дорогой почти не пользуются; самое подходящее место, чтобы потолковать по душам, однако слова почему-то не идут с языка. С Гейлом все получилось — ужаснее не бывает. Молча грызу обкусанные губы. Городская площадь с каждым шагом все ближе. Сделав глубокий вздох отпускаю слова на свободу.

— Пит, ты бы согласился бежать со мной из дистрикта?

Он берет меня за руку и останавливается. Даже не смотрит мне в глаза: сразу понял, что это всерьез.

— К чему такие вопросы?

— Я не смогла убедить президента. В Дистрикте номер восемь — восстание. Нам пора уносить ноги.

— Нам двоим?..

— Конечно, нет.

— Кого еще позовешь?

— Маму и Прим. Твоих родных, если они согласятся. Наверное, Хеймитча.

— А как насчет Гейла?

— Не знаю. Кажется, у него на уме другое.

Покачав головой, Пит невесело улыбается.

— Еще бы. Да, разумеется, Китнисс. Я готов.

— Правда?

В сердце смутно затеплился огонек надежды.

— Ага. Вся беда в том, что ты не готова, — вдруг произносит он.

Вырываю руку со злостью.

— Ты меня плохо знаешь. Собирай вещички.

И устремляюсь вперед. Он идет следом, в двух шагах.

— Китнисс.

Я не сбавляю скорости. Если моя идея Питу не по душе, другой у меня все равно нет.

— Китнисс, остановись.

От угольной пыли, покрывающей все вокруг, еще тоскливее смотреть по сторонам. Пнув грязный, обледенелый ком, позволяю себя нагнать.

— Нет, я правда готов бежать, если хочешь. Просто вначале надо посоветоваться с Хеймитчем. Как бы не сделать хуже для всех... — Внезапно Пит настораживается. — Что там?

Спохватившись, я лишь теперь замечаю странные звуки, которые долетают с площади. Свист, звук удара, испуганные вздохи в толпе.

— Идем. — Лицо моего спутника неожиданно каменеет.

Почему? Неужели он раньше меня догадался, что это за шум?

На площади явно что-то творится, но из-за толпы не видно. Пит забирается на деревянный ящик, брошенный возле стены магазина сладостей, и протягивает мне сверху руку. Потом вдруг отталкивает и резко шипит:

— Слезай! Слезай скорее!

— А что? — не сдаюсь я, пытаясь забраться на ящик.

— Китнисс, иди домой! Я буду через минуту, честное слово!

Вырвав ладонь из его руки, я проталкиваюсь вперед. Люди оглядываются, узнают меня и в страхе отводят глаза. Слышится жаркий шепот:

— Девочка, лучше бы ты уходила отсюда.

— Сделаешь хуже.

— Смерти ему желаешь?

Я почти ничего не слышу: сердце слишком громко колотится. Понимаю одно. Там, на площади, происходит что-то ужасное, и это касается лично меня. В конце концов пробившись через толпу на волю, я вижу, что не ошиблась. И Пит был прав. И незнакомые голоса — тоже.

Гейл привязан за кисти к высокому деревянному столбу. Дикая индейка, его сегодняшняя добыча, прибита чуть выше — гвоздем за шею. Куртка брошена наземь, рубашка разодрана. Гейл стоит на коленях, уже без сознания, и не падает только из-за веревок. Спина превратилась в густое кровавое месиво.

Рядом застыл человек, которого я никогда не видела. Глава миротворцев, если судить по мундиру. Высокий, подтянутый, с острыми, точно бритва, стрелками на штанах. Это не старина Крей.

Кусочки картины никак не желают складываться в одно целое. Но тут незнакомец замахивается плетью.

 

 

— Нет! — кричу я и бросаюсь вперед.

Замаха уже не остановить, да и силы не хватит. Остается одно: я падаю прямо на Гейла, раскинув руки, чтобы закрыть собой его тело. И принимаю на себя всю силу удара. Плеть обжигает левую половину лица.

Боль — ослепительная, мгновенная. Перед глазами зажигаются молнии, ноги подкашиваются, и я валюсь на колени, прижимая к щеке ладонь. Лицо начинает оплывать, левый глаз уже плохо видит. Булыжники мостовой покраснели от крови Гейла. Кажется, ей пропитался даже воздух. Из груди вырывается вопль:

— Не надо! Вы его убьете!

Мельком вижу лицо палача. Жесткий рот, у которого пролегли глубокие морщины. Седые волосы сбриты почти наголо. Длинный прямой нос покраснел на морозе. Глаза — черные, зрачков почти не видно, уставились на меня. Мощная рука замахивается снова. Невольно тянусь к плечу, но, разумеется, лук и стрелы остались в лесу. Стискиваю зубы, ожидая второго удара.

— Тихо! — гаркает чей-то голос.

Появляется Хеймитч. Правда, он тут же спотыкается о распростертое на земле тело. Это же Дарий! На лбу — огромная лиловая шишка. Миротворец лежит без чувств, но еще дышит. Что случилось? Может быть, он еще раньше пытался прийти на помощь?

Не обратив на него внимания, Хеймитч рывком поднимает меня на ноги. Хватает пальцами за подбородок.

— Ну вот, замечательно. Ей через неделю фотографироваться в свадебном платье. Что я скажу стилисту?

В глазах человека с плетью мелькает искорка узнавания. Укутанная по-зимнему, без макияжа, с небрежно убранной под пальто косой, я мало похожа на победительницу Голодных игр. К тому же половина лица опухла. Зато Хеймитч мельтешит на экране вот уже много лет, и его нелегко забыть.

Миротворец нехотя опускает плеть.

— Она прервала публичное наказание сознавшегося преступника.

Все в этом человеке — и властный голос, и странный акцент — внушает чувство новой и непонятной угрозы. Откуда он взялся? Из Дистрикта номер одиннадцать? Номер три? Может, из самого Капитолия?

— Да пусть хоть подорвала Дом правосудия, мне плевать! — рычит ментор. — Посмотри на щеку! Думаешь, такой шрам заживет за неделю?

— Меня это не касается. — В ледяном голосе незнакомца слышится нотка сомнения.

— Ничего, дружище, коснется. Вернусь домой — первым делом звоню в Капитолий, — угрожает Хеймитч. — Пусть выяснят, кто вас уполномочил портить прелестное личико моей победительницы!

— Схвачен браконьер. Зачем она вообще вмешалась? — ворчит мужчина.

— Это ее двоюродный брат. — Рядом возникает Пит и ласково гладит мне руку. — А я — жених. Так что если у вас к нему претензии, сначала придется иметь дело с нами.

В эту минуту мы, вероятно, единственные люди в дистрикте, готовые встать горой друг за друга. Впрочем, это ведь ненадолго. Меня сейчас беспокоит одно: как помочь выжить Гейлу? Новый глава миротворцев косится на свою команду. С облегчением замечаю знакомые лица старых приятелей по Котлу. Судя по выражениям, военных не очень радует происходящее.

Женщина по имени Пурния, завсегдатай у Сальной Сэй, торопится выйти вперед.

— Осмелюсь доложить, сэр: преступник получил достаточное число ударов — для первого правонарушения. А смертные приговоры приводится в исполнение особым отрядом.

— Это местный стандартный протокол? — уточняет глава миротворцев.

— Так точно, сэр, — отчеканивает Пурния, и кое-кто из ее товарищей согласно кивает.

Правды никто из местных не знает. У нас, если человек появился в Котле с подстреленной дикой индейкой, один протокол: торговаться за дичь до последнего.

— Отлично, девушка. Забирайте своего брата. А когда оклемается, пусть не суется на земли Капитолия, иначе я лично соберу особый отряд.

Палач пропускает плетку через кулак, окатив нас кровавыми брызгами, потом аккуратно складывает ее колечками и удаляется. Миротворцы нестройным шагом идут за ним. Несколько человек отстает, чтобы унести оглушенного Дария. Наши с Пурнией взгляды встречаются. «Спасибо», — беззвучно шепчу я одними губами. Пурния не отвечает, но думаю, мы с ней друг друга поняли.

— Гейл! — Я бросаюсь к нему, беспомощно тереблю узлы.

Кто-то протягивает нож, и Пит перерезает веревки. Гейл валится на землю.

— Отнесем его к твоей матери, — командует Хеймитч.

Носилок поблизости не достать, но старушка из магазинчика тканей продает нам широкую доску-прилавок.

— Только не говорите, где взяли, — просит она, спеша убрать остатки товара.

Площадь почти опустела. Страх пересилил тягу к состраданию. После всего, что случилось, я не могу никого винить.

К тому времени, как мы укладываем бесчувственное тело на доску вниз лицом, рядом остается лишь горстка людей: Хеймитч, Пит и несколько шахтеров, товарищей Гейла по смене.

Соседская девочка по имени Ливи берет меня за руку.

— Помощь нужна?

В серых глазах — и страх, и решимость. Когда-то мама спасла ее младшего брата от кори.

— Можешь дойти до Хейзел? Прислать ее к нашему дому?

— Ага. — Девочка разворачивается на каблучках и убегает.

— Ливи! — бросаю я вслед. — Только пусть не берет ребятишек.

— Я сама с ними посижу, — отвечает бывшая соседка.

— Спасибо!

Подхватив куртку Гейла, спешу догнать остальных.

— Снег приложи, — советует Хеймитч, не оборачиваясь.

Запускаю ладонь в сугроб и прикладываю к пострадавшей щеке холод. Боль притупляется.