ПИСЬМО 14

Трудности, сопровождающие визит на Кавказ.— Властное влияние России в Турции.— Слабое государство Оттоманская империя.— Сочувствие турков черкесам.— Отправление в Черкесию на турецкой бригантине.— Преследуемые русским военным кораблем.— Неожиданное обнаружение.— Великолепный вид Кавказских Альп.

Я сейчас подготовил визит во внутреннюю Черкесию — визит, который мои друзья в Трапезунде1 удостоили эпитета «опасное предприятие», т. к. я буду подвергнут не только боевым действиям русских крейсеров во время моего путешествия, но и алчности пиратствующих горцев по прибытии и, вероятно, буду задержан или продан как раб.

Это правда, все считали, серьезное предприятие. Трапезунд наводнен русскими агентами. Ни один корабль какой-либо нации не может покинуть гавань Эвксинского порта, над которым Россия провозгласила свое господство, без разрешения ее консула. Весь черкесский берег строго блокирован и к любому средству, взяточничеству и запугиванию, прибегают для цели получения приза — обладания этой прекрасной страной, столь важного для ее будущих завоеваний. Что касается самой Турции, тому, кто сомневается в ее унижающем раболепии перед русскими, следует прожить здесь несколько дней, чтобы убедиться, что она, фактически, провинция России. Она не может командовать в своих собственных портах, ее купцы не смеют торговать с кавказскими племенами под страхом быть потопленными или захваченными в плен: одним словом, Россия сейчас играет с Турцией игру, выигрышем в которой уже явились для России территории Крымской Татарии и Польши.

Внутренние деления уже способствовали тому, что переворот последует быстро, раскалывая империи надвое — турки будут убивать турков, подобно татарам в Крыму,— и их султан, следуя шагам потомка Чингизхана, убежит за помощью к своему покровителю. И лишь стоит этому наступить, Россия сорвет маску, сорвет диадему со лба ее слабого «протеже», и таким образом заполучит империю, пребывающую в покое, когда Европа засвидетельствует с ужасом, что гордая птица Востока задушена ласками орла.

Настоящая неравная борьба, осуществляемая против пастушеских племен Кавказа, не столько за ценность территории, сколько как pied de guerre2 для будущих захватов, является частью той же самой политики. Можем ли мы, следовательно, удивляться подавляемому шепоту всеобщей вражды, которая слышится по всему Востоку при одном слове — Россия? Каждое преимущество, получаемое черкесами над их угнетателями, приветствуется жителем Востока, мусульманином, христианином или иудеем с самыми восторженными чувствами. Жертвенности и щедрости турков ради бедных горцев я мог бы привести много примеров, одинаково почетных для них и как для отдельных людей, и как для народа в целом; но, сделав это, я только подвергну этих благородных людей нападкам русской недоброжелательности.

 

При таких обстоятельствах было необходимо, чтобы я принял строжайшее инкогнито, т. к. незначительное подозрение в моих намерениях было бы достаточно эффективно, чтобы разрушить мои намерения, и я бы покинул по приказу турецкую империю в течение нескольких часов. Кроме того, т. к. моей целью было исключительно удовлетворение моего собственного любопытства, я отказался, впервые в жизни, от гордой привилегии по праву рождения быть англичанином. Делая это, я руководствовался двумя причинами: я не желал появиться среди кавказцев в моем истинном облике; т. к. мой визит мог бы тогда быть истолкован в качестве политически тенденциозного и коренными жителями, и русскими агентами _ (Где их только не найдешь?),—тогда как выдавая себя за стамбульского Хаккима (врача — Н. Н.) — генуэзца, я не только избегал этой опасности, но открыл дорогу дружескому приему.

Я принял этот образ по совету турецкого офицера в Константинополе, который прожил некоторое время среди черкесов, где он слышал, что они всегда говорили о генуэзцах в традиционной манере теплейшего восхищения; и в самом деле, ему я был действительно обязан за легкость, с которой я был в состоянии проникнуть внутрь Черкесии. Кажется, что генуэзцы, до разрушения их торговых учреждений в Эвксине турками, продолжали в течение веков выгодную торговлю с независимыми племенами Кавказа.

Несмотря на русских прислужников, которые так бдительно опекают действия османцев, я вскоре нашел турецкое судно, направляющееся в Черкесию, капитану которого я был лично представлен. Ветер был благоприятный, мы подняли все паруса и начали наше путешествие около полуночи. Наше судно не было той живописной посудиной, которую мы обычно видим под турецкими флагами, но по чистоте и аккуратности корабль выглядел как только покинувший порт Лондона: ни одна гайка, ни одна веревка не были не на своем месте и, в целом, оно показывало, что кораблестроитель, американец в Константинополе, был человеком незаурядного дарования в своей профессии, в то время как команда вполне заслуживала имени моряков.

Капитан, настоящий Геркулес в пропорциях, был облачен в турецкий костюм, его бронзовое, обветренное лицо показывало, что он много на своем веку поработал, и ужасный шрам через лицо придавал чертам его лица выражение свирепости. Число его матросов было также примерно вдвое больше, чем необходимо для управления его маленьким судном; тогда как четыре длинных пушечных жерла, сначала скрытые от любопытных взглядов, сейчас показывали их угрожающие дула, и количество оружия, аккуратно сложенного в строго морском порядке, давало мне некоторые опасения по поводу предназначения судна.

Я также узнал, что груз корабля — оружие и соль, предназначенные для независимых племен Черкесии, провозить которые было чернейшим грехом в глазах законов русской блокады; что касается меня, я не имел причины жаловаться, хороший стол был соблюден, капитан был неослабен в своем внимании, и строжайшая субординация поддерживалась среди экипажа судна.

Мы, вероятно, пробыли в море около 50 часов; величайший пик Кавказа, гигантский Эльбрус, был уже слабо различим на линии горизонта, когда мы обнаружили, что за нами наблюдает русский бриг, который тотчас же, с поднятым парусом, начал нас преследовать. Мое положение в этот момент было не из приятных; я имел прекрасную возможность, учитывая воспламеняющийся характер груза, взлететь на воздух; или, если буду взятым в плен, что бы сказали мои русские друзья? Хотя мой визит был исключительно ради любопытства, он мог бы быть неправильно истолкован и, во всяком случае, причинить мне неудобство.

Но наш капитан был человеком с характером; он был готов к худшему и говорил о русских моряках с явным презрением; несмотря на это, в данном случае, он, казалось, считал благоразумие лучшей частью мужества, мы величаво промчались по ветру и вскоре оставили позади нашего спящего врага. Таким образом, наше мероприятие счастливо завершилось, не дойдя до рукопашной; и все же в нем был один недостаток, т. к. кроЦе потери времени, мы оказались далеко от места нашего назначения, близко к берегам Мингрелии, каждый дюйм который находится во владении России. Ночь, тем не менее, пришла; с сильным бризом мы снова устремились в сторону наших врагов, капитан уверял меня, что такой сильный бриз, как тот, что обдувает наши паруса, заставит все корабли русской флотилии бросить якорь. Он был прав; ибо мы даже не обнаружили призраков кораблей до того, как мы прибыли в Пшад.

Я понял от капитана, что до строгой блокады, учрежденной русским правительством, очень активные торговые отношения с черкесами осуществлялись жителями Трапезунда и других турецких портов Эвксина, но сейчас, по причине нарушения права народов, путем которого Россия присвоила себе навигацию на этих морях, множество трудолюбивых моряков было доведено до крайней нищеты. Некоторые смелые души, поощряемые безмерными прибылями, получаемыми от черкесских грузов, продолжают посещать страну, не боясь русских крейсеров: их количество, однако, за последнее время уменьшилось. Многие из их суден были захвачены на море, а другие сожжены в маленьких портах — Джука и Пшады.

Я видел несколько из этих маленьких барков в Трапезунде и других турецких портах, и из-за простоты их конструкции, и плохого устройства они не были рассчитаны на то, чтобы спастись от преследования врага или от шторма, будучи движимы лишь огромным угловым парусом и полудюжиной гребцов. Капитан, который был обычно и владельцем судна и груза, содержал его экипаж во время путешествия; и вместо платы давал ему в заключении поездки, если она оказывалась успешной, одну треть дохода.

Капитан и экипаж нашей бригантины были такими смелыми людьми, как только можно, воинственными даже до свирепости; всему этому их тюрбаны, усы и красные шалевые пояса, набитые пистолетами и порохом, придавали дополнительный шарм.

Люди были, в большей части, французскими изменниками и, я подозреваю, занимались пиратством. Сам капитан, который уверял, что происходит от испанской матери и марокканского отца, бегло говорил по-итальянски и по-испански; и выглядел бы симпатичным парнем, если бы не было шрама, который так жестоко уродовал его лицо. Он развлекал меня во время путешествия, рассказывая эпизоды своей прошлой жизни, разнообразной многими превратностями, то на пике процветания, то снова доведенной до необходимости искать богатство на морских просторах. Он участвовал во многих кровопролитных боях, был свидетелем многих страшных сцен, потерял все при завоевании Алжира французами и получил страшную рану, следы которой так уродуют его лицо, при осаде Варны. Его меч обнажался на море и на земле в защиту великого Сеньора, к которому он, казалось, был очень привязан и был, в целом, большим поклонником турецкой натуры.

Вместе с турецким купцом в Константинополе он вложил все свое состояние в покупку этого судна и продолжал некоторое время самую выгодную торговлю с независимыми племенами Черкесии, которых он снабжал оружием, солью, легкими тканями, коленкором, кисеей и получал, по возвращении, время от времени прекрасных девушек, чтобы пополнить гаремы Константинополя, одновременно с продуктами страны, которая приносит самый выгодный доход.

Я теперь, по понятным причинам, закончу мой краткий обзор об этом необыкновенном человеке, чья жизнь и романтические приключения могли бы вполне составить основу самого интересного романтического повествования современности.

Таков его смелый дух, что даже в этот момент он полагается ради безопасности исключительно на скорость своего суденышка, его собственное умение как моряка и собственную храбрость его и экипажа; и я чувствую уверенность, что, даже если он будет атакован превосходящей силой, борьба будет смертельной, но ни в коем случае невероятно, исходя из того, что я видел русских моряков, чтобы они оставили его победителем.

Следующее утро представило сцену столь бурной красоты, столь величественно возвышенную, что тот, кто однажды увидел это, никогда этого не забудет. Море вокруг нас окружено высокими горами; и, так как мы стояли далеко от берега, мы наслаждались прекрасным видом огромной гряды Кавказских Альп, образующих полукружие вдоль широкого горизонта, заканчиваясь, с одной стороны, меньшей горой Абазии и, с другой, обширной равниной Мингрелии.

В то же время вся цепь была скрыта от взгляда туманной дымкой, затем, в момент, показался величественней ряд заснеженных пиков и горных хребтов, над которыми солнце излучает поток розового света. Это был колоссальный Эльбрус на 500 toises выше, чем швейцарский гигант МонБлан, впереди в одиноком величии. Появившаяся вершина казалась одинаково разделенной на два параллельных пика, что, вероятно, дало основание легенде, столь распространенной среди жителей Востока, что между ними проходил Ноев ковчег3, чтобы достичь горы Арарат.

К великой цепи Альп были добавлены меньшие горные хребты, ограничивающие берега Верхней и Нижней Абазии и Черкесии и которыми, во время плавания с графом Воронцовым, я был столь восхищен за их великую высоту и обрывистость; тогда как они сейчас казались миниатюрными холмами по сравнению с изумительной цепью, которая возвышалась далекодалеко над ними. Охватывая огромное зрелище с первого взгляда, вы находите ее закрученной в самые фантастические и романтические формы, которые бесконечно изменяются, в то время как вы скользите быстро вдоль.

Романтический облик страны увеличил вдесятеро мое желание увидеть ее изнутри и познакомиться ближе с бандой смелых горцев, которые, укрепившись траншеями за высокими Альпами, непроходимыми горами, не только одерживали в последние столетия победы над усилиями захватчиков, но и в более поздние времена сохраняли свою гордую независимость вопреки вспыльчивым туркам и коварным русским, с одинаковым успехом отражая их искусные вылазки и бесчисленные легионы. Это были люди, которым я вот-вот должен был доверить свою безопасность: их представляли мне вероломными и жестокими, но я всегда считал, что смелый человек, и цивилизованный, и варвар, способен на благородные чувства; я поэтому отогнал все подозрения и с твердой уверенностью в их добропорядочность сошел на берег Пшады.