Требования к оформлению контрольной работы 2 страница

- Штабу нужны мы оба, - говорит он.

 

Отставая от Гейла на несколько шагов, я старалась совладать с собой прежде, чем меня вовлекут в то, что, без сомнения, обещает стать безжалостным совещанием о Сойке-пересмешнице. Останавливаюсь у двери Штаба - комнаты для собраний военсовета и обсуждений высокотехнологичных разработок, оборудованной компьютеризированными говорящими стенами, электронными картами, которые показывают передвижения войск в разных дистриктах, и гигантским прямоугольным столом с приборной панелью, которую мне нельзя было трогать. Но меня никто не замечает, потому что все сгрудились в дальнем конце комнаты, у экрана телевизора, круглосуточно транслирующего Капитолийское телевидение.

Я начинаю подумывать над тем, что могу улизнуть, когда Плутарх, чья широкая спина загораживала телевизор, замечает меня и тут же машет, чтобы я присоединилась к ним. Я неохотно иду вперед, пытаясь сообразить, что интересного там может быть для меня.

Постоянно одно и то же. Панорама войны. Пропаганда. Повторы бомбардировок Дистрикта-12. Угрожающие обращения президента Сноу. Поэтому увидеть Цезаря Фликкермана, бессменного хозяина Голодных Игр, с его разукрашенным лицом и костюмом с иголочки, готовящегося к интервью, - почти развлечение. Пока камера не отъезжает назад, и я не вижу, что его гость - Пит.

Звук не доходит до меня. Меня охватывает такое же причиняющее боль сочетание удушья и хрипоты, которое возникает, когда тонешь - из-за нехватки кислорода. Я расталкиваю людей впереди себя, пока не оказываюсь прямо напротив него, и кладу руку на экран. Я ищу в его глазах малейший признак боли, любое отражение агонии, вызванной пыток. Ничего. Пит выглядит здоровым и сильным. Его кожа безупречна, она светится, как будто все тело отполировали. Его манеры сдержаны и серьезны. Я не могу связать эту картинку с избитым, истекающим кровью парнем, который преследует меня в снах.

 

Цезарь поудобнее усаживается в кресле напротив Пита и дарит ему продолжительный взгляд.

- Итак... Пит... добро пожаловать обратно.

Пит еле заметно улыбается. - Могу поспорить, вы думали, что уже взяли у меня последнее интервью, Цезарь.

- Признаюсь, да, - говорит Цезарь. - В ночь перед Двадцатипятилетием Подавления кто мог подумать, что мы увидим тебя снова?

- Это точно не входило в мои планы, - отвечает Пит, нахмурившись.

Цезарь слегка наклоняется к нему.

- Полагаю, всем нам были понятны твои планы. Пожертвовать собой на арене, чтобы Китнисс Эвердин и ваш ребенок могли выжить.

- Так и было. Просто и понятно, - пальцы Пита чертят что-то на обивке подлокотника кресла. - Но у других людей тоже были планы.

 

Да, у других людей тоже были планы, подумала я.

Догадался ли Пит, что мятежники использовали нас, как пешек? Что мое спасение было организовано с самого начала? И, наконец, что наш ментор, Хеймитч Эбернети, предал нас обоих ради дела, которое - как он притворялся - совсем его не интересовало?

В последовавшей за этим тишине я обращаю внимание на черточки, что пролегли у Пита между бровей. Он догадался или ему рассказали. Но Капитолий не убил и даже не наказал его. И сейчас это превосходит мои самые смелые надежды. Я упиваюсь тем, что он цел, здравием его тела и разума. Это проходит сквозь меня, как морфлинг, который мне давали в госпитале в последние недели, чтобы притупить боль.

 

- Почему бы тебе не рассказать нам о последней ночи на арене? - предлагает Цезарь. - Помоги нам разобраться во всем.

Пит кивает, но берет паузу перед тем, как начать говорить.

- Та последняя ночь... Рассказать вам о последней ночи... ну, сначала вам придется представить каково это - находиться на арене. Это все равно, что быть насекомым, находящимся в ловушке под дымящейся чашкой. А вокруг тебя джунгли... зеленые, живые и тикающие. Эти гигантские часы отсчитывают последние секунды твоей жизни. Каждый час предвещает новый ужас. Ты должен осознавать, что за последние два дня умерли шестнадцать человек, некоторые из них - защищая тебя. Все происходит очень быстро, и последние восемь будут мертвы уже к утру. Выживет лишь один. Победитель. И твой план рассчитан на то, чтобы это был не ты.

От воспоминаний мое тело бросает в жар. Рука скользит вниз по экрану и вяло опускается. Питу не нужна кисть, чтобы рисовать картины с Игр. У него это получается и с помощью слов.

- Как только ты оказываешься на арене, остальной мир становится очень далеким, - продолжает он. - Все вещи и люди, которых ты любил и о которых заботился, практически прекращают существовать. Розовое небо, чудовища в джунглях и трибуты, жаждущие твоей крови - твоя последняя реальность, единственное, что действительно важно. Несмотря на то, как плохо ты себя чувствуешь, тебе придется убивать, потому что на арене у тебя лишь одно желание. И оно очень дорогого стоит.

- Оно стоит твоей жизни, - говорит Цезарь.

- О, нет. Оно стоит гораздо больше, чем жизнь. Убиение невинных? - говорит Пит. - Это стоит всего вашего естества.

- Всего вашего естества, - тихо повторяет Цезарь.

В комнате повисло молчание, и я чувствовала, как оно расползается по Панему. Весь народ тянется к экранам. Потому что никто и никогда не рассказывал о том, каково это - находиться на арене.

Пит продолжает.

- И ты цепляешься за свое желание. И в ту последнюю ночь, да, моим желанием было спасти Китнисс. Но даже не зная о мятежниках, я не чувствовал спокойствия. Все было слишком сложно. Я начал понимать, что жалею о том, что не сбежал с ней раньше днем, как она предлагала. Но в тот момент уже не было возможности выбраться.

- Ты был слишком увлечен планом Бити наэлектризировать соленое озеро, - говорит Цезарь.

- Слишком занят игрой в союзников с другими. Я не должен был позволять им разделять нас! - Пит взрывается. - Тогда я и потерял ее.

- Когда ты остался у дерева, в которое ударяет молния, а она вместе с Джоанной Мейсон потащили катушку с проводом к воде, - поясняет Цезарь.

- Я не хотел этого! - Пит краснеет от волнения. - Но я не мог спорить с Бити, не показав, что мы собираемся разбить союз. Когда тот провод обрезали, все стало просто сумасшедшим. Помню лишь отрывки. Как пытался найти ее. Как видел Брута, убивающего Чэфа. Как я сам убивал Брута. Я знаю, что она звала меня. Потом молния ударила в дерево и силовое поле... взорвалось.

- Китнисс взорвала его, Пит, - говорит Цезарь. - Ты же видел запись.

- Она не ведала, что творит. Никто из нас не понимал плана Бити. Вы же видели, как она пыталась сообразить, что же делать с тем проводом, - огрызается Пит.

- Ладно. Просто это выглядит подозрительно, - говорит Цезарь. - Как будто она с самого начала была посвящена в план мятежников.

Пит поднимается на ноги, наклоняется к лицу Цезаря, сжимая руки на подлокотниках кресла своего интервьюера. - Правда? И в ее планы входила Джоанна, чуть не прикончившая ее? Электрошок, который ее парализовал? Ради взрыва? - он уже кричит. - Она не знала, Цезарь! Никто из нас не знал ничего, кроме того, что мы пытались помочь друг другу выжить!

Цезарь кладет руку на грудь Питу в одновременно и примирительном, и защитном жесте.

- Ладно, Пит, я тебе верю.

- Вот и хорошо, - Пит отстраняется от Цезаря, убирает руки и проводит ими по волосам, спутывая аккуратные стильные белые локоны. Сильно расстроенный, он падает в свое кресло.

Цезарь ждет минуту, разглядывая Пита.

- А как насчет твоего ментора, Хеймитча Эбернети?

Лицо Пита становится суровым.

- Я не знаю, что было известно Хеймитчу.

- Мог он быть частью заговора? - спрашивает Цезарь.

- Он никогда не упоминал об этом, - говорит Пит.

Цезарь продолжает настаивать.

- А что подсказывает тебе твое сердце?

- Что мне не стоило доверять ему, - говорит Пит. - Это все.

 

Я не видела Хеймитча с того времени, как напала на него на планолете и оставила на его лице длинные порезы. Я знаю, что здесь ему было плохо. Дистрикт-13 строго запрещает производство или потребление опьяняющих напитков, и даже алкоголь для натирания держится в больнице под замком. В конце концов, Хеймитча принудили к трезвости, безо всяких тайников или домашнего варева для облегчения его переходного периода. Они оставили его в изолированном месте, пока он не протрезвел, так как не хотели выставлять его напоказ. Это, должно быть, было мучительно, но я перестала симпатизировать Хеймитчу когда поняла, что он обманул нас. Надеюсь, он смотрит Капитолийское телевидение сейчас и видит, что Пит тоже его осуждает.

Цезарь хлопает Пита по плечу.

- Мы можем прекратить, если хочешь.

- А нам еще есть, что обсудить? - с оттенком иронии спрашивает Пит.

- Я планировал спросить тебя, что ты думаешь о войне, но если ты слишком расстроен... - начинает Цезарь.

- О, я не настолько расстроен, чтобы не ответить на это, - Пит делает глубокий вдох и смотрит прямо в камеру. - Я хочу, чтобы все, кто смотрит - неважно, на стороне Капитолия вы или мятежников - остановились всего на миг и подумали, что значит эта война. Для человечества. сражаясь друг с другом раньше мы были близки к вымиранию. Теперь количество нас стало еще меньшим. А наше положение - еще более бедным. Это именно то, чего мы хотим? Поубивать друг друга? В надежде на что? Что какой-то благородный род унаследует дымящиеся останки?

- Я не очень... Не уверен, что понимаю, о чем ты... - говорит Цезарь.

- Мы не можем воевать друг с другом, Цезарь, - объясняет Пит. - Нас останется не так много, чтобы продолжать военные действия. Если все не сложат оружие - и я говорю, что это нужно сделать как можно скорее - все это, в любом случае, закончится.

- То есть... ты взываешь к разоружению? - спрашивает Цезарь.

- Да. Я взываю к разоружению, - устало говорит Пит. - А теперь почему бы нам не попросить охрану отвести меня обратно в апартаменты, чтобы я мог построить очередную сотню карточных домиков?

Цезарь поворачивается к камере.

- Что ж. Думаю, на этом закончим. Возвращаемся к обычной программе.

 

Передача заканчивается музыкой, а потом появляется женщина, которая зачитывает список ожидаемого в Капитолии дефицита: свежие фрукты, солнечные батареи, мыло. Я смотрю на нее с непривычной заинтересованностью, потому что знаю, что все будут ожидать моей реакции на интервью. Но я в любом случае не смогу так быстро все обдумать - радость от того, что увидела Пита живым и невредимым, его защиту моей невиновности в сотрудничестве с мятежниками и его несомненную причастность к Капитолию, проявившееся в призыве прекратить огонь. О, это прозвучало, словно он осуждал обе стороны, ведущие эту войну! Но на данном этапе незначительных побед мятежников прекращение огня может привести лишь к возвращению к предыдущему статусу. Или даже хуже.

 

Позади себя я слышу обвинения в адрес Пита. Слова «предатель», «обманщик» и «враг» отскакивают от стен. Так как я не могу ни присоединиться к оскорблениям мятежников, ни возразить им, лучшее, что я могу сделать - убраться отсюда. И только я добираюсь до двери, голос Койн перекрикивает остальных.

- Тебя никто не отпускал, солдат Эвердин.

Один из людей Койн берет меня за руку. Правда, это не агрессивное движение, но после арены я чувствую себя беззащитной при каждом незнакомом прикосновении. Я вырываю руку и бегу по коридору. Шагов погони не слышно, но я не останавливаюсь. Мой разум быстро составляет список моих тайных укрытий, и я сматываюсь в каморку с продовольствием, свернувшись клубком вокруг коробки с мелом.

- Ты жив, - шепчу я, прижимая ладони к щекам и ощущая столь широкую улыбку, что она, должно быть, выглядит как гримаса.

Пит жив. И он предатель. Но сейчас мне наплевать. На то, что он говорит или на тех, для кого он это говорит; важно только то, что он по-прежнему может говорить.

Спустя некоторое время дверь открывается и кто-то проскальзывает внутрь. Гейл медленно опускается рядом со мной, и из его носа капает кровь.

- Что случилось? - спрашиваю я.

- Я оказался на пути Боггса, - отвечает он, пожав плечами.

Я вытираю его нос своим рукавом. - Будь осторожнее! - я стараюсь быть нежной. Промокаю, а не вытираю. - Это который из них?

- О, да ты знаешь, он правая рука Койн. Тот, который пытался остановить тебя, - он отстраняет мою руку. - Перестань! Из-за тебя я истеку кровью до смерти.

Тонкая струйка превращается в ручей. Я прекращаю попытки оказать первую помощь.

- Ты дрался с Боггсом?

- Нет, просто загородил ему проход к двери, когда он попытался преследовать тебя. Его локоть попал мне в нос, - говорит Гейл.

- Они наверняка накажут тебя, - говорю я.

- Уже наказали, - он поднимает вверх запястье.

Я непонимающе смотрю на него.

- Койн забрала мой комуникаф.

Я закусываю губу, стараясь оставаться серьезной. Но это кажется такой глупостью.

- Простите, солдат Гейл Хоторн.

- Не стоит, солдат Китнисс Эвердин, - нн ухмыляется. - Я все равно чувствовал себя придурком, пока разгуливал с ним.

Мы оба начинаем смеяться.

- Думаю, это было понижение в должности.

 

Это одна из немногих хороших вещей в Тринадцатом. Возвращение Гейла. Как только давление Капитолия по поводу нашей с Питом свадьбы сошло на нет, мы с Гейлом смогли вернуть нашу дружбу. И он не пытается подтолкнуть ее к чему-то большему - поцеловать меня или заговорить о любви. То ли потому, что я была слишком больна, то ли потому, что дает мне немного пространства, то ли потому, что знает, что это было бы жестоко, учитывая, что Пит находится в руках у Капитолия. Какой бы не была причина, у меня снова есть кто-то, с кем можно делиться секретами.

- Кто эти люди? - спрашиваю.

- Они - это мы. Будь у нас вместо угля ядерное оружие, - отвечает он.

- Мне не нравится мысль о том, что в Темные времена Двенадцатый мог отказать мятежникам в поддержке.

- Мог. Случись так, нам пришлось бы либо сдаться, либо начать ядерную войну, - говорит Гейл. - В этом смысле тот факт, что они выжили, вообще невероятен.

Может, потому, что на моей обуви все еще остался пепел нашего дистрикта, но впервые я почувствовала к жителям Тринадцатого то, в чем они отказали мне: уважение. За то, что остались в живых вопреки всему. Первые годы, должно быть, были ужасны: после того, как город разбомбили в пух и прах, они ютились в комнатках под землей. Население ушло, не имея возможности обратиться за помощью. На протяжении последних семидесяти пяти лет они учились быть самостоятельными, создавали из своих жителей армию и строили новое общество без посторонней помощи. Они могли бы стать еще могущественнее, если бы эпидемия сифилиса не нанесла урон рождаемости и не сделала их столь отчаянно нуждающимися в обновлении генофонда и селекции. Да, они милитаристы, чрезмерно следующие заданной программе и отчасти лишены чувства юмора, но они здесь. И собираются помериться силами с Капитолием.

- И тем не мене, понадобилось слишком много времени, чтобы они смогли заявить о себе, - говорю я.

- Это было непросто. Они должны были создать базу повстанцев в Капитолии, и что-то похожее на подпольные организации во всех дистриктах, - говорит он. - Потом им нужно было привести все в действие. И им была нужна ты.

- Им также был нужен Пит, но они, похоже, забыли об этом, - говорю я.

Лицо Гейла помрачнело.

- Сегодня Пит мог все испортить. Большинство мятежников, конечно, тотчас забудут его слова. Но есть дистрикты, в которых сопротивление более шаткое. Разоружение - явно идея президента Сноу. Но из уст Пита она звучит разумно.

Я боюсь ответа Гейла, но все же спрашиваю.

- Почему, по-твоему, он это сделал?

- Его могли пытать. Или убедить. Мне кажется, он заключил своего рода сделку, чтобы защитить тебя. Он пустил идею о разоружении взамен на то, что Сноу разрешил ему показать тебя как поставленную в тупик беременную девочку, которая понятия не имела, что происходит, и которую мятежники взяли в плен. На случай, если дистрикты потерпят поражение, у тебя будет шанс получить помилование. Если ты правильно это обыграешь, - я, должно быть, все еще выгляжу непонимающей, потому что следующую фразу Гейл произносит очень медленно. - Китнисс... Он по-прежнему пытается оставить тебя в живых.

 

Оставить меня в живых? И вот тогда я понимаю. Игры все еще продолжаются. Мы ушли с арены, но так как нас с Питом не убили, его последнее желание сохранить мне жизнь остается в силе. Его план заключается в том, чтобы я притаилась, оставаясь в безопасности в своей тюрьме, пока идет война. И тогда ни одной из сторон не понадобится убивать меня. А Пит? Если победят мятежники, это будет значить его гибель. Если победа будет за Капитолием, кто знает? Может, они позволят жить нам обоим - если я правильно это обыграю, - чтобы посмотреть, как продолжаются Игры.

В моей голове проносятся картинки: копье, пронизывающее тело Руты на арене; бесчувственный Гейл, свисающий со столба для побоев; заваленный трупами пустырь моего дома.

И ради чего?

Ради чего?

Моя кровь закипает, и вспоминаю остальное: увиденное мельком восстание Дистрикта-8. Победители, сомкнувшие руки в ночь перед Двадцатипятилетием Подавления. И моя неслучайная стрела, выпущенная в силовое поле на арене. Как же сильно я хотела, чтобы это поселилось глубоко в сердце у моего врага!

 

Я поднимаюсь, опрокидывая коробку с сотней карандашей и распинываю их по полу.

- Что такое? - спрашивает Гейл.

- О разоружении не может быть и речи, - я наклоняюсь, неуклюже собирая палочки с темно-серым графитом обратно в коробку. - Мы не можем отступить.

- Я знаю, - Гейл подбирает горсть карандашей и выравнивает их, постучав ими по полу.

- Какой бы не была причина, заставившая Пита сказать такое, он ошибается, - глупые палочки не хотят возвращаться в коробку, и от расстройства я ломаю некоторые из них.

- Знаю. Дай сюда. Ты ломаешь их на части, - он забирает у меня коробку и снова наполняет ее быстрыми отточенными движениями.

- Он не знает, что они сделали с Двенадцатым. Если бы он мог видеть, что от него осталось... - начинаю я.

- Китнисс, я не спорю. Если бы я мог нажать на кнопку и тем самым убить всех, кто работает на Капитолий, я бы сделал это. Без колебаний, - он опускает последний карандаш в коробку и защелкивает крышку. - Вопрос состоит в том, что собираешься делать ты?

 

Выходит, что вопрос, снедающий меня изнутри, всегда имел лишь один возможный ответ. Но понадобилась уловка Пита, чтобы я поняла это.

 

Что собираюсь делать я?

 

Я делаю глубокий вдох. Мои руки легко поднимаются - как бы воскрешая черно-белые крылья, которые мне дал Цинна - а потом опускаю их.

 

- Я собираюсь стать Сойкой-пересмешницей.

 

 

Глава 3

В глазах Лютика, вернувшегося к своей работе ночного защитника Прим и лежащего в ее объятиях, отражается свет ночника, висящего над дверью. Прим крепко прижалась к матери. Спящие, они выглядят точь-в-точь как в утро той Жатвы, которая привела меня на мои первые голодные игры. У меня отдельная кровать, потому что мне нужно восстанавливать силы и потому что со мной никто не может спать - из-за ночных кошмаров и ерзаний.

 

Проворочавшись в кровати несколько часов, я, в конце концов, смиряюсь тем, что и эта ночь будет бессонной. Под зорким взглядом Лютика, по холодному полу, я на цыпочках крадусь к комоду.

В среднем ящике комода лежит моя казенная одежда. Все носят одинаковые серые брюки и заправленные в них рубашки. Под одеждой я храню несколько вещей, которые были со мной, когда меня забирали с арены. Моя брошь, в виде сойки-пересмешницы, память о Пите, золотой медальон с фотографиями моей мамы, Прим и Гейла внутри. Серебряный парашют, в котором лежит втулка для добывания сока из деревьев, и жемчужина, которую Пит подарил мне за несколько часов до того, как я отключила силовое поле. Дистрикт-13 конфисковал мой тюбик с мазью для кожи, чтобы использовать ее в больнице, а также мой лук и стрелы, так как оружие разрешено носить только охранникам. Мои лук и стрелы под надежной защитой хранятся на складе.

 

Я нащупываю в комоде лишь парашют и шарю пальцами внутри до тех пор, пока не дотрагиваюсь до жемчужины. Я сажусь на кровать, скрестив ноги по-турецки, и дотрагиваюсь гладкой поверхностью переливающейся жемчужины о свои губы. Не знаю почему, но меня это успокаивает. Словно сам Пит целует меня прохладными губами.

- Китнисс? - шепчет Прим. Она проснулась и смотрит на меня сквозь темноту. - Что с тобой?

- Ничего. Просто приснился плохой сон. Спи. - Автоматически говорю я. Чтобы защитить ее и маму, я ничего им не рассказываю.

Стараясь не разбудить маму, Прим выбирается из кровати с Лютиком на руках и садится рядом со мной. Она дотрагивается до моей руки, сжимающей жемчужину.

- Ты замерзла, - взяв еще одно одеяло с подножия кровати, она заворачивает нас троих в него, окружая меня своим теплом и теплом Лютика. - Ты можешь мне все рассказать, ты же знаешь. Я умею хранить секреты. Даже от мамы.

Она действительно исчезает. Та маленькая девчушка, с выбивающимся из пояса юбки, словно утиный хвостик, кусочком блузки, та, которой нужно было помогать доставать тарелки из буфета, и которая отпрашивалась, чтобы сбегать посмотреть в окно булочной на глазированные пироги. Время и горе заставили ее повзрослеть слишком быстро, по крайней мере, на мой взгляд, превращая ее в юную женщину, которая зашивает кровоточащие раны и знает, что наша мать принимает все слишком близко к сердцу.

- Завтра утром я соглашусь быть Сойкой, - говорю я ей.

- Потому что ты этого хочешь или потому что чувствуешь, что вынуждена? - спрашивает она.

Я недолго смеюсь.

- Полагаю, и то, и другое. Нет. Я этого хочу. Я должна, если это поможет мятежникам одержать победу над Сноу, - Я крепче сжимаю в кулаке жемчужину. - Просто... Пит. Я боюсь, что если мы победим, мятежники казнят его как предателя.

Прим задумывается над моими словами.

- Китнисс, я думаю, ты не понимаешь, насколько важна для благого дела. Важные люди, которые имею значение для всех - обычно получают то, что хотят. Если ты хочешь защитить Пита от мятежников, то ты сможешь.

Думаю, я действительно важна, раз они не боялись рискнуть ради меня, пройдя через множество проблем. Они возили меня в Дистрикт-12.

- Ты хочешь сказать... я смогу настоять на том, чтобы они предоставили Питу защиту? И им придется с этим согласиться?

- Я думаю, ты можешь настоять на чем угодно, и им придется согласиться, - Прим хмурит лоб. - Только как ты узнаешь, сдержат они свое слово или нет?

 

Я помню всю ложь Хеймитча, которую он говорил нам с Питом, чтобы мы делали то, что он хотел. Что остановит мятежников от того, чтобы сорвать нашу сделку? Устная клятва за закрытыми дверьми, даже заявление на бумаге - все это может легко потерять свою цену после войны. Ее существование или законность опровергнут. Любые свидетели в Штабе станут бесполезными. А может повернуться так, что они станут одними из тех, кто, возможно, подпишет Питу смертный приговор. Мне понадобится намного больше одного свидетеля. Мне понадобятся все, кто есть.

- Это должно произойти публично, - говорю я. Лютик взмахивает хвостом, что я принимаю за согласие. - Я заставлю Койн объявить об этом перед всеми жителями Тринадцатого.

Прим улыбается.

- О, хорошо. Это, конечно, не гарантия, но так им будет гораздо труднее отказаться от своих слов.

Я чувствую некоторое облегчение, которое наступает после того, как я принимаю окончательное решение.

- Мне бы стоило будить тебя гораздо чаще, утенок.

- Мне бы тоже этого хотелось, - говорит Прим. Она целует меня.

- Попробуй сейчас поспать, хорошо? - И я тут же засыпаю.

 

Утром я вижу, что сразу после завтрака в 7:00, следует собрание Штаба в 7:30, что меня полностью устраивает, поскольку я уже готова предъявить им свои требования. В столовой я провожу перед сенсором рукой с расписанием, на котором что-то вроде индивидуального номера. Пока я двигаю свой поднос вдоль металлической полки перед котлами с пищей, вижу перед собой самый обычный завтрак- миска с теплой кашей, чашка молока и небольшое количество фруктов или овощей. Сегодня пюре из репы. Все это доставляют с подземных ферм Тринадцатого Дистрикта. Я сижу за столом, выделенным для семей Эвердин и Хоторн, а также и некоторых других беженцев, и уплетаю еду, мечтая о добавке, которой здесь никогда не бывает. Они подходят к питанию с научной точки зрения. Ты получаешь ровно столько калорий, сколько необходимо, чтобы дотянуть до следующего приема пищи, ни больше, ни меньше. Размер порции зависит от возраста, роста, телосложения, здоровья и объема физических нагрузок, необходимых для выполнения составленного для тебя расписания. Людей из Двенадцатого кормят чуть получше, чем жителей Тринадцатого, чтобы немного увеличить наш вес. Полагаю, это делается из-за того, что костлявые солдаты устают слишком быстро. Хотя это и помогает. Всего месяц, а мы уже выглядим здоровее, особенно дети.

 

Гейл ставит свой поднос рядом со мной, и я стараюсь не смотреть на его пюре слишком жалобно, потому что мне очень хочется еще, и он тут же с готовностью пододвигает свою пищу ко мне. Несмотря на то, что я переключаю свое внимание на аккуратно сложенную салфетку, полная ложка репы шмякается в мою миску.

- Ты должен перестать так делать, - говорю я. Но, учитывая, что я уже зачерпнула ложкой пюре, звучит неубедительно. - Правда. Может, это запрещено. - У них очень строгие правила насчет еды. К примеру, если ты что-то не доешь и захочешь оставить на потом, ты не сможешь вынести еду столовой. Очевидно, в первые дни произошло несколько инцидентов с утаиванием еды. Некоторых людей, таких, как Гейл и я, которые годами снабжали продовольствием свои семьи, это не устраивает. Мы знаем, что значит быть голодными, но нам не сказали, как нам наедаться тем количеством еды, которое нам дают. В каких-то вопросах Дикстрикт-13 контролирует своих обитателей даже больше, чем Капитолий.

- Что они могут сделать? Они уже забрали мой коммуникатор, - говорит Гейл.

Пока я выскребаю ложкой содержимое своей миски, меня озаряет.

- Эй, может мне стоит поставить им условие, если они хотят, чтобы я была Сойкой?

- Что я могу кормить тебя репой? - Спрашивает он.

- Нет, что мы можем охотиться. - Его поглощает эта мысль. - Нам бы пришлось отдавать все на кухню. Но мы, хотя бы могли... - Мне не нужно заканчивать, потому что он и так знает. Мы могли бы выбраться наружу. В лес. Мы вновь могли бы стать самими собой.

- Попробуй, - говорит он. - Сейчас самое время. Ты можешь попросить у них хоть луну с неба и им придется найти способ достать ее.

Он не знает, что я уже прошу у них луну с неба, требуя сохранить Питу жизнь.

 

Прежде чем я решаю, рассказать ему или нет, колокольчик сигнализирует об окончании времени завтрака. При мысли о встрече с Койн наедине я нервничаю.

- Что у тебя в расписании?

Гейл осматривает свою руку.

- Уроки по ядерной истории. Где, кстати, твое отсутствие уже отметили.

- Мне нужно идти в штаб. Пошли со мной? - спрашиваю я.

- Ладно. Но они могут выгнать меня после вчерашнего.

Когда мы идем относить свои подносы, он говорит: - Знаешь, лучше внести Лютика в список твоих требований. Не думаю, что здесь с пониманием относятся к бесполезным домашним животным.

- О, они найдут ему работу. Каждое утро будут наносить расписание на его лапу, - говорю я. Но мысленно отмечаю, что надо бы занести его в список ради Прим.

 

К тому времени, как мы доходим до Штаба, Койн, Плутарх и все их люди уже собрались. Кое-кто выразительно понимает брови при виде Гейла, но никто не осмеливается его прогнать. Список требований в моей голове становится слишком запутанным, поэтому я тут же прошу лист бумаги и карандаш. Мой явный интерес к работе - первый проявленный мной за все время нахождения здесь - становится для них сюрпризом. Несколько человек переглядываются. Может быть, они запланировали для меня парочку особо-специальных лекций. Но вместо этого Койн лично подает мне то, что я прошу, и все в тишине ждут, пока я сижу за столом и царапаю что-то на листе бумаги.

 

Лютик. Охота. Безопасность Пита. Публичное заявление.

 

Вот и все. Возможно, это мой единственный шанс поторговаться. Думай. Чего ты еще хочешь? Я чувствую его, стоящего за моим плечом. Гейл, добавляю я в список. Я не думаю, что смогу сделать это без него.

Голова начинает болеть и мысли путаются. Я закрываю глаза и повторяю про себя.

 

Меня зовут Китнисс Эвердин. Мне семнадцать. Я живу в Дикстрикте-12. И я участвовала в Голодных играх. Я сбежала. Капитолий ненавидит меня. Пит в плену. Он жив. Он предатель, но жив. Я должна защитить его жизнь.

Список. Тем не менее, он все еще кажется слишком маленьким. Я должна думать шире; заглядывая гораздо дальше своего нынешнего состояния, когда я представляю огромную важность, в будущее, в котором я могу уже ничего не стоить. Мне нужно попросить еще что-нибудь? Для своей семьи? Для остальных своих людей? Моя кожа зудит из-за осевшего на ней пепла мертвецов. Меня мутит от ощущения тяжести в ноге из-за придавившего ее черепа. Запах крови и роз раздражает мой нос.

Карандаш двигается по странице сам по себе. Я открываю глаза и вижу пляшущие буквы. Я УБЬЮ СНОУ. Если его захватят в плен, я хочу иметь привилегию добраться до него первой.