ПИСЬМО 23Лагерь демиргойского (темиргойского — Н. Н.) вождя.— Военные обычаи народа.— Разрушение русского корвета.— Целесообразность принятия национальных обычаев страны.— Музыкальные инструменты черкесов.— Мелодия.— Военные песни.— Импровизаторы. — Барды.— Поэзия. Наш хозяин, Демиргойский вождь, также содержал свой маленький лагерь, куда, вероятно, было созвано 3 или 4 сотни человек. Он был один из красивейших людей, которых вы могли бы представить себе, возрастом между тридцатью и сорока, с мужественными чертами лица, выражающими самую решительную твердость: потомок, насколько я понял, знаменитого воина, Джамболета-Гирея, чьи героические подвиги являются любимой темой всех странствующих музыкантов Кавказа. Он был уничтожен вместе с тысячами своих сограждан чумой, которую турки занесли в Черкесию в 1816 г.; после этого черкесы стали более осторожными в их торговых отношениях с соседями. Coupd'oeil.24, вокруг дома князя, был чрезвычайно живописным и особенно характеризовал военные привычки этого народа. Огромнейшая часть населения была, как обычно, занята отдельными видами военных упражнений; и когда вы видите войско этих смелых людей, рыскающее по склонам гор и равнин на их длиннохвостых конях, их яркие попоны, сверкающие серебряными и стеклянными бусинами вместе с их оружием, украшенным драгоценными камнями, блестящим на солнце, вам предстает картина насколько необычная своей новизной, настолько и интересная. Тем не менее, вы можете сильно оскорбить черкеса, хваля красоту его жены или ребенка, так как черкесы боятся сглаза; однако, нельзя слишком хвалить или восхищаться его лошадью; и я должен сказать, что они иногда украшают их молчаливых любимцев достаточно странно: кроме украшенных мишурой безделушек, которые мы видим свисающими с красного полотна попон, они используют гирлянду разноцветных стеклянных бусин и лент вокруг шеи, и нередко по обеим сторонам головы прикреплялась гирлянда цветов. Вождь сам общался со своими соплеменниками с абсолютной фамильярностью, в его облике и платье не наблюдалось, или наблюдалось мало, различия с ними, за исключением украшенного дорогими камнями кинжала; и также, что было видно, как у самых-самых черкесских вождей — его значительное физическое превосходство; и от того обстоятельства, что они говорят на различных диалектах черкесского, они могут казаться принадлежащими к различным расам. Несмотря на эту фамильярность, характерную для всех вождей, всякий раз, когда они осуществляют контроль над любым народным делом, как бы ни неважно оно было, они напускают на себя атмосферу великой торжественности; и их соплеменники стоят перед ними, как в присутствии самого деспотического суверена в Европе. Эта строгость манер, однако, немедленно ослабляется, когда ассамблея распускается, и толпа оказывает своим князьям или старейшинам не большую вежливость, чем они оказали бы самому ничтожному из своих собратьев. Самые примитивные увеселения этого народа, даже танцы, имеют военный характер, обычно представляя пантомические битвы; и не только лишь дети, одетые в военный костюм, но и прекрасные дамы часто носят кинжал и пару пистолетов в поясе. Что касается присутствующих мужчин, множество вооружено русскими мушкетами, которые главным образом были взяты во время летней кампании, вместе с теми, которые нашли в русском корвете, захваченном несколько месяцев назад, во время ужасного шторма в июле, воздействие которого я испытал сам в то время, когда достигал берегов Мингрелии в сопровождении графа Воронцова. Кажется, корвет стал неуправляемым, капитан был вынужден бросить якорь возле маленькой бухты Сочи, которая принадлежала черкесам; почувствовав это, один из черкесов подплыл, не обращая внимания на стихию, к корвету и перерезал трос, корвет был незаметно снесен течением к берегу: он был затем немедленно взят на абордаж, вся команда пленена и судно, после того как его полностью разграбили, сожжено. Этот подвиг приписывается черкесам; добыча, конечно, была значительной, так как после, в надежде получить подобный приз, множество наблюдателей заняли свои наблюдательные пункты в ущельях гор недалеко от берега. К этому времени благодаря доброте моего кунака я стал ближе знаком с народом, я общался с черкесами скорее как коренной житель, чем как иностранец. Это непостижимо, насколько вы можете снискать дружбу народа, даже нецивилизованного и ослабить их подозрение, приняв их костюм и приспособившись к их привычкам и манерам. Это дополнило способы моих наблюдений многими черточками национального характера, которых — в противном случае — я был бы чужд. Я воспользовался гостеприимством, лишенным этикета; так как черкесы, возможно, являются самым вежливым народом по отношению к гостю; и за исключением спанья al fresco25 с матрасом вместо кровати и седлом вместо подушки чаще, чем хотелось бы, я провел время достаточно приятно. Черкесы, будучи оживленным, воодушевленным народом, не являются, как вы, возможно, предполагаете, чуждыми музыке и танцам; хотя их прогресс в этих искусствах, нужно признаться, до некоторой степени ограничен. Самые обычные музыкальные инструменты, которые я наблюдал среди них, были двухструнная лира и разновидность дудки: последняя иногда делается из серебра или какого-либо другого металла и нередко из крупного тростника, который растет на болотах недалеко от Кубани. Форма ее является не менее любопытной, чем способ игры на ней и звук, который она производит. Длина ее около двух футов, с тремя только отверстиями на нижнем крае; и мундштук, составлял примерно дюйм в длину, будучи открытым с обеих сторон; исполнитель прижимает его к небу, тогда он дает сильные звуки, подобные звукам волынки. Иногда я видел их играющими разновидность марша на двух этих инструментах, который был отнюдь не неприятен для слуха. Я также видел арфу, но она не является национальным инструментом; так же как барабан и бубен; исполнителями на этих инструментах являются обычно странствующие калмыки или цыгане. Я получил удовольствие от свежести черкесских мелодий; и музыка, если сравнить ее с татарской или турецкой, является достаточно гармоничной. Их карира, песня лодочников, исполняемая всем населением, является восхитительной; также марш, исполняемый на свирели; но их самыми любимыми являются военные, песни, обычно исполняемые хором во время похода, когда леса и горы отражают маршевую мелодию, и энтузиазм народа возбуждается до степени, какую можно найти только в восточной стране. Их песни обычно связаны с победами, одержанными и над казаками или над ненавистной Москвой, или являются выражением воодушевленного призыва к битве. Но, так как описание их может слабо донести только идею произведения, я приведу несколько самых популярных мелодий для вашего увеселения.
Слушай, о слушай! Дудка и барабан, Вперед, казаки идут. Звук военного крика, меч и копье 2 р. Светятся в воздухе, вперед, вперед! Поднимай, поднимай, знамя высокое! Вооружайся! Вооружайтесь все, Аттехей! Охраняй равнину, охраняй долину! Очаг и дом, прощай, прощай! Мы будем отважны в военной борьбе, Мы будем счастливы рискнуть жизнью Смерть или свобода — вот наш зов! Победи день или благородно умри! Кто бы побежал, когда опасность зовет? Сердца свободных людей — это стены свободы Небеса принимают только храброго — Ангелы охраняют могилу патриота! Бьется ли здесь сердце предателя, Обманываемое коварным московским искусством? Который свою страну за золото бы продал? Пусть умрет или бездетным живет! Слушай! О, слушай! Орудия ревут! Враг встречает врага, умирать, чтобы больше не расстаться Вы, рабы, бойтесь взгляда свободных людей, Победа наша! — Вперед! Вперед!
Однако, именно композиции импровизаторов, в которых они проявляли очень буйную фантазию и теплоту чувства, очень заинтересовали меня. Темы были всегда очень романтичны, и живая манера, в которой их импровизированные слова воспринимаются народом, доказывала, что их темперамент образный и поэтический; и показывала, что какими бы необразованными они ни были, они восприимчивы не только к героическому, но и к возвышенному чувству. Эти странствующие барды занимают высокое положение в обществе: каждый дом по всей стране открыт, чтобы принять их. Их нежные мелодии подбадривают любой праздничный стол; их военные песни воодушевляют героя и в лагере, и на поле боя; исполняя свои легендарные баллады, они увековечивают историю страны с незапамятных времен; и, связывая мимолетные события дня, не только воспевают подвиги храброго, упрекают предателя и труса, разоблачают преступления того, кто нарушает законы общества, но доносят до удаленных племен известия, которые иначе никогда невозможно было бы передать в стране без литературы или любого другого средства сообщения, всеобщего для цивилизованных стран. Нельзя, поэтому, удивляться тому, что к этим странствующим поэтам везде относятся с величайшим интересом и благоговением. Это чувство является настолько всеобщим, что, прибегая в одну из деревушек, я часто видел жителей, спорящих с добродушной энергией о том, кто окажет любимцу гостеприимство; и горе тому, кто будет насмехаться или плохо обращаться с беззащитным слепым музыкантом. Исключительно величайшим наслаждением черкеса является слушание в течение часов, во время зимних вечеров, сказок или песен. Я пытался переложить с помощью моего слуги Натана одну или две из этих мелодий на стихи, которые распевались в честь моего кунака, по прибытии в дом Демиргойского вождя.
О приди, гордый странник, с кровавого поля битвы! Гости созваны, пир ждет; Пусть соплеменники освободят тебя от шлема и щита, Ибо прошлое — опасность, и прошлое — ужас. Кубок вина выпит залпом; и песня барда 11 мелодия менестреля, звучащая через горы; Так как похвала и слава являются наградой героя, Который рискует своей жизнью, когда Аттехей зовет. После долгого вступления на своей лире он возобновил в более меланхолическом ключе мелодию, связанную со смертью юного Хапсоухи (шапсугского—Н. Н.) князя и его красивой невесты, которые пали в бою, борясь плечом к плечу, за несколько месяцев до этого, когда князь вместе со своей дружиной защищал опасное ущелье от русских, в окрестностях Геленджика.
Слушай! Слушай! Страшный военный плач гудит в воздухе, Юный Ислам вооружается и военная лошадь поблизости, Он не слышит; он не замечает рыдание отчаяния, Но вперед он бросается, победить или умереть! Военный плач звучит через гору и равнину, Москва, подобно массам саранчи, быстро пришла: Чьи вопли раздаются в воздухе? — Это герой, который, бледный И раненый, и безжизненный, испускает последний свой вздох! Но он не лежит один в своей холодной земляной кровати, Так как та, которая его любила, упала замертво рядом с ним. Красота и храбрость заснула с мертвым И темная узкая могила — это дом невесты.
«Но Каплан-Гирей, есть ли что-нибудь в твоей душе, чем скоротать время скуки в лагере?» — обратился Демирхойский вождь к старому татарскому барду, которому, во всяком случае, было уже 80 лет. «Неужели ты не расскажешь иностранному хаккиму, который недавно был гостем твоего народа, немного о военных подвигах нашего прекрасного пророка и вождя Элиях Мансура 26; того, с кем ты говорил лицом к лицу и боролся бок о бок?» «О, доблестный вождь!» — ответил старый солдат со слезами, текущими из глаз — «просто ли воспоминание о нашем пророке — величайшем из всех татар после Чингиз Хана — и наша кровопролитная борьба с московитами, которая истребила население Крымской Татарии и разбросала ее бездомных сыновей на все стороны света — вызывает новую боль к тем печалям, которые омрачили всю жизнь от того мрачного времени, когда я видел пересеченное красным крестом знамя, плывущее над домом моих предков. Тем не менее, я буду стараться пробудить дух песни через истину, которая долго спала под грузом заботы и бедствия». Тому храброму вождю я пою песню, Тому, кто всегда был венцом побед; В устах ребенка и песенках менестреля, Его имя будет восславлено.
Шелел-Эддин! Он был рожден, чтобы попрать гордость Москвы; Ввергнуть ее в прах; Он боролся, он побеждал, близко и далеко, Ту северную проклятую расу! Шелел-Эддин! Говори! Мансур, говори! Почему ты оставил Детей твоих воинов сиротами, Твое сильное оружие и присутствие похищено, Под московским игом стонет! Шелел-Эддин! Твое имя было надеждой, твое имя было радостью Для военных отрядов татар: Оно светило как золото без примеси, Оно горело как земля Адина. Шелел-Эддин! Лишенная своего детеныша, тигрица видит Как сильно она скребет лапой землю, Но дальше был Мансур, он Оставил смерть и руины вокруг. Шелел-Эддин! Быстрый олень скачет от горы к горе, Ни одна стрела не подобна его полету; Но шаг Мансура был быстрее все же Когда он вел в бой. Шелел-Эддин! Его черный военный конь прочесывает равнину, К которой другой вождь никогда не пробьется; Его хозяин бряцал кольчугой пленника; Эта лошадь уже не живет. Шелел-Эддин! Проклятое войско Москвы захватило Нас самих, наших отцов землю; Спи, Мансур! Спи! подвиг сделан! Твой народ — их добыча! Шелел-Эддин! Мы стоим «а коленях, мы молимся, о! Москва, слушай! Где ты его скрываешь! Человек, чье присутствие изгоняло страх, Свет без тени! Шелел-Эддин! Содержат ли эти темные башни, грязный дом убийцы Окруженный водянистыми стенами * Вождя, которого мы оплакиваем, К которому взывает каждый татарин? Шелел-Эддин! Увы! Когда эти неприступные ворота один раз закроются, Ни один пленник не выйдет, чтобы поведать Свои беды, свои несчастья,.Тайны своей камеры. Шелел-Эддин! Затем, Аллах, пусть твои молнии убьют Врага, которого мы проклинаем и ненавидим! Пусть стервятники пожирают за их плоть! Ибо смерть была судьбой Мансура — Плачьте! Татары, плачьте!
Удивительно, как мало известно в Европе о подвигах этого великого вождя, столь прославленного в длительных и разрушительных войнах России против жителей Крымской Татарии и Кавказа и кто, когда мы рассматриваем значительность власти, против которой ему пришлось бороться, и дикие орды, которые ему пришлось организовать, заслуживает занять свое место среди благороднейших патриотов, которые когда-либо украшали любую страну. Русские, чья темная политика всегда закутывала туманом все, связанное с Кавказом и Крымской Татарией, просто описывают его как некоего Магомета, или лжепророка; тогда как историки Персии и Турции с почтением упоминают его военные таланты, чрезвычайную храбрость и преданность делу страны и всегда представляют его как самого неукротимого и грозного врага, с которым России когда-либо приходилось бороться на Кавказе. Если мы поверили хотя бы наполовину тому, что сообщают нам традиционные песни бардов, он, должно быть, был неким Александром 27 в доблести, Локманом 28 в мудрости и Макиавелли в политике. Действительно, таково благоговение татар, черкесов и лезгинцев к его памяти, что даже к сегодняшнему дню самый незначительный след, который принадлежал ему, ценится как драгоценность. Каждое из его убежищ на Кавказе — мало того, каждое место, где он поселялся на временное жительство, считается святым. * Далеко от мира, от войны, от борьбы, Он здесь, в мире и молитве, Проводит годы его чистой спокойной жизни, И только небеса заботятся о нем. Пусть, Мансур, твоя память будет блаженна, До тех пор, пока время не перестанет быть, Для сынов Татарии и иностранного гостя, Для всех смелых и свободных.
|
